Хочу ergo...
Светлане Игоревне Суворовой

Начало марта… Первая строка,
как зёрна мака, выпадает зрелой,
и далее в противоречье с телом
живёт самостоятельно. Рука
следит за ростом с высоты пера,
не птицей обронённого, с вниманьем,
достойным ipso facto написанья
псалмов, буколик, од et cetera.
Но пишется иное – пустяки,
поделки, штучки-дрючки,
безделушки. А чтенье Бродского
всего любезней с кружкой
напитка пенного. Особенно легки
слова любви в преддверии весны.
Обременённой не найдёшь их поросль
трезвящим опытом, и пригородный поезд,
как снег слежавшийся, не потревожит сны,
навеянные авитаминозом.
Морковный сок, манометра толчки,
до черноты расширены зрачки
и тротуар, обсыпанный мимозой
-всё это, плюс оговорённый день,
в который нарочито веселятся
- и с этим невозможно не считаться-
событья главного всего лишь тень.
За право жить благословеньем чувств
и силой мысли – цену дам любую!
Но я весной бесплатно существую
лишь только, потому что я хочу…

Всё тот же дворик...

Пусть остановятся часы,
мой бедный Йорик,
а ты опять назад чеши
в свой старый дворик.

Там всё как прежде, как всегда
в Хозяйской Лавке:
и крем-брюле, и лебеда,
и кот в удавке.

Благополучия завет
там неизбежен,
но я не сплю и счастья нет,
и сны всё те же.

Там тощий Шика* - бандюган,
пацан соседский
мне тянет бережно стакан -
в нём шнапс немецкий.

К патриотизму не готов
я - нежный мальчик:
но я люблю, люблю котов,
Берлин и Нальчик.

Там в ночь ушедшего отца
прищур назойлив
и не вернуть мне беглеца
из мезозоя.

Ах, эти папины часы -
часы омега
я проиграл за две косых
в начале бега.

А бег был чаще по косой -
в дерьме подошвы,
и снился мне наш вождь босой
на кляче дошлой.

Но сколько б ни было времён
в стране коптилен
глотал я всё-таки озон.
Озон всесилен!

И верил в слово до конца,
до донца ложки,
и вспоминал опять отца,
роняя крошки...

В начале века, где живёт
душа больная,
Лаэрт неведомый возьмёт
клинок, играя.

И память нашу невзначай
с восторгом вспорет.
Мой бедный Йорик,
не скучай -
всё тот же дворик...

26.10.2005

*Ш`ика - муж.кабардино-балкарское имя

ПТИХ

Моему ангелу
1.

Вот берешься за что-нибудь старое
и не нужное людям вообще.
Там, где окорок - виснет гитарою
у бессмертья на правом плече.

Где живешь голубиною почтою
в темноте на четыреста ватт.
И прибрежною рифмой неточною,
и любовью своей – виноват.

Вот берешься заделывать трещину
в небосводе чужих потолков
и с похмелья придумаешь женщину,
феминистку и будешь таков.

В смысле этого масла прогорклого,
в свете льда на Каширском шоссе:
так пустынно и гарсиалорково,
что в себя - возвратятся - не все.

2.

Здесь – пригнись, осторожно – ступеньки,
видишь пьяный ларек у дороги?
За смешные для Киева деньги
я тебе напишу на хот-доге:

золотою горчицей - о Боге,
о любви – майонезом вчерашним,
я тебе напишу на хот-доге
быстро-быстро, нестрашно-нестрашно.

Что – вокруг небеса и потемки -
уподобились картам игральным…
…напоследок - немыслимо тонким,
острым кетчупом артериальным.


3.

В лошадином саду, где стреножены яблони, яблони,
чьи стволы до рассвета усыпаны дятлами, дятлами.
Если лошади - в яблоках, значит и яблоки, яблоки -
над землею висят - в лошадях, будто бы дирижаблики!

Это самая честная в мире рекламная акция:
у меня в голове – революция и менструация.
Выбирайте, что хуже и с ней выходите на площади,
лишь оставьте мне яблоки, там, где рифмуются - лошади.

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ. (Посвящение А.Кабанову.)

2041 г.

На премьере, в блокадном Нью-Йорке,
в свете грустной победы над злом -
черный Бродский сбегает с галёрки,
отбиваясь галерным веслом.

Он поет про гудзонские волны,
про княжну. (Про какую княжну?)
И облезлые воют валторны
на фанерную в дырках луну.

И ему подпевает, фальшивя,
в високосном последнем ряду,
однорукий фарфоровый Шива -
старший прапорщик из Катманду:
«У меня на ладони синица -
тяжелей рукояти клинка…»

…Будто это Гамзатову снится,
что летят журавли табака.
И багровые струи кумыса
переполнили жизнь до краев.

И ничейная бабочка смысла
заползает под сердце мое.

16.03.06
А. Кабанов

Помнишь, Саша, дороги Техаса,
Бесконечность дождливых Айов,
Где расейским лендлизовским квасом
Переполнилась жизнь до краёв?

Палковводец - раскос и распутен,
И взывает восторженный Брель:
"Помни - Генералиссимус Путин
Белоруссов водил на Брюссель!"

Но, державных орлов двухголовых
Троекратно имея ввиду,
По-албански - читает Крылову
Вечный прапорщик из Катманду.

И тогда, от Гудзона - до Вислы
Молодое спугнув вороньё,
Опускается - бабочка смысла
На тяжёлое сердце моё.

Но, - пустынями Копакабаны
Мне бродить, - удручённым ослом, -
Где парил - Александр Кабанов
С комсомольским задорным веслом.

мятлик-2

I
Господи, у меня не осталось сил.
я трава, которую ты скосил,
и лежу ничком, и вдыхаю землю,

молча земля расступается подо мной.
если б упасть спиной,
если б смотреть в тебя, отдаваться силе,

медленно погружаясь под твои хлеба,
корни телом отодвигая.
руки раскинув, хохолок откинув со лба.

вот он я, трава нагая, никакая другая.
только что ж ты меня мордой в свою межу.
я где нечем дышать лежу.
и к тебе спиною тебя ругаю.

подхвати меня под живот, под еще живое.
из-под всех хлебов, из межи твоей, из перегноя.
выдыхаю, Боже, и дух мой мелок.

я ничком, ничем, и хребет мой чист.
вот еще недолго – и замолчит
укоризненный мой затылок.


II
Господи, у меня не осталось сил,
я трава, которую ты скосил
и оставил в поле в палящий полдень.

мне не землею гнить, не достать земли.
распахнулись травы, хлеба легли:
это, радуйся, гнев господен.

мне высыхать, ломаться, прахом пойти.
ветер меня возьмет: поднимись, лети.
Господи. где твой ветер, где я влеком.

только земля подо мною гудит, гудит.
только тяжелое солнце по мне идет.
босиком по мне, босиком.


III
Господи, у меня не осталось сил.
Я трава, которую ты скосил.
Я травинка сорная, кровинка твоя позорная,
Половинка мусорная того, что в Тебе живет.

Истончается мой живот, приближается небосвод.
Я мизэрная, не хватило сил, ну и вот.

Подогну коленки, голову наклоню.
Мне легко-легко умирается на корню.

Только так меня положи, чтоб смотрел в лицо,
Потому что если не смотришь – то нет лица.
Только так меня положи: чтоб никто по мне не прошел.
Вот и будет мне хорошо.

Поющее Дерево

дерево растёт вверх корнями
наивно полагать что рост дерева
зависит от земли и воды
дерево питается небом
ангелы сидят на корнях деревьев
питая их силой и словом Божьим

дерево – самое совершенное Его творение
в нём есть жизнь и смерть
смысл и бессмертие
в нём написана история Творения
вселенной и человечества

муравей проползший по стволу дерева
становится ангелом
рыбы проплывающие внутри ствола дерева
становятся херувимами
ибо им открываются тайны
доступные только Богу и Его ангелам
каждая тварь причастная
тайнам Божиим
исполняется смыслом Его

вселенная – то же дерево
в стволе которого
крутятся все созвездия
орбиты планет – его годовые кольца
люди – всего лишь клетчатка дерева
Божьи роботы-датчики
в виде бабочек
наблюдают за нашим ростом
клетчатка размножается и уничтожает себя
клетчатка мечтает стать муравьём или рыбой
которые могут летать
некоторым даже кажется что им это удаётся
и тогда они начинают петь
в разных концах дерева
каждая сбившаяся с общего ритма деления клетка
вытягивает свою песню
и тогда кажется что дерево поёт
обращённую к Богу песню
кто-то называет её молитвой
кто-то – поэзией
кто-то музыкой
а Бог смотрит на своё творение – Дерево
и улыбается
ибо ничто не противоречит Воле Его
даже Поющее Дерево

14 марта, 7 апреля 2006 г.

ВЕЧЕРНИЙ ДОЗОР

на колючем наречьи
и на птичьих правах
снова выгорит вечер
о семи головах

в этот час все возможно
мастерок или кисть
начинай осторожно
реставрировать жизнь

этот метод рискован
но кому-то помог
кубик рубика сломан
комбик ричарда сдох

жаль что съедены шашки
и уложены в гроб
собирай хоть стекляшки
в старый калейдоскоп

то ли дождь, то ли виски
искажают анфас
и соседская фриске
как всегда против нас

душный тысячеглазый
не стареющий спор
кухня полная газа
и вечерний дозор

Игра отражений

Над прудом в зачарованной глуши
Прозрачные стрекозы проплывали,
Уйдя в себя, стояли камыши,
Задумчиво качали головами.

Был пруд одет в сверкающий покров -
И не узнать, глубок он или мелок.
Вмещающий громады облаков,
Он мерил их шагами водомерок.

И повинуясь зову глубины,
Упорствующей в мрачном постоянстве,
Хранил он верно мёртвый ствол сосны,
Зависший в полупризрачном пространстве.

Пускали вётлы корни в облаках,
По берегам стояли вверх ногами.
Теснились ели в чёрных клобуках,
И тени их зияли в амальгаме.

Там виделось таинственное дно,
И были очертания нечётки,
И расходился пруд, как полотно,
Разрезанное ножницами лодки.

Но вдета в лодку белая струя,
Как нить в иголку, и за нею следом
Смыкались разведённые края,
И пруд был снова замкнут и неведом.