мосеевой 

сотри мне пряничный человечек 
вчерашнее ремесло 

нас будут долго мять по-японски 
готовить к рису и снам 

потом решат что китай важнее 
и проще переучить 

и как обычно напутав с кодом 
прости генеральный штаб 

уже четыре поздно ложиться 
рука дрожит на ремне 

энола гей вылетает в полдень 
и мы у неё внутри 

    ..^..




О. 

в подвалах твоей лубянки
весёлых цветных подвалах
меня защекочут насмерть
когда я приду сдаваться 

предварительный кастинг
чашка кофе на счастье
в ночь накануне казни
украсив моё запястье 

ниткою шерстяною
в протоколе отметят
сообщников было двое
здесь не может быть третьих 

жизнь моя третий лишний
смерть легка и мгновенна
эти дурацкие вирши -
государственная измена 

    ..^..




*** 

нынче - умные, завтра - спятили.
нынче - проза, завтра - стишки.
эта лёгкая жизнь предателей.
эти тихие дни в виши.
апология коматозного
бытия - до корней волос.
небо синее. дни скабрёзные.
так уж издавна повелось.
мы хотели выжить - и выжили.
говорить и петь - ни к чему.
вечно пьяное солнце рыжее
подрумянило ветчину.
золотое вино испании - 
напивайся, люби, греши.
это вечное ожидание.
эти тихие дни в виши.
партизаны живут на севере.
смертный холод живёт в крови.
тихо прячется в спелом клевере
пресловутое се ля ви.
мы хотели воздуха горнего - 
нам висеть ещё меж реклам
на проспектах родного города
в назидание дуракам. 

    ..^..




Жене Воробьёвой 

нелепый узел нервно поддеваем. 
распутываем спутанные дни. 
подходим, подливаем, подпеваем - 
повремени ещё, повремени, 
пока в кусково не закрыл ворота 
омоновец, суровый цербер дня: 
ему плевать, о чём поёт пехота, 
дух вечный повседневным бременя. 

где разливали балтику-семёрку - 
забвенье, запустение и тлен, 
и помнит, помнит ржавую селёдку 
сей аполлон, топыря хладный член, 
но под мостом ещё вода живая 
течёт, не умолкая ни на миг, 
кувшинками и ряской прозревая, 
закладывая день за воротник. 

за что мы, в самом деле, погибали? 
за эту цепь, что закрывает вход? 
за этот молью траченый гербарий? 
за нострадамус-сбудется-вот-вот? - 
ну да. за то, что этот день - не первый 
и не последний в череде потерь. 
за то, что deus и тебя conservat, 
как он conservat omnia, поверь. 

    ..^..




О.Ж. 

ты мне краски смешаешь. я кистью неловкой махну,
и начну по листу запятыми-следами беситься.
и они меж дерев замелькают, подобно огню:
видишь, вешают флаги? - туда и загонят лисицу. 

заигралась во ржи. загуляла на летних хлебах.
принимала от низших - цыплят, поцелуи - от равных.
серединная осень, и ржавою кровью пропах
то ли в арле - ван гог, то ль в крыму - молодой виноградник. 

и гудит на ветру заколоченный накрест простор,
подставляя шершавую щёку то лесу, то полю.
и убогий поэт на салфетке рифмует "по сто",
а потом и - "по двести", а там и выходит на волю - 

никого на дворе и на улице. тянет от стен
то ли хлебом ржаным, то ли деревом, за день нагретым.
да и сам он похож со спины на знакомую тень, 
приходившую ночью. но ладно. не будем об этом. 

    ..^..




*** 

здесь, в соседней квартире, рядом,
в годы тихие икс и игрек,
та, чью жизнь задавали на дом,
проживала в цветах, финансах,
безделушках, любовных играх. 

наберёшь, запинаясь, номер - 
и услышишь сердитый голос.
так звонили ей все, кто помер - 
сто поклонников телефонных - 
и дышали в трубку, знакомясь. 

проходите и станьте с краю.
вас фотограф запечатлеет.
в некий миг, на опушке рая,
я здесь тоже пыль вытираю,
практикуя любовный лепет. 

тут ещё кое-что осталось:
светлый дым коридоров, комнат,
после сцены - диван, усталость,
две пластинки марии каллас... 

жизнь прошла. тетрадь потерялась.
поднимите руку, кто помнит. 

    ..^..




*** 

еле слышно прошепчет: "дель Фьори...", потом - тишина.
он растерянно всхлипнет - что делать с полученным знаньем? -
и поедет, - "покойница," - всем повторяя, - "жена",
этот звук из воды и стекла посчитав завещаньем. 

не красавец и, в общем, не молод - скорее, брюнет.
на неловкий английский язык итальянский меняя - 
на банкноту потёртую - пригоршню звонких монет - 
с пересадкою в Вене доедет до тёплого края. 

от сиянья небес воспалённые веки дрожат,
и срывается голос, и вид - виновато-нерезкий.
проведи его, боже, от чопорных венцев, пражан - 
в этот город, где купол тебе начертал Брунеллески. 

покажи ему строгие облики местных мадонн,
тормоши, тереби, заглушай перезвоном вопросы,
познакомь его с Бьянкой, Лаурой, Розиной, потом - 
со знакомою тенью - куда ж без неё, горбоносой? 

он ещё здесь осядет. он в роды и роды пойдёт.
он прославит Уффици своей монографией дивной,
он не будет шарахаться, нет, от фиакров, пролёт-
ок, такси и мопедов, вот этот синьор нелюдимый. 

а пока что стоит он на пьяцце, слегка не в себе,
фотоснимок покойницы держит - не стало бы хуже.
так судьбе не дают затянуть свою петлю потуже.
так мешают судьбе. 

    ..^..




*** 

- ваша ли музыка блюз? - спрашивает доктор альдо уомо.
что за идиотский вопрос - "нашего" и "вашего" не бывает.
медленная любовь поутру, когда не надо никуда торопиться,
грусть в уголках всего, чистая салфетка, ранний снег. 

ничего, ничего, потом всё - так всегда в этом блюзе
кинешь случайный взгляд вбок - через год вернёшься, а тут опять пусто
только цифровая техника раскладывает мир на квадраты
мелкие блюзовые квадратики, если ты ещё не понял 

третий этаж сити-молла выставка случайных снимков
второй этаж офис-центра она целуется с бывшим бойфрендом
первый этаж бургер-кинга голоса искусственный мрамор
горизонтальный пригород музыка дельты аминь 

напиши этот стих стоя в углу вагона
стоя в углу квартиры стоя на лестничной клетке
главное помни - стоя углы плюс углы в миноре
наша ли музыка блюз конечно наша молчи молчи 

    ..^..




*** 

судьба моя кряхтит, ступает тяжело,
верёвкой горе завивает.
собачье (за окном, на улице) тепло -
как от больших собак бывает.
как в комнате твоей, на сквозняке ночном,
огромный ком усталой плоти
зачёркивает "зверь", подчёркивает "дом" -
и спит неделя на излёте. 

душа - на поводок! опущены углы
и глаз, и губ. приподнимай же.
тяни и увлекай вперёд, на край земли,
где лес и речка, дальше, дальше,
где различают даль, где счёт - едва до двух,
где нет секундам перебоя,
где вечера тихи, где нас читают вслух
под чёрно-белый свет, под тополиный пух.
гляди - пушинка над губою. 

    ..^..



*** 

в луже первая звезда в поле травка беспредметник
и овраги и штакетник и зелёная вода
хорошо порою летней
уходящим навсегда 

сфокусируешь напор новой жизни жидким зумом
путешествуя арзрумом в близлежащее сельпо
со своим соседом кумом
кровопийцею клопом 

десять тысяч должен год всё равно роднее нету
ждём одилию одетту продавщицу значит вот
хорошо бродить по свету
продавщица не идёт 

значит так и уходить не отметив на прощанье
у заставы ильича ли в доме восемь дробь один
или здесь на нижней чакре
посреди родных осин 

так и будет так и знал оплетут ограду лозы
в кровь войдут метаморфозы анальгин и люминал
и аллегро маэстозо
и виваче фуриозо
и анданте
и финал 

    ..^..




*** 

ночь накрывает рукой заоконную свару воронью,
делает домик для птичек, а в нём - копошенье и тьма.
время сходящих с ума.
полно меня, левконоя, упругою гладить ладонью,
полно по чреслам моим... продолжение знаешь сама. 

здесь, на последнем, восьмом - молоко с остывающей пенкой.
нить, натянувшись, дрожит - чует ножницы где-то вдали.
шрам над коленкой.
чу, аппарат слуховой навострили соседи за стенкой -
приоткрывается небо, услышав сигналы с земли. 

нет, не как занавес лёгкий, скорее - как в бункере створки:
отгородиться брезгливо от нашей заразы земной.
все отговорки,
милые ляпы - останутся здесь, на галёрке,
ложные клятвы, обеты - с тобой и со мной. 

знаешь сама, что к полуночи станет полегче.
текст на ладони - подсказка, куда собирались к шести -
планы на вечер...
некто, ременно-обутый, в застёгнутом наглухо френче
в дверь постучится - за мной. не пеняй, левконоя. прости.


    ..^..