Вечерний Гондольер | Библиотека


Алексей Рафиев


стихи декабря

 

  •  Ивану Никто
  •   *** ("Все, что во мне - дрожит на уровне клеток....")
  •  *** ("Мы выживем. Не все, но выживем...")
  •   **** ("В глуши бутылочного рая...")
  •  *** ("Я уйду накануне дождей...")
  •  слова
  •  *** ("Осмотрительная кругом...")
  •  *** ("…и безбрежную даль повело поволокой тумана...")
  •  *** ("Запотевшие стекла и рыба под маринадом...")
  •  Двенадцать месяцев

 



Ивану Никто 

1. 

(песня) 

Поменьше жара.
Поменьше пыли.
Хватит пожара.
Скорей бы забыли. 

Я понял, что Слово
имеет значенье.
Странное соло.
Земное стеченье 

с небесным, с самым небесным.
Сколько же счастья в моей Поднебесной! 

…с небесным, с самым небесным.
Сколько же счастья в моей Поднебесной! 

На кончике Света.
За гранью пожара.
Побольше лета.
Поменьше жара. 

Капризное счастье
земного значенья.
Я рвусь на части
своих влечений - 

с небесным, с самым небесным.
Сколько же горя под этой бездной! 

…с небесным, с самым небесным.
Сколько же горя под этой бездной! 

2. 

Читая "Тома Соера",
соседка с бабкой спорила,
а в это время Бог
глядел на все, дивясь.
И, если бы Он мог,
то углядел бы связь. 

Соседка бабку строила,
читая "Тома Соера",
а в это время Бог
глядел на все, дивясь.
И, если бы он мог,
то углядел бы связь. 

Соседка бабку палкою
и с книжкою за бабкою,
а в это время Бог
глядел на все, дивясь.
И, если бы Он мог,
то углядел бы связь. 

Соседка бабку вилами,
раз десять бабку вилами,
а в это время Бог
глядел на все, дивясь.
И, если бы он мог,
то углядел бы связь. 

3. 

Неважно, совсем неважно,
что ночью бывает жажда.
И не проснуться каждый
может тоже однажды.
Неважно, совсем неважно.
Попробовать может каждый.
Попробовать - это важно.
Не стоит, конечно, дважды. 

И трижды тоже не стоит.
Оно того, брат, не стоит. 

    ..^..





*** 

Все, что во мне - дрожит на уровне клеток.
Мир за окном катится по наклонной.
Надо будет срочно купить таблеток
или хотя бы поговорить с иконой. 

    ..^..




*** 

Мы выживем. Не все, но выживем,
и будем жить, и будем умирать.
Уже почти. Мы выждали, мы выждали -
сложив с себя - за ратью рать - 

тщеславных трепыханий полномочия,
обидчивости легкой кисею.
Уже почти. Оно уже воочию
мерещится сквозь череду мою - 

дней и ночей - укутанных, обласканных.
За миром мир, за дверью дверь.
Смотри вперед внимательными глазками,
и верь увиденному. Верь. 

Уже почти. Не будет дальше слякоти,
и глупому ворчанию не быть.
Они уходят потихоньку - тяготы.
Он не такой и страшный - этот быт. 

Рисуй себя - всю жизнь - привычным росчерком,
оставленном на цыпочках извне -
компьютерным, чуть уловимым почерком -
мне выпавшим и выпавшим не мне. 

    ..^..





**** 

В глуши бутылочного рая,
в пыли надломленных миров -
ежесекундно умирая
и оживая, будь здоров - 

проходят месяцы и годы.
Простая жизнь, простые дни
моей помеченной колоды -
и не слышны, и не видны, 

и слава Богу, что за ширмой
не утаилось шельмовства.
Я не согласен быть машиной
надуманного естества, 

я не хочу быть инструментом
каких-то прихотей земных,
ангажементом, элементом
нечеловеческих, иных - 

всегда порочных, вечно лживых
кривляний в зеркале судьбы.
Я буду жить, поскольку живы
поляны, реки и дубы. 

    ..^..




*** 

Я уйду накануне дождей,
пережив от велика до мала
всех диктаторов и вождей
от Австралии до Ямала. 

Я уйду, потому что пора.
Я уйду для того, чтоб проснуться.
Пусть кричит мне вослед детвора,
пусть на счастье колотятся блюдца. 

Для того, чтобы стрелки часов -
так и тикают, так и ходят -
встали меж часовых поясов -
я уйду, потому что уходят. 

Я уйду эдак лет через дцать,
чтобы звездочкой в небе мерцать. 

  

    ..^..




слова 

/Саше Консерве и его жене Наташе/ 

Столько книжек вокруг, что абзац -
биомассы, библиотеки
чистоплюйства цивилизац-
ий в единственном человеке, 

прочитавшем всю эту муру -
мешанину нагромождений -
неподвластную топору
деревянную выборку. Тени 

разбегаются по углам,
и кричит перечитанный город,
опрокинутый в собственный хлам,
как когда-то в обугленный короб - 

без надгробия, без причин.
Только лязг проржавевшей страницы.
Только толпы угрюмых мужчин
по помойкам бумажной столицы. 

Только отзвуки тишины
разливаются вдоль колоннады.
…и никак не уснуть без жены,
и не надо. В помине не надо… 

Еле крадучись, чуть дыша,
нарождается новое Слово -
может, даже душа, душа -
избалованная. Избалован. 

По рубцу - свежесрезанный шрам -
тихим скальпелем, чтоб зашили.
Не читайте меня малышам.
Пусть живут, как однажды жили 

или дважды. Иным - сто раз
перемешиваться с природой,
с перегноем, с обрывками фраз,
с беспородной своей породой, 

но потом… Тишина за сим.
Не скажу, что случится дальше.
Это - тайна, и малым сим,
и большим, и огромным даже 

ни к чему слишком много знать.
Не случайно всегда смывало
и рабов, и жрецов, и знать -
всех подряд - вереницей, валом, 

друг на друге, по одному -
лишь бы только успеть к восходу
написать себе самому -
самому бы себе в угоду 

написать, а потом - пускай -
хоть потоп, хоть в затылок целься,
хоть себя самого у виска
гладь, как градусник гладил Цельсий, 

но - не смей! Ничего не смей!
Очень скоро навалит снега,
и так много разбитых семей,
и никчемное это эго - 

иго прошлого. Помяни,
если хватит в утробе света,
дни и ночи, ночи и дни -
ведь они заслужили это, 

ведь не будет таких других.
Чистоплюйство цивилизаций
существует для нас одних
в резервациях резерваций. 

Это - заговор. Так читай,
чтоб не думать о спайках смысла.
Это - заговор. Так читай,
чтоб не думать о спайках смысла. 

Помолись потом, помолись -
за меня, за себя, за друга,
за врага, за землю, за высь -
чтобы все было заебись,
враг и друг, и его подруга, 

чтобы крепче жилось вдвоем,
чтобы было до старости тело,
помолись Ему и о нем,
чтоб дышало оно и хотело, 

и душа, чтоб его душа
не гнила, не гнала, не чахла
в мире времени, падежа -
каждой клеточкой, каждая чакра 

и живая, и мертвая ткань.
Милый Боже, Бессмертный Боже,
дай им каждому, каждому дай
все, что надо, и даже больше - 

лишь бы жили они вдвоем.
…лишь бы помнили только о Нем. 

    ..^..




*** 

"Век мой, зверь мой…"
Осип Мандельштам 

Осмотрительная кругом
распахнула свои ресницы,
претворилась сперва врагом,
после - оборотнем столицы 

закричала одной собой,
разметала стога по снегу.
Скоро грянет священный бой,
долгожданный для человека. 

Зверь скребется внутри нутра,
оставляя на стеклах иней.
Дуют северные ветра -
по следам, вдоль пунктирных линий, 

через годы, сквозь ведовство,
в рыжих косах моей столицы.
Колдовство кругом, колдовство
распахнуло свои ресницы 

и завыло, и оберег
пошатнулся, но не разбился.
Здравствуй, мой двадцать первый век.
Я - твой крошечный человек.
Видишь, как я к тебе явился, 

чуть ступая по насту дня,
еле чавкая в талую жижу?
Видишь крошечного меня?
Видишь столб моего огня?
Если видишь - я тоже вижу. 

Если нет - то и нет суда.
Так и будем играть в потёмки -
без оскомины, без стыда,
без какого-нибудь следа  -
в людях спрятавшиеся волки. 

    ..^..




*** 

…и безбрежную даль повело поволокой тумана,
и не хочется больше прощений себе самому,
и уже бесполезная узость тупого дивана
вдруг напомнила клетку и всю остальную тюрьму, 

и никак не сбежать, не укрыться от жгучего зноя
и от мерзлой оскомины с кончика языка.
Стоя вдоль, поперек, сикось-накось, но все-таки стоя,
я стою до сих пор, и от качки стонали зека, 

и слетали не раз в непорочность глухие проклятья,
и совсем через край, через тысячи беглых годков
рвались души на Север и бились в объятиях платья
под кантаты бомбежек и треск похоронных гудков, 

и одна навсегда поднималась вдоль памяти воля,
и смотрели глаза через сумрачные облака,
и бежали детишки, и пахло распаханным поле -
будто бы недалёко и будто бы издалека, 

и стонало в груди, и похоже, что это не сердце,
и не легкие, а совершенно иное нутро
подступило вплотную, как роковая принцесса,
как барон из мультфильма, усевшийся на ядро. 

И такая вот дурь филигранно сменяла картинки,
утопая в гордыне, в тщеславии, в кутерьме,
и вокруг были только болваны, шуты и кретинки -
в этой маленькой клетке и всей этой глупой тюрьме, 

и хотелось на волю - к цветам, к облакам, к полустанкам,
к магазинам, к машинам, к обычному бытию,
а не думать про жизнь, обуздав ее образы танком,
и любить эту жизнь, эту жизнь - и свою, и твою. 

    ..^..




*** 

Запотевшие стекла и рыба под маринадом,
самогонка в бутылках, похмелье на месяц вперед -
так живут на Руси - между раем и адом -
из столетья в столетье, из рода в род. 

Под ноябрьские праздники выпадет снега.
Дни рожденья вождей приурочатся к похоронам
человека, зашуганного в трепыханиях века,
в трепыханиях века заморенного человека,
и не хочется больше застолий чуть выжившим нам - 

так и не обобравшим пространство отчизны до нитки.
Золотыми глазами смотря на вселенский потоп,
я читаю по памяти в пыль превращенные свитки,
я пытаюсь забыть все, что станется с миром потом. 

Поскорей бы уснуть и проспать, и очнуться за морем
разливанного счастья, отверженного перед тем,
как добро притворилось однажды нечаянным горем
и коснулось перстом одеснующим скорченных тел. 

Мне бы только уснуть и проспать, и очнуться за лесом
небоскребов, сложившихся в сумрачный Вавилон -
между миром людей и огнем, и каленым железом,
между миром людей, если все еще есть где-то он. 

  

    ..^..




Двенадцать месяцев 

(поэма, а, может, и - мантра) 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Вышло туда-сюда?
Вышел шалтай-болтай?
Это все не беда,
а шляпка, шляпка болта. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Поверь мне, моя зола.
Поверь мне, моя душа.
Поверь мне, мое нутро.
Поверь мне, моё, поверь. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

День будет ярче светить.
Ночь будет мягче ласкать.
Можно не уходить.
Можно даже летать. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Январь и февраль - ништяк. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Выкрикнуть, или так -
стрелки, стрелки часов
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так"… 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

Поверь мне, моя зола.
Поверь мне, моя душа.
Поверь мне, мое нутро.
Поверь мне, моё, поверь. 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Каждое слово читай.
Внимательно каждое слово.
Каждое, каждое слово.
Каждое слово читай. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

Не пропускай ничего.
Всё здесь имеет вес.
Если пропустишь - ты лох.
Диагноз тебе один. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

Выкрикнуть, или так -
стрелки, стрелки часов
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так"… 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Поверь мне, моя зола.
Поверь мне, моя душа.
Поверь мне, мое нутро.
Поверь мне, моё, моверь. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Грести бы куда-нибудь
подальше от этих мест -
подальше куда-нибудь -
подальше от этих мест. 

Не думай о скором конце.
думай о чем-нибудь -
о то, как красиво вокруг,
о том, что вокруг светло. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

Поверь мне, моя зола.
Поверь мне, моя душа.
Поверь мне, мое нутро.
Поверь мне, моё, моверь. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Выкрикнуть, или так -
стрелки, стрелки часов
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так"… 

Поверь мне, моя страна.
Поверь мне, моя Земля.
Поверь мне, моя душа.
Поверь мне, мое нутро. 

Вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так", 

вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так",
вечно "тик-так-тик-так",
вечно "тик-так, тик-так"… 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет.
Когда-нибудь все пройдет 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл.
Если прочтешь до конца -
поймешь невъебозный смысл. 

И опять замыкается круг,
и сердцу тревожно в груди,
и свиньи - за другом друг,
и юный Октябрь впереди 

плетется, как ёбаный стос,
а сразу за октябрем
проскачет ноябрьский отсос,
сменяющийся декабрём. 

Потом будут март и апрель,
и хер его знает, каких
еще наметет метель,
и будут снеговики. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

А дальше - кудрявый май
и хер его знает чего.
Меня всё еще не вынай -
как будто бы нет ничего. 

И я проскочу, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты
проскочишь - и я, и ты. 

Июнь. Сорок первый год.
Самый канун войны.
Потише, мой пароход.
Поменьше б вокруг вины. 

Июль. Отпуска. Пиздец.
Жена и ребенок. Юга.
Солнечно, словно везде.
А где-то идут снега. 

Деду Морозу - жизнь.
Август. Страна, даешь!
Злобный и глупый фашист.
К самому горлу нож. 

Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь.
Когда бы хоть кто-нибудь. 

На хуй её - войну.
Каждый по-своему храбр.
Где-то читают "Му-Му".
Тихо приходит сентябрь. 

Январь и февраль - в трубу. 

  

    ..^..



Высказаться?

© Алексей Рафиев