Давид Паташинский
Горячий ноябрь
*** Разбежались в холоде золотые санки, молодо, сиренево, синими сугробами. Пели нам свирелями, собирали ягоду горькую, рябинову, птицами не тронуту. Приходи мне вечером, милая метелица, в теле вся отличная, черная, но страшная. Мне тепло не нравится, бронза мне прозрачная направляет голову, убивает смолоду. Лед, стекло, слюда ее, воздух обязательный. Положите засветло, вечером опомнится. Ты меня не вспомнила. Память по касательной, словно по околице. Острое не колется. Ты со мной помиришься, маленькая выхухоль. Уточка, собаченька, крыса неподвижная. Лисами да лыжами снег горит халвы такой, что и вечер плачется на пустое книжное. Разбежались в холоде, да забыли времени. Счастье нам подковами. Раз переболели мы. Два - остались рыжими. Три - удрали лыжами. Коротко подстрижены. Не видать Парижа нам. 1 ноября 2005 ..^.. воздух Я к тебе не вернусь, я тебя позабуду, родная. Будет черным ноябрь, а декабрь откроет окно, чтобы вылетел я, пыль еловую вверх поднимая, чтобы шелковый воздух стелил золотое сукно. Не учить мне детей, как плести изумрудные ветки, чтобы воздух горел карамболем прозрачной зари. Чтобы пруд, как пирог, разрезали ножи водомерки, чтобы лунная даль рассыпала свои янтари. Я к тебе не вернусь, я останусь с тобой, дорогая. Уходя не уйду. Загорюсь, как последний фонарь. Воздух лег на стекло, но звучит пианина другая. Будет черным ноябрь, будет белым декабрь и январь. 1 ноября 2005 ..^.. *** играют музыку врачи горит резиновая груша но кислорода не дает не знаешь если помолчи не разрешай себя наружу тяни безжизненный чаек когда бы сердце не больное цыган на цыпочках цедил коней забрал да жен бы ваших глаза закрыло пеленою негласен хор твоих мудил дышать хочу а в нем букашек играют тихо скальпеля грудь открывает ох ты бля усталый запах миндаля еще летит но воздух выше берез протяжнее страна была душа а стала ниша и судорогой сведена рука которую не вижу 1 ноября 2005 ..^.. *** Глазами небо обнаружив, хотел найти его стога. Хорунжий, главного не сдюжив, согнул себя, как кочерга. Гулял рассвет единоглавный, головонаглый похвальбой, больную печень вспомнил Клавдий, пречистым Цезарем рябой. Калина дряблая смеялась, зубами дергая сосцы. Возьмите взад, который пялист, вчерашней радости скопцы. Мой эфемерный эвфемизм фемину времени простер. Плывет бобер, квадратный низом. Горит дорический костер. Доистерические шутки еще бурлили в кадыке, когда позволили Машутке тутаировкою перке отметить вешнюю невзгоду, породу пахоты хреня, чтоб чистых помыслов Синода не тронул страшный мир ремня. Писалось туго, однозначно. Гарем горел, гремела грязь. Прелат, взопревший так удачно, взошел на подиум, смеясь. В его расширенных аортах плясала трепетная дичь. Молниеносная когорта. Душой Саратов не постичь. Морфологические шашни. Шиншилла крашеных шагов. Река сбежала берегов. Какой сегодня день? Вчерашний. 1-2 ноября 2005 ..^.. игла в классика (шутя) Славный мой попутчик, меня в тамбур не зови, лучше улыбнись мне, мысли страшные отбрось. Видишь, за окном летят слепые соловьи, да горит в ладони карандаш, как ржавый гвоздь. Долгая дорога, не пристало нам судить да рядить, откуда, да зачем, да почему. Ливень бьет наотмашь из набухших черных тить, мнимую оставив облаков величину. Честно говоря, ты мне изрядно надоел. Глупая бородка, чтобы вялое прикрыть. Взгляд, напоминающий последнее гиен злобное, кровавую закончившее прыть. Красные твои люминисцентные глаза освещали ночью банку грязного купе. Родины за окнами взопревшая кирза принимала поезда крутое галифе. Славный мой, чему твоя смеялась борода утром, на перроне, в чемоданной суете? Время, став прошедшим, переходит в никогда, стрелками играя в накатившей пустоте. 2 ноября 2005 ..^.. *** Наденьте маску на Дениску, рассказы жуткие плетя, мальчишка станет феминисткой, цитируя, но не цветя. Блестит полночный голый циркуль, но траектория чудна, а ты вложил желанный сыр-то вороне, черной, как страна? Горит восток. Зарей не помню, но командир, как чумовой, все ползал тушей многотонной по обнаженной мостовой. Он был рожден, но был ли зачат его неистовый порыв, закончив дён в глуши заначек, последний пряча до поры в тугую душу замполита, когда не полешь, не полив огней ограду Гераклита, хрустя, как яблочный налив. 2 ноября 2005 ..^.. игла в классика (настоящая) попутчик славный мой в тамбур меня не зови лучше мне улыбнись страшные мысли отбрось за окном летят видишь слепые соловьи да карандаш в ладони горит как ржавый гвоздь дорога долгая нам не пристало судить да рядить откуда да зачем да почему наотмашь ливень бьет из набухших черных тить, мнимую облаков оставив величину. честно говоря изрядно ты мне надоел. бородка глупая вялое чтобы прикрыть напоминающий взгляд последнее гиен закончившее злобное кровавую прыть. красные люминисцентные твои глаза банку ночью грязного освещали купе за окнами Родины взопревшая кирза поезда принимала крутое галифе славный мой смеялась твоя чему борода на перроне утром в чемоданной суете прошедшим став переходит время в никогда играя стрелками в накатившей пустоте ..^.. *** Светло. Воздух поднимает листву. Холодно. Я скоро опять засну. Пол отражается в потолке. Рука оказывается вдалеке. Холодно. Включите мне свет в этой листве. Волны света принес рассвет. Полные волны падают из темноты засветло. Заплетается слово за слово. 5 ноября 2005 ..^.. *** Месопотамия, страна золотых слонов. Средиземное царство хмельных китов. Там и я встану, из-под стали, но стакана не допущу воды к. Совсем старый, сердце устало трогающий за кадык. ..^.. *** Жизнь моя пропитана ксилитом. Друг любезный стал рафаэлитом. Был бы пьяным, захотел бы битым, только мамка денег не дала. Попрошу, пожалуй что, у бати. В этой морде хватит благодати. Даст червонец, только в рог накатит. Вот такие у отличника дела. Жизнь моя - слепая керосинка. Выйду в поле, там гуляет сивка. Дайте бурку, вещие кухарки. Почему управлена страна? Позову знакомого берсерка. Нож тупой, да не было оселка. Мертвые охочи до припарки. К стенке. Только кончилась стена. Жизнь пройти - не поле раскатати. А губу оставим бабе Кате. Путь ее обыкновенно труден, но глаза, как гвоздики, остры. Милая, какие буки-веди? петтинг проще на велосипеде. Раскаляешь тела гулкий студень, а вокруг костры, костры, костры. Травы, травы. Патока житейска. Что вы, право? Не было гротеска. Девочка была. Она из детства приносила солнечную тьму. Не хватало малого. Мытарства старость обеспечили, но царства перестало что-то мне хотеться. Ни по выправке оно, ни по уму. Где, пастух, теперь твоя овчарня? Жизнь моя пропитана печалью. Остальное так необычайно, ни пером, ни в сказке. Как всегда. Только карандаш умеет вчерне, Умываясь облаком вечерним: вы хоть сами знаете, зачем вам собственная страшная судьба? 7 ноября 2005 ..^.. Простостан Кусай кинжир, пляши свой плянец, но даму сердца не роняй. В ее соломенных сонетах светают самые мои. Но не скажи, само не станет себе устроить нагоняй. Пиши пропало, мой Сенека, когда приходит Навои. Глаза уступчиво любезны, суров, но розов жирный мозг. Откуда сами? - Мы из Пензы, где мир величественно плоск. Мы там затеяли засаду на золотушных обезьян, чтоб гений чистый Гей-Люссака ловил столетия изьян. Чтоб женщины любить хотели, постели потные спалив под задушевный Церетели топографический полив. Мой мир, мой маленький, духовный, зачем чураешься меня? Зачем летишь в провал оконный, прозрачность воздуха кляня? Незнамо дерево стояло, листвы пуская вверх струю, а ты стелила одеяло в зоологическом раю. Последний цвет, последний выстрел. Светла рассветная свеча, когда в глаза ложится мглисто членистоногая парча. Ее налиты кровью губы, целуя полный Колизей. Ее встречают однолюбы гиперборических друзей. Люби любло. Твори Матрену из всех, кто под руку попал. Смотря в ладонь увидишь клена, который тоже пятипал. Не искушай - не будешь кушан. Не понимай - не станешь пан. Ножом работай, горе кучер, пора в родимый Простостан. Меня там ждут, хотя не знают. Меня там ждут давным давно. Я там бываю между снами. Да только спать мне не дано. 7 ноября 2005 ..^.. скоромолчалка Что душа? Зеленая, что твой крокодил. Оставь надежды. Всяк сюда не ходил. Был босяк. Ему бы заснуть в степи. Как тебе, так мне. Что поделать, терпи. Звук мажорен, голос молод, но головы смола все текла, кручиня коричневые дела. Какие разные забирают наш плоский дух. Вода не вода, все равно уйдет в акведук. Выбирая того одного, попадешь в одно из двух. Все ничего, у меня отключился слух. Остался голос, кругл, но невысок. Плуг вашего юга мне продавил висок. Да, она зеленая, что твой крокодил. Убивать теперь, раз я тебя породил? Целовать оставленную стезю? Так, дорогие мои, нельзю. Пьешь, бывало, а его как не бывало вообще. Вещь зевала, дом весь утонул в плюще. Город плакал, повернув бассеинные зрачки. Грузчики зажигали глаз своих светлячки. Смех смехом, а снега все не видать. Некогда, думаю, ему мелкое меловать. Как минуешь последние закуты, посмотри вверх. Видишь, летят цветы. Гессе был женщиной, но с апельсиновой головой. Пруст любил патоку, поэтому брал любой запас слов, превращая его в цемент. Остальных вообще никогда и нигде нет. Современные составлятели ерунды. Посмотрите себе в глубокое никуды. Ну что, наберется там на косяк, или у вас все на крюке висят? Слышно плохо. Зато запах силен. Неприятно лопалась пленка ваших времен. Не подходите уже ко мне. Ничего больше не удержу в уме. 8 ноября 2005 ..^.. горячие Ветер плачет, дверь качает. Машка Ваське обещает, что не далее, как здесь, будет счастье ему весь. По загривок позабавит, песню справную заладит, напряжет и не отпустит, будет лакомой и вкусной. Васька сразу разрыдался, мясо ел, как часовой, пиво пил, танцуя вальсы над прохладной мостовой. А на них луна смотрела, разгоняясь вечерком, и все небо посветлело под хрустальным каблуком. Тучи выли, как медведи, что разбужены не в срок. А берез чумные леди рвали белый свой носок. Реки поднимали струи, чтоб зениты распороть. Все летало на ветру и поддавалось, словно плоть. Только горы неподвижно мяли времени труху, вспоминая чернокнижну человечью чепуху. Разлетись, мой ртутный шарик, между досок пропади, если жар мой страшно шарит душу мокрую в груди. Гусли знали Робин Гуда, струны стрелами звеня. Никогда вас не забуду. Вы забудете меня. 8 ноября 2005 ..^.. рыбы Совсем не спи. Зачем тебе слова, соленые как рыбы, что поднимались по реке. А камни. А деревья, ветвями в воду. А я недалеко ушел, остановился. Смотрел на них. А в воздухе висело похожее на облако, но низко. Его лицо, глаза, прозрачные, живые, в них рыбы двигались, гляделись в отраженье самих себя в реке, что убегала, что и догнать, и даже подойти. Несчастны если, в руку кочергой, огня крутить задумчивые брызги. Нам виноват какой-нибудь другой. Читая расставания записки, угадываем, где она права. Горят проникновенные дрова. Себя собрав по стороны слюды, электровороны, колеса наши быстры. Отсутствия проколоты следы. Мы замираем, черные, как искры. Угадываем, чем она жива. Ее сквозь нас струится бечева. 9 ноября 2005 ..^.. *** Чечетку свою спрягая, колени зимой кляня. Чужие края. Другая прохлада того плетня. Брунхильда моя богата Бахытами без затей, отверстием виновато встречая чужих детей. Машина твоей погоды. Не сетуй, когда дождешь. Приветствую вас, уроды. Зачем поломали дождь? Брунхильда целует завязь, плоды на размер малы. Приветствия оказались естественнее хулы. Брунхильда моя стальная, огарок твой невесом. Как слово, себя не зная, раскатится колесом. Как страшно, мечтав о доме, жену на рассвете бьет. Как эхо, ложась в ладони, усталую воду пьет. 10 ноября 2005 ..^.. одному политологу Снег пушист. Железны санки. Ветер лепит дурака. Хорошо, отведав самки, улететь в свою Гасконь. Бей подранка спозаранку. Бей его наверняка. Жри пустую самобранку. Пей колодезный огонь. Вот тогда тебя полюбят, по ермолку оценив, разные другие люди на просторах тощих нив. Что ты плачешь, бедный Каин? Горе радостно уму? Безнадежно протекает подмосковье в Кострому. Астраханские красотки заготовили супы. Дайте мне хотя бы сотку, представители толпы. Не хватает доли львиной. Не найти того угла. Мир накрылся половиной. Той, что толстая была. Оппонент мой бородатый, политически хмельной. Почитаю аты-баты, но не вижу ни одной барабановой побудки, чтобы дрожь меня брала. Эх, березы-незабудки той, что толстая была. Подскользнулся на эклоге, ямбом брюки протерев. Посчитай пустые слоги. Степь известна без дерев. Снег пушист, но вечер ближе. Съест меня. Привет семье. Посмотри, как хочет выжить. Весь зашелся на скамье. А пойдем гулять по миру. Думаешь, тебя там ждут? Коллаборационируй, мелких мыслей пряча жгут. Седина твоя убога. Паутина на стерне. Говоришь, за четверть слога не таких водил к стене? 11 ноября 2005 ..^.. *** Аз есьмь аз. Другие не важны. Важна потреба. Скромная потрава. Глаза мои чего-то лишены. Подайте хлеба, если боже правый. Когда же левый, выдайте ему, чтоб сам поел, усохшая страшилка, полезную, живую кутерьму, смешенье тел в чудесную ошибку, животворящую полуденную блажь, осенних листьев горькое дымленье, девятый, окончательный этаж, когда немыслимо остановить движенье, где парапет, как виселица, спор, где голоса слышны, как сквозь подушку, где самый воздух, пьяный кредитор, тебя, летящего, поддержит за макушку. Добро глагола нам не угадать, но спать осталось считанные годы. Осколочные песни подверстать. Окалину, зажмурившись, рубить. Твой левый бог устроил благодать. Горят дома углами терракоты. Пойми меня, я сам себе под стать. Совсем не получается любить. Поэтому читай, но не меня. Я утонул на свадьбе поселковой. Поэта осторожная чухня платила за меня сырой целковый. Мой серафим сказался насеком, а твой портрет становится камеей. Я улечу под утру, босиком. Не провожай, я плакать не умею. 12 ноября 2005 ..^.. *** гуманистические чистки а ты попала в активистки твое свирепое гузно готово пыль тугую квасить столетие ты так грязно гудением колючих пасек но вот выходит ланселот рука в мошне глаза картавят в его чудовищной октаве хранится много дивных злот когда сказал мне мой братишка что гедонизма стыл лубок я сам уверовал почти что что не сумею что слабо к подруге томной припадая шепча моя ты молодая ответствовать трясти поклон висеть пернатым за стеклом гасить уступчивые хари гореть в огромном самоваре любить последнюю до дна когда другому суждена ее высокая перина пожалуй сколько не гори на глубокомедном котелке ее не выдержишь в руке 12 ноября 2005 ..^.. *** Отдохни у колеса, вечер ближе, воздух гуще. Раскаленная пыльца не касается лица, раскрывая небеса, где лениво проклятущий ловит дряблые сердца на удачного живца. У него в кармане гвоздь баллистической ракеты, за душой слепой пятак опрокинутой луны. Руки вместе, ноги врозь, твоя песенка допета. Ты пропал за просто так, потому что не нужны скрипки дней твоих протяжных, палисандровые пальцы, голоса дождливых весен, паруса промокших скал. Остальное так неважно, где скитался, там остался. Так неистово нервозен твой задумчивый оскал. 13 ноября 2005 ..^.. *** я боюсь цветов сиреневых хлеба белого пугаюсь если спрашивают сколько отвечаю только времени если трогают за шиворот чтобы выдохнуть в лицо мне говорю словами вшивыми разделенными как дольки апельсина дело сонное куросавы некрасивое голоса следами синими если спрашивают сколько на земле лежит протяжное горизонта безобразие тонких линий серпантиновых уезжаю на неважную городскую евраназию потому свирепо кашляю обнаруживая страшное адвентиновую лазаю хороша моя лакричная что прикинулась гвоздиками дактиличное отлично я помещаю между тиками 13 ноября 2005 ..^.. Мы Мы живем в Мезозое, и наши шаги сочтены. Наши панцири стали мягчеть парниковым загаром. Мы своей не узнаем чудовищной величины, если время, не став молодым, остановится старым. И когда разглядеть нипочем не удастся лица, прижимаем луны ослепительно звонкую линзу, растворяя ключом чтоб ловила генома пыльца умирающей скважины теплую влажную брынзу. Мы живем на рассвете, когда раскаленный неон уплывает обратно в стеклянные серые трубы. Поднимается ветер, ты ловишь его, окрылен, горизонта целуя холодные сжатые губы. Мезозой наступил, над душой нависает ледник. Посмотри на себя. Ты такого же точно боялся. Динозавры в душе, мы идем наизусть, напрямик, зарывая в песок бесполезные хрупкие яйца. 13 ноября 2005 ..^.. *** Пропили истину сократы, а душу продали врачи. Ты был солдат, твоей утраты взлетают в небо кумачи. Ты был монах, твоих махровых химеры мучали наяд. Кричит священная корова. Соски усталые болят. Идет усталый онанизм, в руках посверкивает мзда когда любви, когда капризам. Гори, гори моя звезда. А что кумач, дитя порфиры, мы тоже знали, почему, микроскопического мира кусая терпкую хурму. Мы на заре уже вставали, когда в глуши своих кастрюль необоримый генацвале готовил маковый июль. Давила шапка даровая, хрипело круглое да-да, хрустела корка каравая, журчала подлая вода. Пропили истину, а истин не так уж много нам дано, когда ты пьешь, тысячелистен, а там единственно вино. Бери его до самых колик. Крепка молчания броня. Пиши пропало, бедный Йорик морфологического дня. 14 ноября 2005 ..^.. *** А я правда сейчас отдохну, отдохну, стану маленьким рыжим, как будто всю хну на меня напустил брадобреев, вероятно из тех маккавеев. Может статься, чужую фуражку возьму, будут братцы стучаться в раскрытую тьму, бесконечно их племя нахальных, безнадежно веселых, печальных. Пионеры судьбы, мы живем на свету, наши руки в траве по малину, пробегая по кругу кривую версту, издаем аромат нафталина. Виноват, вероятно, излишне служа, голова позабыла о клюве. Наши губы покрыла пушистая ржа, но в глазах продолжается movie. Посмотри, как стараются мастаки, их рубли хороши, но слова коротки. Стихоты дурота, да картаво. Голоса на осьмушку октавы. Научился лепить небольшие дела, так теперь запекай, чтоб вода не текла, как сметанная грязь в общепитах между строк твоих молью побитых. Поколению шкурников и шоферов что водили машины, когда мы разрыхляли картофель унылых дворов, ударяясь в подъездов там-тамы. Поднимайся еще, не лежи, целина, ты не слышишь нас, собственная страна, потому что у тех мегафонов не вздохнуть от твоих насекомых. Отдохну. Нынче солнечно. Даже тепло. Говоришь, и согласно мутнеет стекло. и молчишь, только глянешь им в лица. но они не готовы делиться. Что не пишут, всегда переходит в сонет этим маленьким прошлым сочувствия нет, но никто им такого не скажет, и они не заметят пропажи. 17 ноября 2005 ..^.. последний эклектик На свету оказывается темней, и летает не птица, а куль мякины, и когда ты оборачиваешься, сильней в воздухе запах прокисшей глины, но в твоем рукаве все еще лежат дураки, и отрада помыслов несусветна. Да, свет действительно просто летит тоски, остальное, как правило, и вообще бессмертно. Мы читаем тебя и пишем тебя, а ты улыбаешься, и чугун твоего сердца звенит, в доменном воздухе платиновым кипя, а уж висеть ему нависеться, но ты и сам понимаешь, где остался июль, а где ноябрь берет тебя за шершавое горло, но когда тебе говорят, типа, иди, воюй, ты идешь, пусть даже все оно перемерло, войско твоих ослепительных дев, хрустящих мальчиков, жизнеспособных убивцев. Но следом уже пробираются те в которых стаканах холодного не напиться, в которых не отловить слова, да и ловля сама не стоит, не катит, не обещает, и ты засыпаешь, держа в руках фарфорового слона, любимого, и он головой качает. Не смотри на меня, и я не увижу, как ты мельчаешь шагом и оглядываешься на сцену. Ты знаешь, нынешнему Харону можно отдать пятак, и ладья его бросится, как малолетка, в пену, но воды там нет, потому не плыви, лети, разменяв на страницы последний свободный год свой, чтобы книги вываливались из золотой сети, продирая скважины для удобства ключей, вещей, дыхания скакуна, а стихами я и сам отвечать не стану, так что спи, дорогой Кащей, потому как намеренно сведена к самому, что ни на есть, самая, что ни на нет, Роксана. На свету живя, мы темноты поем верные песни, порванные, как рифмы. Так не рисуй нам жизнь, восковой крайон, когда оставляем растерзанный материк мы. Когда уходим, бумагой своей дрожа, вибрируя, рассыпая себя горстями, и только штурман, не выпуская затупленного ножа, работает над измочаленными частями. 18 ноября 2005 ..^.. утренняя Метроном пришел ночью бесснежной черным дядькой из автомобиля, прежний, улыбчивый, так и остался прежним, поэтому вскорости о нем забыли. Проем окна стал окном, а окно стало остальным вогнутым, между верхом и дном, цветом серо-стальным. Мебель сдвигая, произошли жильцы, их собаки устроили самую раннюю рань, и человек по имени Цы жег сердца своего неистовую ворвань. Место подвига оказалось невзаперти. Курок угадывал, напевая себе под нос, средний палец отставленной вбок руки. Показалось, что в белизне колес настанут правильные времена, что только косяк способен на честную смехоту, и наша с тобой перемешанная слюна все падала, становясь алмазами на свету. 19 ноября 2005 ..^..