Валерий Бондаренко
«Россия» - болезнь, судьба, заблуждение?..
(Георгий Свиридов в воспоминаниях современников. — М.: Мол. гвардия, 2006. — 763 с.: ил. — (Библиотека мемуаров; Близкое прошлое; Вып. 16)
Известные слова К.Победоносцева о том, что Россия — это ледяная пустыня, и по ней бродит лихой человек с топором, почему-то пришли мне на память над страницами книги, посвященной замечательному композитору Г.В.Свиридову.
Ну, что первой явилась именно ассоциация, с зимой связанная, — оно и естественно. Свиридов — наверно, самый большой в русской и мировой музыке «певец зимы». Подчас его произведения сопряжены с зимней темой программно или через текст. В этом всеобъемлющем образе зимы, наверно, во многом и проявляется особая «русскость» его мелоса.
Однако слова Победоносцева отдают не зимней прекрасной сказкой, — они зловещи. Ощущение тревоги и смуты возникало постоянно при чтении вроде бы вполне «мирных», обычных в мемориальном издании текстов.
Но нет! Никаким мемориальным нафталином здесь и не пахнет. Образ мэтра отечественной композиторской школы дробится на разные лики, точно в кристалле льда, и иные из этих ликов выглядят ох как неблагообразно…
Дело даже не в трудном характере Георгия Васильевича Свиридова,— дело в том, какие тени отбрасывает занятая им общественная позиция на наше «сегодня», на наше «завтра». Или (хочется все же надеяться!) иные из его высказываний лишь приписаны композитору, неверно истолкованы, вырваны из контекста, переиначены?..
Что ж, пройдемся по наиболее значимым (знаковым?.. значительным ли?..) страницам воспоминаний его современников.
Собственно, в книге все, так или иначе, вращается вокруг двух тем: темы творчества (прежде всего, природы творчества вообще и сути искусства как такового) и темы исторических судеб России и ее народа.
Проще с первой темой. Великий дар Свиридова неоспорим, а его художническая позиция бескомпромиссна. Творец для него — лишь «контактёр» между высшим миром и миром земным.
Композитор начисто отметает музыку головную, виртуозную, сделанную, — музыка, как и поэзия, могут быть лишь результатом своеобразного откровения. Певец Александр Ведерников вспоминает: «Свиридов однажды сказал мне: «То, о чем написано в стихотворении «Пророк», все с Пушкиным БЫЛО.» Я ему: «А откуда ты знаешь?» Он в ответ: «А со мной тоже такие вещи происходили…» (с. 112).
Такой творческий и экзистенциальный опыт — вовсе не новость. Называя величайшим умом человечества Платона (и тем самым косвенно противопоставляя его более логизированной. «рассудочной» традиции, идущей от Аристотеля), Свиридов лишь точно диагностирует органически близкую для себя мощную традицию интуитивизма, визионерства и мистики в жизни и в искусстве. Традицию, так роскошно расцветшую в средневековой иконописи и гораздо позже в творениях романтиков.
Увы, пышно эта традиция процвела и в теории и в исторической практике различных «почвенников»-мифотворцев a la Гвидо фон Лист, которые начинали с «духовных» прозрений, а их «братья по вере» кончили банальнейшим национализмом, шовинизмом и потоками крови, — и «полноценной» арийской, и «неполноценной» всех остальных…
К сожалению, высказывания Свиридова в духе Вагнера приводит не один мемуарист. Исследователь творчества Н.Клюева Сергей Субботин вспоминает, как Свиридов сказал:
«— В литературе как-то удается делать русское дело. Все-таки оно идет. А в музыке гораздо сложнее.
По своей тогдашней наивности (…) я осмелился возразить:
— В музыке проще.
— Ну а если музыка связана со словом? Нет, в музыке сложнее. Профессура еврейская, соответственно такова и ориентация при обучении. Даже если человек русский, они ему сворачивают голову вот так. — И характерным жестом показал поворот головы набок. — Но у них нет своего музыкального языка. Вся додекафония и прочее — придуманная вещь» (с 285 — 286).
Трудно поверить, что музыкант масштаба Свиридова не знал о существовании еврейского мелоса. От музыкальной братии я не раз слышал, что И.Дунаевский всю жизнь писал «еврейскую музыку», и специалисты подтверждают: да, в основе песен главного советского соловья — мелос еврейский…
Так же трудно верится и в бытовую юдофобию Свиридова, если учесть, СКОЛЬКО евреев входило в круг его друзей, — да прочтите хотя бы воспоминания первой жены композитора Аглаи о дружбе, которая соединяла их и семью Михоэлса, А.Райкина!
Вообще, в «свиридовских» высказываниях, которые приводит Субботин и другой фанат «русского дела» Ст.Куняев, много совершенно неоригинальных и даже не «русских» мыслей. Взять хотя бы это странное разделение на музыку подлинную, национальную (и, конечно, в основе своей духовную, а в случае со Свиридовым — православную) и космополитически-развлекательно-буржуазную (бездуховную и в общем, наверно, «еврейскую»). Да господи, — не Рихард ли это Вагнер брюзжит с того света по поводу провала своих опер и триумфов едко-легковесного творца парижской оперетты Ж.Оффенбаха?.. Ведь в основе-то была банальная обида и зависть гения к… успешному таланту.
Но только гению, наверно, под силу увековечить свою зависть, сделать даже ее нетленной…
*
Однако отмахиваться от всех этих вполне конфузных штук — не след и не время!
Потому что Свиридов очень точно выражает главный вопрос, который звенит в душе россиянина: «Почто?!.. Почто?!..»
В самом деле, «почто» были все эти кровавые гекатомбы, все эти немыслимые жертвы, вся дивная русская культура «золотого» и «серебряного» века, эти революции, войны, триумфы и поражения?.. И — в первую очередь, итогом, все перекрывающим, зачеркивающим крест-накрест, — УНИЖЕНИЯ?..
Самое грустное, на мой взгляд, состоит в том, что и Свиридов, и влиятельная часть нашей интеллигенции пытается не столько разобраться в причинах этого, сколько пребывает в некоем экстатическом состоянии, утешаясь кто вином, кто верой, кто тем и другим одновременно, — и погружаясь в опасные и сто раз уже обманувшие мифы…
Не имея внятного будущего, мы топим сознание в «преданьях старины глубокой», в «истории, какой бог нам ее дал» (заодно и отретушировав ее под приятный глазу простецкий лубок)…
Трагизм ситуации (умножая его на несколько идеализированное представление о «дореволюционной» России) композитор ощущал с глубочайшей болью. Певцу А.Ведерникову после перестройки жаловался: «Саша, мы все погибли. Русский народ совсем теперь не тот, что был, совсем другого склада, и ума, и характера… До революции Россия, русский народ имели крестьянскую психологию, и искусство через крестьянский мир было связано с землей, с народной традицией. А теперь что делается — это ужас!» (с. 117).
Это трагическая страница в российской истории. И одновременно это печальная ситуация в умонастроениях творческой интеллигенции уже вовсе небескорыстно разруливается нашей ветхосоветской по корням, но вроде и новодельной, освеженной как бы рынком «элитой» в сторону упрочения своей власти, превращения ее в законную и наследственную. Что ж, и новое дворянство грядет? Но какие же ранги-с тогда введем, — «почетный наследственный бюрократ», «ясновельможный крышовик», «светлейший компрадор»? Или ограничимся остроактуальным возрождением графских и княжеских титулов?..
Окученная мифами почва благоприятствует этим мечтаниям, которые кристаллизуются вроде б и в планы… Невольно вспоминаются слова Л.Толстого о том, что тираны любят музыку, так как она оглупляет (усыпляет?) людей наиболее сладостным и благообразным образом.
Кухню свиридовской «тусы» довольно занятно описал композитор С.Слонимский в статье «Запретить запреты!» В ней, в частности, утверждается: «Или мы в начале 21 века сумеем подхватить то, что началось в России в середине 19 века — как это было в Европе в 14 — 15 веках — то есть возрождение всех сфер, не только античной культуры, но и этики, космогонии, философии, — или искусство вообще может задохнуться» (с.92).
Таким образом, Слонимский ставит под сомнение приятное для нашего самолюбия, но отнюдь не для всех убедительное утверждение Г.Флоровского и затем Д.Лихачева, будто у нас было, было, было одновременно с западным «свое» Возрождение. А ведь Возрождение — это отказ от косного, провинциального, феодального мышления, это эмансипация человека как высшей онтологической ценности в его «единотворении с богом» (Н.Бердяев).
Этого-то у нас, похоже, так и не случилось, невзирая на «невиданные перемены, неслыханные мятежи»… Наше Возрождение было подавлено торжеством никонианства, церкви феодального государства. Первые ростки духовной свободы (относительно средневековой все ограничивающей идеологемы) изничтожились золоченым идолищем «цезарепапизма». Первые русские протестанты, отвергшие диктат государства в духовной сфере, — староверы, и они были сброшены в кювет истории разогнавшейся феодальной государственной махиной (см.: мнения Г.Флоровского и его современного «оппонента» Р. Пайпса).
В результате менялись название государства, строй и классы, но оставался незыблемым основной принцип средневекового общества — распределение благ и даже самых простецких, насущных жизненных ресурсов (в средневековье всегда недостаточных) по статусным кастам. И — всеобщее, всеобъемлющее, круговое бесправие…
*
Главными чувствами, с которыми наш народ вошел в 21 век, стали разочарование и обида. И неверие в своих «вождей», даже в свои силы нередко, — хотя «элита», якобы возрождая традицию русской «духовности», пытается прикрыть это неверие златотканым платом православия. С легкой руки Свиридовского кружка, в том числе, в сознание масс внедряется баечка о «православной» душе русского народа.
Да почитайте вы, господа, наших классиков, перед которыми вы земные поклоны с утра до ночи бьете, — где уж там «смирение» и «богобоязненность»? В пионерском ли поступке Архипа-кузнеца, который котенка спас? Ну, так он перед этим людей пожег заживо!..
Уж точнее было бы говорить о русском человеке-язычнике…
Впрочем, те, кто еще в 80-е гг. взяли на себя труд создать идеологию нового российского государства, ориентировались на свои чуть-чуть сказочные, но большей частью совершенно шкурные представления. Именно тогда и вызрела в недрах бюрократов «от творчества» идея объявить наше чиновничество (а мы все преотлично знаем его уровень культуры и нравственности, и реальной преданности национальным интересам), — итак, объявить его неким «новым дворянством», которое по долгу службы и уж чуть ли не от рождения имеет право на привилегированное и доминирующее положение в обществе.
Итак, система «феодальных кормлений» вновь должна процвести? Это и есть торжество пресловутого «русского дела»?..
*
А что касается унижений, — их гордой натуре Свиридова пришлось претерпеть немало.
Вот он, выпускник Консерватории, стоит в солдатском строю (война началась!), а солдафон-начальник глумится над ними, консерваторцами: «Вы привыкли вот так делать!» (изображает, будто пиликает на ружье, как на скрипочке). «А здесь надо так делать!» (как бы стреляет из ружья). «Я его сейчас убью!» — взвивается юный Свиридов. Но раздается все покрывающая и примиряющая в нашей стране команда: «Интеллигенция! Марш драить сортиры!» (с.29).
А вот на рубеже 40-х его подвергают унизительным «разборам» за близость к «формалисту» Шостаковичу.
А вот в середине 60-х к Свиридову в ресторане подходят двое молодых людей, просят пропустить с ними по рюмочке коньяку, ну и заодно, хохмы ради, пересказывают маэстро его недавний телефонный разговор. Ребята — ну да, из «прослушки».
А вот уже в 90-е в кабинет «Борис-Николаича» пробивается сама Ирина Константиновна Архипова и требует выделить «сердечнику» Свиридову казенную дачу (своей у первого композитора обновленной России не было!) И Ельцин, скосив примятое алкоголем лицо, брюзжа, нехотя дает, наконец, «добро», — впрочем, и при таких гримасах не свое, разумеется!.. (Вспомним, как зато были обласканы нашей косящей под дворянство «элитой» иные звезды нашей захолустной попсы).
Самое поразительное, что гордая натура Свиридова «вписалась» в такой постоянно хамский, неизменно барски-холопский интерьер российской жизни… Загадочна душа русского человека! Так и вспоминается знаменитая пушкинская отповедь Чаадаеву: рабство повсюду, унижают и притесняют все, кому не лень, но я, дескать, горд нашей историей, какой нам бог ее дал.
Н-да, — логика…
*
А знаете что? Нет в этом всем ничего удивительного. Ведь истинный художник — он и впрямь «контактёр», он лишь выразитель того, что существует объективно, что есть (раз дан масштаб гения) судьба страны и ее народа…
По сути-то, он только констатирует состояние. Состояние, ставшее судьбой. Отсюда — и да, обидчиво-суеверное «почвенничество», религиозность, нетерпимость в оценках, невротическая (где-то в самой своей глубине боязливая) зашоренность, — «истовость».
Свиридов и творчеством и своими убеждениями оказался СТРАШНО органичным, целостным в этой нашей печальной «русскости». Думается, Пушкин при всех своих отповедях Чаадаеву все же не смог бы поддержать никогда, ни за что формулу графа Сергия Уварова, — гениальную, на века выразившую суть исторического бытия русского народа: «Православие, самодержавие, народность». Чувства чести «семисотлетнего» дворянина и в духовном плане европейца помешали бы Александру Сергеевичу… А вот Свиридов — наверно, под этим все-таки подписался бы… Во всяком случае, принял бы.
«Сверху донизу — все рабы» (Герцен). Даже и гении. Потому что невольники того духа, что их питает, что им диктует…
Ну, а охотников продолжить дело графа Уварова все прибавляется. Вот уже и умный, иезуитски тонкий, хитрый В.Непомнящий договаривается до того, что, мол, узка, пресна русскому человеку «ихняя» политкорректность (к слову, выстраданная и завоеванная, а не блажной милостью «сверху» Западу обломившаяся). И далее, велеречиво, лукаво (на мой вкус, и гаденько, — памятуя о безмерных и бессмысленных жертвах, — и бездоказательно, пустозвонно) ворожит-агитирует:
«Я глубоко убежден, что русский человек — самый свободный человек на свете; это та его безмерная «широта», которую Мите Карамазову хотелось бы «сузить», — оттуда и тяготение наше к сильной власти. И отсюда же — пошлый и подлый миф о якобы свойственном русскому человеку «рабском» сознании. (…) «Либеральное» сознание не может, по своей темноте, ни принять, ни понять: русский человек наделен такой свободой, что сам ее опасается, — как Митя — сам невольно и, может быть, от самого себя тайно стремится эту свободу как-то упорядочить, окоротить смирением, взять в узду, подчинить чему-то несомненному, незыблемому, высшему — и в конечном счете некой единой для всех Истине, в которой, как в боге, — никакого зла, одно благо» (с.386).
В.Непомнящий утверждает, что Свиридов считал его эссе лучшим, что написано о композиторе.
Какие тут еще надобны комментарии?..