***

... - скажет дитя и заплачет над куклой своей,
не перенесшей сюжетов для детского счастья.
- Куклу сломала, теперь в наказание старей! -
выпалит мастер.
Пейзаж постепенный плавно становится сном,
изображенным на досках - оливковых, грубых.
Сиди себе молча, с ребенком и преданным псом,
прикусывай губы.
Тихо, дитя, не проси ничего изнутри,
ты уже взрослая девочка с проседью грусти.
Если умеешь, смеяться погромче вели,
а скобки опустим.
... - скажет собака и морду уронит в салат,
растущий на грядке у дома (построен, приручен).
Сиди-ка ты тихо, ладони открыв для наград,
прикармливай случай.

    ..^..


ЛИЗА 

Имя моё - это память о том, что будет,
имя мое ненавистное, данное так, что уже не отнять,
зов из изгнания, зов намекающий, будит
мертвые пальцы понятий, при чем же тут я.
Будит, ползут. Я себя ощущаю прилипшей -
волос змеящийся, русый, случайный, но - мой.
А Элишева идущая в сад дяди Вани за вишней -
идет тем не менее робко, но явно - домой.
Елизавета же знает и цену, и властность,
профиль ея неущербный чеканит предмет.
Спасибо за удовольствие (яблоко ясности),
спасибо тебе за гордыню ( за праведность - нет).
Элизабет обожает бродячих животных,
кормит котов и готова менять на людей.
А Элишева молчит в испарениях потных
и может молиться, и явно намного старей.
Старей и банальней. Мы бережно к ней, осторожно.
Мы ведьмино племя, подпольное, тихое, да.
Мы - имя чужое, нам вшитое в детстве подкожно.
Не пить нам нельзя. И не верить нельзя. И тогда... 

    ..^..




* * * 

А старых женщин никто не рисует, не лепит.
Старух - иногда (аллегории смерти, болезней).
А эти, вступившие в возраст сангины и сепии,
похожи теперь на лекарства - горьки и полезны. 

Их осень нежна и неброска, скромна и постыла,
она, европейская осень, стесняется цвета,
но клеится часто глазами пристойно-пустыми
и к пятнам эмоций, и к пьяному блеску запретов. 

    ..^..




ОН И ОНА 

Высоким голосом и не меняя ноты
поет моя подруга о любви,
и ветер извлекает ей аккорды
в тупой борьбе с неровностью земли.
Подруга, воспаленная луной,
уже пылает ночью и соблазном,
рассвет своими ножницами лязгает
и шепчет окровавленной губой.
Слоняясь по засаленным местам
святого Города, она о чуде плачет.
Её используя вот так, а не иначе
Он говорит, что болен и устал.
Он путает дороги и дома,
насмешничает над моей подругой.
Она к Нему приклеилась сама
купившись на харизму демиурга.
Мой Город. У моей подруги вкус
прекрасен тоже. Так она забавна.
Восхода восхитительный укус
и облачная шерсть чужого Фавна
ей не нужны. Подруга хороша
в своих одеждах иудейской девы.
Высоким голосом, прерывисто дыша,
всё воет, воет, воет, воет, стерва. 

    ..^..




*** 

Милый-милый, скрипит на зубах продолжение фразы.
А если убрать, уничтожить слова, что так дергают. "Милый"
убрать. И вот это - "симпотный". И "фотка". Не сразу,
но чтоб вымерли все-таки, вымерзли, взвыли
мотором бугая по кличке Харлей,
выветрились на ветре движения, сплыли, всё.
А я довольна всем данным сегодня, теперь,
довольна, конечно, ё.
Вот только найти не могу никакой интернетной искалкой
как нету тебя. Ну правда, а КАК тебя нет? Где и давно ли.
Ну, можно считать, что не жив. Что ты, все-таки, сталкер 
и умер не больно. 

    ..^..




БЕЛОК НА СНЕГУ 

Ни слова, ни боли, ни маленькой птицы в ладони...
Что у тебя не срослось, не случилось, не вышло?
Выйди на снег и скорми околевшей вороне
эти бордовые капли - вареные вишни,
а, может, борща? Эта птица, лежащая смирно,
будет контрастна на ржавой холодной капусте.
А ты не смотри. Ты ступай себе, милая, с миром,
которого мы на Земле ни за что не допустим.
Мы за агонию жажды, а ты ледяная,
мы полыхаем рассудком и жертвуем телом,
усталая ты со своим прямодушием белым,
в крови у тебя не вино, а вражда с идеалом.
На все части тела, на все части света... Удача
не любит таких - полуобморочных, полуживущих.
В пути у тебя не судьба, а случайная кляча,
в крови у тебя не вино, а надежда на лучшее.
Самодостаточность - это и грех, и награда?
Это как запах чужого (Ату его! Лишний!)
Стоишь средним пальцем во влажной тиши снегопада
и гордо боишься. 

    ..^..




*** 

Мы будем строить что-то восходящее
в потоках испарений и молитв,
мы будем создавать огромный ящик
торжественный, готический на вид.
И, получив задуманную тару,
представим, что наполнилась она
святой и прочной верой в идеалы,
которых не осталось ни хрена. 

    ..^..




*** 

Времена текут по сгибам рук,
проникая в полые сосуды,
кровь разносит не желанье блуда,
но желанье состоять из двух.
Боком не протиснуться в простор,
незачем в него тайком и боком.
Это твой единственный драгстор
где торгуют забродившим соком.
Я хочу сказать о естестве,
а выходит  - снова о тревоге,
о несовпадении мастей
и о разной высоте порогов -
болевых и дома. Ничего,
я уже привыкла к расставаниям,
я их репетирую, чертой
обозначив жирно и заранее,
чтобы в тот ответственный момент,
в то мгновенье ужаса и скотства
ощутить не уровень сиротства,
а тупую пилящую лень. 

    ..^..




У КАМНЯ 

Ах, этот выбор - быть девочкой, дурочкой, пташкой,
или смотреть, понимая, мигая змеино,
или мерцать приглушенными кружевом ляжками,
не откликаясь на прежнее плоское имя.
Или смотреть на спектакль из заднего ряда,
не режиссер, но старушка из бывших, с биноклем,
из тех, у которых скупое презрение к бардам,
и чувства поблёкли.
Или сидеть на галерке, от злости бледнея,
влюбиться в героя, но декорации святы,
поэтому просто молчать. На изогнутой шее
проступят живые и нервные красные пятна.
Перетекая из образа в образ, не бойся,
поскольку твой выбор - лишь имитация власти.
Ты - королева без подданных, битва без войска,
ты лишь биение пульса на потном запястье. 

    ..^..




АКВАРЕЛЬ ПО-МОКРОМУ 

Узаконить себя - в себе. А зачем?
Потому что. Из чувства долга.
Ненавидеть себя так долго,
что привыкнуть. Меняться лень.
Менять недоеденный хлеб
на сладкую ложь прогноза
и говорить нараспев,
вполголоса - словно ползать.
Противно. И что? А ничто.
И это ничто - всесильно.
Сильней - только небо синее,
улегшееся ничком,
размокшее, как картон,
впитавшее ум и волю,
в нем каждый расплывшийся тон
становится произволен,
в нем можно блуждать и блудить,
не думая, не зверея,
в нем есть и твоя аллея,
там могут тебя убить. 

    ..^..




НА ГАЛЕРКЕ 

Я - плакать? Похоже, что нет, разучилась, а если
и буду, то просто - рефлексы, а мой комментатор
он не молчит, а что слышу - то незачем, честно,
не плачу, а просто - рефлексы, а значит - театр,
смотря на себя (за собой), пожалей, но недолго,
поскольку все действо зависит от скорости действа,
душа моя, деточка в джинсах, сидеть неудобно,
но ты потерпи, ты теперь в состоянии детства -
оно, состояние детства, легко достижимо,
но трудно набрать эту ртуть и в ладони, и в бронхи,
есть чудо стандарта, оно называется живы,
нас больше волнует лексема легко, а не долго,
но это вранье, потому что недолго - волнует
особенно остро на поворотных моментах,
когда ты живешь, а по улице взвод марширует,
когда ты бежишь, а вокруг - переклички комментов,
мешает, мешает, что это закончится скоро,
поэтому можно закрыть все анютины глазки,
поэтому можно замыслить хоть сто приговоров,
и даже придумать сто вариантов окраски
единственной графики черной и белой весны,
единственный правильный смысл ускользнет и утонет,
Фемида-подросток, держа на отлете весы
судит легко и бездумно, безжалостно то есть,
ох, хорошо, что мы выросли, правильно, крошка, 
как хорошо,что мы выросли, как это верно,
а все потому, что в нас есть этот внутренний поршень,
который гоняет по кругу и кровь, и бычки, и консервы,
а то, что ломает и ветки, и пальцы, и стены,
что ходит пить воду - огромное, умное, злое,
что ломится рядом к объемной продуманной цели,
оно-то, скорее всего, до конца не живое. 

    ..^..




НЕБЕСНОЕ 

Как из белой ваты вышел глуповатым,
а из черной ваты - радиоативным.
Выход остается чаще инфантильным,
иногда дурацким и всегда - чреватым.
 
Нет обозначенья предпоследним встречам,
первые - приличны, последние - публичны,
они и остаются, мучают и лечат,
могут стать причиной, могут и поличным.
 
Как из ваты утра вышел просветленным -
это ли не повод, это ли не цель.
Молоком рассвета чавкает теленок,
тень его дрожащая начинает день.
 
Тварь моя дрожащая видит полдень, плачет,
недовольна, гордая, что расцвет таков.
Небо серебристое отражает начисто
просьбы посвященных, молитвы дураков. 

    ..^..




С ВИДОМ НА ИУДЕЙСКУЮ ПУСТЫНЮ... 

Оставь этот тон, а возьми лучше ноту попроще, почище,
натри эту ноту мелом крошащимся, пусть поблестит,
мел очень противен на пальцах (так объяснять слово "лишний").
Скрипит на доске, как песок на зубах, как кольцо по стеклу. Вид
сквозь это стекло блестящий в закате. 
Залитый солнцем расплавленным, слоится мир -
на тонкие струпья эмоций, на нормы и на понятия -
сквозь формалин.
-Вот что у тебя? - спросит детский больной голосок,
придавленный прессом из прожитых взрослых дровишек.
-Город, презрение к сильным, спокойствие, Бог,
право быть лишней.
-Кукла? - подскажет дитя.
-Манекен,- соглашусь.
А нота звучит и изводит все больше и больше.
-В том, что ты воешь, есть гнусная стайная грусть,
вой лучше молча. 

    ..^..




*** 

Чеканя тела друг друга, получишь тяжесть и легкость.
Монеты катящихся стонов - не лучшие из монет.
Сколько поместится крика в твои дребезжащие легкие?
Сколько терпения может во взгляде сгущенном темнеть?
 
Жалкая арифметика. Грошики с конденсатом
пота зажатой ладони. Температура. Озноб.
В наших простойных жизнях нового - люди и сайты.
Переполняется дрянью и дрожью усталый зоб.
 
И все-таки, все-таки, знаешь, можно синхронно смеяться,
и не бояться - вместе, и вместе бояться Его.
Главное - научиться не видеть аргументации.
Не слышать аргументации. Не объяснять ничего. 

    ..^..




*** 

Белое солнце пустыни становится раком.
Белое солнце святыни чернеет от страха.
Темень приходит, и входит, и запахом сна
лишает реальности, больше об этом не зна...
Солнце приклеено плохо и падает быстро,
так же, как падают осенью цены и листья.
Лица не падают, просто сползают, а вместо
нам остается противное серое тесто.
Я остаюсь не героем, а в роли героя -
сижу на загривке холма, на котором не строят,
думаю тихо о тех, кто остался в низине,
смотрю на промежности скал. Вывози, а? 

    ..^..




УТРО В ИЕРУСАЛИМЕ 


Я встретила зарю случайно. Разминуться
легко могли, но что-то задержало
и отвлекло. Готовился свернуться
белок рассвета в зареве пожара
стандартного для каждого в строю.
А я опять сегодня не горю.
 
Играют в кости нами. Божий день
легко меняет цвет на беспросветность.
И тихое, смешное "пожалей"
дробится на ступеньках грязных лестниц,
лоснящихся в рассветном божоле. 

  


    ..^..