Вечерний Гондольер | Библиотека
авторы
Ратьер
•  Ника Батхен
•  Малыш&Карлсон
•  Владимир Антропов
•  Magister
•  Геннадий Каневский
•  Postoronnimv
•  Евгений Никитин
•  Артем Тасалов
•  Олег Горшков
•  Александр Шапиро
•  Елена Тверская
•  Рыжая стерва
•  КАРР
•  Лариса Йоонас
•  Серхио Бойченко
Ника Батхен
Опоздать к Рождеству

Чем потешиться, ночь? Расписным куличом
В белоснежной январской глазури.
По пустым переулкам бродить ни о чем,
Наблюдать, как шановный мазурик
Потащил виртуозно пустой кошелек
У пьянчуги, счастливого в доску,
Как законченный год вышел тенью и лег
У столба по фонарному воску.
Этот свет, что любого состарит на век,
Одиночество первой морщины.
Потаенную грусть увядающих век
По достоинству ценят мужчины.
Электричество. Связь. Необъятный поток.
Мыслеформы двоичной системы.
Мандарины попарно ложатся в лоток,
Ночь молчит. Двери прячутся в стены.
Не укрыться в подъезде от взглядов витрин,
Не спастись от свистка постового.
Перекрыты все трассы, ведущие в Рим, -
Вдруг да выпустят бога - живого.
За душой ни души. Мостовые Москвы.
Кроет ветер безбожно и люто.
...По Арбату устало плетутся волхвы
И в снегу утопают верблюды.


Стансы к городской чайке

...Сегодня мне определенно грустно. Раз не осталось в раковине места, пора искать сочувствия вовне. На дне слепого дня, в дремотной вьюге, в двойных прямых троллейбусных путей. Кого не занесло, того заносит, не снегом так сомнением бесплодным, с обочины к шоссе, полурабочим - кайло в руках, оранжевый жилет и, провожая безразличным взглядом поспешных проезжантов и прохожих, долбить непрошибаемый асфальт. Укрыться от в кофейном полумраке, коньячный чад - и в чат, а толку чуть. Письмо былой любви - клеймо на браке. Его прочтут и может быть зачтут в процессе делового приговора - сослать зерном в несытую Москву. Веди, вода - тогда я, прорастая, успею бросить корень в Ленинград. И ни один неистовый садовник пропалывая втуне Летний сад, меня не вырвет из сырой и мерзлой, единокровной северной земли. Смотри, я липа в парковом ансамбле. Дотронься до ветвей – я зазвучу. По нотам над Невой промчится чайка и контуром скрипичного ключа откроет дверь заброшенного дома. Камин заждался дров. И наши тени тихонько сядут рядом у огня…


***

Ветхий-ветхий мой ответ.
Осень. Самария.
Защити меня от бед,
Странница Мария!
Не тебе ль не знать цены
Мирры и граната?
Не тебе ль в огне вины
Жечь себя, как надо?
Услыхал вчера глухой,
Что Марии мнилось:
Жить смоковницей сухой,
Веря в божью милость...
Запестрел листвой наряд –
Мне ль не знать ответа?
Если вся я – виноград,
Всяк меня отведай.
Жадной дланью сок дави,
Рви листву, как невод.
Понимаешь, ночь любви –
Это шаг до неба.
В час, когда потух восток,
Склоны опустели,
Согревать живой росток
На святой постели.
...Милый мой, стоят у врат
Ангелы с мечами.
Ешь зеленый виноград
Сладкими ночами...
Поутру врата падут,
И, надев личины,
Убивать меня войдут
Сильные мужчины.
Встану, лакомой груди
Не прикрыв руками –
Кто пришел меня судить?
Брось камень.


Малыш&Карлсон
Песня

Жили бы, как живется
Знали бы то, что знаем
Висельник у колодца
Поит пичугу чаем
Совесть - моя подруга
Жизнь моя, как синица
Маленькая пичуга
В серой манишке птица
Домик кирпичный строим
Волка колбаской встретим
Лето проводим с воем
Зиму проводим в свете
Кони коляски слуги
Барышни-чаровницы
Есть у моей пичуги
Рыжей задорной птицы
Но до чего ж обидно
В серой нестись коляске
К замку, в котором видно
Нет окончанья сказки
Есть только холод ночи
Где под луной просторной
Птица моя хохочет
В перьях вороньих черных


Владимир Антропов
***

Спрячь лицо, промолчи и шагни на лед -
Полуночный снег и тебя пробьет.
Миллион его струн не задев впотьмах,
Потерять и плоть - потеряешь страх.

Себастьян исчез. Тучи стрел к нему -
Не оставят путь: свиста белый звук,
Острых пальцев колющая простота:
Стерт, иссяк, перечеркнут, - да?

Да, - ответят.- Да... Ты задернешь свет,
Тень, - вглядеться в темь, в параллели "нет".
Мысль мелькнувшая, пустота:
Себастьян, а помнят ли хоть там...

И замечется утренняя метель.
И смотри: уткнувшись в иную тень,
По щеке стечет, - а шагни на лед -
Не заплачет, нет. - Напролет пройдет...

13.12.2005


Magister
***

"Сумма углов треугольника ABC..."
Русый мальчишка - за партой. А на лице -
скука и жажда взрослости - врассыпную
кинулись от солнечной полосы,
шлепанья мяча об асфальт. "Не ссы,
Пашка!" - кричат... Дальнюю штангу замкну и -
вот оно, счастье! Болельщицкие сектора
серых хрущевок, а в глубине двора
шепчется березняк. Воздушная, кружевная
вышивка желтым на ситцевом полотне
полупрозрачной осени, той, вдвойне
ослепительной - сквозь синий провал окна, и
кисти берез в колечках из бересты
как мало пока что напоминают бинты
в душной палате, где под тиканье пульса
сонная изморось проводка
тянется через пергамент виска,
только что бывшего русым.


Геннадий Каневский
***

Я на скрипочке играю, поднимая лёгкий прах. Я не Байрон - просто ранен на колчаковских фронтах, и на раненую ногу опираясь, бледный весь, вот играю понемногу, зарабатываю здесь. И мотив сентиментальный дешевизною набряк: про исход пою летальный кочегара на морях, про угар пою тифлисский с напряженьем певчих жил... А когда-то - по-английски, и - в гимназии служил. Но ни слова, тс-с-с, ни слова, вон идёт уже за мной комиссар в тужурке, словно зуб хороший коренной. В чёрной коже, ликом - белый. Он в гимназии моей, было дело - портил девок, жмых менял на голубей, но поднялся, второгодник, и теперь за двойки мстит. Байрон, Байрон, день холодный, Бог, наверное, простит за цистит, больную печень, за подбитый ветром глаз. Время - лечит, мир - калечит. Я ведь, барышня, и Вас помню, помню - Вы же сами, выходя из варьете с этим самым комиссаром, вся - на коксе, на винте... Я стоял у входа слева и вдогонку тихо пел: "Fare thee well, and if forever - still forever fare thee well".


***

голосом гладиолуса в однородном строю,
всадником палисадника, буквою между строк,
выполнив твои прихоти, так теперь и стою,
знаньями-заклинаньями превращённый в цветок.

что-то там ещё вякаю, жертва метаморфоз
(шёпот умалишённого, не цветку же - орать),
латаный хоть, но лакомый для летающих ос,
вычищенный и выглаженный на последний парад.

бывшие-недопившие у метро кореша.
бабушки-одуванчики, что цветы продают.
хочешь купить? - одумайся: не моя ли душа -
голосом гладиолуса в однородном строю?

резвые-свежесрезанные, времени вопреки,
чудится им-кочуется "убегу, убегу"...
день моего освенцима. воды моей реки.
лёгкие и далёкие тени на берегу.


***

Нисхождение Благодатного Огня в Великую Субботу в Иерусалиме (перечитывая Рильке)

Ночь прошла - иль это показалось,
промелькнуло что-то мимо нас?
Новое ли время завязалось,
на стене ли слово написалось,
трапеза ль хозяйке удалась?

Выпрями согбенные вопросы,
узелковым письмам научи,
через купол медно-купоросный
голубиной почте востроносой
передай алтарные ключи.

Что за дух от этих постояльцев -
чуда ждут, ругаясь в три горла,
воду проливают мимо пальцев,
душу наряжают в жёсткий панцирь,
плоть им непривычна и мала.

Мы-то знаем: выдумали греки
крик, огонь, слепую толкотню -
всё равно нырнём, смежая веки,
в эту дрожь и точность, как в аптеке...

Господи, чем слух твой бременю?


***

спичечный гудит коробок.
видимо, там прячется жук.
следствие ведёт колобок
по тропинке ложных наук,
по пути неверных идей,
по шоссе любовных утех.
он ушёл от разных людей -
думаешь, ты лучше их всех?

не учи меня умирать.
лучше проспонсируй враньё.
лучше нарисуй копирайт
утреннему сну, ё-моё:
там я по дорожке качусь,
в воздухе - нектар и пыльца,
никакой империи чувств
не догнать меня, подлеца.


***

И.Караулову

На машинке пел, на листке корябал -
всё равно тоска, фитилёк потух...
Говори со мной, сочинитель фабул,
научи меня откровенью вслух.

Нам бы в город N., незнакомый прежде,
на соседних полках, в купе сыром,
говорить стихами и спать в одежде -
да с собою небо не заберём.

А в субботу небо крупнозернисто,
облака - как паюсная икра,
и таксисты "аста," - кричат, - "ла виста",
провожая девушек в номера.

Номера раскраски твоей я спутал,
и ошибся, видимо, этажом,
и стою, художник от слова "худо",
колонковой кистью вооружён.


***

станционные буфеты.
провожание в сибирь.
мамы, батюшки и светы,
блоки, тютчевы и феты,
слёзы, вата, нашатырь,

и письменникам печальным
в матюгальник жестяной
умывальников начальник
объявляет, чрезвычайник,
сроки, зоны - по одной.

погибать с усмешкой горькой,
утекать по желобку,
замывать вонючей хлоркой,
заливать слюной-шестёркой
мемуарную строку:

ночь-профуру, даль-микстуру,
и, при свете тусклых звЕзд,
уходящую натуру -
пьянство, жизнь, литературу,
пост, шлагбаум, переезд.


яне

снег забивает стрелку моей стране.
белым стекает воском по декабрю.
"это ли пустота?" - говоришь ты мне.
"это ещё не полная," - говорю.

снег забивает стрелку. часы стоят.
импортный предсказатель сурок - подох.
мы возвратимся в тот же уютный ад,
в наш приполярный атомный городок.

снег наступает, катится напролом.
мы что ни день ложимся под колесо.
тикает, тикает нежности эталон
в белой палате времени и весов.

вот мы и живы, пока не придут извне,
не перекроют газ, не отрубят свет.
"это ли пустота?" - говоришь ты мне.
"да, вот теперь - она," - говорю в ответ.


***

фильтр, фильтр, цифровое
подавление шумов -
лекарь будь моей печали,
утешитель во скорбех.

где слеза сердечной мышцы,
крови медленной возня -
там твоё подобно птичке
воспаряет естество.

тешишь взоры светом утра,
словно мудрости слуга.
веселишь с приходом ночи,
словно гаер площадной.

сколь ты сходен очертаньем
с бедной жызнью, фильтр, моей -
столь я виршем неумелым
и тебя превознесу.


***

Нужен плацкартный вагон, чтобы спеть
по-настоящему, словно
едет влюблённый на верную смерть,
не разойдясь полюбовно.
Чтобы ещё и в постели застал
с другом, как в пошлом романе.
Чтобы случилось в начале Поста,
и ни копейки в кармане.

Смутная цель и щелястый апрель.
Гибель всерьёз и горилка.
Не подпевает пищалка-свирель.
Не говорит говорилка.
Лишь проводница скрипит за стеной -
в небо, етическим силам -
то, что в инструкции нет должностной,
а в Камасутре - курсивом.

Почвенник, почвенник, слышишь меня?
Мы ли тебе не по нраву?
Вот мы, пластмассою глухо звеня,
пьём эту злую отраву.
Вот я его называю "малыш",
и, утешать не умея,
тихо "шумел," - начинаю, - "камыш",
как повелось от Гомера.


из цикла "русский Tom Waits"

Спит за столом неприкаянный Мерфи...
(И.Караулов)


Ты, что ли, хотела триллер?
Ну вот тебе, что ли, триллер,
про то, как меня сгубили
проклятое пиво "Миллер"
и злая музыка кантри,
запитая рюмкой "Старки".
Дели эту сумму на три -
получишь меня в остатке.

Такой же, как все, истерик,
склеротик и неврастеник,
иду без карманных денег
по улице Двух Америк,
а злая музыка кантри
звучит и звучит повсюду,
зудит, что не сдал, не сдал я
пивную свою посуду.

Проклятое пиво "Миллер",
что есть по-английски "мельник".
Его миллионщик мыльный
придумал для лёгких денег:
в Москве на улице Зорге
стоит его цех подпольный,
а там работают зомби,
суровы и малахольны -

любителей пива "Миллер",
не сдавших свою посуду,
убьёт не обычный киллер -
горячий поклонник вуду.
Секретной подземной трассой
тела их - безлунной ночью -
везёт специальный транспорт
в Россию курьерской почтой.

Несданной посуды карма
всю жизнь надо мной маячит,
а тут ещё это кантри -
тоскует, смеётся, плачет.
Я скоро рассудком двинусь -
Хочу умереть красиво...
Пойду, перейду на "Гиннес" -
хорошее, в общем, пиво.


Postoronnimv
***

В той части города, где зло и неохотно
течет вода еще по римским трубам,
и по дворам, упорно, как пехота,
бредёт бурьян, цепляясь друг за друга,
где шаркающей старческой походкой
весь сумрак жизни движется к закату,
и ночь стоит на травах, словно водка,
и утром горечь явна, как утрата,
как крики птиц, как стоны электричек,
как первая клубника на перроне…
В той части города, в простом его обличьи,
в его неспешном поясном поклоне,
есть снисхожденье к жизни - как к привычке.
Здесь боль и радость носят как в подоле
десяток огурцов со скудной грядки,
и даже водка пьётся всухомятку,
и больше нет злодеев и героев
лишь потому, что памятью в кавычки
берётся всё - от люльки до юдоли


Евгений Никитин
***

Всем хороша игра фигурок деревянных:
и музыка, и смерть, и зимняя пора
в угрюмом танце их. Из тополя сухого,
из липы и сосны, ореха или вишни
мерцающие головы и торсы,
похожие на свечи в полутьме.
А где же мастера? Ушли и не вернутся.
И дымкой золотой подернут мир вокруг.
Краснодеревщик, часовщик, фонарщик
возникли на пороге, но их лица -
мираж, и вот они исчезли торопливо,
как будто кто-то их убрал с доски.


Артем Тасалов
ГОВОРИТ ГРЕЙ
....
....

Ах, как крепко рубиновые гудят,
Словно в небо поднялся гиганский шмель!
Я сегодня снова как эльф – крылат.
В голове – душистый, привольный хмель.

Рассекая пряное море сна,
Воду жизни пью, словно в детстве – квас.
И проснулась в сердце моем – весна,
Горько-сладкая, как медовый Спас.

Погоди матрос отдавать концы:
Вон бежит Асоль к моему борту.
Ай, звенят на туфельках бубенцы!
Ай, сладка слюна у неё во рту!

30.12.05


ПЕЧАЛЬ

Если душу выкрасить в чорный цвет,
И украсить звёздами алых ран, -
Персефона выйдет на белый свет,
Пригласит тебя в золотой туман.

И её мгновенно узнаешь ты,
Потому что память твоя пуста.
И в груди твоей расцветут цветы
Темно-синие, как её уста.

Изумрудный кубок в ее руке,
На плечах ее – серебристый плащ.
Только ты не стой перед ней в тоске,
Удержи себя: улыбнись, не плач.

Поклонись ей вежливо, пригуби
Воду Стикса и – вслед за нею – вдаль
Золотого сна как во сне греби…
Это всё, что есть у тебя, печаль.

30.12.05


***
А.Р.

Спать спать по пааалаатам...
Пионерское детство.
Вырос мальчик аббатом
С фиолетовым сердцем

В этой бархатной бездне
Злое крошево звёзд.
Что еще бесполезней
Нарисованных слёз?

Ведь и сам ты – рисунок,
Праздник детским мелкам.
Голодарь, недоумок,
В Божье Царство wellcome.


***
О.Р.

Синяя женщина смотрит куда она
Рыжая кошка повод еще смотреть
Какая ей разница если лицо луна
Сестра моя смерть

На той стороне луны которая не видна
Целую вечность гуляет она одна
Серебряной пылью стали ее глаза
Если луна слеза

Чорные травы на той стороне луны
Бархатный голос льется ли лунный свет
Вздыхают сиреневые валуны
Раз в сто лет

Раскроешь книгу – вспенятся два крыла
Только сердце читает такие два
Дай нам Боже честно сгореть до тла
Тогда оживут слова

25.12.05


ЧЕЛОВЕК

Этот сон не начинался
Пробуждения не будет
Ты всего лишь отраженье
Тень послушная Тому
Имя чье неизреченно
И Присутствие незримо
Кто создал самозабвеньем
Форму поиска Себя


Пьяная Колыбельная

На качелях раскачался
Закружилась голова
Этот сон не начинался

Изумрудная трава
Вечно будет изумрудной
Занесенная в слова

Поначалу будет трудно
Просыпаться забывать
А потом – сплошно чудно

Раз-два-три-четыре-пять
Вышел зайка погулять
Килограмм на 45

Да по-русски, по-английски
Все стихами говорит
Да еще глотает виски

А потом и на иврит
Перешел непринужденно
С виски на Уайт-спирит

Не иначе – Пробужденный
Заяц-Будда заяц-йог
Закосил, дваждырожденный

Кто-то понял я не смог
А ведь вроде бы старался
Прямо даже сбился с ног

Сколь за смыслом не гонялся
Все – напрасно видит Бог
Этот сон не начинался.

Баю-баюшки, сынок.


МЕТАМОРФОЗА

Сон стоит, словно омут, и в омуте сна
Синий сом под корягой живёт.
Ему тысяча лет.

Он огромен и мудр, и ему не тесна
Эта бездна немеющих вод.
И не нужен ему белый свет.

Знает сом-старожил, что в неведомый час
Сон растает блесной в синеве,
Тело брызнет как плеть.

Ослепительно яркий раскроется глаз.
И в живой изумрудной траве
Будет синяя бабочка млеть.

27.11.05


РУССКАЯ МАХАЯНА

Белые, белые, белые, белые храмы –
Рамы блаженства, контуры Божьей любви.
Поздно иль рано узнаешь, что жизнь – это рана,
Руки хирурга в крови.

Вот и аукнулись нищие божьи сто граммов, -
Угли живые теплятся, дышат в крови.
Жизнь это вечная вещая песня брахмана,
Жертва любви.

Это – театр, это – старинная драма.
Прихоть случайной с первого взгляда любви.
Если сумеешь глаза оторвать от экрана,
Значит – живи.

Белые, белые храмы –
Контуры Божьей любви.
Русская Махаяна,
Благослови…

23.11.05


***

…и душа моя выпросит неба кусок,
побираясь в развалинах сна.
Геннадий Кононов



Первый снег утишает похмельный синдром:
Улыбнуться, пожалуй, могу.
Но печаль остается пудовым ядром
Шевелиться в пробитом боку.

Это тело потащится в снежную нежь
Ублажать свою немощь вотще.
Вот бери жемчуга, и пригоршней ешь,
В пустоту улыбаясь, вообще.

Там невидимый ангел-хранитель стоит,
Соблюдая доверенный пост.
Он замолит твой грех и обиду простит,
Потому что он вечен и прост.

И поэтому, жемчуг хрустя ледяной,
Я светло улыбаюсь, светло…
Потому что стоит у меня за спиной
Ангел-брат, поборающий зло.

Оказалось, надежды мои не сбылись,
И уже никогда. Никогда.
Обступила как в детстве небесная высь,
Растворились, как призрак, года.

Я успею еще покачать головой,
Забывая себя наяву.
Прошепчу, лепеча: Боже мой, Боже мой…
Я уж целую вечность живу.

Вспыхнет синее пламя – коснется очей,
Талый жемчуг прольется из рук.
И придуманный мир разворотом плечей
Уничтожится в гаснущий звук.

21.11.05


***

…Как-то даже радостно в кущах райских,
Средь зеленых цитрусов – след распада
Углядеть: краснеет ли клен китайский,
И позолотило ли дуб, как надо?
Елена Тверская


В моросящем сумраке, в сером свете,
Выхожу из хауса на работу.
Про себя, сколь хочешь, на жизнь посетуй
Чорный тополь встретит твою зевоту.

А навстречу – вящие азиаты
Мельтешатся вялыми муравьями.
В сером небе плачет им бог распятый,
Копошатся души в себе, как в яме.

В арматуре сучьев сырые галки
Гомонят цыганами в переулке.
И гудит судьба в шепотке гадалки –
Словно сбитый с толку пчелиный улей.

На семи ветрах продувных – Россия,
Словно знамя кровью во тьму сочится.
Сколько слякоть снежную не меси я, -
Все равно с пути я обязан сбиться.

Вот и сбился, Лена, с пути давно я.
Над волнами чорного океана
Я не голубь, - ворон святого Ноя,
Что навеки сгинул в плену тумана.


ЧЕРНИЛЬНИЦА ЧЕХОВА

И тайны больше нет, и тайной стало всё.
И слово выговаривать темно.
Скажу «Басё».

Гудит веретено
В искусных пальцах Вечности румяной.
Бродяга-ветер точится в окно.

Воображенье пьяной обезьяной
Стальные прутья восприятия трясёт.
Воистину есть тайна без изъяна.

Есть красота, которая спасёт
Кого-нибудь когда-нибудь, быть может.
И есть Пастух, который мир пасёт.

Тогда зачем стальные прутья гложет
Та обезьяна? И глумливый смех
Зачем из лиц ваяет наши рожи?

Смерть странников закутывает в мех
Своих звериных ласковых объятий…
Скажу «Ламех».

Под бременем проклятий -
Стоит на четвереньках человек.
Ах, как некстати…

Двадцать первый век
Все тот же век пещерного медведя,
Жующего у стойки чебурек.

Кому – бабла, кому амбары снеди.
А нам попреж высматривать в небах
Аз Буки Веди.

Не суть в хлебах.

4 янв. 06 г.


Олег Горшков
Демон больничной палаты

Старый демон больничной палаты радостно встретит тебя,
Впивая скальпельные коготки в зыбкую дымку сознания,
Сотрясая выращенную тобой реальность,
Или ее видимость, если ты имел такую привычку –
Сомневаться в самом себе, сомневаться и сомневаться…
Боже, как всё было неподобающе хрупко!
Каким непоправимым казалось бесстыжее счастье!

И вот пространство окрест тебя становится полым,
Таким бывает звук внутри бамбуковой дудочки бога.
Окинь мир замутившимся мысленным взором –
Ветер взметает песок от океана до океана…
И если эта планета еще существует, то лишь потому,
Что подвешена к твоему невесомому телу
Капельницей и десятком разноцветных трубочек.
Оборви – улетит в тартарары, сгинет в разверзшейся тьме!
Что там, боже, за стенами кроме песка и двух океанов?
Ветер, Господи, ветер…

Приходящая юная медсестра не ведает, что лучится!
Зато, она каждое утро без передышки лепит слова,
Не имеющие, как правило, ни малейшего смысла:
Всё какие-то небылицы о неких набитых трамваях,
Воробьях, собаках, пацанах в Демидовском сквере,
Уличном музыканте, подбирающим звуки к глазам прохожих –
Боже, что за неведомые странные существа?
О чем щебечет беспечная девочка в белом,
Когда за стенами ветер взметает песок от океана до океана?..
Ветер, Господи, ветер…

А ты лежишь, удерживая подвешенный на тонких трубочках мир.
Он переливается в тебя целиком – капля за каплей.
Капля за каплей…
Кап-кап…


Это в дверях бог…

И кто-то почувствовал – это в дверях бог.
Он выдохнул небо – ах, как запахло зимой
И крымским крепленым! Он хочет застать врасплох
Женщину и младенца – себя, себя самого.
Бог долго звенит ключами от всех замков
И тайн мирозданья - от всяческих мелочей,
Еще от почтового ящика – он таков,
Никогда не находит гвоздика для ключей.
У него в кармане заначка – пригоршня звезд,
Папиросы с туманом, какая-то сумма в рэ,
Нездешняя музыка… Бог, видно, слишком прост –
Безделушки в кармане сползают к дыре, к дыре.
Но когда, отдышавшись и сбросив пальто на пол,
Он всё же решит обнаружить себя здесь, то,
Смутившись, вдруг скажет: вот черт, не туда пришел…
И навсегда растает, забыв пальто…


Зимнее утро

Ты в этот заговор зимы
Как будто посвящен немного.
Ленивый снег и бог – в подмогу,
И непочатый день взаймы.
Хвостами птицы заметут
Плутавший след… Без остановки,
Смущая улиц немоту
Своим присутствием неловким,
Шагами меряй утро, сквер,
Даль тишины, размах печали,
Вскрой семь нетронутых печатей,
Хранивших с истиной конверт.
И прочитав в себе затем
Всю глубь подтекстов неответа,
Безмолвный разговор затей
Со снегом, богом, веком, ветром,
Которым греется река.
И всё, что полагал ты знаньем,
Вдруг прахом станет от касанья
Тончайшей ветки о рукав.
Благословляя шар земной,
Ты вновь родишься в одночасье.
Он в каждом шорохе связной
И в каждом вдохе соучастник.
Он этой утренней порой
Сам, отрешившись от земного,
Тебе нашептывает слово
Стихотворенья, как пароль…


математическое

Дано: усталость осени – предел.
И ожиданье снега - бесконечность…
И канувшая камешком беспечность –
Концами в воду, кругом по воде.
Еще дано: несбыточная грусть
По легкому творительному слову –
Его щебечет дудка Птицелова,
Его все птицы знают наизусть.
Еще дано: расхристанная даль,
Налепленная пленками пейзажей
На темноту – один и тот же сажень,
Который одолеть смогу едва ль.
Еще… а впрочем, стоит ли считать
Приданое придуманной невесты?..
Придавленный всем скарбом дней, всем весом
Воспоминаний, вертишься, как тать,
Застигнутый в чужом дворе врасплох
С индейкою, украденной в сочельник…
И всё никак искомого значенья
В себе не подберешь для слова «Бог».
О, если б только мог, давным-давно
В его живую суть, в его начало
Проник бы я, во что бы то ни стало,
Да не дано мне, видно, не дано…


Александр Шапиро
Песенка тюремного сторожа

Ни Богу, никому –
себе лишь одному!
Вот счастье, вот права –
писал наивный Пушкин.
Последуйте ему –
пожалте к нам в тюрьму!
А то слова, слова.
Признаться, сударь, скучно.

Смотрите, вот весьма
приличная тюрьма.
И держит, и хранит,
и лечит, и хоронит.
Хоть буря, хоть зима,
хоть битва, хоть чума –
стоит ее гранит,
и вас никто не тронет.

Порядок здесь прямой:
подъем, обед, отбой.
Гордимся мы в веках
отточенным режимом.
Воспользуйтесь тюрьмой,
чтоб стать самим собой,
не тратя жизнь в бегах,
снах о недостижимом.

Возможны здесь года
духовного труда.
Не пропадет сей труд –
вот, сударь, перспектива:
алмазы и руда –
любая ерунда –
века переживут
во глубине архива.

А коли вам, сосед,
приспичит вдруг на свет –
продуть себе мозги,
оставить плод в капусте,
топтать себе паркет,
летать среди комет –
здесь, сударь, не враги:
попросите – отпустят.

Свет – это не по мне:
три пишешь, два в уме.
Преследуешь мираж
и в раже мир торопишь.
Несясь, как бы во сне,
вдруг вспомнишь о тюрьме:
как там мой верный страж? –
Все. Поздно. Не воротишь.


***

Ах, какая земля бестолковая!
Твердолобая, нет, не моя
невесомая твердь, не Московия –
незнакомые сердцу края.

Немечтатели-жители мечутся,
за наживой бегут, от меча.
Я бы мог им поведать о вечности,
да в неметчине гости молчат.

Жизнь весьма объяснима. Застань ее
в сотый раз за обыденным злом –
и не верится, что осознание
обретается задним числом.

На вершине рабочего возраста,
не спеша еще вниз по хребту,
всяк готов к рефлексии, как водится.
Кем ты стал? Перелетный петух,

неуверен в движеньях, глазами смел,
духом робок, силен на словах –
вот простого характера замысел,
до обиды незамысловат.

Не с того ли судьбы твоей авторы
в центре действия съехали на
разветвления ловкой метафоры,
неожиданной, как тишина?

Не с того ли значенье, что с детсва нес,
не горит, но саднит, как ожог?
Понимаешь, вина и ответственность –
это разные вещи, дружок.

Позабылся в вагоне. Бесформенны
размышления в долгом пути.
Поезд едет в случайную сторону.
Разговоров не перевести.

И равнина чужая, бесцельная,
расстилается, чуть не всерьез,
и привычно стучит беспредельная
колыбельная черных колес...


Елена Тверская
*** (про уходы)

Не летаю во сне, не стою у доски в испуге,
Не бегу от погони, в проруби не тону,
Не смотрю давно уже то, что сынок подруги
Называл: поставь веселенькое про войну.

Это лихо - оно не водой утоляет жажду,
Это время – оно не навыбор косит, а сплошь,
В эту воду одним и тем же не вступишь дважды,
К этому горизонту ближе не подойдешь.

Время плотность меняет сред и свойства породы,
Изгибает пространство, в охапки прессует дни.
Впереди меня остаются одни уходы,
И они – одни остаются, совсем одни.

Понимая немного, о многом в судьбе жалея,
Забывая слова, обернешься, чтобы уйти -
Очень круглая голова на озябшей шее,
Как инопланетянин спилберговский, E.T.


* * *

Аты-баты, шли солдаты, шли ребята на базар.
Взятки взяты, пенки сняты - ну, и ставьте самовар.
Паутины ли работа или мухи торжество -
Из того, что мне охота – мне не светит ничего.

К речи старая привычка, строчек мелкая возня,
Открывается кавычка, процитируйте меня:
Если песня не поется, не снесешь ее к врачу.
Из того, что мне придется – ничего я не хочу.

Жили - пели и плясали, пили чай по многу раз.
Что мерещилось в начале - не сбывается за час,
Ни за день, ни до рассвета, вон и месяц - на ущерб,
Может, как ни жалко это, и не сбудется вообще.

Вечер осени ненастной, вечер жизни, вечер дня.
Неужели бы прекрасно обошлось и без меня?
Сердца нудная работа - суета ты или суть?
Из того, что мне охота – пусть приснится что-нибудь.


Про чиновника, который брал взятки

Когда-то давно, при китайском порядке,
Жил мелкий чиновник, который брал взятки.
Чиновник брал взятки – китайские тыщи,
И к старости смог накопить на жилище.
Он выстроил домик в провинции Dзеньца,*
При доме был садик - отрада владельца!
Там слились в изысканном переплетенье
Деревья и камни, вода и растенья.
И дом этот с садом недаром считали
Одним из прекраснейших в древнем Китае.
Там, верно, подолгу в любую погоду
Чиновник просиживал, глядя на воду.
Но умер чиновник, и сын, без надзора,
Наследство отца промотал очень скоро.
И домик и сад за долги, в большей части,
Назад отошли к императорской власти.
И плыли века над затонами пруда,
Пока властелины сменяли друг друга.
И много воды утекло в лихолетьe,
Но целы – и дом и растения эти.
И мы до сих пор это место считаем
Одним из прекраснейших в древнем Китае.
А что до чиновника, бравшего взятки –
Любите искусство. С него взятки – гладки.

------------------------------------
* - название вымышленное


Рыжая стерва
***

Не пускай меня за свои страницы
Не пускай. Или жди беды –
Я люблю на всём, что зубов боится,
Оставлять молочных клыков следы.

Не пускай, гони, потому что стаю
Удержать не хватит последних сил.
И вообще, к чему? Я давно пустая.
Непростой Волчище меня вкусил.

Я рассталась с болью.
Рассталась
с болью
Не боюсь ни чёрта ни егерей
Только взгляд отдельной живёт мольбою
уходи
останься
убей
согрей


***

Скажи,
что может быть проще ?
Что может быть сложней ?
Чёрный худой вербовщик
Ходит всегда за ней.

Много ли есть живого
Что не поранит нож,
Но убивает слово
И пожирает ложь ?

Что обращает пеплом
Не пламя - надменный хлад.
Птица-невеста неба
Правда ли ты ей рад?


Странная молитва

Я помню, Боже: под вешний гром
В самоцветы сгущался воздух.
Прости, что брезгуя тем добром
Ладони тянула к звёздам.

Прости, что задние подмели -
Слизали всё и ещё просили.
они не пахли и не цвели –
они не стоили тех усилий.

Я знаю – больше просить нельзя.
Я знаю ты на меня в обиде.
С чего ты, Господи, это взял
Что из меня ничего не выйдет?

Помилуй, Господи, перестань,
Позволь осилить свои дороги -
Не сыпь мне, Господи, эту дрянь
Под ноги. Боже. Босые ноги.


КАРР
***

Иногда, не слишком часто затевает игры память:
Имена и силуэты (расставанье - лейтмотив)
Тех, кого я провожала с увлажнёнными глазами,
И прощала, не прощаясь, и прощалась, не простив.

Разобиженным ребёнком сердце всхлипывало сладко,
От досад и сожалений раздуваясь в шар тугой,
Что такой недолговечной оказалась шоколадка,
И облизывалось, грезя, в предвкушении другой.


***

От проклятий, от погони,
От карающих десниц -
В царство стиснутых ладоней,
В царство сомкнутых ресниц.

Там реальность многолика,
Ласков вечнести оскал -
В царстве сдавленного крика,
В царстве жадного броска.

Там во тьме поют Осанну
Сотни чувственных сверчков -
В царстве бархатных касаний,
В царстве шустрых шепотков.

Каждый избран и достоин -
В царстве сладостной войны.
Раб, торговец, шут и воин -
Все державны, все равны.


Ранение. Песенка Корсара 9.

В пышном, нарядном, раскрашенном зале
Музыка мечется, люстры звенят.
На развесёлом, цветном карнавале
Снова кого-то освежевали.
Уж не меня ли?
Уж не меня ли?
- Точно. Меня.

Спешно надета смешная гримаса,
Тело обтянуто алым трико:
Скрыто под шёлком кровавое мясо.
Танец мой будет высшего класса.
В хаосе пляса,
В хаосе пляса
- Выжить легко.

В пёстрой толпе отыскал супостата,
Взглядом тяжёлым к колонне прижал.
"Я твой должник. Не замедлит расплата."
Взвизгнули скрипки воплем кастрата:
"Видишь пирата?
Видишь пирата?"
- К бою, кинжал!


Лариса Йоонас
***

Убивайте дракона, несите домой,
Заставляйте столы огневой хохломой,
Чтоб в кастрюлях оплавленных ужас истек
Из тимьяновых уст и анисовых век!

Миллионы Юдифей в пьянящую тьму
Из драконьего града выходят,
Мертвецы изнутри озирают суму,
Окаянные речи заводят.
Соглядатай квартирный глядит сквозь стекло,
И бормочет о завтрашнем гулко и зло,
В желтых склянках девицы колышут тела -
Это трапеза пляшет на кромке стола.

Или чад, или огнь, мгогоглавая рать,
То ли тело смердит, то ли слово.
Мертвый город уходит себя пожирать.
И отрыгивать снова и снова.


Серхио Бойченко
* * *

жили москалики, не тужили.
когда на бедный, на скудный, на череп-скальп
суворого побеждать учили
перебродяши альп.

в третьем война и мир не в последнем томе
лаптяй босыми по деревенской доме
паленой по москве французской
и по безухой, отсюда узкой.

вьется москва за тобой веревочка
плачется девочка
хнычет суворочка
переходами из очка.


* * *

вопрос забыть после скобки "вале".
вопроса знак перед отвечали
воды ля манчи обид в канале
хлеб сыр не глубже ее печали

жилетт берет произносит брюгге.
сорочку гладит жилетку брюки
увидит мост произносит брюква
на лево ухо хромая буква

щетину-пень оставляет профиль
над ней работают нож и надфиль
в цилюрнях трудится мефистофель
роняя сивы труды на кафель.

на ухо право хромая кряква
в болотах рейна цветы и клюква
сквозь одинаковые промежутки
летят в пустыню в израиль утки.

7 июл 03


* * *

снова будет новый год
елка толстая одета
в мандарины и конфеты
или все наоборот

во конфеты-мандарины
и ослицы и верблюды
и надежды то есть сплины
и немытые посуды.

и пьяная до утра речь
глаголами, которы жечь
но не прожевано свинца
губами мертвеца.

и будет речь его кричать
и елка мертвая торчать
и если нет других погод
то это будет новый год.

30 дек 05


* * *

я жил и руки окунал
в живой рояль в живые звуки
от расставанья, от разлуки
я жил и прятался в пенал.

я тихо жил и был покоен
фонарики, жена и елка
а был я слон , картаго воин
у римлянов добыл я телку.

я раздолбал их семь холмов
и гуси не спасли их хату
и пусть наденут целибату
и никаких других умов.

из греков руки окунал
в рояль и звуки ганнибал
рояля он совучья знал
и через альпы песни пел

оливы, сливы мяг и спел
от пенной дикие слоны
и страны дикие, инны
и он хотел и не хотел.


* * *

шубы, паровозов трубы
и застывшие березы.
я рисую твои слезы
декабристов и морозы.

до тебя, моя татьяна
от сибири берегов
мне не хватит и кальяна
и побегов и бегов.

в тесной омулевой бочке
ночевал со мной байкал
арестантом в тихой ночке
я и плакал и лакал.

воду разом с облаками
с лагерными собаками
как до нас ее лакали
как лакают по сей час.

ночевала моя тучка
на груди моей, на впалой
на груди моей твери
на распахнутой двери
на татьянах и сибири
декабристами упала.

31 дек 05


* * *

коту давал я рыбу фиш
еврейскую от русской мамы
на скрипочке играл я гаммы
и слал по небу телеграммы

чужой летающей невесте
и ничего не чаял лишь
быть в небе вместе.


* * *

целуй по-военному губы и кубики дальше бросай
они по-военному грубы, две кости по шесть будет рай
мы вышли кадеты из школы, в которой надели шинель
там твердые учат глаголы и без мандаринов там ель.

там чертят в углах преферансы и учат без мамы рыдать
зато в вечерах танцы-манцы, и элвиса трудно предать
и девочки в тонких шинелях, в армейском суконном сукне
нам пахли не только в шанелях и виделись нам не в окне.
© авторы