Евгений Никитин
Тайник
***
Можно с вами, тонкими, поплыву,
будто бы я рядышком, наяву?
Осень в нашем городе, господа,
(у мотива длинная борода).
Сквозь чертополох и древесный сор
струнный не доносится перебор,
только переулками голоса -
колобок, медведица и лиса.
Если с ними рядышком поплывешь,
не спугни случайно, не потревожь
их печальных душ - поминальных свеч:
им своим путем суждено истечь.
Застилает дерево небеса,
не листва - червленые паруса.
Рыбий царь по крышам побрел на юг,
и ему на юге придет каюк.
Не губи болезных. Клади, холоп,
белый лед на бледный соленый лоб.
Душ непотревоженных череда
заполняет мертвые города.
Трын-травой их выкорми на убой,
беленою, лебедью-лабудой.
Их сердец глаголами не разжечь.
Не умеешь вылечить - не калечь.
Переулков пасмурных переплет,
заплутает в сумраке пешеход.
Можно с вами, тихими, поплыву
к золотому ясеня рукаву?
Осень в нашем городе, господа.
Осень в вашем городе, господа.
Слышите, вы слышите - голоса?..
Мы не слышим более голоса.
..^..
* * *
Я ставни захлопнул и запер дверь.
Не наступит вчера, сестра.
Раньше море в траве шумело, теперь
ледяные поют ветра.
Нам в чертогах смертных кивал камыш
и лягуш отверзал уста,
нам ладони крапивный прожег бердыш,
проросла во лбу береста.
А сейчас тетрадь, как зима, бела,
как снега, чиста и пуста.
Вечерами гудит земля - затекла,
а весна нейдет - заперта.
..^..
* * *
Трапеза скупая,
мокрая земля,
песенка слепая,
ветер и зола.
С дудкою для лова
к нам идет ловец.
Город заперт снова
в слюдяной ларец.
Птичьим горлопанам -
время пировать:
будут горожанам
лысины клевать.
Есть рецепт старинный,
тайный и святой.
В тишине равнинной,
за лесной чертой,
в прятках тьмы и света -
предвесенний дым.
Кто увидел это -
неисповедим.
..^..
* * *
Послушай голос заводной,
игрушка времени прощальная:
в зеленой книжке записной
ты будешь странница печальная.
Моим сверчкам и паукам
ключей не надо позолоченных.
Они не ходят по рукам,
живут в строеньях заколоченных,
где мой по праву каждый гвоздь,
где дремлет музыка сосновая,
где я их суеверный гость,
усатый нянь и смерть клоповая.
..^..
* * *
Вы не стали в сумраке брусничном
портить спички росчерком ресничным
и на клетке лестничной молчать.
Шпильки, слухи, пересуды, байки;
там и сям закручивают гайки,
тенорком пытаются мычать.
Шум и шепот, только кот соседний,
весь такой отдельный и осенний,
чует: дождевая западня
как любовь и смерть - неотвратима.
Птичий бог ныряет в недра дыма.
Меднолобых листьев толкотня.
Мы давно открыли, что на свете
непонятки проживают эти.
Сколопендра, ежик и гусак.
Мы их, сами выдумав, постигли.
Вроде враки-каки, фигли-мигли,
а другим не обьяснить никак.
..^..
* * * Помню, был город внутри
полон светящихся точек...
Кто-то задул фонари,
словно сердца одиночек.
Канули в пасмурный снег
алые звезды-ледышки,
здания библиотек,
банки, ларьки, телевышки
и силуэты церквей.
Новые ориентиры -
белые булки ветвей,
фар мимолетных пунктиры.
Только душевный бедлам
беглым огням - не доверить.
Я не берусь по углам
прятаться и лицемерить:
пробовал это - не смог.
Лучше вслепую по снегу
на незнакомый дымок
к людям, вину и ночлегу.
Двери не стали добрей -
доски, замки, воспрещенья.
Но за одной из дверей
ждут моего возвращенья.
..^..
* * *
Мне ясен лунный плод: лукавый геометр,
я все постиг и описал искусно.
Но сердца рваный ритм плюс жизни точный метр
мне недоступен - вот он вздрагивает гнусно
и треугольный разевает рот.
Начну с начала - буду несколько ясней
и строже. Посмотри, как в спешке муравьиной
мы тянемся постичь значение теней
и рты заклеиваем глиной.
А если кто-нибудь опомнится порой,
то поверяет тишине нечуткой,
как мы увлечены печальною игрой,
довольны скверной шуткой.
Механика дождя загадками бедна;
куриный почерк слабоумных.
Любимая, поверь - моя весна
вся сплошь из формул семиструнных.
Вот почками оброс, как бусинами, мир.
Лишь миг - и страшная листва нависла.
Из сонной пустоты подслушанных квартир
встают внимательные числа.
..^..
* * *
Было время, когда мы боялись людей
и селились, как черти, за печкой.
К нам зима приходила с пучком орхидей,
кружкой супа, домашней аптечкой.
Так и жили, о том толковали, о том
пели песни, о том тосковали,
о прекрасном, о теплом, о чем-то своем,
так мы прятались, так зимовали.
Но однажды очнулись и - черт побери! -
мир вокруг изменился до боли.
Хоть листай словари, хоть пускай пузыри
в орхидеи, да желтофиоли.
И теперь мы не точки в небесном шитье,
а дрозды из кирпичных скворешен -
кто распят на трухлявом рекламном щите,
кто к железной антенне подвешен.
Мы решили поверить во всё до конца
и во всем до конца сомневаться,
в монологе лжеца и сонете слепца.
Может быть, может быть, может статься!
Может быть, я не только пустой человек,
что застигнут внезапной листвою
и глядит, как уходит серебряный век,
может быть, я чего-нибудь стою.
Не по мертвому берегу тризну твори -
по живому, что свищет и тает;
посмотри, кто-то снежные губы твои
с замиранием сердца читает.
..^..
* * *
Мы горечь и страсть приглушали вином,
но солнце казалось не винным пятном,
не быстрой червонной блохою,
не сальцем, не хрящиком мудрым свиным,
а призрачным, белым огарком свечным
в кладовке у дамы с клюкою.
Мы ей посвятили канцону, сонет,
серену, балладу и альбу. В ответ
ни скрипа, ни пипа, ни чиха.
Плутовка, шалунья, зачем ты грустна?
Тебе ненавистна хромая весна,
простая рябая чувиха?
И ясень, и тополь, и дождик молчат,
а месяц и тучка начальству стучат:
"Старушка свихнулась, похоже."
Нет повести в мире грустней и чудней,
а за трубадурь и труверство над ней
нам всем надавали по роже.
И вроде бы можно о страхе забыть,
безбожничать, жрать, танцевать, шутопить
и прелюбодействовать знатно,
на ветер слова побросать и уйти,
про сердце красавиц исполнить в пути,
а после рыгнуть троекратно.
Но что-то мешает - печалит, свербит;
становишься непредсказуем, сердит,
и чувствуешь, как одиноко
на свете поэту, когда все вокруг
забыли, что он их единственный друг
до первого смертного срока.
..^..
* * *
Выхватывает свет движенье запятых,
как будто мертвых птиц - зеленых, золотых,
подхваченных водой, отпущенных домой,
плывущих вслед за мной в последний путь ночной.
Друзья, мои слова сгорают на ветру,
как на войне жилье и горло на пиру.
Я глух и нем, как лист, оставленный волной,
поэтому, гроза, не говори со мной.
Ничьи ладонь и лоб я не умел обжечь,
от холода укрыть, от смерти уберечь.
Мой дом навеки скрыт за дождевой волной.
Благослови меня в последний путь ночной.
..^..
* * *
За поволокой стекла,
осознавая бескрылость,
мы дожидались тепла.
Но ничего не случилось.
Это - твое ремесло.
Как же уверую, если
чуда не произошло
и тополя не воскресли?
Я-то пытался и сам -
слепо, своими словами.
Буквы сверял по весам,
стряхивал точки часами.
Тщетно - по-прежнему спит
солнца свеча восковая,
оторопь снежная мнит
будто она - вековая.
Кто же из нас непоэт?
Слышу музЫку дрянную:
неугомонный сосед
мучает скрипку дверную.
..^..
* * *
Это знают совы. Спроси у сов,
кто снует по опушке строф.
Что ты прячешь, сердце мое, ответь, -
светлый мох или темный торф?
В яме волчьей - шерсти кровавый клок.
Старый демон был одинок.
Только падает ясный зеленый свет
на его снеговой клинок.
Но не ведают мастер и ученик,
что у лешего есть тайник,
что седой, как лунь, и слепой цветок
в колыбельной листве возник.
Потому-то мы в лесу не живем
и бетонным горды жильем,
обсуждаем судьбоносную чушь
с беспокойным местным жульем.
Может быть, за нами еще придет
и предъявит последний счет
молчаливый хозяин совиных душ.
И утащит в лесную глушь.
..^..
* * * Иные, как положено шитью,
осваивают схиму расставанья,
а он решил довериться чутью
и темному искусству рисованья.
Мой бедный враг был сам комком шелков,
но это по моей вине сорвалось.
И вот вчера из точек и штрихов
внимательная женщина соткалась.
Кроша глухими пальцами мелок,
он губ ее недвижимых касался,
и этот оцифрованный мирок
гораздо достовернее казался.
Так, упиваясь верой стержневой,
они любили с горечью смиренной,
а город из воронки снеговой
гудел автомобильною сиреной.
Когда-нибудь нас тоже раздерут
на синие и красные лоскутья.
..^..
* * *
Я люблю глухие пересуды
призраков светящихся ночных,
этих тощих карликов свечных
на горе невымытой посуды.
Их пугает ливня пелена,
в темноте нависшая над садом,
тонкая сургучная луна,
белый пес с остекленевшим взглядом.
Не поймать и шпилькой не проткнуть
хитроумный маленький народец:
стоит лишь подуть или моргнуть -
канет стеариновый уродец.
Им понятен скобяной цветок,
гирьки, деревянная кукушка,
чайника короткий хоботок,
пыльная и мертвая ракушка.
Вот и я - в халате шерстяном
книгу поседевшую читаю.
Только солнце встанет за окном,
я проснусь и сразу же растаю.
..^..
* * *
Тревожна пограничная пора.
Зима - сквозная тема, и покуда
она звенит на кончике пера,
весеннего не допускаю чуда.
Поэтому ручьи не трепещат,
и почки не проснулись от загара,
и цепкие снежинки мельтешат,
и в горле застревают клочья пара.
Ты помнишь, как-то мы в вечерний час
пытались разобрать шептовку ветра,
а лунный желудь вспыхивал и гас,
как маятник из сумерек и света?
Не шаркай, город, не скрипи дверьми,
посудой нарочито не греми,
послушай, это временные прятки:
у нас живет в коробке жестяной
неведомый звереныш шерстяной.
Он выспится и будет все в порядке.
..^..
* * *
Трехмерный мир из ледяной смолы
подробно изучили телескопы:
везде равновеликие углы
и черных пешек костяные попы.
Так мы познали странную печаль -
нам оптика вверяет слишком много:
увидеть можно каждую деталь -
от карлика болотного до бога.
Вот мистер Эгг, что курит на заре
кальян и притворяется святошей.
Он прячет время в бычьем пузыре
и до сих пор не пойман с этой ношей.
На небесах - пуховые цветы,
в подземных норах - водяные черти.
Там все живут под знаком суеты
и неподвижной смерти.
Так что же делать - петь или расти,
когда вращается невидимая линза?
..^..
* * *
Наша честная тайна проста:
время выдули и остудили,
поднесли к шестеренке уста
и дыханьем металл освятили.
Раньше были пружины мертвы -
тут воспрянули, затрепетали.
Время, что калибрует миры,
поселилось в поющем металле.
Но настала другая пора -
нет нужды в нашей тонкой работе.
Табуреточных дел мастера
всех усердней в проворной щедроте.
Боже мой! Этот царственный пот,
эта скорость и эта сноровка.
Каждый - воин, игрок, патриот,
даже в чем-то - под нас маскировка.
Нам бы верная ваша муштра!
Мы - ворье, мы - незваные гости.
В деревянную плоть мастера
не устанут вколачивать гвозди.
Слишком схожи тик-так и тук-тук,
и никто не заметил подмены.
Не вернуть околдованный звук
в наши полные горечью вены.
Я один из последних, сынок.
После нас лишь одни табуретки.
Будь, как зимний цветок, одинок,
но хитрее и проще, чем предки.
Мы цепляемся каждой строкой
за слепые свои шестеренки,
но уходим.
Пускай в мастерской
сочиняют о нас побасенки.
..^..
* * *
живущий в чаще пел, листву листая:
"сестра, не узнаешь? - листва я."
но канула в огне труха лесная.
а я - один из вас, вмурованных в бетон.
макаю сушку в золотой бульон.
не брезгую домашней лепотой,
обшивкою доволен и побелкой,
суконной молью, книжной слепотой,
сиюминутною поделкой.
по вечерам стрекочет синема
про черные шторма,
про сердце ветра в ледяной волне.
и словно слышно мне:
"послушай, глупый юнга, бульонный водяной,
забудь осенний хворост и ливень рассыпной,
пойдем, пойдем со мной
на тонкий лед сквозной"
..^..