Лариса Йоонас 


***


Снятся люди, сошедшие с тропы времени, 
никогда не имевшие электронных адресов. 
Люди, которые просыпаются от комариного звона занавески, зажатой ветром в зубах. 
Свет раздергивается с металлическим скрежетом, обнажается рябь небес. 

Там ничего не случается само по себе: чайник не пляшет, откашливаясь, 
он медленно плавит воздух, собравшийся на закопченом дне. 
Запах кофе жарок и плотен; чашка останется недопитой, но налита почти доверху. 
Когда ее оставят в покое, она будет отражать звезды, ложащиеся 
                                    в кофейный колодец. 
Этого никто не увидит, но тайны обязательны к существованию. 

В таких домах вещи живут сами по себе. 
Они сохраняют запахи даже после стирки. 
Сложенные в шкафу, доживают до смерти хозяев, ослепшие и глухие, слежавшиеся в камень. 
Наследники опасаются к ним прикасаться, кажется, что это войско старости, 
                                    а старость - заразна. 

В таких домах встречаются предметы с другой стороны света - лыжные куртки 
                                    и фарфоровые собаки, 
кладовки со сладким запахом старых книг, давно ушедших вслед за временами. 
Звуки приходят туда по отдельности, не смешиваясь, сухие и гулкие. 

Я еще стою под окнами, я еще машу рукой, видя потолок с потушенной лампой. 
Но время прошло, и мы опять не встретились. 

    ..^..




Эжен Делафуагра 


***


живёшь расплевавшись со всеми
потрёпанный немолодой
своё полумёртвое семя
мешающий с мыльной водой 

романтику ёбаной службы
на гуще кофейной просёк
ступая всё глубже и глубже
в дежурный зыбучий песок 

и в принципе с богом не ссорясь
боишься загробных пустот
в религии главное скорость
успеть до того как придёт 

в мизерные медные крохи
ломая свой ломаный грош
глазами шустришь по эпохе
свой сектор обстрела блюдёшь 

красавицы нового века
на службу спешат без трусов,
в мужчине ценя человека
и сопли стирая с носов 

кормить ли такую пирожным
ты против бессмысленных трат 
и ласковым взглядом порочным
следишь улетающий зад. 

а скорость растёт и неслабо
на кратком отрезке земном
в тебя косоглазая баба
уж целится правым рулём 

блаженству друзей-интриганов
кивни соберёмся в раю
где сам гражданин свидригайлов
протопит нам баньку свою 

(пименову и серхио) 

зачем размахнулся на поллитровую
не по нутру
помереть разумеется не помру
но у меня ещё дело с одной политоторвою 

пить между прочим приходится на холоде
где говны талые и пакеты разорванные
и хули и хули интересуются голуби
им вишь не все равно 

тех старперов позвать в помощники
только зачем у них два эти красных флага
немалая крыска вышла из-за помоечки
миляга 

две бабки вспоминают ссср
с улыбкою плотоядной
но к ним докопался местный юный пиодэр
такой весьма неприятный 

ну чо отцы типа за это самое
после первой красные будто до этого не были 
вот вот заведут страна моя москва моя
а после второй заговорят о ебле 

вокруг уж ласково ясно как в народной пословице
забирай борода свою посудочку пизда хромая
напомните какое у нас число отцы
первое апреля первое марта первое мая 

*** 

зачем ты копаешься в груде
истлевшего напрочь белья
мы все блядь культурные люди
и бутман и басков и я 

что в жизни прекраснее няни
наверно вершины культур
и букер и бойченко с нами
и боря который пиндюр 

пусть губками дергают снобки
дневной парафиня дозор
на пульте имеются кнопки 
и в негры пойти не позор 

у гомов я слышал культура
зависит от гомства вполне
а у натурала натура
пока не совсем рафинэ 

оставь же учёные вопли
к примеру татьяне толстой
и спи на здоровьичко в опере
мой славный товарищ простой 

ужасны культурные ломки
подсесть же хватает трех раз
ах вдруг да забудут потомки 
и баха и бакста и нас 

ЗЫ 

один был отец остроумен
страдала понятно семья
и. бунин е. бунин ю. бунин
все были его сыновья 

*** 

стихи капитана лебядкина любимой женщине 
ежели бы она погибла за демократию во всем мире 

мы дохли в объятиях авторитарного краба
но нас прилетела спасать орлеанская баба
в не смытом с истории новом ее орлеане
цвели демократые ангельские христиане 

все кончилось плохо но образ ее чернопопый
мне снится доселе парящим над жлобной европой
плюя с колокольни на наши законы и нравы
святою слюною великой и мудрой державы 

скажи скандалистка зачем ты так страстно хотела
подкинуть в костер уголек свова чорнова тела
мы стоили этого нет никогда ни за что мы
а ты словно мать нам от спида давала кондомы 

учила журила грозила махала дубиной
и чорною шеей качала своей лебединой
и чорною лебедью грозно прегрозно шипела
ещё говорят на роялях лабала шопена 

теперь-то опомнившись мы осознали все четко
сгорела погибла за нас орлеанская тетка
ликует лука вурдалачьи клыки напрягая
не радуйся подлый придет ей на смену другая 

и выстроят нас на плацу в демокрацком параде
и город отстроят родной орлеанские бляди
и в трубы задуют и спида отступит зараза
и сам ким чен ир обосрется от кульного джаза 

*** 

помянешь нечаянно черта
он счас те подстроит шалун
приперлась ко мне репортерша
ньюспейпы чикаго трибьюн 

спросила кто что и откуда
и пиздить ли им тегеран
а ваше любимое блюдо
как есть отвечаю: сто грамм 

она же как бабочка с гиндзы
косящая под покемон
гляжу распузырила линзы
и детски повысила тон 

кивает натянуто мило
велл велл мол ну хули что велл
рекордером машет у рыла
да хер с ней сижу как сидел 

вздохнула заерзала снова
где делают этих кобыл
забыли английское слово?
да не ни хуя не забыл 

давай мне подсказывать сучка
кебабы какие-то квас
мне стало блевотно и скучно
но так мы дрочилися с час 

нагнал я уёбицу эту
сказав ей мерси за труды
потом отзвонил в их газету
и всем дал хорошей пизды 

пусть разница в менталитетах
сто граммов чего бля? балда
и снова давай о котлетах…
они все такие здесь да? 

*** 

я сто раз говорил своему адвокату
исаак ты ведь опытный умный подлец
а включи тебе фугу какую сонату
ты уже и в соплях как дрочила малец 

и лишь только лица выражением кислым
отвечал мне на это всегда старый хрен
но однажды в глаза поглядевши со смыслом
он печально сказал отъебися эжен 

приглуши свой говенный финал по футболу
да налей мне вина дорогого бокал
разве ты посещал музыкальную школу
разве драли тебя за невольный бекар 

разве это тебе с неизбывной тоскою
говорила прощаясь родимая мать
*жизнь бывает сынок совершенно другою 
но для этого нужно на деньги насрать 

вот тогда ты цвета различишь до оттенка
лапу заднюю с уха поднимет медведь*
… ну так что с нашим клайентом паном пыздэнко
подставляем его или будем жалеть? 
 

*** 

гроссфатер мой наглейшим был кидалой
и век свой прожил этим на ура
**что сталин говорил он добрый малый
все лучше чем другая немчура 

порядок был и все его боялись
тропу любую чибис выбирай
страна где мужики живут без яиц
для фармазона внучек сущий рай 

когда взлетали до вершин из бездны
жиды хохлы грузины и мордва
милицанеры были все любезны
и к нам была почтительна братва 

я так любил страну большую эту
где мне всегда готов и стол и дом
как я гулял женюра по буфету
в своем пальто с большим воротником! 

все было чинарем в просторах наших
я шел на дело с папочкой в руке
в белейших муха не еблась гамашах
каракулевой шапке-пирожке 

сам был снаружи сущий бля начальник
…ну и бумаги были у меня…
в своих воспоминаниях печальных
он пишет про репрессии
хуйня 

*** 

воспоминание связано с пасхой
было годков мне немного тогда
мамка за мною следила с опаской
жизнь половую уж вел я ага 

дабы от жизни отвлечь меня личной
– ратуй родимая кпсс –
мать подрядилась на подвиг куличный
вкупе и яйцекрасильный процесс 

наша соседка аптекарша сара
робко глядела из-за самовара
разве мол смыслит чего в чудесах 
тот кто не красит яиц на песах 

мама сама была главный бухгалтер
с аналитическим острым умом
видит лежит незнакомый бюстгальтер
также и в комнате все ходуном 

слышу трудясь над любимою в кресле
*что это значит христосе воскресе?*
радость ползи под кровать и молчи
это мамаша несут куличи 

мама протиснулась в комнату ловко
и закричала моей дорогой
*я ж говорила тебе прошмандовка
чтоб никогда своей сучьей ногой…* 

мама у нас это кстати серьезно!
где там
меня позабыли тотчас
как матерились они виртуозно
ржал я до слез от затейливых фраз 

и увернувшись от жесткой подушки
выбежал в наш коридор точно лось
сара вжимала ладонями ушки
тут и зажмуриться бедной пришлось 

мама на кухню ушла разговляться
жалуясь саре на общее блядство
вышел и я успокоить маман
тетки судили мой ранний роман 

сроду короче она не такая
триппер не знаю с чего ты взяла
сара скажите ей жизнь молодая
сара глядела с тоской из угла 

но не погиб я от глупости женской
в дверь позвонил нам сосед воздвиженский
и затянул православный тропарь
и подмигнувши мне налил стопарь 

вынул бутылки кагора водяры
стал испускать лейтенантские чары
бабы сдружившись ревели пьяны
я же надел наконец-то штаны 

мама 
она же не съест меня
цело
вот посмотри мое белое тело 

это она не сосет мою кровь
это французская наша любовь 

    ..^..




Мурка 

АДАМ 

1.
Мне снился сад, молочным утром вскормленный,
Овраг и поля теплая испарина,
Красивый дом - широкий, успокоенный,
И женщина - мать Авеля и Каина. 

Она носила воду, подоткнув 
За пояс юбку, к длинному корытцу, -
Поить овец, и, двери распахнув,
Она звала детей своих умыться. 

И Каин брызгал Авеля - водой,
И Авель плакал, прятался за маму.
Адам стоял в дверях, совсем седой.
Адамов дом ещё не ведал срама.
2.
Мне снился Авель, Каином разбуженный
С улыбкой детской. Каина объятия.
И этот голос, холодом остуженный,
Как гром небесный. Он изрек проклятие. 

И страшный лик, с глазами потемневшими,
Простертый вдаль, ошеломленный, бешеный.
…Брат шел домой, один, виски вспотевшие,
И на ходу кивал он, как повешенный. 

Я видела сквозь пыльное стекло
Адамов взгляд, который в землю врос,
Безлюдный двор, и Еву, и крыло -
Большое небо, полное от слез.
3.
Прозрачный полдень нежно отливал
Румянцем спелых краснобоких яблок.
Адам, на лавке сидя, обувал
На сбитую ступню домашний тапок. 

- Что не доволен и угрюм, Адам?
Твой род Мою засеивает почву,
Твои стада текут к Мои полям,
И рыбы в сети юркают поточно. 

- О, Господи, ты волен всё вершить,
И жизни брешь просторна и богата,
Но мне с тобой вовеки не отмыть
Кровь сына от руки его же брата. 

ВСПОМИНАЮ МОЮ СЕСТРУ ЕЛЕНУ В ОЖИДАНИИ ВЕСНЫ. 

Внутри меня огромная гора,
Уходят в небо снежные вершины, 
В долине, у подножья, мишура
Зеленых трав, овец белеют спины. 

Там гонят пастухи свои стада,
Над деревнями легкий пар клубится,
Как будто наше время навсегда
Застыло, словно каменная птица. 

У заводи с высоким тростником
Сидит Ван Вэй, с белесыми власами
Там где плотва играет плавником
С ним я внезапно встретилась глазами. 

Старик грустил о золотом дворце,
Где Сюянь-цзун сидит под балдахином,
И в улыбающемся старческом лице
Светился мир дыханием единым. 

Я, вздрогнув, чашу сердца пролила
К подножию великой Фудзиямы,
На землю, где сестра приют нашла
Где дом её стоит подобьем храма. 

Не носит сандалет и кимоно,
И самураев нет у нас в роду.
Сестра моя, я знаю, нам дано
Часами говорить с тобой в саду. 

И если реки обернутся вспять,
И время сбросит древнюю завесу,
Мой друг, Ван Вэй, мы будем вспоминать -
Тебе - сестру, японскую принцессу. 

ТЕБЕ, НЕБЫВАЛЫЙ ЦВЕТОК МИНГ-ШУ, КОТОРЫЙ РАСТЕТ НА ВОДЕ 

В Японии растет небывалый цветок Минг-Шу.
Я думаю, он голубой, как небесный огонь.
На глади пруда, где положено жить камышу,
Он расправляет свою протянутую ладонь. 

Его аромат – это запах дождя и травы,
Душистая терпкость поющего родника.
И не сносить бы ему голубой головы,
Если бы дотянулась моя рука. 

Я пою о тебе, небывалый цветок Минг-Шу,
Потому что ты также далек, как моя Елена.
Я пою о тебе, а вернее сказать, пишу,
Вызволяю тебя из азиатского плена. 

В белорусских полях такие цветут васильки, 
Что тебе и неведомо, восхитительный водожитель,
Я прошу, напоминай Елене во дни тоски
О родной земле. Будь ей в дальнем краю обитель. 

*** 

Я варила варенье из яблок, 
Золотые кружили осы 
Над тазом медным, 
В этой вязкой воронке янтарных скобок 
Кружилась пустыня и минареты. 
От голубой, на окне, бутылки 
Красного моря разлилось блюдо. 
Шел караван и пекло в затылке. 
Солнце - арабам, коням, верблюдам. 
Бедуины в белых халатах 
Шли, презирая жару и розы, 
И на песчаных горбатых скатах 
Студнем дрожал раскаленный воздух. 
Гордый Самир, затаив под сердцем 
Память о верной своей Зейнап, 
Вёл караван. Им не знать, иноверцам, 
Чем он силен, правоверный араб. 
Видел он дом, где жена и дети, 
Двор и гусей, мандариновый сад. 
Ей, самой нежной жене на свете, - 
Бисером шитый шелковый наряд. 
Есть у Зейнап и другое имя, - 
Слезы, застывшие на губах, 
Ибо сгорел этот дом и вымер, 
И крестоносцами выметен прах. 
Солнце клонилось к закату, тлело 
Марево, память за край цеплялась. 
Вот и варенье моё поспело. 
Осы заглядывали - любовались. 

25.04.06 

Петербургские строки 

Анне Ахматовой 

Вы - жрицы земли, 
И царицы, и девы, 
Внимайте моим 
петербургским напевам. 
И гибкие шеи, 
И гордые взоры, 
Язык ваш гулял 
По ухабам и норам. 
Слова проливались 
Вином из кувшинов. 
Все воины жаждали 
Вашей наживы! 

И вы - женихи, 
И мужья, и мальчишки, 
Певцы, сочинившие 
Громкие книжки, 
Испившие чаши - 
Двубортной, двудонной, - 
Вы - те, кто срывали 
Покров беспардонно. 

Кто вспомнил 
Тепличное лоно утробы, 
Соль капли глазной 
На земле возле гроба, 
Солдаты, сиротские 
Злобные дети, 
Кто вас отыскал 
По неброской примете? 

Вот - наша судьбина, 
Тяжелые камни 
На сгорбленных спинах. 
И всё, что нельзя мне 
Сказать о любви, 
Говорю я, немея, 
Что женщина жить 
Не любя 
Не умеет. 

Где дверь приоткрытым 
Просветом стыдится, 
Болезная память 
Крепка паутиной. 
Ночами над ткачеством 
Слепнет царица, 
Рассветов страшась 
И взросления сына. 

Царицы и девы, 
Петровские жрицы, 
И воины, спящие 
В мятых постелях, 
Скрывайте румяные, 
Сытые лица - 
От вечной ткачихи - 
В ночных колыбелях. 

Русскому греку Исааку, проживающему в городе Лутраки. 

Бирюзовый закат наплывал 
На Коринфский залив, 
И глазок маяка 
Наливался рубиновым светом. 
Русский грек Исаак, 
Эту землю навек пригубив, 
Нас привел на обрыв 
И сказал нам: Запомните это. 

Этот розовый плеск 
И величье косматой скалы, 
Накренившейся в море, 
Что кит, пожирающий воду. 
Здесь апостол Андрей 
Возносил Иисусу хвалы, 
Проповедуя веру в любовь - 
Коринфянскому роду. 

Здесь любая душа 
Оставляет свои удила 
И от бренности тела 
Уходит в великое море, 
Воскрешая любовь, 
Даже ту, что давно умерла 
И поэтому бьет 
В каждом взмахе 
И вздохе прибоя. 

У меня в голове 
Петербург и мосты, и Нева, 
Стылый Финский залив, 
Льна цветущее небо, 
Город Орша и улица Танковая, 
Дед любимый Иван, 
Те края, 
Где уж точно 
Апостол твой не был. 

И когда мотыльком, 
Приумноженным в тысячу крат, 
Перед тем, как вспорхнуть 
В бесконечные, голые выси, 
Выдох сделаю я, 
То увижу Коринфский закат, 
Твой закат, Исаак, 
Словно нож над ристалищем жизни. 

28.05.2006 

    ..^..




мимопроходимка 

*** 

Поздняк метаться. Отданы швартовы.
Наточены ножи и топоры.
С цепи сорвался старый пес портовый,
Охотник до разбойничьей игры. 

Крутейшим из крутейших в доке перцев
Он даст вперед хоть тысячу очков.
В его груди - восторженное сердце.
В его крови - безумие штормов. 

Красавицы, не плачьте о потере –
Он, не моргнув, махнет на вас рукой
И для какой-то там Гипербореи
Пожертвует Матильдою любой. 

Ну, что ему назойливые чайки?
Ну, что ему волков морских оскал?
Он броненосец до последней гайки,
Влюбленный, как щенок, в девятый вал. 

Довольно он на привязи болтался,
Зверея, сатанея от тоски
По тем, кого он ждал и не дождался,
Кого давно отпели моряки. 

Теперь ему и море по колено.
А на море сам черт ему не брат,
И горе не беда, и радость - пена,
И нет, как ни крути, пути назад. 

    ..^..




Владислав Путилин 


***


Злее птицы, горше снится 
прошлогодняя любовь, 
наши сомкнутые лица, 
зацелованные в кровь, 

наши вздохи, песни, крики, 
в небо бьющие тела, 
запах давленой черники, 
подлые из-за угла 

доброхотов бесконечных 
взгляды, взоры, голоса 
на любви полет, беспечный, 
как хрустальная оса, 

на свечение ладоней, 
что сдвигало ночь во тьму, 
на луну, небес на склоне 
падающую ко сну, 

на летящих звезд полоски, 
на горящую свечу, 
не хватило только воска, 
криком в темноту кричу, 

нас настигло страшной карой, 
нас подмяло всем собой 
то проклятие базара, 
тот ужасный, весовой 

способ, чувство измеряя, 
граммы малые считать, 
незаслуженно смиряя, 
принимаясь причитать, 

выбивать пустые чеки, 
деньги подлые просив, 
позабыв о человеке, 
что все пишет свой курсив 

на страниц былом просторе, 
все любовь свою томя, 
чтобы в радости и в горе 
не забыла ты меня. 

    ..^..




Илья Будницкий 


***


Пляшут бабочки без упоенья,
Карусели слепое пятно,
Да стрекоз слюдяное плетенье - 
Я забыл. - Это было давно.
Но уже приближаются снова
Поднебесных высот голоса -
Ожидает мой ангел улова
И темнеет на взлёт полоса.. 

*** 

Вечер качается дымом, 
Сумерки лезут в окно. 
Воспоминание мнимо - 
По ветру прахом зерно. 

Тёзка? Двойник? Пересмешник? 
Нового круга птенец? - 
Тот же нечаянный грешник, 
Тот же алмазный венец, 

Не обрываются нити, 
Смерть узелковым письмом 
Пересечётся в зените 
С тем,что случится потом... 

*** 

Вверх или вниз идёшь,берегом ли,болотом -
Кочки по пояс,но - всюду вода,вода...
Где же осталась твердь? - стать эхолотом,Лотом,
Вытянуть чистый лист,не отыскать следа -
Мох укрывает всё - раны,кору и память,
Шлёпает пароход,лодку качнёт волна,
Можно успеть,дойти или вернуться снами.
Замкнутое кольцо - лук и излучина.
Можно зажечь свечу и посмотреть на пламя -
Контуры вне границ,время плывёт назад.
Холст заполняет мир,но остаётся в раме,
И уплывает в сон твой Гефсиманский сад.
...
Вспомнишь ли ты себя девочкою,до встречи
С миром чужих дорог,требующе мужским?
Там,у большой воды или истока речи - 
Будешь ли ты собой,на берегу реки?
Хочешь ли ты вернуть всё,что тебе дарили,
Высыпать на песок и подождать волну -
Шлёпает пароход брызгами мелкой пыли,
Вот закачался лист,вымок,пошёл ко дну...
...
Камешек на песке влажный и полосатый,
Рядом травинка и крылышко стрекозы, -
Девочка строит дом из камыша и мяты,
Прячет свои дары,хмурится,ждёт грозы..
Кажется - протяну руку тебе навстречу
И позову к себе,в мой рябиновый дом. -
Только и я давно вырос,ушёл далече.. 

Мальчик остался там,за кораблём-листом. 

*** 

При безоблачном небе бывает гроза -
И не дальние сонно-глухие раскаты,
А,как будто звезда,отпустив тормоза,
Рвётся сквозь эту ткань и пространство куда-то.
Есть минуты прозрения - рядом с тобой
Нарушается сон исполина-Титана.
Всё имеет предел.Даже ангел с трубой.
Даже эта с небес бесконечная манна.
И опять тишина.Слабый ветер в листах.-
Или зябко становится в жаркую пору.
И кулик и сверчок на законных местах.
И светило опять поднимается в гору. 

*** 

Стать столбом - это значит без шкуры,
или как там у нас - без коры.
Белый - серый - коричневый - бурый -
В эти ноты стучат топоры.
Только столб - это голое тело - 
для чего нам,столбам,мишура?! -
Полетела кора,полетела! -
Прыгнул зайчик на сталь топора...
Не скрипеть.Не шуметь.Не базарить.
Не ходить.Не бежать.Не смотреть.
Кто приставлен ко мне кочегарить?-
Ворошить,пока буду гореть?
..Значит,даже,как столб - отработал.
Покосился.Сломался.Упал. -
Пнут.Пройдут.Или скажут "Ну что ты - 
Вот теперь ты,мой ангел - попал." 

*** 

"Отвори потихоньку калитку",
А потом потихоньку закрой.
Жизнь таскает за ниткою нитку,
Забавляется этой игрой.
И скрипят,как больная телега,
На ухабах безумного дня,
Рассыпаясь,что русское "лего",
Недобитые части меня.
Я ушёл..погулять..- на природу -
Птички,рыбки,вода,камыши..
Не азоту бы мне - кислороду!
Это старый совет - подыши..
Ну - уже не получится тихо!
Кашель бьёт,раздирает гортань.. -
"Ах,какая ты,Маша,трусиха!-
Ты зачем говоришь - перестань!"
Мы с тобой не закончили дело!
И смешная помеха - роса!
Ну и что - "я недавно болела?!"
Ну и что - "вдалеке голоса!" 

Мы закроем калитку на ключик
И вернёмся в оставленный дом.
Мы ..ещё повоюем,поручик!
..Только верится в это с трудом 

*** 

Жизнь продолжается и - снова жара,лето.
Степь выцветает,спит,трещины рвут покров.
Тысячи лет в пыли! - Это страна света.
Мы продолжаем жить,если теряем кров.
Лучше уж Север - здесь кровь на снегу тает
каждый круговорот и лагеря пусты.
Я это видел сам - только холмы знают -
кто отсюда ушёл не в глубину версты.
Пыль закрывает вид - так ли уж он прекрасен?
Помню черты лица,голос,какой-то жест...
Катится медный шар прочь из страны басен-
видимо,соловью тоже не нужен шест. 

*** 

Огромный дом.Наверняка
Из жёлтого известняка.
Холодный.Мрачный.Нелюдимый.
Но жили в нём не три сестры -
Орда безродной детворы - 
Куст купины неопалимой. 

Крыло двадцатый век простёр,
А кажется - горит костёр -
Сон разума не вечен,
И те же дети,что творят,
Не ведая,святой обряд
Единства тел - мои предтечи. 

Мои предшественники! Вы
Во времена великой тьмы
Росли,взрослели и мужали.
За память кровь благодарю - 
Храни,подобно янтарю,
Запечатлённые скрижали. 

А жизнь куда как горяча! -
Горит и тает,что свеча
Бессмертное начало.
Да боль - фантомный шум шагов -
Тревожит сумерки богов.
И в ночь похоладало. 

И,ясным утренним умом
обозревая окоём,
Вдыхая перспективу,
Преображая мир вовне,
Я понимаю - вы - во мне,
Вернее - все вы живы. 

Не век сосуд хранит тепло,
Но вечность - так заведено
Не мной - из зева смерти
Я возвращаю всё,что там 
Сокрылось - по своим местам.
..А там есть всё,поверьте. 

Но что бы я ни извлекал - 
Я там любовь свою искал,
А находил - забвенье.
То высшей магии клочок,
То ось земную,то волчок,
То ангельское пенье. 

То ноту давешнего сна,
Когда звенит одна струна
И сердце бьёт тревогу.
А просыпаешься - один.
А мир пугающе един.
И в нём есть место Богу. 

*** 

..А когда выходили из дому
- обнаружили небо в алмазах, -
оказалось,что падали в омут,
потому и ныряли три раза,
первый раз не хватило разбега,
во второй не хватило размаха
и звезда оказалась не Вега,
а потерянная Мономаха,
и иду я путём эхолота - 
как положено - с третьей попытки - 
на работу-домой-на работу,
вверх и вниз,как Сизиф и улитки... 

*** 

Расти на потребу корням.
И веткам. И кроне. -
Бегущим оленями дням - 
Отдайся погоне! 

Замкни заколдованный круг -
Вернись в перелесок,
Где вырос. Где старился друг.
Обманчиво резок 

Любой переход из судьбы
К истоку,исходу.
Туда,где ты просто любим,
В Летейскую воду.. 

Подумаешь - в шкуре репей,
Проплешины,глина -
Источник не высох - испей... 

..Поспела калина.. 

ПАДЕНИЕ ТРОИ 

Этот город разрушен в последний раз - 
полегли герои и пали стены. 
Мой корабль уходит - один из нас 
отбывает сквозь кружево чёрной пены. 

Этот город разрушен. Другого нет 
ни на карте ни в будущем. - Без обмана. 
Мы не встретились раньше, и мой привет - 
это свист ядра да удар тарана. 

Раньше было ненужно. Теперь - нельзя. - 
Мы сразили друг друга - не важно - живы ль 
или нас навещают в аду друзья, 
в полнолунье, во сне, оседлав приливы. 

Так волна накрывает.. - Ещё волна… 
Остаётся соль. И песок. И горе. 
Лучше сгинуть в пучину. - Пучину сна! - 
чем смотреть, как пепел уносит в море. 

Этот город похож на беззвучный крик - 
всё распахано так, что везде разрывы. 
Попрощайся с памятью, материк ! - 
Ибо сны не ведают перспективы. 

Мнемозина прекрасна, как ангел дна - 
только есть ли ангелы цвета сажи ? 
С нами солнце мёртвых! - Источник сна - 
и корабль прощается с экипажем. 

И врагов не помню и нет друзей - 
всё затёрто, стёрто, ушло под воду. 
Как сказал Горгоне герой - Персей - 
“без башки ты лучше.” - и год от году 

вся банальность фразы уходит в миф, 
остаётся только чеканка слога. - 
это море, глодая барьерный риф, 
сохранит корабль, как привет от бога. 

*** 

Лёд движется вперёд и делает собой 
Всё то,что на него за это время пало: 
Вечерний свет звезды,небесно-голубой, 
Мерцающий внутри бессмертного кристалла, 
Холодные ветра,напоенные тьмой, 
Молчащие холмы и каменные реки. 
"Вот эта плоть - моя,и этот камень - мой..." 
И скоро заметёт путь из варягов в греки. 
Всё это только лёд - стрекозы и жуки, 
Небесная пыльца и земляная каша, 
От пляшущих светил планеты далеки 
И свет ночной звезды нам наполняет чашу. 
Нам ночь дана сполна,насытившийся тьмой, 
Взрывается хребет и панцирь разбивает! 
Багрова кровь земли - но холодно зимой! 
А крови голубой горячей не бывает. 
Но лёд согреть нельзя - разбить и расколоть, 
Раздвинуть изнутри,вдруг обнаружить - тает! 
И камень оживёт и вся земная плоть, 
Но то,что стало лёд - то просто исчезает. 
..А если вечность ждать до утренней звезды, 
То и она пройдёт,смешаются орбиты.. 
..Жар бешеных светил и океан воды.. 
..Ползущие по дну к восходу трилобиты. 

*** 

Кто-то зашёл на съёмку,
Каждое слово грузом
Падает,если тонко -
Рвётся по швам союзом. 

..Или стоять у кассы.
Выдача.Передача.
Любят Толстого массы,
Выстроят "Стену плача". 

Нанобиблиотека.
Каждый кирпичик - вечен.
Парализует веко -
Голову-то залечим! 

Ходят часы по стенке.
Ночи гремят салютом.
Розового оттенки
на голубом и дутом. 

Память ушла в отставку.
Люди уже за гранью.
Не принимаю ставки!..
В реках кишат пираньи. 

Холст замалёван грубо.
Новый грядёт Малевич.
Ждёт не тулупчик - шуба,
Бова мой,королевич... 

Роли избиты плоско.
Жизнь обошла границы.
Сердце всегда из воска -
Скоро устанет биться. 

Терпится не по вере,
Терпится не по чуду -
Как там:"Стоим у двери"? -
Будешь шагать? - Я буду.. 

*** 

Речь не обо мне или других людях - 
каждый пусть ведает, что творит. - 
Но, когда жидкость кипит в сосуде - 
сосуд божественное не говорит! - 
Скорей ругается. - кому-то больно, 
кому-то нравится - одно из двух. - 
Сосуд остывает. Благопристойный 
летит в неведомое дух. 
А бунтовать - это в наших силах! - 
Плоть не трава, но дичает вмиг! - 
Дело не в письменности и вилах - 
что натворит мимолётный блик? 
..Новости тоже стареют сразу. – 
к старости мы не готовы. - мда... 
Итак, проходя через эту фазу, 
впору сказать - а у нас беда. 
Так что себе мы неинтересны - 
слушайся Парку, черней лицом. 
Входишь в квартиру - и сразу тесно, 
выйдешь на улицу - и с концом... 
Все Одиссеи вернулись с воли - 
лужа не высохла, остров цел. - 
Поразвлекаться немного, что ли? - 
Так начинается передел. 
То, что стихия, ну - случай,фатум - 
можно, конечно, изобразить - 
в каждом примере, отдельно взятом, 
нить будет скручиваться, скользить. 
И не рисунок, а только пятна - 
Роршах был прав - что ты хочешь знать? - 
Всё, то что сбудется - вероятно, 
всё, то что было - ну вот, опять... 

*** 

Нам ни к чему разводить руками -
Ежели нот не хватает в гамме,
Или внизу и вверху - бездонно,
Ежели сучка к тому же - Донна,
Свет истекает и волны - мимо,
Зрителю нравится пантомима -
Машешь руками,зовёшь и манишь! -
Коли ты тонешь - на дно не встанешь! -
Ляжешь,уснёшь,прикорнёшь,сомлеешь...
Вот и пожнёшь,то что ныне сеешь... 

Впрочем - осталась ещё минута...
"Плыть по течению - это круто..." 

*** 

Есть две поры у листопада:
Одна - начальная пора,
Когда лететь - ещё бравада,
и обязательно - игра.
И расставанье обратимо
и пробивается росток,
и,чьей-то милостью хранимый,
всё дышит жизнью лепесток...
Но вот,утратив чувство меры,
не замечая рубежа,
забьёмся в лапах у химеры,
как лист сгорая и дрожа.
И наблюдая поздний пламень 
и лихорадочный полёт -
никто не сжалится над нами - 
всё происходит в свой черёд.. 

Свяжи свой трепет с хлорофиллом,
отправь за светом в небосвод,
пока с изнанки дрозофила
благодаря тебе живёт... 

*** 

Ночь.Привыкаешь к свету настольной лампы.
Ходишь по комнате,смотришь на вещи,книги,
Кактус на полке,где прежде цвели эстампы,
Помнишь не Бога - избыточность всех религий.. -
Что обещали те и покажут эти,
Поиск души завершится в своей постели,
Кто-то сказал "мы обычно уходим в свете",
Ночь на дворе,если мы говорим о цели..
Что сберегаешь - хотелось отдать,доверить,
Соприкоснуться и больше не расставаться -
Впрочем,и так мы вращаемся в той же сфере -
Кактус зацвёл между сменами декораций.
Просто не комната ночью нужна,а звёзды,
Летом на улице пыльно,зимою - снежно,
Ты ещё рядом,я знаю - ещё не поздно -
Неповторимо всё,но и не безнадежно... 

День не закончился,если мы не уснули,
Новый начнётся,коли душа захочет...
Помню цветенье трав у воды в июле,
Душные дни и короткую радость ночи... 

Словарь 

Скользил по грани и за гранью -
Затем исчез.
Переплывал - поймал пиранью,
Убавил вес.
Взлетел на берег,опрокинул
Чужой кимвал.
Для ожидающего - сгинул,
Врага - пропал.
Не оборвал гипотенузу,
Но - размотал. -
Прямая не равна союзу,
Углю - кристалл.
За каждой точкой ходит пара
Ли,параллель. -
Не горевал утрате дара,
Задул в свирель,
Вошёл в натянутые звуки,
Прошёл насквозь,
И проявил и "Аз" и "Буки"...
Плевать,что вкось. 

*** 

Коснись рукой хвои - не той, опавшей, прелой,
И в сумраке сырой, и неживой в горсти,
А изумрудной, той, что опушает стрелы,
И путаешь "лети" с ликующим "расти"..
На каждую судьбу находится ребёнок,
И нет у лодки дна, но - утлая - плывёт..
И лопается звук, достигнув перепонок,
А выше - облака, а выше - небосвод...
А выше - тишина.. Превыше всех созвучий..
Надёжнее моста над млечною рекой.
Сейчас начнётся дождь! - И набухают тучи...
И прогремит гроза, не замутив покой..
Вообрази мотив, и лодку на закате,
И дерево в росе, и падающий свет..
Событие всегда равняется утрате,
И изумрудный цвет почти сошёл на нет... 

Но каждая игла топорщится навстречу -
Ещё один укол,ещё один призыв! -
Ты думаешь, - уйду - и дар твой не замечу? -
Ну что ты,мой росток - я лишь тобой и жив... 

*** 

Да никто не остался чужбиною сыт или съеден,
Ни один человек,ни один имярек,ни один графоман -
Можно в гости сходить и вернуться - к друзьям и соседям,
А уйдёшь далеко - не спасёт возвышающий душу обман!
Разрастается боль,проникает сквозь стены и башни,
Растворяет,как щёлок,защиту "хочу - не хочу",
Засыпая - ты жив,ты играешь закатом вчерашним,
Никогда.Никого.Ни за что.Ниоткуда.. - Шучу -
Нас съедает страна,из которой мы вышли,как дети,
Продолжается жизнь только там,где родился,у старых берёз,
Остальное - силентиум,память,огонь,отразившийся в Лете,
Возвращается всё,кроме нас,задающих вопрос. 

*** 

Завари траву забвенья про запас..
Сядет муха на варенье возле нас,
Среди шума потирая свой живот -
Пусть мечтает,что и нас переживёт.
Насекомые - древнейшая мораль,
Житие их несравнимо - пастораль - 
Всё записано на жёсткий генокод -
Вырождение? - Стагнация? - Исход.
А у нас то "Доктор Лектор",то "Кинг-Конг",
И игра словами в теннис и пинг-понг,
Напоследок у плиты,у кипятка -
Что-то кружка у меня невелика -
Не уходит память,пятится в тупик,
Твоё имя промелькнёт,как лунный блик..
Просыпаюсь,бьюсь о стены головой -
Если больно,значит всё-таки живой... 

*** 

Я нынче осенью богат! - 
Хрустальной хрупкостью прозрачен 
Мой тихий опустевший сад - 
Ни птиц,ни листьев - всё иначе - 
Всё сделано,завершено, 
Перекипело,обмелело - 
Уже разбросано зерно, 
А прошлогоднее истлело.. 
Рисунок скуп - во всём расчёт 
Дожить до зимнего покоя.. - 
Но в этот сад меня влечёт! - 
Как будто я плыву рекою 
И вот он,остров! - Се предел 
Скитаний и потерь напрасных - 
Я сам не знал,чего хотел, 
Но воздух осени бесстрастный 
Потребовал всего огня - 
Сегодня осень у меня... 

*** 

Вечер был безмятежен и тих,бесконечен - и время,
Не имея начала,уснуло на вечной земле...
Это остров в тумане - плывущее,спящее семя,
Вместе с нами,как будто просыпана соль на столе -
Ещё бегают дети,не спят золотые побеги -
Босоногие,в тёплой пыли,от зари до зари.. -
Это нам - кашеварить,в заботе о позднем ночлеге, 
И просить ту,что рядом - ты просто со мной говори! -
Ни о чём - о любви - завтра буря - и время проснётся! -
Мы откроем все окна - поломаны ветви в саду..
И не то чтобы жизнь в душной комнате бабочкой бьётся,
Но не вьётся тропа - я сюда никогда не приду. 

*** 

Изнуряющая жара – бесполезная – дар напрасный.. –
А казалось ещё вчера – жизнь прекрасной,а дева – страстной! –
Шевелиться,бежать вдогон,уговаривать – не по силам,
Я сегодня – как в руку сон – абсолютно неторопливый!
Призываю любой сквозняк,принимаю,не дрогнув,бурю! –
Тот,кто прежде кричал “огня” – не прощает жары июлю! –
Не вращается колесо – ось задумалась,заржавела.. –
Гея сплюснута,что яйцо – было всмятку,да пригорело!
На пригреве сухая ость,земляника была – иссохла..
И в лесу я – незваный гость – хвост облез или кошка сдохла..
Интерес у меня один – как у прочих – дожить до влаги –
Все мы в небо с тоской глядим,как пиит на клочок бумаги..
На изнанке – потоки звёзд,ночь растаяла сном в тумане,
Лето вызрело в полный рост – значит – надо готовить сани,
Уходить по росе в зарю – пусть дорога тебе знакома,
Мимо августа – к сентябрю,к октябрю – пока спят все дома... 


*** 

Завалишься ли спать,пойдёшь ли на веранду -
Там кресло старое,продавленный диван.. -
Всё кружится в ночи фокстрот ли,сарабанда,
Всё музыкой звучит не начатый роман.. -
Всё было,может быть? - Но,может быть,не с нами? -
Так почему тоска по юности чужой? -
Классический мотив - "Вы разрешите ль даме
Вас пригласить на вальс".. - Как быть с чужой душой,
Слетающей с небес под музыку фокстрота,
Под бабушкин рассказ,плывущий ввечеру... -
По прежнему звучит,но всё пиано - нота,
Живущая со мной,покуда не умру..
Мы жили так давно,что нас тогда любили,
Нам пели о любви,о встрече,о судьбе -
Мой старенький диван - в тебе всё больше пыли,
Тебе всё больше лет - и только ли тебе?... 

*** 

Все мы были другими когда-то.. -
Ну вот ты, например - мой сверчок -
Помнишь волосы цвета агата ? -
..Ты в любовных делах новичок -
Взгляд внимательный вполоборота
И доверенный вскользь локоток,
Не подскажут тебе, обормоту,
Что Предмет твой отнюдь не жесток.. -
Вы идёте по тёмной аллее,
Ты опять говоришь, говоришь... 

Я уже ни о чём не жалею.. -
Если помнишь - то значит, простишь.. 

Если помнишь - на свете немного
Тех вещей,что душа приняла -
А потом остаётся дорога,
Вечер,ночь и летучая мгла... 

*** 

Собака брешет,а не лает,
Сосед гундосит - не поёт...
И преют сети на сарае -
Полуистлевший переплёт..
Вода меж луж пересыхает,
А в лужах плесенью цветёт -
Щенок до старости играет,
Идёт прескверный анекдот ! - 

На фоне пасмурного лета,
То в жар бросавшего,то в хлад -
Урбанистична пошлость эта -
Убогий вид,дешёвый яд.. 

Оставь манеры полубога,
Займи у времени песок,
Пусть в глубине сухого лога
Бежит вода наискосок,
Перечеркни свою страницу
Единым росчерком пера -
Жди одинокую Жар-птицу -
Игра окончена - пора... 

    ..^..




Ника Батхен 


***


Стук полустанков: Питер, Одесса, Ревель.
Блеск саквояжьей кожи, тряпичный тюк...
Если в глазах свинцом застывает север,
Памятью моря в душу стучится юг.
Строгость и стройность, линии и границы,
Стянут стежком фрегата балтийский плат.
Лед подворотни. Булочная. Синицы.
Маленький кофе в чашке. И шоколад.
Вдоль осевых проспектов метаться птицей,
Биться о стекла, тщетно искать приют...
Голодом гордых город готов гордиться.
Любят - счастливых. Нищим - не подают.
И на морозе солью себя посеяв,
Милый, оставь надежду взойти весной.
В каждом осколок холода. Это север.
Здесь не умеют знать, что такое зной.
Как горячо ложится песок под ноги,
Как истекает соком раздавленный апельсин.
Как танцевать под солнцем - одной для многих,
Щедро и без оглядки - лишь бы хватило сил,
Как покупать на рынке вино и сливы,
Как убивать на ложе чужой жены,
Как зачинать младенцев, любить счастливых,
Как отдаваться силе морской волны.
Оттиск камней по коже – печать ночлега.
Горсточка слов на память – арык, урюк.
Здесь не умеют жить, дожидаясь снега.
Здесь умирают полностью. Это юг.
Правда вагонной двери. Откуда деться?
Чьих бесприютных примет пустой вокзал?
Северный ветер снегом стучится в сердце.
Южное солнце вычернило глаза. 

    ..^..




Елизавета Михайличенко 

ОРФЕЙ 

Спускаясь, не считай ступени - пой.
Но про себя (не нарушать молчания,
которым принято приветствовать покой,
но звякать орденами и мечами). 

Проглотит семя подземельный мир,
использует тебя, да и отпустит.
Конечно, в происшедшем бездна грусти,
но и немало запрещённых игр. 

Получишь деву - обретёшь удел.
Уделом наделённый - будешь чижик,
который тем активнее свистел,
чем больше не старался жить и выжить. 

Два ангела, два демона, они
так тесно дружат, что слились в экстазе.
"Жить-выжить" - это формула любви,
работающая на вечной связи. 

Теперь о ней, о смазке бытия,
о том, что облегчает все движения.
Орфей, ты думал - очередь твоя,
но жаждал лишь земного продолжения. 

Но Эвридики вычурная тень
легла бы криво на забавы тела.
Воскресшим вредно солнце, вреден день,
у них шалят желания и нервы. 

Поэтому, превозмогая стыд,
ты обернулся? Чтоб решить всё разом?
Ты выиграл победу над экстазом,
которую планировал Аид. 

Ты победил нечаянность судьбы,
ты потерял, вернул и уничтожил.
Как это отвратительно похоже
на то, что вечно делаем все мы. 

ДЕТСКОЕ, БОЛЬНОЕ 

С наукой ненависти, маленький урод,
ты не справляешься. Ты дребезжишь. Ты мягок.
Но, глядя в зеркало, ты видишь непорядок
и съёживаешь свой раскисший рот. 

И складки каменеют на лице,
и ты кричишь на кошку и собаку,
и плёточкой с монеткой на конце
так дирижируешь, что некогда заплакать. 

Часами затекая у окна --
у телевизора, где жизнь тебя тревожит,
ты ждёшь и ждёшь -- ну правда же, она
не сможет не разбить окно, не сможет! 

ЛЕТО, СОБАКА, ПАМЯТЬ О ЗИМЕ 

К воспоминаниям я прислонюсь спиной,
чуть воздуха хлебну. Из-за угла
чуть выгляну. Прикрытая стеной,
заметной стать я просто не могла. 

А в воздухе мерцает кокаин
сухой зимы и солнечной пыльцы.
Ты кашляешь? Ты болен. Ты – один.
Вокруг тебя герои и слепцы. 

А в воздухе романтика парит --
моё, ушедшее. Последний из зверей,
сберёгших разум, метит фонари
и с каждым днём становится верней. 

И, презирая явную любовь,
но продолжая верить в "не могу",
я к ране возвращаюсь вновь и вновь,
и расковыриваю корку на снегу. 

Вот эту -
наступил конец доски,
настало время падать, милый друг,
настоянные на болезни сны
настойчиво приманивают мух.
А мы с тобой теперь по сторонам
и света, и Земли, и естества,
мы оба доверяли докторам,
но не остатки прошлого родства.
Мы бережём обиду и тоску,
я глажу зверя, зверь глядит в лицо.
А над зимой, похожей на треску,
свет мается, колышется пыльцой. 

ПРОБНАЯ ПРОГУЛКА 

Держась за старый фотоаппарат,
как за ладошку младшего из братьев,
она шагала, уперев свой взгляд
на мостовую, и в движении платья
не поспевающего за ней
и вьющегося, словно кот,
не было ритма, но...
залей
разгорающийся голод
щедрым глотком из фляжки,
смири свой азарт.
Как блёсны литые ляжки?
Так это - март.
Она незряча, поскольку слишком
ещё слаба -
нет у неё почтения к числам,
как и ума,
нет у неё почтения к роли,
но (это "но"!)
умеет, ведьма, питаться кровью.
Не всем дано. 

* * * 

На кладбище военном тишина
нарезана на ровные кусочки.
Казарменный уют и имена.
Есть братские, но в целом – одиночки.
И любопытство дёргает тоску -
семнадцать... девятнадцать... сорок восемь...
А неба незапятнанный лоскут
бинтует руки посвящённых сосен.
Торжественно родители сидят
у изголовья каменного коек,
и Бог для них не бог и не судья,
он этого ни разу не достоин. 

    ..^..




Juliss 

*** 
Когда тебя вынесут в сером костюме с руками и прочим в районе гортани (а это случится, конечно, в июне, чтоб снег не белел и не скрипнули сани), когда тебя вынесут в старые сени (нет, лучше по лестнице, в угол затылком, чтоб дворник, с усильем считая ступени, ругнулся негромко и бросил бутылку), когда тебя вынесут - как-то по-детски, лицом к полунебу (ведь прежде бывало, что мать, накрывавшая щечки младенцу, вдруг вздрогнет - и сдвинет слегка одеяло, и, щурясь от солнца, увидятся зебры больших облаков и расплавленной крыши), когда тебя вынесут, жухлые вербы вздохнут и зашепчут немного потише. И будет на кладбище мокро и пусто, тебя понесут по разбитой тропинке, и грузчик, захаркав свирепо и густо, с усиленным чавканьем тянет ботинки сквозь глину - отметим, в присутственных лицах на кладбище будут, конечно, соседи, начальник с работы, больная девица (покажется ей, что автобус не едет. Соседство покойника - злое соседство, мертвец равнодушен к невзгодам и хворям, а бедной девицы суровое детство отмечено свинкой, ангиной и корью, и зубы болят и прострел в пояснице - она достает из кармана платочек), и будут на кладбище черные птицы и ветви березы, все в родинках почек. И будет табличка (кресты подешевке, под стеклышком фото и буквы из злата, а также решетка затейливой ковки - все будет, но позже, пока рановато). И там наговаривать станут такое, что встал бы и смылся домой поскорее, и даже начальник, махая рукою, тебя назовет незабвенным Андреем, хотя ты и Дмитрий - но это детали, которые вряд ли изменят картину. И кто-то расскажет как прежде гуляли: одной канители на восемь с полтиной. И били тарелки, и били стаканы, и ты, улыбаясь виновно и грустно, по дальним квартирам растаскивал пьяных, хотя в понедельник светило два устных. И грузчик чихнет, и девица заплачет, и всхлипнет ребенок. И во поле где-то смешной самолетик АН-2 помаячит и скроется в небе зеленого цвета. 

*** 


В ту минуту предутренней ясности
Когда проступают дома
Мальчик старадает от праздности,
Девочка сходит с ума 

Режутся зубы драконовы
На стыке ночи и дня
Мальчик влюблен в Антигону, а
Девочка любит меня 

Мальчик листает Эсхиловы
И прочие словеса
Девочка с нежною силою
Ласкает старого пса 

Борется полночь Гекатово
Но отступает туда
Где дотлевают стоваттово
Усталые города 

Серость сочится лазливая
В открытые два окна
Мальчишка уже под Фивами
А девочка все одна 

Пес-старикашка повизгивает
И вертится, как щенок,
И, пытаясь утешить, облизывает
Щиколотки ее ног. 

    ..^..




Владимир Антропов 

*** 

И когда сам себе повторяешь: "Не ждут. Не ждут", -
Старый Андерсен, сбитый носик, пластмассовая судьба,
Они иногда, прихрамывая, показываются на виду,
Из чердачных своих чистилищ вызванная беда: 

De Profundis забытых очешников, тусклых чашек пыль.
Их выводишь не ты - им так робко в чужой горсти:
Вот, покажут тебе, - вот царапина, клей поплыл.
А, нагим, им так стыдно выговорить "прости..." 

Повернутся, робея, так, чтобы солнцем залило шов,
Чтоб узнал, чтобы рану прикрыть верней,
Чтобы паузы не было между слов 
Долгожданного: "Вспомнил ли... Обо мне?" 

Все в прохладной памяти незастывших дней,
Отпечатках горячих пальцев на восковой щеке, -
В нежной тяжести, что хранила их там, на дне,
С паутиной и пылью путая, - протянутся как налегке 

В отреченьи, надежде робкой, - и в эти секунды, пока поймут,
Что ладонь чужда и груба, слишком хрупок сломанный бок -
Твой пустеющий мир влажной жизнью последних минут
Эта жалоба держит, - и дланью не двинет Бог... 

    ..^..




Клер 

*** 

думаешь - море, а это только
литры воды, в них немного толка
если без золота пляжа или
без опьяняющей сказки-были
про паруса цвета крови, юной
девушки, ждущей у пирса юнгу,
ветра, который рвет волны в клочья,
веры в пиратов и разных прочих... 

*** 

не хочу -- ни в марте, ни в апреле,
близкая весна опять обман.
пропитался горечью и прелью
наш с тобой не изданный роман,
полный опечаток и ошибок,
свёрстанный по пьяне вкривь и вкось,
непрестижный, низкого пошиба...
в общем, извини, не удалось
стать толстым хотя бы или блоком -
вышло между тополем и стилл:
фабула бессмысленно жестока,
лексикон тягуч и вязок -- ил.
март придёт и сменится апрелем,
побегут ручьи по мостовой.
только я давным-давно подстрелен
это всё неправда, что живой. 

    ..^..




Magister 

* * * 

Спина к спине. Двенадцать человек
уставились в экраны, пропадая
от одиночества, не прерывая бег
по клавишам, общаясь с проводами
и пиксельными лицами. Как те
живущие в придонной немоте
слепые завсегдатаи триаса.
Католик Дарвин, ангел Гавриил
в дюралевой сети дырявых крыл -
возьмут дуду и на двоих по разу
попросят Слова... А вокруг уже
канкан вещей резвится неглиже.
Вот древесина, стекловата, пластик,
резина, революция, прогресс...
Нет, нет, не против. Каждый ищет счастье
там, где учили. С лупой - или без.
А бога - нет. Есть цифры, точки, ru,
похмельные пол-литра поутру.
Пропан и сера замещают астру
конфорки. Сталь надежней, чем вулкан
сияющего чайника, гораздый
на чудо и ожог. Блажен стакан
нагретый кипятком... И не помочь
метафоре, заполонившей ночь.
Что это? Апокалипсис? Рассвет? -
Не знаю. Только всадники за нами
уже пришли, а мне и дела нет,
опутанному проводами. 

Exegi monumentum aere perennius... 

Штриховка мартовских берёз,
культяпки лип.
В канаве сохнущий навоз,
а рядом - сыпь 

бычков, бутылок. Синька луж.
Землистый снег.
Полотнища белья и душ
капели. Бег 

прозрачных редких облаков
над цепью крыш.
И в небе тонется легко -
когда молчишь. 

Родиться, верить, умереть -
всё лучше, чем
ковать изменчивую медь.
О рифмаче 

на этом - хватит. И опять
взгляни туда,
где всё отчётливей закат,
темней вода. 

* * * 

"...время ускользает рекой..." - 
к чёрту цитаты! Пулей - разве. 
Так секунда-оса, покинув рой 
будущего, жалит тебя, и сразу 
чуешь, кто кого... Водим, прячься! 
По утрам зарядка, или - без водки, 
выгадав к суткам еще два часа, 
оставшись в поколении - в дырявой лодке - 
мыкателем, галерником горя 
с парусами обвисшей кожи. 
Занавес. Или за этим флёром 
опыта - осязать всё больше, 
что отпущенное ценно самим 
упоением жизнью, не оглавлением - 
куцым, придуманным, седым 
пасынком самоедства и лени... 
Не молодечество, не испуг. 
Брось ярлыки ума, входящий 
в заводи человечьих рук, 
в бурелом человечьей чащи. 

* * * 

Ужо, разборчивая мышь! 
Шекспиров том 
понадкусала - и шуршишь 
за стенкой, в том 

немало не раскаившись. 
А я ведь сыр 
тебе оставил. Ну, держись! 
Теперь Шекспир 

за мышеловкой поскуча- 
ет, а в нору 
к тебе - засуну распеча- 
тки с "Rifma.ru"! 

    ..^..




Геннадий Каневский 

Л. 

жизнь завитушка начала века
ирисы врубеля в окнах щели
ёжиться плакать застыть от ветра
в ночь накануне "весны священной"
благо друзья на три дня в квартире
юных любовников приютили 

знаешь а бердсли уже стареет
климт повторяется муха пьяный
только танцует вокруг саломея
с новой главой моего романа
то перепишет то сменит тему
звякнет запястьями выгнет тело 

вот они лёгкие повороты
в небе война вместо соли порох
девочка девочка кто ты что ты
мышью в буфете меж хлебных корок
створка витражная день винтажный
мечется в лавке писчебумажной 

*** 

плела-говорила, в меня окуная лицо, 
и сонную пела осанну. 
и было - как будто адам изобрел колесо 
и, радостный, ходит по саду. 
и еву зовет, как мальчишка - похвастаться ей. 
смеется. катает пред нею. 
потом - поцелуи. укромная сетка теней. 
глаза, обращённые к небу. 

а с неба - следит между тем, ухмыляясь в усы, 
на детские эти заботы, 
повесив на крюк бесполезные лупы, весы, 
отставив конторские счёты. 
эдемские сумерки в мире его - навсегда. 
всё - зыбкое. всё - не отсюда. 
и в воздухе тёмном, сгустившись, мерцает вода, 
принявшая форму сосуда. 

*** 

1.
апрельская дудка сквозная.
гримаска на детском лице.
весёлая дурка, я знаю,
нас ждёт в беспечальном конце.
венец этих лёгких поэтик - 
под глазом казённый фингал.
гагарина первый полётик
в соседней палате блевал.
видать, перебрали с лекарством - 
свели всё леченье на нет.
гордись, что и ты государством
замечен, укромный поэт,
что это твои санитары
журнал отобрали "плейбой".
virtuti твои militari.
вернулся твой шар голубой. 

2.
так вода от талого снега бежит по саду,
и садовник всю пустую сдаёт посуду.
запрокинув голову, глупые пациенты,
так мы пьём эту воду против всей гигиены.
разве Блок позволил бы воду - прекрасным дамам?
это чистый спирт летит в небесах над домом,
и звенят, как жесть, в горячке весны жестокой
острова блаженных в дельте Невы широкой.
это Блок летит с хористкой своей, актриской.
меховая полость и мотоцикл с коляской.
чем старее он - тем ярче она, моложе.
фонари. неон. стихами - одно и то же. 

*** 

я говорит салтыков щедрин
зверь обличитель зла
хочешь прорваться звони один
звёздочка треск ноль два
сотни томов восковых неправд
прадед секунд-майор 

радуйся имя твоё виноград
на языке моём 

я продолжает тулуз лотрек
средней руки горбун
я только в эти холсты одет
в эти штрихи обут
код мой магнит мой на карте крап
шулерский мой приём 

радуйся имя твоё виноград
на языке моём 

гроздью корми оплети лозой
чтобы глядеть в зрачки
не отрываясь и по одной
строчки мои зачти
писано ощупью наугад
сунуться рылом в калашный ряд
крикнуть в дверной проём
слышишь ли пастырь овечьих стад
слышишь садовник идущий в сад 

радуйся имя твоё 

чистое тело 
лёгкий запах каннабиса 
"в нашем отеле евреи не останавливаются 
лично проводил отбор персонала и сам 
отслеживал родословные 
чтобы все зубы - свои 
и все сроки - условные 
ordnung по первому слову 
одну комнату pour la nuit? 
было четыре комиссии 
никаких насекомых не обнаружено 
свежая ненависть к завтраку ланчу и ужину 
в полночь немного любви" 

Насте Афанасьевой 

I
они всё по хордам по хордам
идут
по отрезку прямой
один наблюдает за входом
другой наблюдает за мной
а я полирую окружность
мне жёсткий назначили срок
один наблюдатель
наружный
другой наблюдатель
носок
старательно тянет при встрече
видать новобранец юнец
салага
один на рассвете
другой по ночам при луне
с одним всё о славе и дыме
с другим только молча стоим
а есть ещё третий
за ними
а есть и четвёртый
за ним
а тот кто поёт
незаконен
а тот кто скрипит
ни к чему
уроним
пошлём к посторонним
потом окунём в череду
о родина
ты за стеною
и мы никуда не умрём
зовите меня
паранойя
давайте станцуем
втроём 

II
экспериментальная
плавучая
психиатрическая клиника
он собрал всякой твари
по паре
каждая из них
гордо звала себя
"пара Ноя" 

ель, сосна... 

I 
ветер - еловой веткою вверх, 
и загудел. 
ангел в столовой. это - четверг, 
ангельский день. 
послевоенный медленный год. 
холод беды. 
ангел добавку молча кладёт 
в детские рты. 
ветер им вышьет в воздухе дом, 
тонкий такой, 
чтобы не пачкать душу враньём, 
пальцы - смолой. 
чтобы и в жилах, и в волосах - 
кама, урал - 
он, попадавший часто впросак, 
польку играл. 

II 
любой, но чтобы сосны за окном. 
пускай дощатый, карточный - но сосны. 
пусть будет лишь одно названье - "дом", 
но будет отблеск на закате красный. 
и пред тобой, негодным к строевой - 
вечерний строй, к морской вовеки годный. 
закончен день, сурдиночный и злой, 
их музыкою, медленной и медной. 

протри, потом поставь свою иглу 
из воздуха, и никогда не мимо, 
из солнечных квадратов на полу, 
из голосов (их называют "гамма" ), 
все - в очереди, за одним - другой, 
и - до реки, до моря, через море, 
а там уже столетний лес секвой: 
как вы, такой и вам отмерят мерой. 

а в воздухе - эфирные тела, 
и искры, и горячие светила, 
и медленная музыка плыла, 
пока на сердце жгло и рассветало. 
то закрывал, то открывал глаза, 
всё проверял - на месте, не исчезли, 
прозрачные, янтарные леса, 
как были до, как будут после жизни. 

*** 

поклонники опасных авантюр 
и громогласных увертюр, 
инфантеррибли оперного зала, 
любовники невыносимых дур, 
которых вам отчизна навязала - 

вам говорят, здесь вагнер запрещён, 
а вы себе шарашите, на звон 
не обернувшись, как в посудной лавке... 
читатель, что ты лезешь с рифмой "слон"? 
здесь рифма будет свежая: "в отставке". 

я тоже бывший вашего полка. 
землячество изгнало земляка. 
красавицы внимают без восторга. 
и остаётся куцая строка 
и тихий скрип: от музыки - до морга. 

подумай о других, моя тефаль. 
тангейзер это, или парсифаль, 
но то, что было - было с пылу с жару. 
поэтому не умножай печаль, 
а пой со мной, надтреснутым, на пару. 

пой, не трещи. мне слишком много слов. 
мой чай остыл. мой разум не готов. 
я личность невротического типа. 
полковник сериальный. глеб жеглов, 
перелюбивший родину до хрипа. 

а музыка, конечно, никуда 
не денется. на крайний случай - да, 
есть райотдел, вертинский на рояле 
и тот подъезд, где, помнишь, в холода 
с тобою после оперы стояли. 

<завещание> 

машинописной копией четвёртой.
потёртым словом. речью непрямой. 

позорный мир с блистательною портой,
и выдох облегчения - домой.
там запах газолиновый и пошлый.
зонты от влаги. от жары зонты.
я тоже прыгал в голубые поршни
и двигал мёртвый сумрак, как и ты.
я тоже отирался возле штаба,
надеялся - меня не заберут,
но лёгкий воздух тоникосиллаба
закончился за несколько минут, 
а тот, другой - опасен и разрежен,
с отдельными нематерными в нём.
комбинезон по молнии разрежем - 
а там горит антоновым огнем,
витийствует, летит над головою,
хрипит и стонет, просит порешить,
холодное, доселе неживое,
но кем-то предназначенное жить.
я падаю на землю. верно, болен,
устал, а может - просто выходной,
а ты иди, мой недозрелый голем.
ты, до ума не доведённый мной,
иди, люби взамен меня, скотина.
хлебай мой суп. твори мои дела.
считай, что злая пуля осетина
вчера меня во мраке догнала. 

*** 

в подземных переходах пахнет баней
опарышем распаренною плотью
встречать по платью провожать проклятьем
встречать чуть свет и провожать чуть свет
здесь всё для жизни жирная еда
горячие напитки кока кола
грудастые безгрудые любые
задорные с мальчишескою стрижкой
и юноши (бывают извращенцы)
базар вокзал автовокзал сортир 

я говорю не ходят смс-ки
я говорю включи автодозвон
я знаю ты не можешь дозвониться
но я когда-нибудь отсюда выйду
нет я не отключён я недоступен
да временно да я надеюсь скоро
ведь ты же заберёшь меня отсюда
мне всё равно на небо или в землю
мне всё равно мне знаешь всё равно 

*** 

за далью даль сезон спитого чая
за пылью пыль а впрочем знаешь сам
снег отрывает землю от причала
дождь пришивает землю к небесам 

и присно говорят тебе и ныне
здесь будут никуда не убегут
прядильные и ситценабивные
и танковый на левом берегу 

сентябрь уж наступил ещё до света
вставать зевать и собирать портфель
на русском как провёл понятно лето
на аглицком как звать и сам откель 

да что за горе мне сегодня с вами
ну что вскочил петров уймись и сядь
своими говорят тебе словами
перескажи и не гляди в тетрадь 

    ..^..




Евгений Никитин 


***


То ли мне табак – не табак, 
то ли свет – не сед.
Окунают белых собак 
в деревянный снег. 

У моей собаки не шерсть – трава-мурава.
На свету смолкают ее следы и слова. 

А в другое время – ледок, листок. 
Расколол висок.
Я бы сделал один соленый глоток, 
но вокруг песок. 

Так живем – пустыня желта, пустыня бела,
а моя беда – пришла, пожила. 
Пожила, ушла. 

* * * 

мы прохладная гнильца, 
золотые блошки. 
бутафорская пыльца 
надувает бошки. 

мы напишем: “пух и прах, 
родинка, рябинка”, 
но сидит у нас в очках 
крупная соринка. 

мы играем в литкружок, 
получаем пирожок 
с медом или маком. 
всем хватает с гаком. 

*** 

По спящему городу не угадать,
что в душах у смертных творится,
что в их головах – лепота, благодать
иль здравого смысла крупица. 

Размякнув, разбухнув, сопят старики,
похожие на мухоморы,
румяной щекой шевелят бодрячки,
похожие на помидоры. 

На что-нибудь теплое каждый похож –
колода святых бородавчатых рож.
И я, как они, одинаков,
утешусь, в ладошку поплакав. 

Но что вы подумаете обо мне,
собратья, ночные скитальцы,
когда проплыву я на рваной струне
сквозь ваши дрожащие пальцы? 

Не бейте козлиной бородкой, друзья,
в пустыню уйти попытайтесь,
любите воробышка и муравья,
возвышенной пищей питайтесь: 

Нектар и амброзия, мед с молоком,
шпинат, земляные орешки,
и вашим высоким примером влеком,
я брошу все эти потешки. 

Тогда не узнают, что в черепе у
счастливого дяди творится,
пока не скажу я “пипи” и “агу”,
зацвинькаю, словно синица. 

*** 

По углам, где суетится свет,
скрадывая тонкие детали,
жили-были люди-или-нет
(мы их так зачем-то называли). 

Если посмотреть сквозь пузырек
и сказать четыре слова тайных,
то увидишь стертый вензелек
на солонке и на ложках чайных. 

Это знак, что где-то здесь они
в тишине случайной обитали,
зажигали синие огни,
фолианты ветхие листали. 

Помню их индюшьи голоса
и глаза, подернутые рябью,
и осу (у них была оса),
их походку и повадку бабью. 

Как прекрасно им в тени жилось –
пряли пряжу, чайники латали,
помогали, если что стряслось,
даже крошки в кухне подметали. 

Кто они, куда они ушли,
В щель в полу, в нору или на крышу?
В недра искореженной земли?
Почему я больше их не слышу? 

*** 

Пока в саду храпели человеки,
четыре марципановых клопа
седой кукушке подымали веки,
хотя она давно была слепа. 

Из дерева и ткани разноцветной,
из нитей, узелков, сосудов, жил
ее по древней формуле запретной
китайский чернокнижник смастерил. 

Другие времена пришли: в печали
уже не красят щеки, зеркала –
стекло, но говорят, что и в начале
кукушкина душа стара была. 

Ей ведомы все тайны человека,
его судьба, его последний час
и час, когда сгорит библиотека,
последняя, что помнить будет нас. 

Кукушка постарела, истрепалась –
в часах настенных время тяжелей.
Она, бывало, ночью просыпалась,
пугая пауков и мотылей. 

Но сладкие клопы из марципана,
фарфоровые лисы, журавли
и чучела медведя и фазана
о чем-нибудь ее спросить могли. 

*** 

Ментовские щеки – теплы и ершисты.
Он кротко глядит, как пылинки летят.
Он знает – все люди белы и пушисты
и, в целом, похожи на птиц и котят. 

“Послушайте, если напали скинхеды,
то просто продайте им старые кеды.
А если какие-нибудь террористы,
то все это в шутку – они приколисты.” 

Живой человек никого не обидит,
он муху отпустит и благословит,
поэтому мент суету ненавидит
и мудро за белой пылинкой следит. 

*** 

Видали вы стеклянный лес реторт,
цилиндров, колб, пробирок и бюреток,
где чуется артерий и аорт
пульсация у тепленьких нимфеток? 

Хотя нельзя в носу поковырять,
но кровь готовы выцедить по капле.
Пипетке красноносой – доверять,
а мужичок сродни болотной цапле. 

Но подари им несколько минут
без пузырьков, сосудов и мензурок,
и лаборантки верткие начнут
выпрыгивать из лягушачьих шкурок. 

Тогда быстрей – булавку и сачок:
нервозные слепые поцелуи
и твердый наркотический сосок
поймаешь – и клади на язычок,
как учат записные рукосуи. 

*** 

До чего доводит стихотворство 

Убийцей всегда был садовник.
Скрипели мозги, но зато вник:
ни Крюгер, ни дядя Мазай -
по средам и даже во вторник
лопатой коварный затворник
творил свой проклятый мастдай. 

Стрекозы повсюду летали,
их птички – хуяк! и глотали...
И больно, и грустно, сынок.
Но чем же трех дядек убило?
По-твоему, это зубило?
Лопата! (а, может, совок). 

Владея кунг-фой и ушою,
питаясь одною лапшою,
садовнику мы досадим.
Потом я заброшу стишочки:
они проникают в кишочки,
а мне бы тарелку сардин... 

*** 

Каждый отсыревший старожил 
вспоминает о своем недуге: 
вроде бы ржавел себе, но жил, 
а сегодня - новый дом в округе. 

По ночам он бродит по дворам, 
обьедает ветви темных вишен, 
косточками бьет по комарам, 
но при людях, шельма, неподвижен: 

дремлет словно кот или сова 
и следит сквозь каменные щелки, 
как садится хворая листва 
на мои обшарпанные щеки. 

Молодым и я, бывало, тряс 
спящими без задних ног гостями 
и толкался, и пускался в пляс, 
и бренчал камнями, что костями. 

Память - только пятна на стекле, 
лоскуты, всплывающие лица. 
Многое скрывается во мгле, 
и жильцам пытается присниться. 

Белый пух и суета, и срам: 
кровь и пот, и пыль, и гомон птичий, 
на сожженный деревянный храм, 
смотрит, лежа, мертвый городничий. 

Всполохи на небе дождевом, 
чужаки по комнатам печальным, 
переводчик с драным рукавом, 
через пару лет - с кольцом венчальным. 

Тонкая, особая весна. 
Кросс бежит вокруг меня чудиха, 
что осталась до сих пор верна. 
Яблоня растет, и облепиха. 

Бомж, его собака–альбинос. 
Новый дом. Гроза. Матерый город 
на лету застегивает ворот. 
Снова пух, а мне пора на снос. 

*** 

Несмотря, что в лопатках весна,
между ними летальная разница:
он – хронический слепень, она – 
мимолетная бабочка-бражница.
Если скручивает и щемит,
не обманешь себя понарошками. 
Раствори соляной сталагмит
и пусти кровяными дорожками.
Слезы прячутся по уголкам,
укрываются между ресницами,
но растащат их по уголькам 
энтомологи с тонкими спицами. 

*** 

Не пиши, если кровь не застыла, 
словно костный цветок за спиной, 
если дом надвигается с тыла, 
чтоб антенной проткнуть жестяной. 
Кто по горло не врос в беспорядок 
и не тратил летучий песок, 
не тянул шоколадных мулаток, 
за холодный горбатый сосок, 
должен спать, потому что от смерти 
только сон отличается - там 
еще пляшут бумажные черти 
по твоим ядовитым следам. 

*** 

До чего доводит стихотворство 2 

Мой друг, трава и мох не пища для аскета,
кора березовая тоже не в ладу
с твоим желудком, потому и песня спета
для какаду, что я кладу в сковороду.
Пока послушай, напрягая ум высокий,
на ус проворнейше наматывая ус,
про жизнь, прошедшую во мхе, траве, осоке
и камыше, среди лягушек и медуз.
Приврал с медузами, но это всё детали -
поверь мне, главное останется вовне,
оно не сказано, а если бы сказали
оно бы кануло, как истина в вине.
Так вот, когда я был глупее, и когда я
смотрел на солнце сквозь селитру и мазут,
мне все казалось: через ноздри проникая
по капиллярам катерпиллары ползут.
Сегодня я совсем другой - небородатый,
смотрю на солнце сквозь вишневое стекло
и точно знаю – это просто хаттифнаты,
а с катерпилларами мне не повезло. 

*** 

Ловца не удивить ни перебранкой птиц,
ни тенью за спиной, ни скрипом половиц,
но кто же по утрам играет на свирели?
Я знаю, где растет зеленая вода,
где белая листва, как тонкая слюда,
но там, где живы мы, они перегорели. 

У человека есть разлука. Он спешит,
он, словно старый мух, на солнце мельтешит,
он, как пузырь, надут люминесцентной болью.
Он сам себя забыл на письменном столе,
в ботинке, в сундуке, в неглаженом белье,
в походном рюкзаке меж спичками и солью. 

Поэтому боюсь, когда не спит сова,
когда в руке река, когда в траве трава,
и во дворе – дрова: вокруг – скороговорки.
Я знаю, все не так. Все не должно быть так.
Особенно, не тик. Поскольку тик – не так,
поскольку тик живет в своей глубокой норке. 

    ..^..




Артем Тасалов 

МАРТОВСКИЙ СНЕГ 

Сергею Сапоненко 
http://www.saponenko.com 
* 

Снегопад продолжается тысячу лет. 
Я родился и умер, а он продолжался. 
Пребывает и кружится матовый свет, 
Это мартовский снег в облаках залежался. 

Завтра зелень обрызгает веточки лип, 
Но увижу не я изумрудное пламя. 
Если ты откровенно в забвение влип, 
То как небо пуста и чиста твоя память. 

Только сердце ещё сокращается что ль, 
Только ноги по слякоти чапают сами. 
И живет в голове невесёлая боль, 
Инда очи печальные плещут слезами. 

Это все отвлечение в сторону от 
Белизны живописной невообразимо. 
Это мартовский снег упадает с высот, 
Милосердье Отца донося к нам незримо. 

*** 

Жизнь прошла незаметно как опытный тать,
Как июньская ночь в полусне…
Силы есть приподняться ещё, но не встать
В полный рост исполину, и не
Кружку хлебного квасу к разбитым губам,
Улыбаясь игре, - поднести.
Только мертвые мысли – докучливый спам
В голове, словно мелочь, трясти. 

Это смерть на блесну очумелой весны
Тебя ловит, уже не таясь.
Это явью становятся вещие сны,
В толще памяти ярко светясь.
Это витязь пудовое взвесил копьё
И прищурился в синюю даль.
Это вздрогнуло чуткое сердце твоё,
Ясновидя холодную сталь. 

ВОПРОС МАСТЕРА 

Мастер спросил учеников:
Обладает ли вселенная человеческим сердцем? 

Тогда предстали им картины ужасных бедствий:
Страшных землетрясений, эпидемий, войн.
Целые народы вымирали от голода,
Хотя трудно представить, что бы умирающие дети 
не просили Бога о помощи.
Они умирали, умирали и умирают
Прямо сейчас рядом с нами, здесь. 

Сердце Иисуса само разбилось, 
пытаясь наполнить любовью мир.
В бесплодной пустыне наших сердец – 
кто отыщет Его слова?
Мертвые хоронят мертвых уже тысячи тысяч лет.
Здесь нет ответа на этот вопрос, учитель.
Только можно обнять скорбящего,
Одеть раздетого,
Накормит голодного. 

Только можно нести свой крест смиренно и кротко,
Никаких надежд не питая.
Ибо, хотя надежда не постыжает, 
но без нее больше шансов не возроптать.
Войти в абсурд с благодарным словом,
Разбить уют как песочный дом,
Ни о чем не жалеть,
Ничего не ждать,
Просто быть этим самым сердцем. 

И тогда вопрос о вселенной 
Сам отпадёт, как старый осенний лист,
под которым набухла живая почка. 

Каждый из нас – ответ на этот вопрос. 

*** 

Я встретил девушку Весну.
Она была поэта дщерью.
В ее глазах я утону
Без предпосылок возвращенья. 

В конце концов, родимый ад
Поил отравой на потребу.
И черт, конечно, был мне брат:
Се - антиквариат – отребье. 

Поэт, уродов сторонись,
Хотя и сам ты – не подарок.
Но все же, блин, перекрестись,
Когда поблизости огарок. 

Он тебе в ухо цедит слизь,
Он твою душу травит нежно.
Проснись, и как это – окстись
В пространстве юности безбрежном. 

Ты встретишь здесь свою Любовь,
Которую оставил глупо.
Услышишь девственную кровь,
Прибоем хлынувшую в губы. 

Ну и так далее… Тону
И пропадаю, пропадаю…
Я встретил девушку – Весну,
И словно чорный снег – растаю. 

Исчезну со страницы дня,
И ни о чем не пожалею.
Поэты, ставьте на меня,
Меня уж нет, но тлею, тлею… 

*** 

Время это тоска разлуки,
В стылой пазухе мертвеца.
Нет у смертного большей муки -
Тщится вспомнить лицо Отца. 

Никогда уже Твои очи
Не проникнут меня до дна.
Нету более темной ночи
Чем рассветы твои, Весна. 

Только знаешь загривком боли:
Этот ужас всего лишь сон.
И попросишь – “щепотку соли
Мне на рану еще, гарсон” 

Этот самый гарсон не промах,
Мелко цокая, тут как тут.
Он то знает – в его хоромах
Только мертвые и живут. 

Он то знает, что сон не ужас,
А единственное, что есть.
И не кровь – ледяная стужа
Лебединая мертвым песнь. 

Но не знает он: есть терпенье
В безнадежности мертвеца.
Превозможет оно забвенье
И откроет лицо Отца. 

*** 

Все что я вижу – только свет.
Или, точнее, сгустки света.
Что скажешь ты теперь, поэт,
Когда растаяли предметы? 

Как слово тает в тишине,
Как мысль в молчанье исчезает,
И как в небесной вышине
Земля живая пропадает. 

Так, забывая сам себя,
Всем становясь необратимо,
Обнять успею ли тебя,
Читатель, брат мой? Мимо, мимо… 

ОКОЛИЦА 

Выйду вечером за околицу.
Небо вздрогнет, качнется земля,
И гроза полыхнёт и расколется,
Фиолетовым светом пыля.
* 

И в груди, переполненной ужасом,
Нежно треснет сердечный бутон.
Собирая последнее мужество,
Созерцаю – взрывается он.
* 

Это сердце закатное мается,
Исчезая в предвечной ночи.
Это солнце рыдает и кается,
Заломив, словно руки, лучи.
* 

Млечный Путь лишь один разгорается.
Нет ни солнца уже, ни земли.
И танцует Дитя, улыбается,
И купается в звездной пыли. 

СВЕТ 

Есть только свет, в котором заодно
Содержаться корпускулы сознаний.
Куда ни посмотрю – везде окно
Распахнутое в заросли сияний. 

Уже не различая ничего
По памяти шепчу именованья:
Суть бесконечность граней одного
Сияющего вечного сознанья. 

Снежинка тает на ладони сна,
Ладонь сияет до исчезновенья.
Сияющая Божья тишина,
Слепящий мрак Его самозабвенья. 

ПО СЛУЧАЮ 

Брожу среди псковских развалин,
Как в чьем-то потерянном сне.
Задумчиво-нежный, как Сталин,
И грустный, как гном на Луне. 

Я верил, что мир это Благо,
Я ждал тебя, Дева-Любовь.
А ныне стихи на бумагу
Стекают как чорная кровь. 

Я был или не был поэтом?
Теперь уже разницы нет.
Загробным сиреневым светом
Наполнился мой интеллект. 

И в этом таинственном свете,
Гуляя в развалинах сна,
Я знаю – мы мертвые дети,
Которых уносит волна. 

Житейское море абсурда,
Мы чистые жертвы твои.
Глаза молодого манкурта
Проводят нас взглядом любви. 

страстная пятница 

из забытого 

Сырой туман. Заболеваю.
Припухли губы, взгляд острей.
Рукой дрожащею срываю
Листы намокшие с ветвей. 

Они срываются так просто,
Как будто ноги им свело.
Сырой туман. И влажный воздух
Хранит последнее тепло. 

Сажусь. И к дереву спиною
Я прислоняюсь на века,
Чтоб вечно плыли надо мною
В разрывах белых облака. 

И бесконечная усталость, 
Что мы спокойствием зовём,
Вошла неслышно и осталась
Одна в безмолвии моём. 

*** 

Нас прочитают через век,
В иных мирах живые души.
Раскроет книгу человек
И скажет ближнему: “Послушай”… 

И это слово прозвучит
В забвении, как гром небесный…
И спелый дождь зашелестит
Страницами листвы древесной. 

*** 

И вот уж май, и зелено,
И тёплый нежный ветерок…
А мне как будто всё равно:
Срок удивления истёк. 

И тёплый нежный ветерок
Сквозит и плещется в душе,
Проскальзывает между строк
Стихотворения… 

А мне как будто всё равно,
Что рифмы нету, что Пскова
Струится, как в немом кино
Струятся титрами слова. 

Срок удивления истёк,
Но лента крутится вотще,
И зритель, словно сосунок,
Впивает контуры вещей. 

АПОФЕОЗ ОСЕННИХ ЛИСТЬЕВ 

Кружатся нежные листы 
и не хотят коснуться праха... 
И. Анненский 

И как же мало вас осталось... 
но вы храните наизусть 
такую нежную усталость, 
такую ласковую грусть, 
что упадание и пенье, 
круженье каждого из вас 
прослеживаю с упоеньем, 
и слёзы катятся из глаз. 

*** 

Вот и первые листья 
Мои нежные братья 
Заломив свои кисти 
Кувыркаясь, летят 
А земля им навстречу 
Раскрывает объятья 
И разводит им плечи 
Упоительный хлад. 

Мои нежные братья, 
мои верные други, 
вам навстречу объятья 
я раскрою и сам; 
обниму напоследок 
перед болью разлуки 
срываются с веток, 
летят к небесам. 

Заломив свои кисти, 
уповая на ветер, 
эти самые листья, 
понадеясь на высь, 
поднялись в поднебесье 
и в рассеянном свете 
с лебединою песней 
выше неба взвились. 

Кувыркаясь, летят 
старики золотые, 
расточая, сочат 
желтизну, не скупясь; 
и становятся светом 
их души простые, 
и, не зная об этом, 
умирают, светясь. 

А земля им навстречу 
улыбается нежно, 
и они словно свечи, 
догорая, умрут; 
и умершую кипу, 
как простую одежду, 
обнажённые липы 
равнодушно стряхнут. 

Раскрывает объятья 
им трава золотая, 
и они, мои братья, 
боже! сколько же их! 
усыпают поляны 
словно бабочек стая - 
золотистых и рдяных, 
но, увы - неживых. 

И разводят им плечи 
серебристые росы, 
но уже не излечит 
их живая вода; 
и они не проснутся, 
чтобы пить этот воздух, 
и уже не вернутся 
никогда, никогда. 

Упоительный хлад 
им подарит забвенье, 
света лунного яд 
разомкнёт их тела, 
но в небесную твердь 
проникая свеченьем, 
их прекрасная смерть - 
да пребудет светла! 

*** 

Я уложил себя в постель, 
Взял книгу, подержал и бросил. 
Подумал, глядя в потолок, 
“Давно, однако, счастлив не был”. 
И детство вспомнил… Гуру-Дэв – 
Ребёнок – азбука блаженства. 
Я не умел тогда читать, - 
Живой ответ на все вопросы, 
Которыми, как молью, бит 
Мой ветхий ум. 
Смешно… 
А слёзы? 

*** 

Среди чужих… А вспомнишь – боль.
Не вспоминай, не будешь ранен.
Живи мгновеньем, в этом – соль:
В непостоянстве – постоянен. 

Ты не известен сам себе,
Как можешь ты познать иное?
Чаинкой счастья на губе
Пребудь у дремлющего Ноя. 

И пусть спасительный ковчег
По воле волн во тьме взлетает.
Спокоен Божий человек,
Который времени не знает. 

*** 

Что-то слегка изменилось,
Сдвинулось тонко внутри.
Толи случайная милость,
Толи звоночек – “умри”. 

В общем-то, это неважно:
Милость и Смерть – близнецы.
Может оно и не страшно,
Если сойдутся концы. 

*** 

В этом магическом круге,
В этом священном огне
Выгорит ужас разлуки,
Память вернется ко мне. 

Теплиться кровью утроба,
Но оставаться нельзя.
Лазарь выходит из гроба,
Белые ленты скользят… 

ЭФИАЛЬТ 

Ветер ломает нежные ветки 
Ивы плакучей - зеленые сны. 
Дождь накрывает панцирной сеткой 
Праздник весны. 

Жирно лосниться, сухо смеётся 
В уши прохожему чорный асфальт. 
Сердце титана - алое солнце; 
Имя его – Эфиальт. 

Память его безнадежно пустая, 
К дереву он прислонился спиной. 
Стрел аполлоновых хищная стая 
Мчится за мной. 

Боги жестокие волки Олимпа 
Прокляли имя моё навсегда. 
Ветер обнимет меня и со всхлипом 
Сгинет – куда? 

Отче, устал я скитаться по Лику 
Матери–мачехи Геи-Земли. 
Дай мне растаять горестным криком 
В синей дали… 

*** 

Я уже не просыпаюсь:
Это сон без сновидений.
Белым цветом осыпаюсь,
В руки новых поколений. 

Вот бежит оно вдоль края
Синевы Твоей бездонной,
Как десантники из Рая
В нашей теме похоронной. 

Голопузая команда,
Херувимы в завитушках…
Золотистая Ананда
Опочила на макушках. 

Только я уже не чаю
Разгадать Твою загадку.
Ничего не отвечаю,
Просто делаю закладку. 

Что поделать – зачитался.
Так всегда бывает, люди:
Если сон не начинался,
Пробуждения не будет. 


*** 

Однажды видишь: стихи – узор 
Чорной линии на белом листе. 
Понимать божественный этот вздор, 
Все равно, что воду носить в решете. 
Это занятье подобно игре детей. 
Восходу солнца, росту травы… 
Все происходит без головы. 
Вот и ты – мазок по стене листвы, 
Иероглиф трещин в стекле окна 
Электрички мчащейся в ночь. Она 
Прижата к рельсам давленьем сна, 
Как ручка в пальцах твоих к листу. 
Если хочешь, можешь сказать “ту-ту!”… 


***


Слышишь, слышишь? -- Он живёт! 

Слышу, слышу… 
Понимаю…
Этот майский ветерок,
Словно друга обнимаю…
Ночь прозрачна, путь далёк. 

Хорошо молчать по ходу…
Утомлённая душа
Молча пьёт живую воду
Из небесного ковша. 

АССИМЕТРИЧНЫЙ ТРИПТИХ 

***
Хорошо быть стёртым 
Памятью со стен.
Хорошо быть мёртвым
У Твоих колен. 

Мёртвому не больно
Чувствовать печаль.
Мёртвому довольно
Твоего плеча. 

* 

Дождь не прекращает
Раны исцелять.
Тополь обещает
В губы целовать. 

Вот и повернулось
Сердце на оси.
Словно оглянулась
Милая… Прости… 

Если осторожно
Тронуть капу “esc” -
Всё еще возможно
Молнии на блеск. 

* 

Запредельным цветом
Сыпется жасмин:
Вещему поэту -
Вечное “аминь”. 



ТРИ СТРОФЫ 

Чорные листья в сиреневых тучах: сиречь -
Завязь грозы кровенит, как разбитая бровь.
Словно змея, заплетается вязкая речь.
Сгусток любви выжимает усталую кровь.
* 

Развяжи этот узел, вязальщик тяжелых узлов;
Разгадай эту сказку, сказитель таинственных слов.
На жемчужной подкладке глубокого вечного сна
Серебристым узором змеится густая слюна.
* 

Вот и время кончается… Воздух прозрачен насквозь.
Догорает пространство пергаментным свитком в уме.
И столетней рябины тяжелая алая гроздь,
Как последняя мысль растворяется, гаснет во тьме. 

РЕЧИТАТИВ ТЕНИ 

…И стал я подобен тени
В далекой чужой стране.
Стал я подобен тени
В далекой чужой стране…
Простая душа растений
Понятнее стала мне. 

Трепещут живые листья
Под солнечным ветром сна.
Трепещут живые листья
Под солнечным ветром сна…
Бликуют и гаснут мысли,
В ладонях моих – луна. 

Жемчужина – солнце мертвых,
Забытых, как ты и я.
Жемчужина – солнце мертвых,
Забытых, как ты и я…
Небо не любит гордых,
В сердце у них – змея. 

Это совсем не больно –
Тихо сойти на нет.
Это совсем не больно –
Тихо сойти на нет…
Небытия довольно
Тени твоей, поэт. 


***


Мы встретились с тобой во сне… 

Ты обитаешь на Луне
Среди пленительных созвучий.
Мы встретились с тобой во сне –
Единственно возможный случай. 

В жемчужных сумерках любви
Мерцала сказочная фея…
Запястья тонкие твои
Я целовал, благоговея. 

И нежности желанный яд
В меня проник желаньем смерти.
Все это было жизнь назад,
Все это будет вновь, поверьте… 

Ну а пока твой голос мне 
Как бархат был из лунной пыли.
Твои ладони по спине
Как звезды медленные плыли. 

И губы таяли в губах,
И стон бессмысленный струился.
И солнечный остывший прах,
Как саван сна, на нас ложился. 

ДИПТИХ УТРАТЫ 

Сирень протягивает грудь
В мою ладонь. Держу, качаю…
Творца сновидческую суть
Во всем, что вижу, различаю. 

И кучевые облака
Темны, как боль в глубинах тела.
И сам влекусь я, как река,
К непостижимому пределу. 

*** 

Исход один – принять как есть
Себя – зеркальным отраженьем.
Слыть личностью – иная честь,
Кому-то будет утешеньем… 

Как мертвый лист - утрачен путь…
Вопросы кончились, и ветер
Сосёт сиреневую грудь,
Калитки снов срывая с петель. 

*** 

Мысль о смерти всего лишь мысль.
Лебедь на фоне свинцовой тучи…
Закат оплавил ее по краю,
Тишина разрывает грудь.
Хочется выбросить сердце ввысь
Алой слезой горючей:
Весточка – Раю…
Помнит ли кто-нибудь? 

*** 

Неинтересно почти… Почти
Белую птицу: шепни – люблю.
Ты – здесь, и это не изменить,
Ты абсолютно здесь.
Книгу любую раскрой, прочти
Как я тебя на словах ловлю.
Тоньше тонкого смысла нить,
Если вообще он есть. 

Dream 

Спите мертвые крепко
Лишь ботва над землей
Да чугунная кепка
Миокард ледяной 

Ледорубом расписку
Кредитору меж глаз
Тошнотворную Слизку
Блевануть в унитаз 

Это русская сказка
Алкогольная весь
Это аяхуаска
Потащила на песнь 

*** 

Мне вспомнить невозможно…
Лишь боли пелену
Я трону осторожно
И замертво усну. 

Поэтому не проза -
Косноязычный стих.
Ромашка, а не роза
Останется в живых. 

Нелепое занятье,
Дырявая сума.
Наложено заклятье
На выверты ума. 

Пустые разговоры
Ползут через губу.
А мне бы дрын в опору,
Да вещую тропу. 

Незнаемо кудамо,
За тридевять земель…
Такая мелодрама!
Мели себе, Емель. 

ЖАРА июль 06
* 

Толи Брейгель, толи Босх…
Ох, как солнце жарит!
Как медуза, старый мозг
Щупальцами шарит. 

Рожи эти, лики ли
Виданные ране
Толи в памяти дали,
В пьяном ли тумане. 

Город выплывает из
Глубины сознанья,
Как причудливый каприз,
Город без названья. 

В этом городе прошла
Жизнь, т.е. приснилась.
То прекрасна, то пошла,
То кошмар, то милость. 

Память плавиться как воск,
Голова кружится.
Задыхаясь, нежный мозг,
Слайдами слоится. 

*** 

По раскалённому июлю
Душа задумчиво бредёт,
Раздумий вязкую пилюлю
Как вар строительный жуёт.
Надежды слабые порывы
Аплодисментов не нашли…
И тополя стоят как взрывы 
Зелёной памяти земли. 

ДЕВАЙС 

Уже оглядываться нет 
Желания, и становиться 
Никем не хочется: в просвет 
Ума – безумие струится. 

Себя любимого кромсай, 
Выуживай любую снедь. 
Но помни: даже Хокусай, 
В забвенье будет леденеть. 

Любимый Чжоу в переплёт 
Уже вмурован, как в бетон. 
Купи дитю фруктовый лёд, 
Но не забудь, что это сон. 

Еще один удар гвоздя, 
Еще одна затяжка лайтс. 
Ты засмеёшься как дитя, 
Узнав о том, что ты - девайс. 

15 июля 06 г. 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ 

Спичкой чиркнешь у камина - 
Вспыхнет слово на листе: 
Это жизни половина, - 
Три четвёртых в суете. 

Мысли искрами струятся, 
Сигарета хороша; 
И не знает в чём признаться 
Виноватая душа. 

За плечами – неизбежность, 
В настоящем – пустота. 
Только маленькая нежность 
Пальцем трогает уста. 

И не то, что б разрыдаться, 
Улыбнуться не могу. 
Сколько мне ещё скитаться 
Босоножкой на снегу? 

Сколько мне ещё улыбку 
Сквозь обиду расточать? 
Песни трепетную зыбку 
Поцелуями качать? 

Догорает свет вечерний, 
Под софит выходит тьма. 
И Луна рукой дочерней 
Сводит автора с ума. 

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится…
Арсений Тарковский 

СИНЯЯ ДОРОГА 

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь присниться…
И что тут говорить – ты удалась вполне,
Судьба провинциального провидца. 

И всё я ухожу и не могу уйти…
Осенних сумерек дождусь ещё, доплачу.
Искомую слезу я вынесу в горсти, -
Сгоревшей родины оплачивая сдачу. 

Я сделал всё, что мог: я вышел из себя
В пространство сна приснившегося Бога.
Последний лебедь, крыльями гребя,
Прокладывает синюю дорогу. 

Закат уже упал и сумеречный плен
Объемлет всё, что есть влюбленностью ревнивой.
Агония любви прольётся в русло вен,
И вспыхнет память огненною гривой. 

И пепла чорный снег просыплется на лист,
И сложиться в слова иноязычной речи…
И будет её смысл невыразимо чист,
И некому понять, и незачем, и нечем. 

И только Божий Лик в бездонной тишине, -
В безумии ума, как мир отобразится…
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится. 

    ..^..



Владимир Луцкер 


Артему Тасалову 

Шелест, шёпот, привкус горький; 
Строчка слухом след берёт: 
Переулок Козий Брод, 
Переулок Хлебной Горки, -- 
По течению Псковы. 

За Двиною, за Шелонью -- 
Царство Леты. И Шешолин 
Вьёт стихи из снов травы; 
Нижет звуки в ожерелья, 
Нежит памятью слова. 
Первый снег на Покрова 
По листве. Ах, Женя, Женя! 

В напряжении строки 
Сопряжение и упряжь; 
Роскошь, ветошь, ретушь, пустошь -- 
Восхищенные зрачки... 

Просочась сквозь сита вод 
Мимо стражи Царства Тени 
Строчкою -- привет от Жени. 

Слышишь, слышишь? -- Он живёт! 


Геннадию Каневскому

Верстальщик вёрткий выстелит стихами
неровные Великой берега:

"Изволите к цветам, вальяжный вольтерьянец? - 
Восторженный вольфрам вигвамам не слуга?
Ацтеки ацетон, приправленный ветрами
не потребляли, очевидно, никогда ..." -

"Ацтойные стехи", небрежно завитые
в ливрейные дымки. Запятки. За пятак. -
запястия в ручьи. Кавычки, запятые:

"Полцарства - умереть в сладчайших шенкелях 
стройнейших строк и ног!.."
"Наг! Нагл!" - и беззаботен! -

"Неси, неси поток!" 
"Высокая стезя!.."

Церквастый город знал, растасканный с полотен,
где нам стихи слагал концептуал вокзал.


    ..^..




Олег Горшков 


***


Мне всё мерещилось – живу.
Кристалл магический – сознанье. 
Москва мешалась в нём с Казанью,
Тянула звука тетиву
Из недовычерпанной тьмы
В неисчерпаемую тему,
Светились башни, как тотемы,
Камланьем занятой зимы…
Рукав Невы стекал вином,
Пролитым классиком беспечным.
Букет с горчинкой бесконечной…
Я мог вдохнуть, забыться сном –
Вина броженье, ветер, зыбь.
Как густо сусло русской речи!
Столь темное, столь человечье…
Мне не постичь ее азы.
Мой старый дом звучал тобой –
Твоих причуд оркестром редким,
Твоей скорлупкой, норкой, веткой…
И все стихи мои с любой
Строки своей превратным сном –
Москвой, вином, горчащей речью
Вмиг обращались, но сберечь их 
Мешало утро за окном…
И мне мерещилось – живу,
Но в искажающейся яви
Любой предмет и звук лукавит, 
И даже Бог не наяву. 
А мне мерещится – живу… 

Посвящается Евгению Коновалову 

Развеселая туса поёт взахлеб: 
Happy birthday и будь всех круче! 
То медовые пряники, брат… А хлеб – 
Лодка… Сбивчивый скрип уключин… 
Убывает вода в ледяной горсти. 
Зачерпнешь ли живое слово 
В рыбьей речи ночей? И куда грести, 
До пристанища, до какого? 
Не унять теперь листьев цыплячью дрожь 
В ждущем Бога дворе церковном... 
Тает свечка за друга... но он не вхож 
В Царство Божье… И дальше, снова 
Путь свой меришь отчаянно, "на ура", 
Не по стылым лукавым звездам. 
Там где ночью откупорен март – с утра 
Так пузырист, и хмелен воздух. 
Вот оно причащенье! - так что ж глаза 
Ищут ветер Экклезиаста 
И находят, и видят всё то, что за… 
То, что так их слезами застит… 
Стебли срезаны – время дышать пыльцой, 
Умирать и рождаться снова… 
А река отразит поутру лицо, 
Просветленное нежным словом… 

*** 

В музыке, которой создан, сыгран,
Сотворен ты – хриплость и надрыв…
Ночь бормочет в форточку эпиграф
К сочиненной жизни, снова скрыв
Очертанья мнимостей, подобий…
Как бы тают как бы небеса,
Как бы дождь, являя как бы доблесть,
Делает еще бездомней пса.
И еще бездоннее нелепость
Ощущенья сцепленных времен.
Почерневший воздух пахнет пеплом –
Бог посыпал волосы, и он
Всё придумал - сам себя и ноты,
По которым выдохнут был ты…
Но эпиграф темный, отчего-то,
Всё роднее. Нотные листы
Разметались клочьями, и молкнет
Так и не задавшийся мотив.
Небеса и грустный бог промокли,
Мокнет время – все они в пути,
С каждым новым мигом уповая
Слово и Созвучье обрести…
И в глазах у пса звучит живая
Музыка – услышь её, впусти… 

*** 

Выйди в сумерки долгие, долгие. 
Поскитайся по осени волглой. 
Как и прежде, ничтожной толики 
Не хватает для счастья – Бога, 
Слова, звука, звезды падучей, 
Ускользнувшей за дебаркадер, 
Да еще, чтобы шел попутчик – 
Снег задумчивый, шел бы рядом, 
Чтобы память укрыла, стёрла 
След утрат, словно снег черноты, 
Чтоб до крови саднило горло 
От вобравшей полнеба ноты, 
Зыбкой, дрогнувшей вдруг, приблудной, 
Как ворованный воздух взятой. 
Да прибудет его! Пребудет 
Искусителем впредь завзятым 
Каждый шаг, каждый шорох веток, 
В каждой капле портвейн из фляжки, 
В каждом выдохе зябкий ветер, 
Заползающий под рубашку… 
Недомолвка или уловка, 
Всё, что скрыто за смысл расхожий 
Всякой вещи… гвоздь и верёвка – 
Пусть и те искушают тоже 
Жить, тревожиться, быть счастливым, 
Пусть на миг, на малую толику. 
Выйди в сумерки неторопливые, 
В предрассветные, долгие, долгие… 

аутичное 

Погружены в себя – стол колченогий, чай, 
Что стынет на столе в полупустом стакане. 
На шахматной доске который день ничья 
Оставлена стоять в забывчивой нирване. 
Оставлен и ничей – на тапках дремлет кот. 
Верней, он сам себе, как прежде, предоставлен. 
Он тоже погружен в густое молоко 
Своих видений, он – шерстистый куросава. 
И стрелки на часах застыли без пяти… 
А без пяти чего теперь не так уж важно. 
И время не летит – оно в себя уйти, 
Укрывшись в плащ из дат, стремится – волокна же 
Достанет для него: и белого – метель, 
И красного в отлив – когда сгорают листья, 
И прочего… Всё спит пушистый бунюэль, 
И дождь бубнит своё с упрямством аутиста… 

чорт знает какое 

Ты однажды оставишь свой дом, 
Угловатые улицы, город, 
Эти обморочные просторы – 
Им, одышливым, важно ль по ком 
Бредить в промельках льдистых лучей, 
Под рядном облаков безответных?.. 
Всё оставишь, чтоб скрыться от ветра, 
Чтоб запутать ночных палачей, 
Казнь бессонницей, пытку стыдом 
И сомненьями длящих прилежно – 
Под щемящее "Tombe la neige" 
И обвальные снеги кругом… 
Ты в заморскую тмутаракань 
Прочь с отеческой тмутаракани 
Всё ж однажды, по сумеркам ранним, 
Пьяный в стельку сапожную, всклянь, 
Поспешишь, чуть поспевши к гудкам… 
"Пан" с "пропал" будут напополам, и 
Наобум, скажем, на Алабаме, 
На Лост-ривер какой-нибудь там, 
На ленивой последней реке, 
Где на соснах и кедрах замешан 
Сонный воздух, где вдруг пересмешник 
Защебечет взахлеб вдалеке, 
Скажешь - "стоп!" и попробуешь быть 
Будто нЕ был еще, будто можно 
По-змеиному старую кожу 
Сбросить разом… Нет, этой божбы 
Не случалось нелепей… Так верь 
Ворошителям прошлого дошлым, 
Вопрошалам своим полуночным – 
Никуда ты не сможешь теперь 
Подеваться от них, никогда, 
Где бы ни был, уставшую кожу, 
К боли чуткую, сбросить не сможешь. 
Время жить - не бежать ни стыда, 
Ни сомнений... А дальше отбой… 
И когда-нибудь, срок уж недолгий, 
Ты с дождями впадешь в свою Волгу, 
Испарившись из влаги земной… 

запись стихотворения 

Запасись на долгую ночь 
сладкой брагой, хлебом орловским, 
слушай в сумерках отголоски 
дня, что в промельк сметен был прочь, 
до заутрени разбирай 
хлам его подаяний осенних – 
скрежет выцветших каруселей, 
оголтелый грачиный грай… 
Всё скитается аквилон – 
слышишь хриплый с мокротой кашель? 
Растекается мутной кашей 
неба слякотное стекло. 
И всё чудится в сквозняке 
шепот свыше, а в нем подспудный 
непокой, и озноб простудный 
в каждом чувствуешь позвонке. 
И читаются, как псалтырь 
агасферова, всхлипы ветра, 
и скрипят, прогибаясь, ветви, 
эти виселицы листвы. 
И построчно сбиваясь ввысь 
или вниз по листу, упрямо 
скачет запись кардиограммы – 
хлебом с брагою запасись… 

*** 

Старый демон больничной палаты радостно встретит тебя, 
Впивая скальпельные коготки в зыбкую дымку сознания, 
Сотрясая выращенную тобой реальность, 
Или ее видимость, если ты имел такую привычку – 
Сомневаться в самом себе, сомневаться и сомневаться… 
Боже, как всё было неподобающе хрупко! 
Каким непоправимым казалось бесстыжее счастье! 

И вот пространство окрест тебя становится полым, 
Таким бывает звук внутри бамбуковой дудочки бога. 
Окинь мир замутившимся мысленным взором – 
Ветер взметает песок от океана до океана… 
И если эта планета еще существует, то лишь потому, 
Что подвешена к твоему невесомому телу 
Капельницей и десятком разноцветных трубочек. 
Оборви – улетит в тартарары, сгинет в разверзшейся тьме! 
Что там, боже, за стенами кроме песка и двух океанов? 
Ветер, Господи, ветер… 

Приходящая медсестра не ведает, что лучится! 
Зато, она каждое утро без передышки лепит слова, 
Не имеющие, как правило, ни малейшего смысла: 
Всё какие-то небылицы о неких набитых трамваях, 
Воробьях, собаках, пацанах в Демидовском сквере, 
Уличном музыканте, подбирающим звуки к глазам прохожих – 
Боже, что за неведомые странные существа? 
О чем щебечет беспечная девочка в белом, 
Когда за стенами ветер взметает песок от океана до океана?.. 
Ветер, Господи, ветер… 

А ты лежишь, удерживая подвешенный на тонких трубочках мир. 
Он переливается в тебя целиком – капля за каплей. 
Капля за каплей… 
Кап-кап… 

миг осени 

Такая лепота – не шелохнуться 
И осени самой – едва дыша, 
Она лелеет мух в кофейных блюдцах 
И шорох моего карандаша. 
Просвеченный до сеточек в листве, 
Самим собой не узнан, млеет город. 
Хлебов своих насущных крохоборы, 
Подобные ордынской татарве, 
Заполонили голуби бульвар, 
И древнюю, как мир, воркуют веру. 
Поодаль пошехонский ренуар 
Прибрежные малюет бельведеры, 
Сощурив глаз и выверив черты 
Ржавеющей в луче закатном лужи. 
А заодно, в уме он правит тут же 
И форму октября, и красоты 
Мерцающую формулу, и флейт 
(что жизнь играют в нем) неровный почерк… 
И карандаш, застывший между строчек, 
Не шелохнется больше, хоть убей... 

*** 

Как мрущий ящер поздней юры, 
пыхтит одышливо в ночи 
душа Большой мануфактуры, 
вмурованная в кирпичи, 
и отлетает дымом едким 
сквозь поры труб за окоем 
земли, но парочка в беседке 
над Петропавловским прудом 
воркует о своем на птичьем, 
беспамятном наречье, и 
стократ сложнее не найти, чем 
найти всю тысячу причин, 
чтоб так же сладко и беспечно 
остаток ночи напролет 
петь на подслушанном наречье, 
как голубь горлице поёт, 
как воспевает тихий омут 
с небес бедовый брат Вийон – 
все на один мотивчик темный, 
но каждый всё же о своём... 
И стоит лишь иссякнуть в хмурой 
рассветной дымке над прудом 
дыханию мануфактуры, 
с ней в такт умолкнет всё кругом - 
все, как один... все об одном... 

*** 

Церквушки, голубятни, каланча… 
Всей тяжестью камней вмурован город 
в янтарь бескрайней осени, и скоро 
истлеет сталь закатного луча. 
Чем ближе к храму, тем всё дальше в лес… 
Нет – в дебри искушающего сада… 
Антоновкой полным-полна мансарда. 
Как в сердцевину яблочную, влез 
червь в средоточье помыслов, в их суть – 
там всё уже источено сомненьем 
невыносимо вяжущим, осенним –
до горечи источено. Плеснуть
в стакан вина, напиться пустоты, 
забвения дремучего, глухого, 
и заблудиться в улицах, и снова 
найтись, быть может… 
Звуки так густы…
В еще не претворившуюся тьму,
взыскующую бога и начала, 
льет колокол свет нежный и печальный. 
Осталось лишь довериться ему… 

*** 

Чувство одиночества схоже, наверное, с чувством женщины: 
В уголках темных губ что-то лучится, играет, плещется – 
Золотистые рыбки предзнаний… Между ним и тобой родство. 
Ты читаешь в нем ожидание, робость, усмешку, некий призыв… 
С ним легко. С ним, ты, в шутку, конечно, пока на “вы”, 
Но всё ближе и ближе это юное, угловатое существо. 
Ты уже его любишь, идешь за его чуть слышной свирелью. 
Тишина в свирели так прихотлива, так неразборчива, так 
Разговорчива с богом, повторяющим себе самому – не верю… 
Оно еще помнит о чем-то многажды большем, чем 
Всё то, что вберет с нуля. Оно забралось на чердак 
И живет там с тобой, и читает Песни великого царства Чэнь, 
И курит украдкой, подбирает для звезд китайские имена, 
Пахнет рыбацкой сетью, книжной пылью, мятой, луком-севком 
И, конечно, счастьем, если у счастья имеется некий запах. 
Вот такое оно поначалу. Или, можно сказать, такая она… 
А дальше ты вдруг обнаруживаешь, что был не знаком 
С нею совсем. Как, впрочем, и сам с собой. И как будто залпом 
Пушечным сотрясет давно обживаемую тишину. 
И с неба вниз головою, светясь, посыплются боги, боги. 
И падет великое царство Чэнь, как срезанный в жатву колос. 
И ты будешь слушать, как дождевые капли стучат по дну 
Жестяного ведра в старой мазанке, в домике у дороги – 
Ты провалишься в детство, ты услышишь отцовский голос, 
Звук его скрипки, норовящий тучу прошить насквозь, 
Ты станешь легче, чем водомерка, прочней, чем ось, 
На которой вращается влажной осенью шар земной. 
Увидишь, как небо отворяется в сумерках женским лоном. 
Одиночество станет жизнью, рождением, смертью, судьбой, 
Твоей Магдалиной, твоей Марией с чудотворной Казанской иконы. 
Ты разглядишь в пылинках узорность желтых диатомей, 
Ты поймешь, что возможность быть с целым миром наедине 
Не метафора вовсе – для этого нужен всего лишь чайник, 
Закипающий, дождь за окном, какой-то мотив печальный 
Из старенькой радиолы, какая-то детская блажь в уме 
И еще искусство не сожалеть о мелькнувшем, как всполох, дне, 
Об ускользающем времени – дар начисто забывать о нём 
И предаваться всецело жизни, заполонившей воздух, 
Впрыснутой в чай с бергамотом, в музыку, в кончики пальцев, 
Пропитавшей табак в папиросах, сквозняк напустившей в дом, 
Впустившей все одиночества мира в качестве постояльцев, 
И ты уверишься, что по образу и подобию своему был создан, 
Ты станешь богом своего одиночества и его рабом, 
Гением, сумасшедшим, последней ничтожной тварью, 
Чистой природой, голой абстракцией, дышащей пустотой, 
Фауст, проснувшись в тебе, закричит в этот миг: “Постой, 
Остановись мгновение, ты”… Ты не ведаешь, чем потом 
Обернется мгновенье, какой ледяной опоит отравой 
Возлюбленное одиночество, став безумной Ксантиппой, 
Чудовищем, пожирающим алчно вместе с самим собою 
Того, кто искал в нем покоя, прибежища, избавленья 
Всякий раз, когда умирал от вины и слепящей боли… 
И хотелось вина и почти уже смертной какой-то лени… 
Тебя прощали, и ты, виноватый, их всех простить бы, 
Наверное, мог и просить прощенья у всех бы должен 
У матери, друга, жены, мотылька, лепестка, травинки, 
У сына, который один у тебя – за то, что так одиноки 
Мы все от рожденья… Но, Боже, сколько страданья в лике 
Казанской твоей… Или это всего лишь играют блики 
Свечей, и тщетные ожиданья лукаво всё множат, множат, 
И голос знакомый зовет тебя в путь далекий… 

*** 

Какая всё же глубина 
В звучанье изначальной речи. 
Вновь облюбована она 
В той златоустой, безупречной, 
Прозрачной тонике дождей, 
Которой славен акварельный 
Пейзаж вечерних площадей 
Работы позднего апреля. 
Той речью сказан снегопад 
И, следом, всходы снега – сказка, 
Идущая семь дней подряд 
В хореографии февральской. 
Она до шороха слышна 
В продрогшем трепете природы 
Под ветер сыгранный сполна 
Маэстро-октябрем до коды. 
И эту речь несет, поправ 
Гул суеты сует огульный, 
Евангелие тихих трав 
От поднебесного июля… 

*** 

И вдруг поймешь – уже не опоздать, 
Куда б ни мчал вслед тени оголтелой… 
Нет, дальше только белое на белом - 
Обещанное свыше “аз воздам”… 

Срединных лет, стремящих жизнь в излет, 
Всё невесомей, глубже ощущенье. 
Всё ближе к самой сути – “мне отмщенье”, 
Всё призрачнее божий бич и гнет. 

Как будто бы и не было нужды 
Уловками рассудок свой морочить. 
Сезам не отворится, грустный кормчий 
Освобождает сердце от вражды 

С неуязвимой сутью… Не-из-беж… 
Давай же, договаривай по слогу 
Сухую византийскую эклогу, 
Сбывай тщету несбывшихся надежд 

Забвению: бессонница за пять 
Неловких строк, в которых всё превратно, 
Как всякий счет, когда он счет обратный, 
Как всякое движение, но вспять, 

Заучивай молитвенный букварь, 
И ты заметишь в дрогнувших картинках 
Сквозящих дат тиражную рутину 
Шестого дня, и подпись – 

Бог, эсквайр… 

Бог - ребенок 

1. 

“Бог смерти не сотворил” 
(Прем. 1:13) 

В настоящем боге есть ребенок,
А иначе, что это за бог? –
Раб, в своё бессмертье погребенный,
Застающий сам себя врасплох
Знанием того, что совершенство –
Смерть, предел, молчанье, пустота…
Бог, быть может, впасть мечтает в детство,
Не было которого, устать,
Устрашиться ветреного всхлипа
И себя почувствовать таким
Беззащитным, что, забыв рассыпать
Горстку новых звезд в подлунный дым,
Матерь божью звать в безумной жажде
Тающим утешиться теплом,
Как бы маму звал ребенок каждый,
И заплакать так же, а потом
Улыбнуться песне колыбельной,
Удивиться первому лучу,
И, забросив райские свирели,
Подражать истошному грачу,
И хотя бы миг один не помнить,
Что сулит за ним летящий вслед,
Чтоб вообразить его огромным,
И гадать: затмит он или нет
Вечность? Так гадает на ромашке –
Быть-не-быть – мальчишка, полюбив.
Так воображает мир и машет
Крыльями, приветствуя прилив,
Самый первый свой, детеныш чайки,
Гордо ковыляя по камням…
Бог – ребенок, он души не чает,
В том, что сотворил с любовью сам –
Если настоящий, сокровенный,
Только твой он… Видишь – там, в ночи
Бог сидит в песочнице вселенной
И беспечно лепит куличи… 

2. 

И кто-то почувствовал – это в дверях бог.
Он выдохнул небо – ах, как запахло зимой
И крымским крепленым! Он хочет застать врасплох
Женщину и младенца – себя, себя самого.
Бог долго звенит ключами от всех замков
И тайн мирозданья - от всяческих мелочей, 
Еще от почтового ящика – он таков,
Никогда не находит гвоздика для ключей.
У него в кармане заначка – пригоршня звезд,
Папиросы с туманом, какая-то сумма в рэ,
Нездешняя музыка… Бог, видно, слишком прост –
Безделушки в кармане сползают к дыре, к дыре.
Но когда, отдышавшись и сбросив пальто на пол,
Он всё же решит обнаружить себя здесь, то,
Смутившись, вдруг скажет: вот черт, не туда пришел…
И навсегда растает, забыв пальто… 

    ..^..




Юлия Бондалетова 

Прогулки с луной. 

Ночь, третий час, луна воздушным змеем 
на ниточке за мной плывёт аллеей. 
Молчит фонтан, за день наговорив 
чуть выше парапета. Перелив 
его воды разбавлен серебром. 
Вот падает звезда, задев ребром 
верхушку тополя, качнув его, как мачту, 
и с высоты я слышу ругань грачью…. 
Как редкий тюль, колышет комаров 
тихонький ветер. Сон переборов, 
рычит собака - пристально и глухо, 
её щенкам едва неделя, брюхо 
все в почках тополиных, как в парше. 
Вот наскоро составленный фуршет 
привлёк осу стаканчиком "Агдама", 
со страстью прорисованная дама 
бубновая ложится на скамейку 
и сто к рублю - партнёры будут в стельку, 
да хорошо бы даму не побили... 
Замученные спят автомобили, 
Но вдруг один, очнувшись, вывел соло, 
и я в испуге забываю слово 
“ущербность”, проводя по краю скола 
подушечками пальцев - свет луны, 
меняя направление волны, 
холодным фосфором проходит в капилляры… 
Мерцает сердце, будто в окуляры 
ночных биноклей смотрят на меня 
собаки, звёзды, осы, тополя… 
И в этот час на мраморе фонтана, 
на смятой амальгаме целлофана, 
на спинках лавочек, любом клочке бумаги, 
с дотошностью бывалого бродяги, 
я под копирку ночи в карандаш 
перевожу обыденный пейзаж. 

*** 

...как будто в споре последний довод, сухой и резкий, 
шальная пуля тебя ударит в solaris plexus, 
и будет небо смыкаться тихо с периферии, 
проступит лета холодным потом на парафине, 
сирены взвизгнет-запричитает гармонь губная, 
...не в сорок пятом, не за варшаву, не на дунае... 
остынет гильза от папиросы, как от патрона, 
и доктор скучный к тебе склонится с лицом харона.  

*** 

Кто лепил из всего, что хоть как-то похоже на глину, 
и удвоил балтийские волны, но вычел из родины корень, 
кто был равен Парижу, Москве, Петербургу, Берлину, 
но ушёл в никуда - бомжеватым, юродивым, гольным, 

кто с рожком полумесяца пас козерога на небе, 
гласных звуков прибрежную гальку по нёбу катал, 
кто любимым в себе отказал как в дожде или хлебе 
и тяжёлую розу поставил в портвейна бокал... 

Им слепые дожди закрывали глаза от испуга - 
и один на один оставались поэт и судьба, 
как из плена они выкупали себя друг у друга 
за удачное слово - библейскую горсть серебра. 

...И бросались словами, а милостынь сыр проедали... 
Но конец предложенья задолго до красной строки 
был известен - и кронами в небо макали 
среднерусских берёз островерхие перья тоски.. 

*** 

Под белым андреевским флагом 
Степные плывут города, 
И ходят размеренным шагом 
Двугорбые злые суда. 

Здесь все ни на что не похоже, 
Здесь солью пропитана мысль, 
трава отмирает, как кожа, 
И млечность зовется - кумыс. 

Здесь все победители в споре 
И нет проигравших во век, 
На всем азиатском просторе 
"Никто" был всегда человек. 

Его в рудники опускали, 
К углю привязали спиной, 
А степь и пустныня алкали 
помарский его уренгой. 

И вырос за городом город, 
Был крестик целован всегда,
и степь задувала за ворот,
с Аллахом взошла Карага - 

- нда. Живём мы в централе,
цетралов по области пять,
и плачет ребёнок - чернявит
его угленосная пядь. 

    ..^..




Александр Шапиро 

Впечатление от концерта 

григорий птица соколов
по клавишам стучит
рожает моцарта из дров
а моцарт не звучит 

оркестр пускается в мажор
пускается бежать
двугорбый птица дирижер
не может удержать 

устали птицы скрипачи
уставились в крючки
от ветра спрятались грачи
в колючие смычки 

под ветром черные дыша
качаются кусты
и плачет моцарта душа
от этой черноты 

Под гармошку 

Эх гармошечка, песенкой звонкою
распотешим народ, рассмешим!
Хорошо быть беспутной бабенкою,
эдак лет двадцати с небольшим.
Сельской махою, мухой на сахаре,
кайфовать, что хотя, то творя,
и захожему ухарю-пахарю
отдаваться в кустах втихаря. 

Все для публики вытворим-выдурим,
хошь сыграем, хошь сымем штаны!
Хорошо быть безжалостным мытарем,
собирателем в пользу казны.
Бескорыстная власть над вдовицею,
сиротой, работягой, купцом
так сладка, что невмочь насладиться ей
до конца - что б ни стало концом. 

Не побрезгуйте шапкой-посудушкой,
одарите хотя б пятаком!
Хорошо быть дешевым иудушкой,
мелким жуликом да игроком.
В кутежах да в аферах изгваздаться,
по-дворняжьи служить мухлежу...
- А какая тебе, братец, разница,
кем да как? - Погоди, расскажу. 

Ай да публика сытая-пьяная,
деньги после, услуги вперед!
Налетай - вот душа бесталанная
продается - никто не берет.
Без гнильцы, чревоточинки, мистики,
шарлатанства, нечистой игры -
Кто, скажите, заметит нас, чистеньких,
кто захочет? Из каждой дыры 

прет серятина! Нет уж, наяривай,
ври, гармошка, звени на разрыв!
Пусть хоть эта юродская ария
вырывается, хор перекрыв.
Может, вы, скоморошиной страшною
перехваченные на бегу,
обратите внимание, граждане...
А еще я вприсядку могу. 

Б. В. 

С годами становится легче.
Сама отпадает броня.
Уходят заемные речи,
ненужным железом звеня. 

Запутанной жизни цепочку 
выравнивает, и труды
направлены в дальнюю точку,
точней и яснее звезды. 

Что прежде мерещилось адом – 
лишь морок случайных огней.
Есть главное. Главное рядом.
Чего же бояться сильней? 

Балакаешь вольно по-русски
об этом, о главном своем,
и думать не смеешь о спуске,
покуда не пройден подъем. 

Маугли 

В берлогу, к родному теплу,
залечивать сопли.
Любовь – это шкура Балу,
шершавая, теплая. 

Дрожи на вонючей груди
под вечную ругань:
Дружочек, рожденный другим
не может быть другом. 

Дружочек, дружочек… Он прав.
Терпи его эго.
Не хочешь – отправишься вплавь.
Нет в джунглях ковчега, 

и ливень застыл пеленой,
и твердые воды
долбят и долбят перегной
у самого входа. 

*** 

нынче на небе самые
ясные небеса мои
золотистая мгла
светлая невесомая
над лесами несомая
над полями легла 

легче детского локона
голубой потолок она
оплела – и во мгле
виден голубь взлетающий
виден голем в зле тающий
виден корень в земле 

Баллада о рае 

Я вырос как вырос и стал кем стал,
в своем кругу знаменит.
Я знал понятия: Сталкер, Сталь,
Столетие, Сталагмит. 

Батяня мой шестерил ворью,
я прибился к шпане.
И вот я зарезан, и вот в раю.
Или он во мне. 

Блажен, кто первое молоко
воспринимал как смесь.
Блажен, кто жизнь отпустил легко.
Все иные – не здесь. 

И я блажен, и на лету
облака гоню,
и жму Всеобъемлющему Никту
облачную клешню. 

Мы вместе резвимся. Не всерьез,
малявкой, лезущим в бой
с папашей, я задаю вопрос:
почему я с тобой? 

И мне в лицо летят грачи,
крича, как мы кричим
от безнадеги: – Не ищи
ни следствий, ни причин. 

Былое забыто. И ты забыт.
Ты мертв – и оно мертво.
Зачем оглядываться? Там стыд – 
больше ничего. 

Смысл канул в воду и камнем на дно.
Круги по воде – слова.
Все мудрецы твердят одно:
Халва, халва, халва. 

Ты хочешь ответа? Вот он, бери,
любящий мораль:
рай как жил у тебя внутри,
так и не умирал. 

Остается добро, балда,
умирает зло.
Рай – это то, что осталось, когда
все прошло. 

Что-то в облачном молочке,
в солнечном пылу…
Рай навсегда остановлен в зрачке
зарезанного на углу. 

    ..^..




Елена Тверская 

Ничего страшного 

Чего-то боишься, и ночью не спишь, 
И слушаешь пару: цикаду да мышь, 
Что спелись дуэтом. 
Прислушайся к шороху, шум не спугни, 
О чем твои думы, о том и они - 
О том и об этом. 

А страшного, может, и нет ничего, 
Покуда до дрожи нутра своего 
Боишься во сне ты 
За близких своих и за дальних своих, 
За шум и мышиные шорохи их 
Под небом планеты. 

А в небе, откуда невесть и куда, 
Хвостатой строкой пробегает звезда, 
Да над головами 
Светила, что близко проходят, и те, 
Что встали на страшной своей высоте, 
И смотрят за вами. 

Послание хулителям Самуила Яковлевича Маршака 

Был Бернс – гуляка и пьянчуга 
(Без скотча скотту нет досуга), 
Но ввек ему вернее друга 
Мир не родил, 
Чем тот, кто вами был обруган – 
Чем Самуил! 

Он перевел такую груду- 
Перечислять всего не буду. 
Пускай не Бернс, но не зануда 
И не дурак, 
Он тоже был причастен чуду, 
С.Я. Маршак. 

Он ошибался, что не диво, 
Но стих его звучал красиво, 
И в том никто его спесиво 
Не упрекнет, 
Что он не отличал от пива 
Шотландский мед. 

Кто по-шотландски знал хоть слово, 
Переводить пытались снова, 
Но, кроме А. и С. Петрова, 
Кто ни алкал, 
Из Бернса толка никакого 
Не извлекал. 

Итак, оставьте кривотолки: 
Да, переводчики – все волки, 
Но и читатель без двустволки 
На них нейдет, 
Сверяя подлинник на полке 
И перевод. 

Что перевод? – шеренга грабель, 
Ухаб, простите, на ухабе. 
Не составляй о рангах табель 
Из малых сих, 
А сочини “стандартным габби” 
Об этом стих. 


***


“Thou wast not born for death, Immortal Bird!” 
John Keats 

В два начинается: в арке из тени, 
В близком соседстве с кустами сирени, 
Пробуют ночью рулады свои – 
Чистый разбой - соловьи. 

Мало им дела до праведно спящих, 
Свищут, щебечут. Кто ищет - обрящет. 
Спи, кому спится, а нам не до сна, 
Поздняя нынче весна. 

Вот и заводишься – кличешь подругу, 
Свищешь, щебечешь по новому кругу, 
Целое лето еще впереди, 
Песня летит из груди. 

Эй, вылетай по весне состязаться 
В свисте и щебете! После спеваться 
С летом прожорливым будем опять, 
Осенью - перелетать. 

Все – на потом. А пока, в полумраке 
Звуки рассыпаны, как Зодиаки, 
И – наяву это или во сне? - 
Птица поет в тишине. 

Hillsview 

Что-то виднеется над склоном
Светлым таким пятном.
Глянь, на холме вечнозеленом
Белый-пребелый дом. 

Кажется, он спустился с неба,
Хоть и не видно крыл.
Кажется, он давно тут не был,
А если и был – забыл. 

Вот на холме под солнцем вешним
Дом, как мираж, стоит,
И у него такой нездешний,
Потусторонний вид. 

Будто бы в первый вечер лунный,
Или в глухую ночь
Только лишь ветер с моря дунет –
Он и взлететь непрочь. 

Ну, погоди еще немного,
Не улетай пока!
Вон на тебя как смотрят строго
Серые облака. 

Тут, на холмах вечнозеленых,
Может, и не у дел,
Хочется, чтобы ты на склонах
Долго еще белел. 

Бабочки 

Как крылья неохота складывать!
Простая стыдная работа,
Которой некого порадовать
В конце полета. 

Вон облако летало, полое,
К исходу лета – что за дело? -
Такое легкое, веселое -
Потяжелело. 

И мы порядку не перечили,
Летали, маялись, метались,
И встречными и поперечными
Предпочитались. 

И только к лету попримерились,
Как надо привыкать к потерям.
А говорят, и после смерти есть
Жизнь. Что, поверим? 

Память 

1. 
Мир еще существует. Но прервана цепь событий. 
Ничего не связано с завтра, а со вчера 
Связь слабеет, и в сущности, лучше совсем не быть ей, 
Чем тревожить все его вечера. 

Остается сейчас. Та часть его, что не тает 
В мутном хаосе. Там, порядок во всем любя, 
Он под лампою старые фото перебирает, 
Узнавая лишь маму и маленького себя. 

2. 
Тропинка узкая до ближнего ельника, 
За ним дорога развернется дугой, 
А там и озеро, и, спешившись с велика, 
Траву потрогаешь босою ногой. 
А лето ласково, а время - не меряно, 
Чего-то главного не начал еще. 
Край неба кружится, и солнце нацелено 
Тебе в макушку – до чего горячо! 

*** 

...вещи которые любишь перечислять
лица к которым хотелось себя причислять
явления частью которых становишься не замечая того
и много еще чего
города и пригороды что стоят втридорога
небо и облака
все что с собой пока
все становится перечнем
в длинном списке примерочном
сам знаешь чьем 

    ..^..




Zimopisec 

Senilia 

Кто-то бросил мне в глаза девятый лед.
Пелена загородила времена.
А когда-то было пламя. Был полет.
И меж пальцев полыхали письмена. 

И вязались вереницы узелков,
И катился голубой велосипед
По дороге от оков до облаков,
Той, где вехами -бессонница и бред... 

Между пальцами- минуты и гроши,
Лишь мерещится, что искра - сбережет.
Все тянусь ее рукой разворошить,
Но зола меня никак не обожжет... 

    ..^..




Вадим Курилович 

*** 

далёкие от мысли старики,
асбесто-керамические крылья,
час пик из рукава сухой реки
век копий гонит во поли ковыльном
к холмистому затылку бодигарда
и представляется секундой алебарды.
беспечны наскоро приснившиеся были -
как правы всё-таки большевики. 

*** 

оттепель, гештальтов шурупы,
легендарные и нет группы.
трупы вкусные мёртвых животных,
зелий соломинки приворотных.
в поисках эмоций выходы,
объективной реальности выпад и
служба пассажирских мотивов,
пристёгнутая ремнями криво
к тачанке, грязнее, чем наши мысли,
наперевес с дихотомическим коромыслом. 

*** 

цокотуха на кокарде,
футы спрятаны под кили,
тили-тили нино ротта,
дезинфекция идиллий,
дрожь ноги буонапарте,
в шпильках золотая рота,
поворот на три бутыли,
запасная мина шпротов,
черный ящик винной карты,
пятна белые горячки,
крики крачек, мост незрячих
и без спасжилета мячик. 

складной вальс 

луговой муравей, поспеши поживей,
фоторобот составь королевы червей,
не гляди за плечо, обнимай горячо,
отжимая упругий замка язычок. 

луговой муравей, не робей, не жалей,
перечисли примету, присущую ей,
нацепи на крючок, заблести маячок,
чтобы нам прихватить долгожданный бочок. 

королева-злодейка шуршит из корней,
сеет луковым горем пошедших за ней -
и белковый качок, и в очках звездочёт,
и прохожий попавший на всё ни за чё. 

луговой муравей, понагрезивший фей,
одиночество бди королевских кровей:
не мани калачом, не знакомь нипочём,
выжигай нас с опушки калёным мечом. 

*** 

лица серийных убийц, их носители
в шпилькокосынкотенях
высокой производительности,
ослепительно узких топиках и машинах,
амулетах из выделанного мужчины,
коршунах, нанизанных на клюв голубей,
песнях про зе ризон из ю, бейб. 

*** 

блохами пули под бронежилетом,
незапертая калитка в лету,
линия жизни от авторучки,
симметричные полудевочки-полусучки,
степлер, приникший к губам губами,
жёваная промокашка для оригами,
обстоятельства места и времени суток,
плыть по течению - это круто. 

*** 

в изотонический раствор стило макая,
ты пишешь след на рисовом листе,
вращенье воздуха на горней высоте,
нескромно-хищную украдку горностая,
гортанный покрик дико-белых попугаев
и стаю снежных баб, по простоте
своей, иголкой тыкающих кая,
в попытке магией сердечной влаги
изгадить льдистую нетронутость бумаги. 

*** 

складные вальсы, перочинное фламенко,
как в первый раз, коленка о коленку,
кадриль кухонная, дамасский пасадобль,
искрит от тока, и под юбкой гоголь-моголь,
и переполнены канавки кровостоков -
не унимай клинок пророка, продолжай, в
минуту таяний остатка силы духа,
звучит покуда обоюдоострый джайв,
мазурка финская и танго-выкидуха. 

*** 

Где-то между Каракасом и Парамарибо,
талии тёплой прихотливые гнёт изгибы,
волны по себе катает куда попало,
запахами без спроса проникает во все каналы,
поит кого-то медленным вкусным взглядом,
ловит отражением чьи-то голоса и наряды,
рядом совсем, направо и вниз от Камчатки,
одинокая течёт Ориноко,
без печали, что течёт с опечаткой.


    ..^..