Роман Солнцев
АВТОБИОГРАФИЯ
Мне, Солнцеву Роману Харисовичу, посчастливилось родиться 21 мая 1939 года и ходить в школу на берегах славной реки Камы, которая, как отмечают ученые, на самом-то деле полноводнее Волги в месте их слияния. Но как река Кама звание великой уступила своей сестре, так и я всю жизнь привык быть на втором месте во всем, что касается вечных писательских споров: кто гений.
Но особенно радостно, что мне посчастливилось увидеть белый свет в "шишкинских" лесах: был такой замечательный русский художник Шишкин, именно в том краю он создал многие свои знаменитые картины, например, "Утро в сосновом бору" (помните?.. где резвятся медвежата). Поэтому, куда бы я позже не попадал в скитаниях своих по России, в какую гостиницу или столовку не зашел, мне казалось - я снова на родине: везде на меня со стен смотрели родные "мишки". Это сейчас в моде абстрактные треугольники и кружочки...
А еще мне повезло, что первые мои стихи заметил знаменитый писатель Константин Симонов, и что он одарил меня своей взыскательной дружбой, которая длилась до его кончины. А немного позже мне выпало счастье дружить и работать рядом с великим писателем Виктором Астафьевым...
Мне повезло, что многие мои пьесы были поставлены в лучших театрах СССР, а позже - в России, что повести и рассказы мои печатались в лучших русских журналах, что я еще не потерял рассудок и продолжаю писать свои книги на вполне достойном, как говорят мои собраться по перу, уровне.
Знаю свои недостатки - горячность, торопливость... но ведь первая любовь - она главнее, а моя первая любовь, сводившая меня с ума с самого детства - это поэзия... Стихи пишу до сих пор, когда они сами приходят, как удивительные гости среди ночи... Но пишу и пьесы - недавно закончил работу над трагической историей "Режим Аська" (об одиночестве людей), пишу и прозу - летом надеюсь закончить работу над романом "Наслаждение". О чем он - как расскажешь в двух словах? Наверное, о великом даре, который вручен каждому из нас отцом и матерью, Господом Богом и судьбой, - о жизни, которая не смотря на мерзости бытия, на огромные испытания наши, все равно есть чудо и радость.
Вот и всё. Половина времена уходит на преподавание (надо же зарабатывать на хлеб), на издание журнала "День и ночь", который мы учредили с В. П. Астафьевым, чтобы помогать молодым сибирским писателям, ставить их на крыло. Эта работа ведется мною и двумя-тремя моими собраться по перу, по сути, на общественных началах.
Конечно, добрые дела наказуемы, есть коллеги, злобно шипящие на нас. Так они шипели на Астафьева (правда, сейчас выдают себя за любимейших его друзей), так шипят на всех, кто "в очках" или в "шляпе" - наша трагическая революция, мимо того, что создала великую империю, поощрила и все темное в людях.
Читая современные книги, листая с раздражением и свои, порою думаю: если бы не повесился Есенин и не застрелился Маяковский, не сгнил в тюрьме Мандельштам, не умерли в изгнании Шмелев и Бердяев, Ильин и Бродский, если бы расстреляли Павла Васильева и не полезла в петлю Марина Цветаева, если бы не сломали судьбу Анне Ахматовой с ее арестованным сыном и Твардовскому с его высланной за Урал семьей, если бы!.. вот была бы литература! Увы, имеем, что имеем...
Великое счастье, что не погиб на войне мальчиком Астафьев, что бандиты не убили в семидесятых годах в Красноярске Распутина (жив остался), что есть еще Александр Солженицын, есть Михаил Успенский (Красноярск), Евгений Попов (Москва),Михаил Вишняков (Чита), Валентин Курбатов (Псков), Михаил Кураев (Питер)... наберется с десяток русских писателей, труды которых позволяют надеяться, что страна с великой историей не превратится в третьеразрядную гостиницу для иноземцев...
Надо работать.
Роман Солнцев.
Весна 2006 г.
Красноярск
Несгораемый дом
В нашем городе решили выпрямить и расширить улицу Лопатина - она соединяет бестолковый район железнодорожного вокзала с новым районом города, и уже давно здесь в часы пик выстраивается очередь разномастных машин - гудят, толкаются...
Здесь прежде царила деревянная окраина с названием Николаевка, на огородах за полусгнившими заплотами, да еще кое-где с колючей проволокой, желтели подсолнухи и безгрешно разрасталась конопля, во дворах кричали и бегали петухи, сипло лаяли собаки. В пригороде время от времени вспыхивали пожары, ночами слышалась перестрелка, жил не сказать хулиганистый, но отчаянный народ. Да и в самом деле - ни город, ни деревня.
Со временем от Николаевки остался маленький дощатый базарчик с коричневым от крови пнем, старая церковь с новым, деревянным крестом да пара кривых улиц. И вот, на том самом месте, где остановились бульдозеры, чтобы освободить пространство для широкой асфальтовой полосы, на самом локте переулка оказалась избушка одной старухи, Галины Михайловны Никоновой.
Галина Михайловна - грузная больная женщина, лечит ноги в тазу с муравьями, которые носит из недальнего, за оврагом, бора. На старом жакете у нее криво пришпилена верхняя половинка медали “За труд” (сама латунная кругляшка давно слетела), на шее два крестика перепутались на цепочках, один - собственный, а другой - сына, который попал в тюрьму еще при советской власти за разбой, крестик его был сорван и брошен в кусты милиционером с соседней улочки, когда обритого Саню увозили.
Галина Михайловна всю жизнь говорит негромким, но гулким голосом дородной женщины, живет бедно, питается картошкой и свеклой со своего огородика, пенсия у нее крохотная, нет и тысячи рублей, хотя в молодые годы она и на железной дороге шпалы таскала, и уборщицей в николаевской школе работала, пока та не сгорела...
И приходит к ней молодой паренек, завитой, как барашек, одеколоном пахнет.
- Баба Галя, - кричит с порога, - день твой счастливый грянул. Хочешь в новую квартиру?
Старуха оглядела его без очков, жмурясь, словно против света:
- Что-то я тебя не помню.
- Да наш я, наш! Но разве в этом дело?! В одном городе живем. Вот и о тебе решили позаботиться. Хочешь переехать в новую городскую квартиру?
- Нет, - ответила старуха.
- Ты, наверно, меня не поняла, - моргает рыжими ресницами парень. - Тебе в полную твою собственность новую квартиру дадут на улице Щорса, там многим дали с нашей Николаевки. - И надо сказать, в эту минуту Галина Михайловна вспомнила, признала паренька - он возле рынка крутился, велосипеды воровал. Его еще сын лупил. Видимо, потому и подослали такого - своего, авось легко договорится.
- Да все я поняла, Толя. Иди своей дорогой.
У Толи глаза моргают, как две бабочки над сладким цветочком.
- Подожди, баба Галя! Ты тут в гнилой избе... а там отопление, свет, лифт. Антенну проведут общую, в грозу нечего бояться.
- Да не желаю я, - таков был ответ сумрачной большой старухи.
Сплюнул парень в раздражении с ее крылечка и ушел.
И явился в тот же день мужчина, этот повыше ростом, одет получше, при галстуке, и волосы на пробор.
- Уважаемая Галина Михайловна, - громко начал он еще с улицы, отворяя калитку, которая едва держится на проволочных восьмерках . - Уважаемая госпожа Никонова. Позвольте войти к вам?
- Входите, - тихо отвечала старуха. Она стояла перед ним в валенках среди лета, кофта цвета горчицы на локтях продрана, на плечах обвисла старая шаль с выцветшими петухами и подсолнухами.
- Уважаемая Галина Михайловна. Я инженер, дорожный работник, вы сами когда-то на железной работали? А я вот - на каменной. Но тоже надо, Галина Михайловна! Здесь будет широкая улица, жить станет веселей, машины не будут собираться в кучу и душить своим дымом народ. Можно, конечно, пройти стороной с заворотом, но, согласитесь, это большая трата народных денег. Если же вы согласитесь переехать в новую квартиру, мы спрямим шоссе и сэкономим народные деньги.
Старуха молчала.
- Вы согласны?
- Я никуда отсюда не уеду, - ответила еле слышно Галина Михайловна. - Я сына дождусь.
- Я знаю, знаю, - закивал головой начальник. - Такое горе... Сколько еще ему сидеть?
- Семь лет. Обещали раньше, да он гордый... ни за что, говорит, посадили, прошение писать не буду.
- Напрасно. Хотите, мы посодействуем? - Инженер достал записную книжку и ручку, что-то черкнул. - Обратимся в надлежащие структуры...
- Обращайтесь, - без особой веры ответила хозяйка избы. - Но покуда он не вернется, никуда я не съеду.
Через пару дней инженер вновь явился, лицо веселое.
- Галина Михайловна, у нас маленькая радость для вас. Нам пообещали. Мы объяснили генералу, женщина, говорим, одинокая... страдает... просим срочно рассмотреть вопрос.
Старуха молчала.
- Так что давайте переезжать. - Инженер кивнул за окно. - У нас техника стоит. Люди стоят. Войдите в положение, Галина Михайловна!
- Вот сына дождусь, там как он решит.
- Что значит, он решит?
- Может, и согласится. Дело молодое.
Инженер нахмурился, поправил бордовый галстук.
- Сколько ему сейчас лет?
- Тридцать три.
- Конечно, он согласится! - Важный гость нетерпеливо посмотрел на часы на своей руке. - Давайте прямо сейчас письмо ему напишем. И если он ответит “да”, вы переедете. Хорошо?
Старуха молчала, ухватившись от слабости за узкую спинку обветшалого стула.
- Галина Михайловна, тут сыро... гул стоит от соседства с дорогой... электропроводка, вижу, старая. Не дай бог искра - и сгорите...
Никонова молча смотрела на него.
- Так мы напишем ему?
- Напишите, - отвечала старуха.
И тот ушел.
Наверное, приходивший человек очень где-то хлопотал, попросил свое ли, чужое ли начальство, но явился через три дня с ответом из колонии. Старуха надела очки в толстой роговой оправе, с одной дужкой, и внимательно прочитала письмо, написанное на бумаге в клеточку.
“Мама, - писал сын. - Конечно, переезжай, чего уж там. Только собери по углам все мои вещи. Поняла? Фотографию Татьяны найди, хоть ты ее не любила. Обнимаю. Твой Саня”.
Прочитав и перечитав еще раз, Галина Михайловна отвернулась от гостя и долго стояла у окошечка с подоконником не выше ее колен, с горшком расцветшей красной герани.
- Ну? - спросил участливо начальник.
- Нет, - ответила старуха. - Как он меня потом найдет? Где я буду?
Инженер раздраженно сжал и разжал кулаки.
- Да мы можем прямо сейчас сказать ваш будущий адрес! И ему написать!
Старуха сложила письмо и вздохнула.
- Я должна посмотреть сама.
- Да ради бога!.. идемте, садитесь в машину! Вот же, “Чероки” стоит, бьет копытом!
И дорожный начальник повез хмуро молчащую старуху на другую окраину города, и привез под заводские трубы. Вот и улица Щорса, вполне хорошие бетонные дома. Даже тоненькие деревца у подъездов посажены.
- Это ваш дом, видите? Совсем новенький! Ну как? - спросил инженер, ослабив узел галстук. Ему было душно, ему было некогда.
- Я сюда не поеду, - ответила Галина Михайловна.
- Почему?
- Тут заводы всякие. У сына моего легкие больные... он с детства кашлял...
- Кашлял!.. А сам человека убил!.. - уже злясь, пробормотал инженер. - Здесь вполне чистый воздух! Люди же живут! Видите вон, идут, смеются! У вас будет двухкомнатная! Две комнаты с балконом... да еще кухня!
- Нет, - отвечала Галина Михайловна. - Отвезите меня домой, я дорогу не найду.
И начальник, резко газуя и тормозя на перекрестках, отвез упрямую старуху в ее избу, а на следующий день вновь явился к ней.
Но явился уже не один - с ним приехал толстый, важный руководитель с масляными губами, чернобровый. Он был в украинской расшитой рубашке в синий крестик, в распахнутом пиджаке, в штанах, висевших на помочах.
Он, топоча, как медведь, вошел и расхохотался:
- Люблю я русский наш народ! Упрямый! Смелый! Галина Михайловна, меня зовут Николай Васильевич. Я сам из простого народа. Давайте честно - в какой район вы бы хотели переехать?
- На кладбище, - отвечала старуха, - вот как только сын вернется.
- Да ну уж, на кладбище! - еще пуще заржал начальник, оглядываясь и подмигивая инженеру. - Кроме шуток. Хотите, в Октябрьский район, там возле леса новый дом сдают... куда уж лучше!
Хозяйка избы медленно покачала головой.
- Что?! - удивился, даже попятился толстяк.
- Не поеду. Сон видела - сын говорит: дождись на старом месте.
- Что значит сон? Вы же письмо читали? Читали.
- А может, это и не он написал.
- Как же не он? - Толстяк начал сердиться. - Что это вы такое говорите? Почерк видели? Там и про фотографию Татьяны...
Старуха пристально на него посмотрела.
- А ты, что ли, тоже читал? Откуда знаешь?
Начальник смутился, утер лицо просторным платочком.
- Вы уж извините, в тюрьме без конвертов... мы уж сами в конверт вложили... ну, глянули. Чтобы только узнать, согласен ли он.
- Вот он мне и говорит - не съезжай.
Толстяк скрипнул зубами. Но улыбнулся.
- Так это во сне! А в письме-то...
- Какая разница, - тихо отвечала старуха, ухватясь жилистой рукой за косяк двери. - Вы уж извините меня, никуда я не поеду. Тут мой огород... смородина... картошка...
- Да мы дадим вам огород... за городом... на хорошей земле!
- Нет, милый человек. Тут всё мое.
Начальник побледнел от злости.
- Слушайте, гражданка Никанорова...то есть, Никонова! Вы понимаете, что ваше упрямство обойдется Облдорстрою в семь миллионов рублей?!. - И не дождавшись ответа, он продолжал. - Ну, что, что вы хотите? Сына мы освободить сами не можем... обращались к начальству, но они говорят, что он ведет себя там вызывающе, прошение о помиловании на имя президента отказался подписать... и выйдет еще не скоро. Что же, нам тут так и держать технику, людей, лишив половину города удобной развязки?
Старуха угнетенно молчала, глядя вниз. Начальник сопел, не находя больше слов, за его спиной ходил в сенях, треща пальцами, инженер.
- Ну, ладно, - буркнул начальник. - Сколько вы хотите?
- Чё? - спросила старуха.
- Денег. Мы вам заплатим полмиллиона... это стоимость трехкомнатной квартиры... Сами выберете, где захотите... И участок вам выделим за городом.
- Я уже сказала, никуда отсюда не поеду. Мое последнее слово. - И старуха Никонова закрыла дверь перед носом начальника строительства дороги.
- Она сумасшедшая.. - только и услышала она через дверь.
- Н-да. - Гости вышли на крыльцо. - Но вы знаете, Николай Васильевич, тут что-то не то. Сын ее был большой разбойник. И письмо странное. “Собери мои вещи по углам.” И добавляет: “Ты меня поняла?” Может, он какой-нибудь клад закопал... чего она за эту избу держится?
- Брось. Какие нынче клады.
- Ну, мало ли... золотишко... Я Толю попрошу, он местный, по свойски поговорит... стены вместе обстукают...
- Перестань.
Но мысль о кладе, видимо, запала в голову инженеру в галстуке.
Однажды Галина Михайловна, придя из церкви, где ставила свечку во здравие и благополучное возвращение сына своего, обнаружила, что в доме кто-то побывал.
Она, наклонясь, обошла избу - вот, половицу в углу фомкой или топором поднимали... сор земляной не смели... Вот, комод ее ветхий не так закрыт - дверца сползает вместе с медными петлями, и надо ее приподнять, чтобы встала на место. Вот, и за настенным зеркалом письма потревожены - ближним выглядывало письмо от покойного брата, с портретом Гагарина на конверте...
Что-то искали.
Усмехнулась старуха, огорчилась старуха, голова у нее сильно заболела и левая рука будто отниматься собралась. И пошла Галина Михайловна, еле волоча ноги, в поликлинику. Но там длиннющая очередь к невропатологу... да и платить, говорят, надо.
Вернулась она в сумрачную свою избу с занавесками и легла на кровать одетой, чего себе редко позволяла. .
Миновали сутки.
Утром в дверь постучали. Вошли двое мужчин в белых халатах.
- Галина Михайловна... вы нездоровы?
- Да маленько, - не подумав о подвохе, простонала старуха. - Голова кружится.
- Давайте мы вас в больницу отвезем.
- У меня денег нету... - отвечала она.
- А мы бесплатно. Вы же пенсионерка... - И на длинные носилки ее, и в машину с красным крестом.
И оказалась она в больнице, где рядом кто-то хохочет-заливается, а кто-то усердно молится на водопроводную трубу с утра до ночи со словами: “Вода живительная, тебе поклоны бьем!..”
Наконец, дошло до старухи, куда ее привезли, и поднялась она, идет шатается.
- Мне к доктору.
- Он сам к вам придет, - отвечают санитары и, больно ухватив за локотки ее, кладут назад на кровать.
И старуха закричала:
- Изверги! Отпустите меня домой! Отпустите!..
Явился пухлый врач в белом халате, что-то жует, на лбу очки.
- Тихо-тихо-тихо. Отпустим мы вас, отпустим. Голова уже не болит?
- Нет. Только жужжит что-то.
- Вот еще укольчик сделаем... и завтра отпустим.
- Нет, отпустите сегодня.
Врач вздохнул и, ласково улыбаясь, спросил:
- А куда отпустить? Вы куда хотите отсюда пойти?
- К себе домой.
- Ах, Галина Михайловна! Придется сказать правду... будьте мужественны. Ваш дом сгорел... у вас была старая проводка...
Старуха стала метаться, рычать, кусать зубами хваткие руки санитаров, которые ее мигом какими-то ремнями обвязали...
И когда она очнулась, было утро следующего дня.
Перед ней стоял с сокрушенным видом моложавый начальник строителей, с прилизанными волосами и при бордовом галстуке.
- Галина Михайловна... не подумайте на нас... правда же, изба сгорела сама по себе. Поедем на улицу Щорса.
- Чтоб тебя на том свете на примус посадили, - только и сказала старуха. - Вези меня туда, где я жила.
- Зачем? - Но, переглянувшись с врачом, инженер подумал, видимо, - хочет проститься со своей землей.
Когда машина подкатила к улочке, где до недавней поры стояла изба старухи и сына, там уже стрекотал бульдозер, окутываясь сизым дымом, пыжась и толкая ножом гравий и засыпая те шесть или семь метров, где еще валялись черные угольки - всё, что осталось от человеческого жилья.
- Выпустите, - хрипло простонала старуха.
Ей открыли дверцу, помогли выйти из машины. Она медленно двинулась туда, где прожила жизнь... бульдозер остановился... Вот одно бревешко в стороне сохранилось, не убрали... черное, с ракушками, словно всё из черных цветов...
Галина Михайловна опустилась возле него на колени и легла набок.
- Верните мне мою избу. Я никуда отсюда не поеду.
- Перестаньте хулиганить, гражданка Никонова! - завизжал, возникнув над нею, низенький руководитель Оболдорстроя в расшитой украинской рубахе. - У кого сотовый?! Надо милицию вызвать.
Приехал на черном воронке наряд милиции, во главе группы - лейтенант Володя с соседней улицы, тот самый, что арестовывал сына.
- Володенька... - запричитала старуха. - Ну, скажи им... они чужие!.. я тут хочу Саню дождаться.
Володя хмуро постоял, глядя на нее и на дорожников, и отказался старуху забирать в отделение.
- Мы проведем расследование... - только и сказал Володя толстяку. - Если ваши подожгли, смотрите, Николай Васильевич!.
- Пошел на хер! - заорал на него начальник. - Хочешь своих копеечных звезд лишиться?!
Старая женщина лежала на куче гравия, закрыв глаза. Журналисты сбежались. И депутаты всякие.
- Господа! Что происходит в нашем государстве?! У человека отнимают дом, родину, землю, которую он потом поливал!
- Да, да, товарищи! Вот до чего довел людей антинародный режим!
- Эй, вы, молчите! Кто до шестьдесят первого года нас за холопов держал!..
- Нужно немедленно обратиться в Гаагский суд!.. Или в Страсбург!..
И вдруг все замолчали. Галина Михайловна услышала - подошел кто-то явно уважаемый, может быть, мэр, а может быть, даже губернатор области.
- Друзья... земляки... - негромкий голос человека дрогнул. - Что мы творим? Нельзя, нельзя. Тут из каких газет? Есть тут кто с телестудии? Я хочу сделать краткое заявление. Земляки. Нельзя силой принуждать человека... надо уважать его... Сколько можно?! Мы для этой несчастной женщины, ждущей сына, для труженицы с медалью, здесь, на старом месте, согласны построить избу, какая была... даже чуть пошире и светлее... и огород оставим за ней...
Галина Михайловна не верила своим ушам и глаза боялась открыть. “Наверное, я брежу... - думала она. - Может быть, уже померла, не дождавшись Саню.”
Но нет, ей помогли подняться. С ней фотографировались какие-то политики, мигали вспышки. Ее повез к себе домой, это на соседней, тоже пока деревянной улице, милиционер Володя. Пока строят ей новую избу, она поживет у него в гостях.
Вечером по телевидению повторили речь большого начальника области, а потом толстяк из Облдорстроя, заикаясь и улыбаясь, объявил, что сам хотел предложить такое, что он сегодня дал приказ своим подчиненным обойти по кривой место, где стояла изба старухи, задев ее огород ну разве что на метр... Наверное уж, Галина Михайловна Никонова простит его за такое самоуправство.
Что происходит в мире? Откуда такая благодать? Кто объяснит старой женщине, ждущей сына, как счастья, перед тем как умереть? То ли очередные выборы на дворе, то ли правда большой начальник пожалел ее ( а почему? Может, своей не жалел), а может быть, просто потому что есть Бог на свете и порою, пусть не часто, пусть даже редко, но вмешивается в наши недобрые побуждения, и мы к своей собственной радости вдруг видит: а право же, если не обидеть человека, как потом-то сладостно на сердце!..
Скоро сказка сказывается, да не скоро кончается. Жизнь вносит коррективы, и не всегда корректные.
Распахнулась со скрипом новая дверь новой избы - сын вернулся. Да не один - с угрюмым дружком вернулся, все кулаки у того в синих и красных наколках. А сын хохочет.
- Ты спятила, мать! От городской хазы отказалась?!
- Так я тебя тут ждала... - У матери не было сил подняться. Она сидела на койке, опустив ноги в шерстяных носка на желтый, недавно покрашенный пол, и глазам не верила. - Тебя отпустили?
- Отпустили, отпустили! - веселился сын. Подошел, обнял, в окно посмотрел. - Какая херня! Проси городскую.
- Теперь уж не дадут... - Мать измученно улыбнулась. - Тут такое было.
- Да видел я по телику. Танька не заглядывала?
- Н-нет. Я уж ее позабыла.
- Могла бы и навестить, красотка-чесотка. Говорит, ждет, верна.
Мать промолчала.
- Ну, ладно. Где этот начальник сидит?
- Не помню я. Ну, рабочие-то знают. Дорстрой, что ли.
- Ясно, как под лупой! - снова заржал сынок и, подмигнув товарищу, первым выбежал вон.
Старуха перекрестилась и снова легла. Вот и вернулся сынок, слава тебе Господи. Видать, амнистия.
Тем временем Саня и его приятель по кличке Шуруп стояли уже перед толстым чернобровым начальником Облдорстроя в украинской расшитой сорочке и по очереди подмигивали ему.
- А ты постарайся, Николаша, - хмыкал Саня. - Ты ж обещал... слово надо держать...
- Так она ж отказалась, - потея, бормотал Николай Васильевич.
- Она говорила: дождусь сына на старом месте. Я вернулся. Вот я. Давай теперь хату с балконом.
- С двумя, - угрюмо проскрежетал из-за спины друга Шуруп. - Щас такие делают.
- Но позвольте, братцы, - заволновался начальник, робко протягивая руку к телефону и отдергивая. - Мы ж потратились... дом ей заново из листвяка...
Саня шагнул вперед и схватил начальника Облдорстроя за грудки - только белые пуговки брызнули.
- Я тебе что сказал?! А эту срань забирай себе... можешь баню сделать. Дарю!
- Но у меня... сейчас... нету средств... мы ведем кольцевую... - пытался шептать чернобровый Николай Васильевич, не понимая, почему он не завопит, не вызовет секретаршу, а через нее - милицию.
- Ишь ты!.. - проскрипел мрачный Шуруп и, обойдя друга, приблизившись к начальнику, вдруг воткнул ему в бок остро наточенную отвертку.
- Зря... - только и сказал Саня. - Рвем когти!..
Но было поздно, в кабинет уже вбегали милиционеры. И среди них Вова, друг детства.
- Вован!.. - завопил, как пьяный, Саня, раскидывая руки, пытаясь обнять земляка, а вернее - спрятаться за ним, за его телом, но тот саданул ему ручкой пистолета по лбу, и Саня свалился. На синих кистях Шурупа уже сверкали браслеты.
Прошло недели две. Бандитов снова отвезли в тюрьму.
Начальник дорожных строителей не умер, его спасли от заражения крови.
И однажды утром он пришел в новую избу к гражданке Никоновой.
Старуха стояла на коленях перед иконой и плакала.
- Галина Михайловна... можно к вам?
Она обернулась и ничего не сказала. Только руками замахала... гость понял, что она пытается встать. Он подскочил, помог ей подняться и сесть на койку.
- Простите нас, - тихо и гулко, как из какой ямы, сказала старуха.
- Да что уж теперь... вот, живой.
Он молча оглядел ее свежеструганное жилье, устало улыбнулся.
- Ну, что, Галина Михайловна? Может, правда, вам перебраться... нашли мы один вариант... А тут стоянку соорудим. Согласны? Мы и переехать поможем.
Она тускло смотрела на него, а может быть, и мимо него. Седые жиденькие волосы свиты в девичью косу. Рубашка белая, словно в церковь или помирать собралась.
И наконец, старуха покачала головой.
- Спасибо... нет... - прошептала она. - Теперь уж я никуда. Буду сына ждать.
Начальник изумленно уставился на нее.
- Галина Михайловна... так он же и просил... он же вернется. Нет, я не боюсь, что опять убивать придет... ведь мы тогда его и вытащили... письмо писали начальнику ГУИН... мол, вот, старая мать ждет не дождется...
- Нет уж... - повторила старуха. - Буду ждать на месте. Где он меня потом найдет?
Начальник махнул рукой, вышел из сеней и сплюнул.
- Погибнет Россия... - бормотал он, садясь в “Волгу”. - Сами не знаем, чего нам надо. А чего мне-то надо, старому дурню?
Николай Васильевич попросил шофера остановиться у супермаркета, сам зашел и купил литровую бутылку водки “Парламент” и, позвонив по сотовому главному инженеру, сказавшись больным, поехал на дачу, где у него подсолнухи, пчелы, благодать...
Все мы из деревни.