Наталья Шапошникова-Мальчик
Депрессия № 7
Зинаида наполнилась слезами, и сказала: “Ты никогда не умрешь. Твои произведенья навсегда останутся тут.”.
Анатолий покосился на ящик своего письменного стола, наполнился слезами, и сказал: “И вальсок!”
“Да, ещё ты написал вальсок. Твой вальсок навсегда останется с нами. Тут.” - бойко кивнула Зинаида.
“Сыграю!” - объявил Анатолий. “Толя?” - испуганно уточнила Зинаида.
Анатолий задумался. В его мозгу зашипел снег, который случается в телевизоре, если канал прекратил трансляцию. Так случалось всегда, когда Анатолий испытывал противоречивое. “Зина, я не понимаю..” - наконец изрёк Анатолий, и зарыдал, упав локтями на рояль.
В этот момент в избу вошли дети, и громко обстукивая с калош грязищу, обратились к Зинаиде с привычной обреченностью: “Опять?”.
“Как вы с отцом разговариваете!” - крикнул Анатолий сквозь рыдания. – “Зинаида, скажи!”.
Зинаида молча высморкала мужа, методично бьющегося башкой о рояль, подвинула ему под голову стопку газет, печально чмокнула в затылок, и пошла в горницу, к детям.
“Садись йисть, Толяжив. Картоха стынет.” - строго сказала мать. – “Тебя, Навсегда, тоже касается”.
“Что куксишься, поди в сельсовет опять носило?” - подбоченилась мать над Толяживом, понуро ковыряющем картоху.
“Ну и носило. И чё. А хули батя.. кхм…” - внезапно впряглась за брата Навсегда, но покраснела и осеклась, ляпнув “хули”.
“Да что ж это. Ты ж сопля ещё. И ты туда же?” - поникла головою Зинаида.
“Мать, да ты пойми. Батя нездоров, допустим. А мы? Нам то мучаться пошто?!” - встал Толяжив, решительно оттолкнув котелок с картохой.
“Отец не велел имена менять. Точка.” - сказала Зинаида, оглядев детей с состраданием.
“Толяжив! Навсегда!” - раздался из комнаты требовательный крик Анатолия.
“Не пойдём. Надоело.” - мрачно сказал Толяжив, глянув на сестру.
“Батя относится к нам потребительски.” - кивнула Навсегда.
“Какие мы слова то умные знаем. Погляди-ка..” - не одобрила Зинаида. – “Спасибо скажите, что я не дала ему назвать вас Ясрал и Насебя. У отца тогда пик самоотречения был.”
“Спасибо, ма.” - оценили дети.
“Толяжив! Навсегда!” - повторно раздалось из комнаты.
“Может, его врачам показать?” - спросил Толяжив мрачно.
Зинаида молча погрозила Толяживу пальцем.
В комнате что-то протяжно тренькнуло.
“Отец страдает. А вам хоть кол на голове теши.” - шепнула Зинаида.
“Толяжив! Навсегда!” - в третий раз сказал Анатолий, затем что-то опять протяжно тренькнуло, и в комнате воцарилась тишина.
“Странно. Неужто у него получилось?” - напряженно привстал Толяжив.
“Странно.” - привстала вслед за братом Навсегда.
“Что ж. Отец всегда стремился попасть в историю.” - сказала Зинаида, не двигаясь с места.
“Ма, может, посмотрим?” - предложила Навсегда, приподняв бровь.
“Да что там смотреть. Не видала что ли, как в историю попадают?” - тихо произнесла Зинаида, машинально расправляя скатерть.
“Это ж, мать, у всех по-разному..” - продолжая привставать, сказал Толяжив. – “Кого на дуэли пристрелят, кто сам себя.. А кому и обосраться бывает достаточно..”
“Думаешь, насрал в рояль?” - спохватилась Зинаида, и кинулась в комнату.
Когда мать и дети вбежали в комнату, Анатолия видно не было. Чёрный лакированный рояль одиноко красовался в центре залитой солнцем пустоты. Да в углу – стол. Зинаида откинула крышку рояля - не насрано. Глянула в стол – чисто. На люстру – нет никого.
Навсегда поползла лицом в плаксивую гримасу, Толяжив побледнел, стоя у стены.
“Толя..” - чужим волевым голосом позвала Зинаида.
“Не знаю.” - задумчиво раздалось из рояля. – “Ничего не чувствую”.
“Батя? Ты?” - вздрогнул Толяжив, косясь на рояль.
“Ничего. Совсем” - с той же задумчивостью раздалось из стола.
“Маааа!.. Где батя?..” - пискливо прохныкала Навсегда.
“Зинаида, зови детей.” - прозвучало опять из рояля.
“Они тута, Толя” - сказала Зинаида, странно озираясь.
“Толяжив, Навсегда..” - спокойно прозвучало из стола. – “Идите в сельсовет. И простите отца.”
“Батя.. Ты че удумал..” - спросил Толяжив, выгребая бумаги из отцовского стола, в поисках отца как источника звука.
“А ну, порви, сынок, тетрадку? Синюю. Со стихами моими.” - вновь неведомо откуда прозвучал отец.
Толяжив схватил синюю тетрадку, послушно порвал и разбросал по комнате.
“Нет..” - сказали из кучки тетрадных клочков. – “Опять совсем ничего..”
“Толя, может, Навсегда сыграет вальсок?” - конструктивно предложила Зинаида, категорически высморкав дочь. – “Доча, садись, играй папин вальс”.
“Одна хрень. Ничего не чувствую..” - раздалось под нотным листком. – “Толяжив, Навсегда. Идите в сельсовет. И простите отца”.
“Мать, че он говорит..” - напряженно загулял желваками Толяжив. – “Бать? Че ты говоришь!”
“Идите в сельсовет, скажите, я велел.” - раздалось одновременно отовсюду. – “Тебя, Толяжив, пусть перепишут на Яклал.. А тебя, Навсегда, пусть запишут как Набессмертие..”
“Мне не нравится Набессмертие!” - вдруг, возмутилась Навсегда. – “Не женское оно..”
“Дочь права. Это эгоизм.” - поддержала Зинаида.
“Какая ещё дочь..” - прозвучало за окном спустя паузу.
“Батя!” - испуганно позвала Навсегда.
“Какой такой батя..” - сказали откуда-то из-за горизонта.
Спустя время, пили чай с вареньем. Отмечали в узком семейном кругу новые имена. Яклал в чистой накрахмаленной рубашке, Набессмертие в нарядном сарафане, и Зинаида, заботливо подливающая чай.
“Вчера вечер в клубе был хороший.” - сказал Яклал.
“Хороший. Много народу пришло.” - кивнула Набессмертие.
“Стихи читали. Вальсок играли на этот.. как его.. на бис.” - сказал Яклал. – “А ты, мать, че не пришла?”
“А че я, слов и нот никогда не слышала?” - ответила Зинаида, пожав плечами.
“Так то ж отца..” - уточнила Набессмертие.
“Чьи?” - не поняла Зинаида.
“Батины” - повторил Яклал.
“Ты, сынок, видно, не понял..” - сказала Зинаида, и зачем-то перевела взгляд на небо. – “Да, Толя?”
“Какой ещё Толя..” - задумчиво сказало небо.
Жил-был человек. И были у человека тапочки. Обычные тапки, в клеточку. Давным-давно человек просто пошёл на рынок, купил их, и принёс домой. Потому что на следующий день человеку предстояло ехать в поезде, а в поезде присутствует говнище. Ведь поезд качает при езде, и разные неловкие люди качаются вместе с поездом. Мамаши промахиваются дитём, любовно занеся дитё над толчком. Веселые хмельные попутчики тоже промахиваются. Все промахиваются. Поэтому все стараются купить себе в поезд тапки.
И вот, человек купил себе тапки. И поехал. А тапки забыл дома. Вечерело. Поезд давно увёз человека. Когда часы пробили полночь, тапки завыли, и стали легонько толкать дверь. Потом сильнее. К утру тапки вышибли дверь квартиры, и умчались в неизвестном направлении.
“Человек-Невидимка! Человек-Невидимка!” - кричали на улицах пьяные тёмные люди, когда видели, как мчатся куда-то тапки. А на самом деле, ничего фантастического не происходило. Просто тапки бежали искать своего человека. Потому что когда их шили, к ним на фабрике приклеили тряпочку, на которой было написано “Тапки для домашней носки”.
Поэтому в глазах тапок картина мира рушилась в тот момент, когда с поля зрения исчезал тот самый, который должен эти тапки носить. Получалось, что без носителя ни о каком доме и речи идти не могло.
Многотруден и долог был путь тапок. Неоднократно к ним присматривались бродячие люди, даже брали их в руки, но потом сразу отпускали. Потому что читали, что написано на тряпочке – “тапки для домашней носки”. А у бродячих людей дома не было.
Через семь дней и семь ночей тапочки, наконец, вбежали в какой-то город, и жадно повели носами. Их носитель, явно, был где-то близко. Вскоре тапки уткнулись прямо в своего человека. Он сидел на лавке, и печально смотрел на закат солнца. Тапки дико обрадовались, кинулись к человеку, стали к нему ластиться. Человек их сразу узнал, грустно улыбнулся, и сказал: “Вот как хорошо. Будет в чем ехать обратно. А то в поезде говнище”.
Тапки переглянулись. Ведь они так долго бежали за своим человеком, чтобы исполнить свою миссию на Земле – стать домашними.., и вот человек опять куда-то едет. Ну, делать было нечего. Носитель у них был один, а значит куда он, туда и тапки.
В следующий раз человек забыл их прямо в поезде. На полке для подушек и одеял. Тапки остались незамеченными, и пролежали там несколько лет, состоя в вынужденном соседстве с чьим-то чужим использованным презервативом. Презерватив, в отличие от тапок, уже успел выполнить свою миссию на Земле, потому глядел как-то снисходительно, и травил бесконечные байки о великом чуде - самореализации. Презерватив утверждал, что его зовут Степан, потому что та женщина сказала “О!!! Степан!!!”, едва хозяин презерватива торжественно вынул из нагрудного кармана этот презерватив.
Соседство высокомерного презерватива Степана очень утомило тапочки за все годы, что они пролежали на верхней полке в поезде. И вот, однажды, случилось чудо. В тот самый вагон опять вошёл тот самый человек, уже повзрослевший, грустнее и вдумчивее, чем раньше, и стал прятать бутылку водки на верхнюю полку. И, конечно же, сразу узнал свои тапки. Очень обрадовался. Потому что в поезде говнище. А на презерватив по имени Степан даже внимания не обратил. Тапки показали презервативу Степану язык, и улетели с верхней полки в радостных хозяйских руках.
В третий раз человек оставил свои тапки на улице. Сначала он долго-долго шёл под мокрым снегом, курил, искал какой-то дом, и нёс в кульке Шампанское, цветы, кольцо и тапочки. Потом нашёл дом, постучал в дверь, посмотрел в глаза тому, кто ему открыл, молча поник, спустился по лестнице, положил свой кулёк в мусорный бак, и ушёл куда-то в туман и мокрые большие снежинки...
Тапки лежали в мусорном баке скромно, обняв друг друга, и глядели на Шампанское, которое гордо торчало из кулька горлышком в очень красивой фольге, и так сказочно играли в фольге фонари… Шампанское дуло зеленое стеклянное пузо, и утверждало, что его зовут Шампанское. Но, пришёл какой-то бродячий человек, и оспорил это заявление, сообщив подлинное имя - Кислятина.
Как по-настоящему звали кольцо и цветы, тапки узнать не успели, потому что замёрзли и уснули. А когда проснулись, кругом была весна. И какой-то человек стоял среди весеннего цветенья над мусорным баком, задумчиво занеся над баком пивную бутылку. В заросшем и ещё более повзрослевшем человеке тапки не сразу признали своего хозяина. Он очень изменился за то время, пока тапки спали. Взгляд его ушёл куда-то очень глубоко. Так, что даже если смотреть ему прямо в глаза – увидишь только глаза, а взгляд не увидишь.
“Ну, вот как хорошо” - сказал человек, узнав в баке свои тапочки. Взял их в руки, повертел. Пожал плечами, не понимая. Сунул тапки в карманы. Каждый тапочек сидел в своём кармане очень гордо. Как в театральной ложе. И человек нёс их куда-то по цветущему городу, петляя улицами, изменяя направление, и похоже, сам точно не зная, куда.
Человек остановился у реки. На берегу работал какой-то специальный насос. Вероятно, реку чистили, как это обычно делают по весне в городах. Большая труба сосала воду, и выбрасывала в грузовую машину всякий мусор. В основном, тапки. Тапок было много-много. Потемневшие от времени, с расползшимся рисунком, хлюпающие подошвами, перепутавшиеся парами, мокрые холодные тапки смотрели из грузовой мусорной машины одинаковыми глазами. Все они словно искали кого-то. Наверное, тех, кто однажды пришёл к реке, и зашвырнул их в воду.
Рабочий, управляющий трубой, махнул головой водителю мусорного грузовика, и сказал: “Видал. Как всегда. Не пойму, чё они в тапках то топятся? А главное, за все годы ни одного утопленника не нашли. Только тапки, тапки..”
Потом рабочий обратил внимание на человека, стоящего на берегу с тапками в карманах, и сердито крикнул: “Ты! В мою смену топиться не сметь! Понял, жмурик!”
“Сам ты..” - тихо ответил человек, заталкивая тапки поглубже в карманы. И как-то даже вздрогнул. Ведь он только что сам хотел швырнуть в реку свои два тапочка. Он только что сам чуть не стал одним из тех утопленников, которые ходят по улицам, живые и здоровые, но уже без всякой надежды.
Жила-была Вечность. Вечность, к счастью, не была умной. Потому что состояла не из мыслей, а из знания. И где-то в Вечности был офис. В офисе сидел Бог. У Бога был только охранник на входе. Охранника звали Петя.
Петя, как положено, имел при себе ключи, хоть в них и не было нужды.
Иногда Бог спрашивал Петю: “Петя, ну что там?”
Петя, в свою очередь, звонил в Вечность, и спрашивал: “Ну, что там?”. Вечность звонила Вселенной, Вселенная – Галактике, Галактика – Поясу, Пояс - …
Короче говоря, Богу надоедала эта игра в “глухой телефон”, и он частенько, сплюнув, изрекал:
“Вот так, Петька. Управляю, ёк макарёк. А чем управляю. Кем управляю. На кой офис в долгосрочную аренду взял.. Пёс знает..” - вздыхал Бог, вертя пальцем у виска.
“Как можно, шеф.” - спорил Пётр. – “Твоё руководство – большая ценность для нас всех!” - Пётр широко выкидывал руку, как бы указывая на “всех”, и тут же беспомощно озирался в пустом коридоре.
“Хе-хе..” - резонно глумился Бог. – “То-то, Петюша, то-то..”
Однажды Богу, в очередной раз, осточертел офис, он позвал в кабинет Петра, и сказал: “Пойду, прошвырнусь. Дай-ка мне пальто..”
Петю отшатнуло: “Помилуй, шеф. Какое пальто. На тебе ж лица нет!”
“А блин.. Забыл..” - растерянно сказал Бог, на котором впрямь отродясь не было лица. – “Ну, тогда тучкой поплыву, или облачком каким. Впрочем, детский сад, конечно. Надо, чтоб ненавязчиво. На что они там вовсе внимания не обращают? Мне вот этим туда смотаться надо”.
“Даже не знаю, шеф. Может, тебе словами сделаться?” - предложил Пётр.
“Не годится.. Слова – враньё. Может, поступками?” - прикидывал Бог.
“Шеф, тоже жопа. Поступки там – ещё большее враньё..” - сказал Пётр.
“Ну а чем, ёрш твою меть?!” - вспылил Бог. – “Там ничего ж нет больше! Только слова, да иногда поступки эти, мать их за ногу!!!”
“Слушай, шеф. А глазами?” - внезапно просветлел лицом Петя. – “Глазами! Слышь? У них там, знаешь, как повелось! Глаза, дескать, зеркало души!”
“Зеркало чего?..” - бормотнул Бог.
“Зеркало тебя..” - допёрло до Петра, и Пётр остолбенел в озарении. – “Точно, шеф. Ты хотел прийти к ним тем, на что они меньше всего внимания обращают.. Так вот же! На собственную душу!”.
“Гений, мать твою. Ну, всё. Я пошёл.” - удовлетворенно кивнул Бог, и тут же оказался в чём-то плотном, опухшем и зарёванном.
Тут же раздался звонок в дверь. Вокруг Бога всё сразу вскочило, заколотилось и побежало в ванную сморкать зареванный нос и шлёпать руками поплывшие глаза, придавая им здравый вид.
“Сука..” - твердило из зеркала опухшее от слез лицо человека. – “Улыбайся, сука..”.
При этом лицо смотрело глазами себе в глаза, то есть прямо на Бога, присевшего там в неказистой позе. Богу не понравилось обращение “сука” и приказной тон “улыбайся”, поэтому Бог облокотился с нажимом на слёзный мешочек, и из глаз снова побежало что-то мутное и соленое. Подхватило Бога и понесло на выход. Бог едва успел ухватиться за нижнее веко, и, кряхтя, вполз назад.
“Сука..” - исказилось лицо и задрожало подбородком. – “Не подводи меня, сука..”.
Богу надоело это бесконечное “сука”, он убрал локоть со слезного мешочка, и человек понёс Бога в прихожую. Щелкнул замок, и в прихожую ввалилось облако туалетной воды, а за ним какой-то изящно выбритый дядя.
“Рожа опухшая. Бухаешь, скотина?” - грозно сказал вошедший открывшему.
“Что Вы, Святослав Георгиевич. Простуда. Добро пожаловать.” - сказал человек, застенчиво ткнув себе в глаз пальцем, и странно ойкнул, потому что Бог тяпнул его за палец прямо из глаза.
“Некогда бухать” - непререкаемо заявил вошедший. – “Сбылась мечта, ничтожество. Я принял решение заработать на тебе бабла. Пляши, дурак”.
“Какая честь для нас..” - с очень сложной интонацией произнёс открывший, и зрачок его сузился так, что чуть не защемил Бога.
И Бог, от греха подальше, пересел в другого человека. В того, который только что вошёл.
В глазах Святослава Георгиевича невыносимо воняло свежей краской. По всей видимости, там регулярно обновлялся евроремонт. Изнутри глаза были отделаны пластиковыми панелями со встроенной искусственной подсветкой. Сесть там Богу было совершенно негде, потому что везде-везде висели таблички “Осторожно, окрашено”. Бог взбеленился и сплюнул прямо на свежевыкрашенный пол. Краска предательски зашипела, образуя крошечный глазок в подземелье. Бог прислонился к глазку и обомлел. Там, в подземелье, поджав коленки к лицу, сидел маленький страшненький мальчик. Судя по его внешнему виду, мальчик был всеми гоним и непризнан. Вокруг мальчика валялись какие-то рисунки, какие-то стишки. Бог бы не хотел этого знать, но ему пришлось узреть очевидное – и рисунками, и стишками страшненького гонимого мальчика кто-то, совершенно точно, вытер жопу.
Святослав Георгиевич почуял в себе какое-то заподло, поморщился, закатил глаза, и вычихнул из себя Бога. Мальчик из подземелья печально помахал Богу рукой.
Вычихнутый Бог приземлился на полу в коридоре.
И человеку, и Святославу Георгиевичу сразу заметно полегчало. Человек заговорил деловито и бодро, что-то о том, как он рад получить подтверждение тому, что живёт не зря, что-то об условиях контракта и о великой чести. А Святослав Георгиевич великодушно кивал, блистал отремонтированными глазами, излучая глянец и превосходство.
“Петюша?” - тихо позвал Бог.
“Тут..” - ответили из под плинтуса.
“Петь, вот этого, который писатель.. Его же воротит. Стоит, хлопает ушами, как кукла, и знает, что сдохнет он, сдохнет, едва подпишет контракт вот с этим, вторым. Я ж этого писателя самолично мазал. Я его, придурка, помню. Красивый родился, сильный. И какая калека, ты глянь.. выросла.. Изовравшаяся калека кривая.” - негромко рассказывал Бог, присев на плинтус.
“А я и второго помню. Этого, с модными глазами..” - сказал Петя из под плинтуса.
“И второго мазал. Но, там история была. Парень стал надежды подавать, напоролся на непонятость. И сдох. С детства сдох, зато выглядит хорошо.. Мда..” - протяжно глядел Бог на Святослава Георгиевича, важно подмахивающего золоченой ручкой контракт.
“Ну что, домой?” - сказал Петя.
“Лучше в офис..” - сказал Бог.
“А я о чём. Домой..” - сказал Петя.
“Дом – это вон..” - ткнул Бог на плоские разумные пуговки-глаза двоих, выпивающих по поводу подписания контракта. – “А оттуда гонят. Один выплакать норовит. Другой чихает.. Что людей беспокоить. Пусть живут спокойно.. В офис, Петя, в офис..”
“А ты, шеф, сам - хорош гусь.” - насмелился Пётр уже в офисе, запалив папироску. – “Почему не сделать так, чтоб людям можно было в тёплой дружественной атмосфере Тебя у Тебя же Дома принять.. Видать, то ли большой, что от тебя в глазах дискомфорт.. То ли выглядишь несовместимо с жизнью, что они так в зеркало матерятся, когда тебя увидят..”
“Дай-ка, пыхну..” - взял Бог папироску, помолчал, усмехнулся. – “Знаешь, что больнее всего глаза колет. Правда. А знаешь, какая?.. Своя. А знаешь, почему?.. Потому что тогда смысл жизни пропадает.”
“Чё это пропадает то?” - не понял Пётр.
“Человек живёт от себя до себя. А всё, что между – закрытые глаза. У них это называется путь и поиск.. На самом деле, вся их жизнь – это три движения веками перед зеркалом. Открыл, закрыл, открыл.”
“Строг ты, шеф. А они, между прочим, говорили, что в тебя верят..” - махнул Пётр рукой на отнятую папироску, и запалил новую.
“Да путают они, Петя. Меня путают. То с собственной потребностью в опеке, то со своим жизненным путём, а то и вовсе.. Но, в том не их вина. Это так тело устроено. Увенчано головой, а в ней, помимо глаз, такая штуковина морщинистая.. Она искажает..”
“Этот.. как его.. Мозг?” - сообразил Пётр.
“Да. Эта морщинистая штука. Они и Храмы с этой штукой строят. Куполом это в архитектуре называется..” - долго и вдумчиво бычковал Бог давно потухшую папироску. – “Красиво. Я не спорю. Внушает..
И возникает такая ирония.. Идёт человек, видит храм, и видит в нём своё отражение. Ну, потому что у храма тоже башка, и вообще. И замирает человек. И кажется ему, что он в зеркало смотрит. А в зеркале, вроде бы, Бог..”
“Ну, это не так уж плохо, наверно?..” - сказал Пётр.
“Неплохо” - кивнул Бог. – “Ещё несколько веков порепетируют на куклах белокаменных, а там глядишь.. настанет время, и научатся в настоящие свои глаза смотреть..”
“И будешь дома, шеф..” - мечтательно сказал Петр.
“И буду дома..” - мечтательно сказал Бог.
“Направо пойдёшь – ничего не найдёшь. Налево пойдёшь – коня потеряешь. Прямо пойдёшь – погибель найдёшь” - прочел по складам Богатырь, водя палицей по надписи. Почесал шлем, пожал плечами, и вышел на восьмом этаже. Потому что они с конём ехали в лифте.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И ЗМЕЯ-ГОРЫНЫЧА
Шёл как-то по русскому полю Богатырь, и повстречал Змея-Горыныча. Богатырь говорит Змею-Горынычу: “Привет от старых штиблет!”. И тут же превратился в старые штиблеты. Постоял над штиблетами Змей-Горыныч, постоял, да и пошёл дальше.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И КРАСНУ ДЕВИЦУ
Пас как-то Богатырь своего коня. Тут, видит, красна девица. Сидит в темнице, а коса на улице. Обрадовался Богатырь, схватил красну девицу и побежал. И тут же получил из ружья солью по жопе. Потому что, нельзя воровать морковку на чужом огороде.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И СОЛОВЬЯ-РАЗБОЙНИКА
Как-то вышел Богатырь из бани. Захотелось ему в водицу студёную окунуться. А река далеко. Побежал мытый Богатырь, улюлюкая, к реке, через лес дремучий. Вдруг слышит, птичка какая-то на дереве сладко поёт. Заслушался Богатырь, встал под деревом, и спрашивает: “Кто так сладко поёт?”. А птичка с дерева ему и отвечает: “Я соловей”. И в тот же миг с дерева что-то упало на Богатыря. Пригляделся Богатырь, а это говно птичье. “Вот разбойник” - сказал Богатырь, и дальше побежал.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И СПЯЩУЮ ЦАРЕВНУ
Пришли как-то к Богатырю сорок мужиков, упали в ноги, и говорят: “Выручай, Богатырь. Уж сил никаких”. Озадачился Богатырь, и спрашивает: “Что случилось?”. Запричитали мужики: “Спящая Царевна во дворце завелась. Спасу никакого..”. Богатырь спрашивает: “А вам какое дело?”.
“А такое нам дело, что спит она с нами”.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И ПОЛЕ БОЯ
Вышел как-то Богатырь на поле боя, раззудил плечо, размахнул руку. Тут, откуда ни возьмись, вырос перед ним бой, и говорит: “Пошёл вон!”. Опомнился Богатырь. “Извини” - говорит. – “Парень.. что я на частную американскую территорию залез”.
СКАЗКА ПРО БОГАТЫРЯ И БАБУ ЯГУ
Заблудился Богатырь в лесу. Смотрит, избушка на курьих ножках. Постучался ночлега попросить, и говорит: “Я Богатырь. Открывай, баба яга”.
“Я не баба яга..яга..” - отвечают ему. – “Яга.. га.. гэа.. гэаа.. я..гэ.. Галина.. Ссэ.. суки..”.
Жил-был одинокий Кабанчик. Кабанчик ел желуди. Поэтому постоянно пасся под дубом, роясь мозолистым пятачком где-то у корней. Одиноким Кабанчик был не по социальному статусу, а по понятиям. А по социальному статусу у него был полный суповой набор – родственники и прочие знакомые кабанчики. Отличался одинокий Кабанчик только тем, что верил в говорящий желудь. А остальные кабанчики – нет. И все желуди, что съел на своём веку одинокий Кабанчик, были лишь частью поиска того самого говорящего желудя, в который так верил Кабанчик. “Привет” - говорил одинокий Кабанчик каждому найденному желудю. – “Это ты, говорящий желудь?”. И если желудь не отвечал, Кабанчик грустно вздыхал, и съедал желудь.
Так продолжалось много лет. Все родственники и прочие знакомые кабанчики давно привыкли к странностям Кабанчика, и обходили стороной дуб, под которым он пасся. Правда, однажды к одинокому Кабанчику подошёл самый старый Кабанчик – Кабанчик старейшина, и спросил: “Ну, как?”. Одинокий Кабанчик не ответил Кабанчику старейшине, потому что не нашёл понятной фразы, и Кабанчик старейшина больше его не беспокоил.
Осень сменяла осень, зимы пролетали и вовсе незаметно, потому что зимами одинокий Кабанчик спал, в ожидании следующей осени, свернувшись клубочком под дубом. И просыпался только тогда, когда с дуба падал первый желудь. И снова одинокий Кабанчик вскакивал на копытца, и снова бежал к желудю, и снова, ткнув в желудь мозолистым пятачком, говорил: “Привет. Это ты, говорящий желудь?”. И если желудь молчал, Кабанчик снова грустно вздыхал, и съедал желудь.
И вот, в одну такую осень, когда одинокий Кабанчик просто сидел под дубом и смотрел на закат, изнутри Кабанчика раздалось: “Привет”.
Кабанчик вскочил на копытца, пробежал вокруг дуба, и не повстречал ни одного нового желудя. Тогда Кабанчик понял, что голос звучит откуда-то изнутри, и с удивлением уставился себе на животик: “Привет. Это ты, говорящий желудь?”.
“А сам как думаешь?” - сказал кто-то из Кабанчика.
Одинокий Кабанчик задумался, почесал копытцем мозолистый пятачок, да.. за всю свою жизнь он ничего не ел, кроме желудей.., значит ничто, кроме желудя, не могло из него разговаривать. Сначала Кабанчик несказанно обрадовался своей догадке, но через мгновение сильно загрустил. Одинокий Кабанчик почувствовал себя обманутым. Ведь он так ждал, когда осень сменяла осень, и опять, и опять, и у каждого, каждого желудя спрашивал: “Привет. Это ты, говорящий желудь?”, и ему ни разу никто не ответил: “Да, это я, говорящий желудь”. Ведь если бы только Кабанчик услышал такие слова, он бы ни за что не стал кушать говорящий желудь, он бы взял говорящий желудь, и… и… Здесь мысль Кабанчика странно обрывалась. Оно и понятно. Вообразить, что ты станешь с мечтой, когда она сбудется, дано не всякому.
“Почему же ты не ответил мне, когда я приветствовал тебя?” - печально спросил одинокий Кабанчик себе в животик.
“Понимаешь, не хотел” - ответили Кабанчику. – “Ты Кабанчик, я желудь. Кабанчик рожден кушать желуди, желудь рожден, чтобы его кушал кабанчик. И с чего ты взял, что я плюну на свою сверхзадачу. Ведь если бы я ответил тебе сразу, ты бы не стал есть меня”.
“Я бы не стал” - ответил Кабанчик. – “Я бы повесил тебя на веревочку, на свою шею, и разговаривал бы с тобой, и все другие кабанчики услышали бы, как мы разговариваем, и знали бы, что сбылась моя мечта, что я нашел свой говорящий желудь. А теперь.. Они будут думать, что я Кабанчик-псих, который сидит под дубом и разговаривает со своим животом”.
“Ты и есть Кабанчик-псих” - сказал из Кабанчика говорящий желудь. – “Если для тебя до сих пор важно одобрение других кабанчиков, то ты и есть Кабанчик-псих”.
Жил-был город. И, так как, город был маленький, его жителям было достаточно нескольких слов для взаимопонимания. В основном, это были междометия. Если происходило что-то удивительное, там говорили “Ой”. Если случалось что-то досадное, там говорили “Уй”. Если жители хотели что-то уточнить, они говорили “Эй”. И реже всего они говорили “Ай”. Потому что “Ай” относилось к форс-мажорным обстоятельствам.
В первый раз в том городе сказали “Ай”, когда произошла городская революция. Второй раз “Ай” пришлось на весеннее половодье, когда речка вышла из берегов на три сантиметра шире обычного. И больше “Ай” не случалось. До того самого дня, когда в город пришла девочка. Девочка пришла обычным способом, но, придя, вышла за рамки. Дело в том, что девочка остановилась на главной площади города, и сказала: “Я пришла”.
Это был форс-мажор. И над городом, ото рта ко рту, прошелестело “Ай.. ай.. ай..”.
Все коренные жители, конечно, знали, что никто и никогда не ограничится фразой “Я пришёл”, если уж он произнёс её вслух. Далее, этот кто-то обязательно что-то потребует.
Город впал в панику. Коренные жители разбежались по домам, и стали бить поклоны специальным поклонным бумажкам. Поклонными бумажками назывались распорядки дня и распорядки года, которые висели на специальной поклонной стене в совершенно каждом доме того города. У некоторых коренных жителей имелись также распорядки пятилеток, десятилеток. А у особо продвинутых имелись и распорядки жизни. Каждое утро каждого коренного жителя начиналось с непременного поклона своей поклонной бумажке. И ничего не было ужаснее в том городе, чем нарушение распорядка себя. Конечно, никто не принуждал коренных жителей нарушать их распорядки, но сам факт нависшей угрозы лишил жителей сна, покоя и равновесия. А ужасная девочка продолжала стоять в центре городской площади, являясь живым напоминанием о стрясшемся Ай. Всё летело к черту. Жители перестали выходить на работу, мыться и кушать. Несколько жителей даже сбежали из города, подавая пример всем остальным.
Где-то на втором месяце общегородской паники, к ужасной девочке решился подойти смелый коренной житель. Лоб его был избит поклонами, руки его были атласными от поглаживаний своего распорядка. С трудом подбирая позабытые слова (ведь в этом городе словами почти не пользовались), смелый житель сказал: “Эй, ты, ужасная форс-мажорная девочка. Почему бы тебе не уйти”. Ужасная форс-мажорная девочка пожала плечами и сказала: “Хм”.
“Ужасная форс-мажорная девочка, но ты хотя бы понимаешь, что ты ужасная форс-мажорная девочка?” - спросил смелый житель, раздув от возмущения ноздри.
“Нет” - сказала девочка. – “Я просто девочка, которая пришла, а не ужасная форс-мажорная девочка”.
“Но, город в панике. Ведь когда такое говорят вслух, значит непременно хотят нарушить распорядки. Что-то потребовать или попросить, или спросить. И всё это одинаково ужасно. Ведь всем тогда придётся тратить на тебя время и усилия, а жизнь проходит в дверь, как ты знаешь. И если я выбьюсь из распорядка, моя жизнь может пройти не в ту дверь! Тебе это понятно, ужасная форс-мажорная девочка!”.
Ужасная девочка выслушала смелого жителя, наклонив голову и тихо цокая языком, а потом сказала: “Как много слов ты говоришь на всякий случай, смелый житель. Ведь тебя никто ни о чем не попросил и не спросил. Так зачем ты говоришь столько слов на всякий случай?”.
“На всякий случай. Ведь кто тебя знает” - выпалил в девочку смелый житель.
“Кто я для тебя, житель?” - просто спросила девочка.
“Для меня ты Ай” - ответил житель сокрушенно.
“Да?”
“Да, Ай..”
“Ты боишься, что я скажу страшное слово “Даай”, а ведь это ты сам ошибся в построении слова. Ты поменяй местами, попробуй сказать наоборот.” - улыбнулась ужасная форс-мажорная девочка.
“Как это” - нахмурился смелый житель.
“Ну, скажи своему Ай - Да, и всё” - предложила девочка.
“Ай – Да” - недоверчиво бормотнул смелый житель. – “Ай – Да”, и вдруг рассмеялся.
“Вот видишь.” - улыбнулась ужасная форс-мажорная девочка. – “Проблемы и напряги у нас возникают лишь потому, что когда приходит Ай, мы неверно строим всё слово. Вот все боятся, что Ай – это Даай. И потому кричат, Айнет или Айчерт, или Айблин, или совсем неказистое слово Айуйди. Все эти слова не работают, потому что таких слов нет. Есть только Айда. Оно означает движение. И оно совсем не страшное. Правда же?”.
Так в том городе появилось новое слово Айда. И с его появлением из жизни жителей сразу исчезли все ужасные форс-мажоры. И город тот стал свободным и радостным. И в распорядках у всех жителей пугающее “Да-ай” исправили на доброе и живое “Ай-да”.
Жил-был человек. Этот человек всегда носил с собой фигурку с углами, через которую смотрел. Человек делал треугольник или квадратик из своих пальцев. И вообще, прямоугольники, треугольники и квадратики всегда были рядом с ним. Монитор, экран, окно, зеркало. А по ночам человек спал на квадратной подушке. А по утрам человек отпирал прямоугольную дверь, заходил в кубический лифт, выходил на квадратном этаже, и выходил из квадратного подъезда в бесформенный мир. Вот тут человек прибегал к помощи пальцев, сгибал их квадратиком или треугольником, и только тогда уже мог идти по улицам, пристально глядя в фигурку из своих пальцев. Знаете, почему? Потому что он не мог жить без угла зрения. А потом этот человек сломал руку, и попал в психушку. Потому что не смог делать одной рукой фигурку с углами. В психушке человек сразу выздоровел, но не стал в этом признаваться, чтобы его там оставили. Потому что решетки на окнах психушки были разделены на идеальные квадратики, глядя через которые человек понимал, что по-прежнему имеет угол зрения.
А наружи, по улицам, текли какие-то бесформенные психопаты. Держали руки в карманах. И даже сквозь карманы было видно, что пальцы этих психопатов валяются там бесформенной кучкой. Бесформенные люди, текущие по бесформенному миру.. Бесформенные облака, оплывающие радуги, разомкнутые горизонты, хаотично разбросанные звёзды, и прочий ужас бытия. Человек целовал квадратики своей решетки, и был счастлив спастись.
Жил-был мальчик. И жил, и был мальчик крайне беспокойно, потому что любил пельмени. Во-первых, мальчик с них икал. Во-вторых, сильно какался. Но, самое ужасное, мальчик продолжал любить пельмени, и ничего не мог с собой поделать. Однажды мальчик опять поел пельменей, и стал икать и какаться так сильно, что получил сотрясение мозга. Его затошнило от сотрясения, и мальчик какое-то время даже близко не подходил к пельменям. Но, шло время, и мальчик опять пошёл за пельменями, сварил себе упаковку, и опять стал икать и какаться. Родственникам стало жаль мальчика, и они силком повели его к психоаналитику. Психоаналитик заставил мальчика сегодня же съесть упаковку пельменей, и записать в тетрадке свои ощущения. Мальчик сделал это, но на следующем сеансе психоаналитик не смог прочесть тетрадку мальчика, потому что тетрадка была из бумаги, и ушла на нужды мальчика. Тогда психоаналитик сказал, чтобы мальчик снова купил себе пельмени, но чтобы не ел их, а чтобы сел перед тарелкой и сказал бы пельменям о своих чувствах. И чтобы потом мальчик принёс эти пельмени психоаналитику. Мальчик сделал это, рассказал пельменям о своих чувствах, и через две недели принёс их психоаналитику. Психоаналитик посмотрел на пельмени, и дал пельменям какую-то установку. И потом велел мальчику их есть. Мальчик съел все пельмени. И тут же стал икать и какаться пуще прежнего, потому что пельмени были сварены две недели назад, и успели выйти из срока годности.
Загадочный психоаналитик затолкнул мальчика в туалет, и через дверь спрашивал о том, что сейчас чувствует мальчик, а что сейчас, а что сейчас. При этом психоаналитик оборачивался на озадаченных родственников мальчика и изрекал “Сейчас будет обратный эффект. Сейчас”.
Родственники мальчика делали вид, что понимают умные слова, и деловито кивали, и многозначительно переглядывались.
Когда мальчик вышел из туалета, психоаналитик одобрительно погладил его по плечу, заглянул в глаза, и спросил: “Ну, что. Теперь, надеюсь, ты больше не любишь пельмени?”.
Мальчик вымученно пукнул в последний раз, и сказал: “Слышишь, мужик. За что мои родственники платят тебе бабки? За сортир?”.
Взрослые речи несколько изумили психоаналитика, но он не подал вида, и продолжил: “Моя задача, мальчик, освободить тебя от твоей несчастной любви. Вот сегодня ты съел килограмм просроченных пельменей. Сильно какался, икал. Предполагаю, пора тебе понять, что всё это не похоже на настоящую любовь. Даже если она несчастная”.
“Не почувствовал разницы, дядя.” - язвил мальчик, устало облокотившись спиной на дверь туалета. – “Я и раньше с них какался и икал. И со свежих тоже”.
“Ну, так скажи ты, мальчик, мне, дебилу! При чем тут любовь!” - вышел из себя психоаналитик.
“Дядя, вот когда ты отчаянно любишь тётю, тебя клинит и несёт, правда?” - изрёк утомленный мальчик. – “Тебя клинит и несёт”.
“Ну, да” - растерянно сказал психоаналитик. – “Вообще-то, да”.
“Ну и вот! Я в твой кайф не лезу! И ты в мой не лезь!” - подытожил мальчик, и ушёл, громко хлопнув дверью туалета.
Жила-была Муза. И была она одинокой и безработной. Раз в год Муза приходила на биржу труда, заполняла анкету, и ждала предложений. Предложения поступали. Например, ей звонили и говорили: “Вот Вы тут в анкете указали, что склонны вдохновлять. Для Вас есть работа вдохновителя. На фабрике надувных матрасов недостача насосов. Будете вдохновлять матрасы орально?”. Или, например, ей звонили и предлагали работу уборщицы, потому что в анкете Музы было указано, что она борец за чистоту. Бывало, предлагали и хорошо оплачиваемые халтуры, если кому-то требовалось поскорее свести с ума кого-то из богатых родственников, чтобы поскорее получить наследство, потому что в своей анкете Муза указала, что способна являться незнамо откуда, преимущественно по ночам.
Все поступающие предложения Муза игнорировала, потому что была ориентированной на высокие стандарты. И продолжала ждать достойных предложений. Однажды, когда Муза в очередной раз притащилась на биржу труда, и сидела там в длинной-длинной очереди, она услышала такие слова: “Здрасьте, я поэт. Ищу работу поэта. Где тут у вас можно анкету заполнить?”. Муза встрепенулась, и стала искать, кто это говорит. Это говорил человек в изношенном пиджаке и в свитере с засаленным воротом, давно не помнящий рук парикмахера, маникюрщицы и дантиста. Муза сразу узнала в поэте своего работодателя, потому что он был, во-первых, выдохшимся, а значит нуждался во вдохновении; во-вторых, он был запущенным, значит нуждался в очищении; и в третьих, он был очень нервным, значит склонным к эффектам, значит непременно оценил бы по достоинству всякие появления Музы незнамо откуда, преимущественно по ночам.
“Здрасьте, это Вы поэт, которому нужна работа поэта?” - сказала Муза, протискиваясь сквозь длинную очередь. “Да, это я поэт, которому нужна работа поэта, а что?” - ответил человек, гордо сверкнув треснувшим стеклом в очках на резинке. “А я Муза!” - сказала Муза, наконец пробравшись сквозь толчею, и встав с поэтом пузо в пузо. – “Возьмите меня на работу!”.
Поэт странно посмотрел на Музу, скептически кашлянул в засаленный ворот, поднял бровь, покрутил грязным пальцем у свалявшегося виска, сказал что-то неразборчивым матом, и помчался от Музы вдаль по коридору. “Врёшь! Не уйдёшь! Стой, падла!” - крикнула Муза, и помчалась за ним. Поэт помчался ещё быстрее, высоко запрокидывая стоптанные подошвы. Они выскочили на улицу, пробежали по осеннему парку, потом по аллее, потом по проспекту, потом опять по парку, и вконец выдохлись, потому что оба давно ни черта не ели. Первым набок завалился поэт, затем на него завалилась Муза, и тяжело переводя дыхание, прохрипела: “Что ж ты бегаешь от меня, скотина”.
“Слезь с меня, дура” - задыхаясь под Музой, прохрипел поэт. Муза скатилась с поэта, и замерла рядом на куче осенней листвы. Некоторое время они просто молчали, тупо глядя в пронзительное небо, приводя в норму дыхание. Первой очухалась Муза. Муза повернула голову, и тихо сказала: “Ладно. Ты тоже меня пойми”. Поэт вяло отмахнулся, и, продолжая тупо глядеть в небо, сказал: “Я тебе говорил. Говорил? Говорил. Чтоб не лезла, дура, ко мне”.
Поэт, явно, разговаривал с Музой так, будто видит её не в первый раз, будто впрямь что-то когда-то ей уже говорил. Муза приподнялась на локте, и с изумлением уставилась на него: “Слышь. Мы знакомы?”.
“Да пошла ты!” - зло всхлипнул поэт, сердито сдирая с лица треснувшие очки на резинке. Тут Муза увидела его глаза, и обалдела. Да, глаза поэта были надежно упрятаны в алкогольные мешки, примазаны черными бессонными синяками, но это были глаза, которые Муза знала. Усиленно морща лоб, призывая на помощь всю память, Муза наконец хлопнула себя по лбу и с возмущением воскликнула: “Мать твою! Гриша!?..”.
“Ты мне всю жизнь искалечила” - сказал Гриша, плюнув на очки, и яростно растирая пиджаком плевок. – “Договорились, думал. Черта лысого..”.
Муза смотрела молча, потому что не находила слов. Это был Гриша, тот самый красавец Гриша, с которым они когда-то были не разлей вода. Красавец Гриша, кудрявый Гриша, Гриша с глазами.. Когда-то давно Муза гуляла в этих кудрях сутками, месяцами, не боясь там заблудиться. А иногда она скатывалась по кудряшке на Гришином лбу, и сидела на его ресницах, свесившись вниз, заглядывая в Гришины глубокие глаза. И не боялась туда провалиться. Сейчас проваливаться было некуда, и гулять было не в чем, потому что кудряшки превратились в непроходимые колтуны, а глаза выталкивали мир наружу, как два полинявших батута, ничего не принимая внутрь.
“Прости, Гришка. Не признала” - наконец сказала Муза, виновато поджав губу. – “Ну, как жизнь то?”.
Поэт сердито сел на куче листвы, отряхивая пиджачишко. Музу заслезило, в ней проснулся типичный материнский инстинкт: “Гриша, ведь мы любили друг друга. Помнишь хоть?”.
Поэт понуро закурил, тут же закашлялся, потом заплакал. Плакал и отрицательно мотал головой.
“Ладно. Пойду я, Гриш..” - сказала Муза, тяжело вставая с кучи листвы. – “Зря я всё это..”.
Муза встала, и не отряхиваясь пошла по парковой аллее вдаль.
“Слышишь..” - сказал ей вслед Гриша, оставаясь далеко позади, сидя на куче листвы. – “Если напьюсь и звать буду, ты не приходи..”.
“Знаешь..” - сказала Муза, не оборачиваясь. – “Если напьюсь и приду, ты не открывай..”.
На следующий год они снова встретились на бирже труда, в коридоре, в длинной-длинной очереди, но сделали вид, что не узнали друг друга. Потому что Гриша был не один, и Муза была не одна. Рядом с Гришей вертелась какая-то прыткая дамочка, которая бесконечно одергивала на Грише пиджак и повторяла: “Григорий. Стой ровно. Засунь себе в жопу своё грустное лицо. Так мы тебя никогда не продадим!”. А рядом с Музой стоял дерзкий мальчик с кудряшками, который говорил: “Терпи, мать. Стой ровно. Я тебе костюм гламурный за бешеные бабки купил, и не вихляйся на каблуках. Так мы меня никогда не продадим!”.
В тот успешный день и Гриша, и Муза устроились на престижную работу. И больше друг о друге не вспоминали. От греха подальше.
Жил-был Игнат. И жила-была Мотя. Мотя, как родилась, сразу прибежала к Игнату, и сказала “Даров. Я родилась. Можем начинать!”. Игнат вздохнул. Конечно, он знал заранее, что родится когда-нибудь Мотя, которая припрётся к нему с именно таким предложением.
“Послушай, Мотя” - сказал Игнат в тот день, вместо приветствия. – “О каких прятках ты говоришь, если ты меня уже нашла. Это бред, пойми, Мотя”.
Мотя решительно не поняла, о чем говорит Игнат. Поэтому предложила ему спрятаться. Спрятаться надежно, чтобы Мотя его хорошенько поискала.
“Ну, хорошо” - вздыхал Игнат протяжно за ближайшей трансформаторной будкой. – “Вот, я спрятался, Мотя. Стою, как идиот, за трансформаторной будкой”.
“Девяносто восемь, девяносто девять, сто.. Всё. Я иду искать!” - сердито перекрикивала вздохи Игната играющая Мотя, и отправлялась его искать.
“Да, да. Можно подумать, ты не знаешь, что я стою, как идиот, за трансформаторной будкой. Можно подумать.” - вздыхал Игнат, задумчиво дымя сигаретой.
“Угу. Ещё скажи, что ты сейчас стоишь там и куришь” - недоверчиво ворчала Мотя, покашливая от дыма.
“Что я буду говорить очевидные вещи. Кха-кха” - изрекал Игнат, стоя за трансформаторной будкой.
“Это было бы слишком просто” - сосредоточенно приговаривала Мотя, заглядывая под соседние кусты, лавки, проверяя мусорные баки и гаражи.
“Ну ладно, хватит.” - отвечал Игнат, напевно посвистывая за трансформаторной будкой. – “Ты же родилась с точным знанием, как меня найти”.
“Не понимаю, где ты мог спрятаться” - перебивала Игната Мотя, обходя трансформаторную будку, глядя на Игната в упор отсутствующим взором.
“Ну-ну” - устало говорил Игнат, помахивая перед Мотиным носом веточкой сирени.
“Ещё скажи, что ты сорвал веточку сирени, и трясешь ею у меня перед носом” - продолжала ворчать Мотя, укоризненно глядя на Игната.
“Угу. А ты скажи, что понятия не имеешь, кто этот тип с веточкой” - ёрничал Игнат.
“Угу. Ещё скажи, что этот придурок - ты” - сердито говорила Мотя, уходя от трансформаторной будки в дебри ещё не осмотренных кустов.
Шло время. Мотя бродила вокруг трансформаторной будки, и становилась всё интереснее с каждым кругом, потому что взрослела и набирала соки. На очередном Мотином круге Игнат схватил Мотю за руку, и сказал, что он не прочь прерваться на поцелуй, и тут же поцеловал Мотю. У Моти наступило короткое помутнение сознания, но через долю секунды она уже стояла на расстоянии прыжка от Игната, и, хватаясь за свои губы, растерянно приговаривала: “Это не положено. Сначала я должна тебя найти, потом посмотрим”.
“Ну” - устало вздыхал Игнат. – “Сорри. Продолжай, пожалуйста, маяться дурью”.
“Вот именно!” - сердито краснела Мотя. – “И нечего!” - и кусала свои губы от скомканного ощущения сожаления, и от каких-то смутных недоцелованных чувств.
И снова шло время.
“Слушай, Игнат!” - кричала Мотя с другой стороны трансформаторной будки. – “Я конечно пока не нашла тебя, но если ты где-то рядом, скажи.. когда я тебя найду, ты меня доцелуешь? Доцелуешь? Скажи”.
“Попробуй найди!” - злорадно включился Игнат в игру. – “Там посмотрим”.
“Ну, блин, ну и где тебя ещё искать. Я всё вокруг уже обыскала..” - подходила Мотя к Игнату, и требовательно глядела ему в глаза.
“Понятия не имею” - говорил Игнат, убирая с Мотиного лица пылинку. – “Чё? Слабину дала?”.
“Пусть этот придурок за трансформаторной будкой доцелует меня, а потом я тебя ещё поищу. Пожалуйста?” - попросила явно уставшая от поисков Мотя.
“Сорри. Придурки.. такие люди.. они два раза не предлагают” - надулся Игнат. – “И вообще, ты меня не разочаровывай. Тебе, Мотя, к лицу – играть. Продолжаем! Чё встала то!”.
И снова шло время.
“Игнат. Из меня что-то каплет” - пожаловалась Мотя однажды. – “Слышишь, каплет что-то из меня?”.
“Ну, слышу.” - спокойно ответил Игнат, проводя рукой по изнуренному лицу Моти. – “Это соки капают. Время идёт. Они вытекают. Закон у природы такой”.
“Игнат. Когда я тебя найду, во мне их останется уже немного. Может быть, доцелуешь меня прямо сейчас, да и всё?” - грустно просила Мотя.
“Не кокетничай, как дура” - строго говорил Игнат.
И снова шло время.
Моти что-то не было дольше обычного. Игнат успел выкурить пачку сигарет, сгрызть пару веточек сирени, и несколько раз посмотреть в ясное звёздное небо. Когда Игнат открывал вторую пачку сигарет, за трансформаторной будкой появилась зареванная Мотя. Зареванная Мотя уставила руки в боки, поглядела дрожащим взором, и гневно крикнула: “Важный гусь!”.
“Где пропадала то..” - рассерженно удивился Игнат.
“Пряталась! Я пряталась, ты не искал!” - крикнула Мотя зареванным лицом.
“Совсем уже.” - спокойно сказал Игнат, закуривая. – “Кто-то кон менял? Ты же водишь. Тебе искать. Не мне”.
“Мне надоела эта игра, Игнат” - тихо пробормотала Мотя, зарываясь лицом в грудь Игната. – “Может, будем считать, что я тебя нашла? Вчера из меня очень капали соки. Когда плачешь, соки капают сильнее. Я дала слабину”.
“Но ведь ты врёшь, Мотя” - ласково сказал Игнат, похлопав Мотю легонько по плечу. – “Тебе не надоела эта игра. Потому что у тебя, кроме этой игры, нет ничего другого”
“А ты?..” - растерянно подняла лицо Мотя.
“Что я?..” - спокойно отозвался Игнат.
“Вся игра ради того, чтобы найти тебя” - горячо кивнула Мотя.
“Вот и вперёд” - сказал Игнат, легонько подтолкнув Мотю в спину.
И снова шло время.
“Игнат.” - позвала Мотя. – “А что будет, если у меня совсем закончатся соки, и я перестану тебя искать? Тогда ты дашь мне стакан сока?”
“Не кокетничай, как дура.” - ответил Игнат задумчиво.
“Почему?” - заметно оробела Мотя.
“Потому что” - ответил Игнат ещё более задумчиво.
И снова шло время.
Однажды с другой стороны трансформаторной будки раздался радостный крик Моти: “Игнат нашёлся!!!”.
Игнат вздрогнул, как струна, панически затушил окурок, кашлянул, и с ужасом выглянул из-за будки. Перед ним стояла ржущая виноватая Мотя: “Успокойся. Пошутила я..”.
“Фух..” - вздохнул Игнат с облегчением, внимательно глядя на Мотю.
“Ну, чё выперся? Иди за будку. Я иду искать. Так что не отвлекай” - сосредоточилась Мотя, подмигнув Игнату.
“Годится” - благодарно улыбнулся Игнат.
Мораль: Играешь в это? Молодец. Ты то знаешь, что как только всё найдёшь, так сказочке и конец. А сказка не концом красна. Процессом. Не веришь? Спроси у бесконечности, что в бантик завязана. Нолю не с кем играть. Поэтому ноль вяжется в бантик, и прячется от самого себя. Вот весь смысл. Других, знаешь, нет.
Вроде…
СКАЗКА ПРО ВНЕЗАПНОГО ДЯДЕНЬКУ
Жил-был внезапный дяденька. И делал он что попало. Этого внезапного дяденьку за все его заслуги перед обществом так и прозвали “внезапный дяденька”.
Однажды кто-то вызвал внезапному дяденьке санитаров. Приехали санитары, вошли к дяденьке домой, а дяденька сидит на люстре и говорит: “Дяденьки нет дома”. Удивились санитары, ткнули в него пальцем и спрашивают: “А это кто сидит на люстре?”. Дяденька им и говорит: “Больные что ли вы. Это я сижу на люстре”.
Санитары ему отвечают: “А тогда кого дома нет?”. Дяденька говорит: “Меня, дураки вы. Я вам русским языком говорю, что меня дома нет. Уходите”.
Эта его прямота и откровенность действовали безотказно. Санитары качали головой, не зная, к чему придраться, и уходили. А когда на улице санитаров спрашивали, почему они вышли без дяденьки, санитары отвечали: “Его дома нет”.
Внезапный дяденька никогда от себя не уставал, и всё время знал, чем заняться. Как-то раз он ночью выкрасил подъезд в красный цвет, а вместо номеров этажей нарисовал на стенах овощи. На следующий день люди совершенно перепутались среди этажей, и долго разбирались с дяденькой. А он им сказал, что овощи лучше номеров. Потому что номера очень пафосные, и один номер всегда ниже или выше другого, а овощи – нет, овощи все равны. Тогда люди спросили дяденьку, зачем он выкрасил подъезд в красный цвет. И дяденька сказал, что по правилам светофора. Потому что на зеленый свет все бегут с разной скоростью, и на желтый все ждут по-разному, кто прыгает на месте, кто вперед других срывается, а кто и тормозит очень. А на красный – все стоят одинаково. Потому что прохода нет. И об этом надо помнить.
Не всем понравилась эта дяденькина идея, и люди стали бунтовать. Сначала побегали по ЖЭУ и администрациям, а потом сами взялись за дело. И из чувства протеста выкрасили этажи в другие цвета. Любые другие, лишь бы не в красный. Так подъезд стал цветным и интересным.
А в другой раз дяденька пошёл на крышу, и стал мяукать, как кошка. Ходил он там и мяукал три дня и три ночи. Всех это задолбало, вызвали санитаров, санитары сказали, что крыша – это не адрес, а они выезжают только по адресу, и не приехали. Тогда люди сами пошли на крышу, чтобы надавать люлей дяденьке за то, что он там ходит и мяукает. “Я знал, что придёте” - обратился к ним дяденька. – “Только лица сделайте попроще. Вам просто завидно, что я тут хожу и мяукаю, а вы себе этого позволить не можете, вам неудобно”. Людям стало заподло, и они сказали, что так мяукать может каждый недоумок. И показали дяденьке лично сами, что тоже умеют мяукать, и это дело нехитрое. И так размяукались, что им понравилось. Потом всех этих людей силком снимали с крыши, а они там всё бегали друг за другом и мяукали.
А ещё в другой раз дяденька смастерил себе крылья из полиэтиленовых пакетов, прикрепил их скотчем к своим рукам, и так пошёл по улицам. Всем стало удивительно, почему это надо ходить с крыльями пешком. Если дяденька дебил, значит думает, что он Икар, значит должен попытаться летать с этими крыльями, а он не пытается летать, а просто ходит с ними. Спросили его, почему это так. Дяденька засмеялся и сказал: “Вы дураки. Вы что ж думаете, что крылья – это обязанность? Если у меня есть крылья, я подписался летать? А может, я не хочу”.
Тогда другие люди сказали: “Ничего себе. Этот идиот разбирается ещё, что он хочет, а что он не хочет..” - а потом подумали и добавили. – “А если у нас нет крыльев, то что? Мы подписались никогда не летать? А может, мы хотим”. И в тот день несколько человек взлетело.
Долго жил дяденька в том городе, долго провоцировал общество, а однажды исчез. Неделю его не было, месяц, год. Стало понятно, что дяденька именно исчез. И все тогда вздохнули с облегчением и сказали: “Наконец-то он исчез”, - а потом подумали, и добавили. – “Интересно. Если мы заметили, что он исчез, значит он был. А есть ли мы?.. А если мы исчезнем, заметит ли это кто-то..”
СКАЗКА УЖАСОВ ПРО ВОЛШЕБНУЮ ПЕЧЕНЮШКУ
Жили-были старичок со старушкой. И был у них внучек. И этот самый внучек любил печенюшки. И вообще, любую выпечку и хлебные изделия. Но, любил сложно. Вот отрежет он себе кусочек хлеба, начнёт его есть, и тут ему из телевизора диктор говорит вдруг: “Хлебушка – это всем дедам дедушка!”. Подавится внучек. Почувствует вину лютую. А хлеб то скушал уже, почти всю булку. Получается, сожрал дедушку всех дедушек, глазом не моргнув. И начинались у внучека различные фобии на этой самой почве, но он в фобиях не признавался, а наоборот делал вид, что никаких фобий нет. Как-то раз его бабушка с дедушкой заподозрили неладное, правда. Увидели они, как внучек их с хлебом разговаривает, будто как бы прощения что ли попросить у булки хлеба хочет. Перепугались за психическое состояние внучека бабушка с дедушкой, решили вытянуть его из беды. Испекли колобок, следуя заветам русской народной сказки. Принесли колобок внучеку, да и говорят: “Вот тебе дядя колобок. Он дядя тебе, потому что по сказке колобок – сын людей, которые его выпекли. А раз нам он сын, то тебе колобок непосредственный родной дядя. С дядей ты можешь разговаривать. Дядя колобок ответит на любые твои вопросы”. Сами спрятались тут же за шкаф, и смотрят оттуда. Ждут, когда внучек станет с колобком разговаривать, чтобы голосом колобка из-за шкафа на его вопросы отвечать. А внучек застеснялся, что его психические отклонения заприметили. И вместо того, чтобы с дядей колобком поговорить, взял и сожрал его из чувства протеста. И когда старичок со старушкой за шкафом ойкнули, внучек заржал демонстративно: “Дядя, ой, не могу, дядя, ой не могу”, и снова заржал, и отрезал себе дополнительный кусок от хлебушки, потому что дядя колобок был небольшой, и внучек не наелся. И вообще, терять внучеку уже было нечего. А сам тем временем чувствовал вину подспудно. И страх. Но ни за что в том не признался опять. Ибо, в падлу.
С того злополучного дня, когда внучек съел дядю колобка, страх и ужас из внучека уже не уходили, а только наматывались друг на друга, как нитки на катушку.
Вырос внучек, стал дядькой, женился, и однажды случился с ним припадочный сон. Что-то типа затмения. Приснилась ему печенюшка, да не простая, а волшебная. Поздоровалась с внучеком, поклонилась ему в пояс, и говорит: “Здравствуй. Я волшебная печенюшка. Пришла тебе отомстить за дядю твоего колобка и за хлебушку – всем дедам дедушку”.
Обозлился мальчик, не обрадовался всплывшим детским фобиям, заржал во сне и говорит вслух: “Иди-ка ты на хрен!”. Волшебная печенюшка как-то подозрительно заулыбалась, давай кивать, а сама продолжает: “Говори, говори, убийца дяди твоего колобка и потребитель хлебушки – нашего всем дедам дедушки.. Говори давай всё, что хочешь, но, может, стесняешься.. Выговорись наконец..”.
И с этими словами давай перед внучеком поворачиваться то тем боком, то этим. Ну, навроде, провоцируя того на слова грубые. “Что уставилась!” - говорит внучек опять, смело. – “Вали!”
Волшебная печенюшка совсем странно разулыбалась, а сама опять просит и просит: “Ну, давай. Говори, говори ещё слов мне нехороших и матных. Расскажи, почему гонишь. Расскажи-ка”.
“Ненавижу тебя!” - говорит внучек, и сам во сне плюётся даже для убедительности. – “Какого черта ты здесь!” - ну и матов добавил ещё, раз просили.
Печенюшка аж зарделась от удовольствия, глядит на внучека горящим взором, выпеченными кривыми ручками внучека к себе манит, мучными губищами шлёпает призывно, словно бы просит ещё говорить.
Надоело внучеку это сновидение, он возьми и крикни: “Ты меня слышишь! Маша!”. Так жену того внучека звали. Машей.
Тут волшебная печенюшка вся быстро-быстро завертелась, заржала голосом внучека почему-то, и как закричит: “Что Маша! Что Маша! Ну что Маша!?”.
“Пошла на хрен! Ты меня слышишь! Маша! Пошла на хрен! Ты меня слышишь! Маша!” - закричал внучек по двум адресам одновременно, прогоняя страшную печенюшку, и жену свою попутно на помощь призывая. Вдруг, всё стихло. Хихикнула тихо волшебная печенюшка. Всё, мол, миссия выполнена, мол, свободен, мол, говнюшок.
Открыл внучек глаза, а над ним Маша стоит со здоровенной скалкой в могучей руке. Два часа Маша слушала признания супруга-лунатика, которого угораздило вырубиться прямо за кухонным столом во время ужина семейного. Два часа Маша напротив сидела, и словесную мужнину какушку кушала. Слушала, как тот её посылает, да на матах катает трехэтажных. Лопнуло Машино терпение. Звезданула Маша мужа-внучека скалкой, и стал он дурак. Так и не успел объяснить, что не Маше он все нехорошие слова говорил, а печенюшке волшебной.
Мораль сей басни проста: не станем превращаться в копилку страха и вины. Ведь не копилки мы. А если копить это будем и скрывать, то и скопится в нас такое волшебное говнище, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А потом придёт к нам ко всем волшебная печенюшка, и всё из нас наружу повытащит. И нужна ли нам такая подстава.
А при чем тут мучные изделия? Это так, просто.
СКАЗКА ПРО ТАИНСТВЕННУЮ КНОПКУ
Жила-была молодая тётенька. Однажды пошла тётенька по улице, стала дорогу переходить, и тут ей навстречу цыганка. Стой, говорит, молодая тётенька. Знаю, говорит, секрет один. Хочу, говорит, тебе этот секрет сказать. Молодая тётенька была образованной, и знала, что цыганки всегда так начинают разговор, а потом просят серёжки снять, и убегают с этими серёжками в дремучие леса и некошеные луга. Сделала тётенька вид, что цыганку не заметила, и давай дальше идти быстро-быстро. А цыганка скорость набирает, ноздря в ноздрю с тётенькой перемещается, и продолжает наговаривать. Не надо, говорит, мне серёжек твоих. Что я, не вижу что ли, говорит, что цена им три копейки. Ты же, говорит, нищая практически. Думай башкой то, говорит. Я, говорит, бескорыстно помочь хочу.
Устала тётенька бежать ноздря в ноздрю с цыганкой, притормозила, уставилась на цыганку вопросительно.
Вижу, говорит цыганка, ищешь ты что-то, молодая тётенька. По особым приметам вижу. Уши у тебя топорком под шапкой торчат, нос подвижный, нюхает, точно след взять хочет. Знаю, что ты ищешь, говорит. И знаю, говорит, как тебе помочь. За семью железными путями есть перрон асфальтированный. Иди на тот перрон. Там увидишь реку, ты иди по берегу той реки. Там увидишь дом, а в доме арка. Ты в ту арку иди, налево поворачивай, там дверь будет, а рядом с дверью той будет кнопка таинственная. Там и найдёшь, что ищешь.
Не устроили молодую тётеньку рекомендации такие, и давай она торговаться и уточнять. А что я там найду, мол. Нет, ты, цыганка, мне сразу скажи. А то, может, ты голову мне морочишь специально, потому что тебе обидно, что у меня серёжки дешевые, и ты играешься на моих нервах. Скажи давай, мол, что за той таинственной кнопкой упрятано. Принц, может, и конь белый. А может, пакость там.
Рассердилась цыганка, топнула ногой, кофточку расписную на груди порвала, как тельняшку, стукнула себя в цыганскую грудь. Не зли меня, говорит, иди, куда сказано тебе.
Пошла молодая тётенька к себе в квартиру, посидела там, подумала, по сторонам огляделась, прикинула, что терять ей нечего, а продать есть что. Продала она свою табуретку и книжный шкаф, купила на вырученные деньги дорожные ботинки, и отправилась за семь железных дорог на асфальтированный перрон.
Долго ли, коротко ли, явилась перед тётенькой обещанная река, а вдоль реки дома, и все с арками. Купила тётенька себе на последние деньги пирожок, и пошла с пирожком вдоль реки искать нужный дом. Долго-долго она шла, в каждую арку сворачивала, таинственную кнопку искала. Наконец, в предпоследней арке увидела дверь, а рядом кнопку. Разволновалась тётенька в шаге от финала поисков своих. Давай внутри арки метаться, курить и ждать возбужденно, когда люди перестанут мелькать, и освободят ей доступ к кнопке таинственной. А люди то ходят и ходят. То в дверь, то из двери. И странно так на тётеньку поглядывают. Что, мол, надо ей тут. Пару раз спросили даже, уж не в эту ли ей дверь, и не хочет ли она, чтоб ей дверь придержали, да внутрь пропустили. Ну, тётенька всё головой качала и делала вид, что она там прогуливается просто.
Стемнело, наконец. Уснула река. Арки уснули. Перестали люди мелькать, взглянули ещё раз странно на тётеньку с посиневшим носом, хлопнули дверками своих тёплых автомобилей, да и разъехались. Тётенька носом швыркнула, в ладошки хлопнула, почуяла, что её звёздный час настал, и пошла она сквозь сумерки к кнопке таинственной. Подошла, сначала с кнопкой поздоровалась. Кнопка молчит. Тётенька ещё раз говорит, мол, здравствуй, кнопка. Молчит кнопка таинственная. Ну, тогда достала тётенька из кармана отвертку, и стала кнопку отвинчивать осторожно. Отвинчивала, отвинчивала, и фонариком себе светила, чтобы разгадку тайн поиска своего не проглядеть вдруг. Два шурупика, на которых кнопка держалась, таинственно в снег упали. Забилось тётенькино сердце, взяла она дрожащими пальцами кнопку, дыхание затаила, сняла её.. Смотрит, странное что-то. Два проводка каких-то. Желтый и белый. И больше ничего.
Постояла тётенька в оторопи, постояла, позвала тихонько на всякий случай, на два проводка глядя. Эй, мол, принц и конь, это вы, мол? Злая колдунья превратила вас в проводки? Да подскажите вы мне, принц и конь, как же чары злые с вас снять? Ведь я ж не зря за семь железных дорог пришла, все ботинки в пути сбила. Видать, должна расколдовать я вас. Но как, не знаю. А проводки то торчат молча. Ничего тётеньке не говорят. Давай она убиваться, заклинания произносить все, что из детских книжек знала. Пробилась над проводками до самого рассвета, стоя с кнопкой таинственной в руке. Да и не заметила, что солнце уж встало.
Проснулась река. Проснулись арки. Приехали люди вчерашние, вышли из своих тёплых машин, видят.. Стоит у офисной двери ихней тётенька-вандал. Кнопку отвинтила и в проводках отверткой ковыряется, да нашептывает что попало. Вызвали милицию. И забрали тётеньку в участок. Разбираться. Села тётенька в обезьянник, сидит и плачет горючими слезами. Обманули меня, мол, не виновата я, мол, дяденьки милиционеры. Это всё цыгане. Порчу навели, мрак нагнали в мозги мои. Тут, смотрит! Цыганка та самая в одном с ней обезьяннике сидит! Замели в то же утро за махинации какие-то!
Тётенька как давай кричать на цыганку. Это ты, мол, виновата. Это из-за тебя, мол, я тут. Обещала ты мне, что найду я, что искала. А там два проводка. И больше ничего нету. И теперь меня закроют по твоей милости, и штраф сдерут ещё. Повернулась к тётеньке цыганка, посмотрела на неё, да и говорит: “Не знала я, что ты дура, тётенька.. На кнопочку то нажать надо было. Это же звонок дверной..”
Жил-был человек один. Жил спокойно и хорошо. И угораздило человека того влюбиться в женщину одну, сотрудницу. Как с ним это случилось, человек сразу домой пошёл и давай маме своей рассказывать, дескать, такие дела, полюбил я, мама, женщину одну, сотрудницу, и не ждал я и не гадал я, что ко мне в 50 лет первая любовь постучится. Ну, маме его это не понравилось, потому что знала она, что мир состоит из сплошь коварных женщин, которые только о том и мечтают, чтобы сыночка у матери отнять, да и прикарманить. Не для того мать сынка своего растила. Не для того, а для лучшей участи. Короче говоря, как заслышала мать о любви, к сыночку нагрянувшей, так принялась за дело. Встала на сыночкину сторону, взяла на себя функции имиджмейкера, и давай сына на работу в дурацкие костюмы рядить, да в кофточки старомодные, давай ему штаны до подмышек поддергивать, и приговаривать, что это есть по-мужски. А сынок то взросленький уже. День на пятый просек материнские мотивы не без помощи сотрудников, которые совершенно перестали трудиться, и все дни стали в курилке проводить, да над ним в кулаки хихикать. А особенно та сотрудница, в которую он влюбился.
Задело это человека, грохнул он кулаком, сжег на помойке все свои старомодные кофточки, пепел по ветру развеял, а потом призадумался. Кому же ему верить, к кому же ему, сердечному, за советом податься. Маменька подставы учиняет, сотрудница (дама сердца) в кулак хихикает, а друзей у того человека не было, потому что не пил он. Подумал, подумал, и решил запить, чтобы у него друзья появились. Они сразу и появились, прямо у ларька. И видать, давно без дружбы тосковали. Так и кинулись, когда человек денюжку в ларек протянул. И дружили они крепко, но мало. Где-то бутылки две. Советов дружеских человек, конечно, успел получить, но все они ему не годились почему-то. Особенно тот совет, что баба с возу – кобыле легче. Спросил человек у своих друзей, зачем же они ему сельскохозяйственные то советы дают, ведь ни воза у него, ни кобылы. Но, дружба к тому моменту уже закончилась, а на третью бутылку он не наскреб.
Совсем загрустил человек тот, и пошёл по вечерним улицам. Вдруг, видит, магазин, а над ним вывеска светится загадочная “Сра-сра-льная ли-сра-сра-ту-сра”. Удивился он, вошёл в тот магазин, и спрашивает, почему, мол, магазин ваш так называется “срасральная лисрасратусра”? Ему и говорит продавец, напьются, дескать, себя не помнят, уходи, дескать, отсюда, быдло пьяное, мы не срасральная лисрасратусра, мы “Сакральная Литература” называемся.
Ещё больше удивился человек, потому как название такое впервые в жизни услыхал. Стало ему очень интересно. А чтобы пьяным быдлом не быть, стал он обратное доказывать – книжки в руки брать и листать их. А сам же ничегошеньки в книжках тех не понимает. Ну, сжалился продавец, спрашивает у человека, в чем, мол, проблема то у тебя. Поведал человек продавцу о своей любви безответной. Продавец и говорит: “В правильное место зашёл ты. Тут без сакральных услуг никак тебе”, и пояснил, что сакральные услуги – это магия всякая. И дал ему книжку магическую с приворотными разными советами.
Пришёл человек домой, как на крыльях, сразу в детской своей заперся, давай книжку изучать. А советы то там умные такие, с первого раза и не разберешься. До утра читал, маялся. Ну, наутро стал вникать помаленьку, просветлело в голове у него. И более всех других средств приворотных понравилось ему одно, самое надежное: коли любит добрый молодец красну девицу, так пускай пытает силы свои молодецкие, а коль не примет его красна девица, и клинок его нефритовый к бутону своему девическому не подпустит всё равно, то пусть не кручинится молодец, а возьмёт пусть да и присушит к себе ту красну девицу. Ну и дальше шёл в книжке перечень действий присушивающих красну девицу, что бутон клинку не раскрыла.
Выучил человек перечень наизусть, и пошёл на работу. Пришёл, и тут сразу ему навстречу та самая сотрудница (дама сердца). Не растерялся он, давай по инструкции четко действовать. Хвать её за нос, нос крутит и приговаривает: “Крутись, крутись, нос красной девицы, поклонись на восток.. крутись, крутись, добра молодца наматывай во имя вечного сладострастия..”. Ошалела сотрудница, нос то больно, начала она на него орать, чтоб нос отпустил. А он, не будь дурак, нос не отпускает, а другой рукой хвать её за левую грудь, и поёт: “Крутись, крутись, голубушкина грудка.. крутись, крутись, поклонись на запад, добру молодцу поклонись..”, и на словах “поклонись” всё время сильно дёргал за нос и за грудь сотрудницу. На крики ейные о помощи сбежалась вся контора, и с других этажей ещё люди понабежали, стоят, смотрят.
Сотрудница вопит, что, мол, смотрите, психиатричку вызывайте. А люди будто не слышат, глаза вытаращили, смотрят. Смекнул человек, что сила магии уже в действии, раз все замерли по местам. Обрадовался, и продолжает. На палец свой указательный что-то пошептал с умным видом, и потом этот палец в ухо сотруднице давай пихать, и приборматывать: “Как принимает ухо красны девицы палец молодеческий.. так бутон красной девицы клинок молодеческий примет.. Суйся, суйся, палец молодеческий в ухо красной девицы.. Передай весть бутону сокрытому, о том, что скачет, скачет к бутону сокрытому чудо-богатырь..”.
На месте про “чудо-богатыря” с сотрудницей уже совсем плохо сделалось, перестала она орать, и в обморок свалилась. Всё в точности по инструкции. Повёл человек важным взором на охреневших сотрудников, гикнул что-то, встал над сотрудницей, и давай волосы на себе стричь: “Стригу, стригу волосы добра молодца.. стригу, стригу, и приказ даю.. Как валятся волосы добра молодца на красну девицу безропотную, так пусть и семя богатырское будет принято..”.
Набросал он волос по всему коридору, и под онемение толпы к следующему пункту приступил, заключительному. Уселся верхом на сотрудницу обморочную, давай её пятками пришпоривать, давай на ней подпрыгивать да выкрикивать: “Как объезжает добрый молодец красну девицу.. Так гордыня человеческая уходит из красной девицы.. Унеси, унеси, белый сокол, гордынюшку от красной девицы.. Принеси, принеси покорное сладострастие.. Дай, дай добрую встречу клинку богатырскому! Встречу добрую, встречу приветливую!”.
Закончил человек, сверился с бумажкой, всё точно выполнено. Уселся на сотруднице поудобнее, и стал эффект ожидать.
Тут ему кто-то давай мешать сосредоточиться, под руки давай его брать, ласково говорить “Пойдёмте, голубчик, пойдёмте в карету”. Да ещё сирены какие-то. Рубашка какая-то. Наденемте, говорит кто-то, рубашечку богатырскую да наденемте, пойдёмте в карету да пойдёмте.
А тут и сотрудница очухалась, глазами поводила, кивнула осторожно, и тоже улыбаться давай, и ласково говорить: “Сойди, добрый молодец, с красной девицы.. Дозволь расцеловать тебя в уста твои сахарныя.. Дозволь, чудо-богатырь, приподняться..”. Обрадовался он, на ноги вскочил, давай соколу белому поклоны бить земные, и сотруднице кланяться соколу велел. Так, кланяясь, и вышли постепенно из здания, и в карету доброго молодца вежливо усадили.
И умчался богатырь под победные крики сирен. Нет, он не сдался. Дело в том, что умчаться от красны девицы сразу после свершения магического обряда – была самая главная часть приворота, решающая. В книжке жирным шрифтом даже было выделено это.
И чудо произошло небывалое. Не прошло и трёх дней, как явилась та сотрудница с яблоками в пакете к нему в психбольницу, и попа с собой привела. И обвенчал их поп то. Потому что в России дело было. А чувство сострадания в России – национальное достояние.
СКАЗКА ПРО РАЗВИТОЕ ЧУВСТВО ПРЕКРАСНОГО
Жил-был очень одинокий человек. Пошел этот человек в магазин, и купил там себе мобильник. Это он сделал потому, что другие люди постоянно рассказывали, что им звонят и звонят, и покоя от звонков никакого. И вот, тот человек тоже захотел никакого покоя от звонков. Дай, думает, попробую, что это такое, когда тебе звонят и звонят.
В общем, купил мобильник. Принёс домой, стал инструкцию читать. А там много всего, и в том числе – предлагается выбрать мелодию звонка. Долго-долго человек мелодию выбирал, все предложенные мелодии прослушал, и понравилась ему одна, самая лучшая. Ну, выбрал он эту мелодию, и лёг спать. Ночь прошла, потом день прошёл, и ещё ночь, и ещё день, а мобильник то молчит. И даже батарейки у него не садятся. Так, что становится вообще непонятно, зачем человек за подзарядное устройство деньги то отдавал. Расстроился человек, пошёл к людям спрашивать, что за невезение такое, почему не звонят и не звонят, никто совсем. Ну, добрые люди подсказали ему, что надо сначала номер телефона кому-нибудь дать. Так, мол, ему скорее кто-нибудь позвонит. Обрадовался человек, давай свой номер телефона всем прохожим давать. А они не берут. Зачем, говорят прохожие, мы станем номер твоего мобильника брать, если у нас всё равно нет надобности тебе звонить, странный незнакомец. Растерялся человек. И тут, ему навстречу девочка. И не просто девочка, а девочка мечты. И не просто мечты, а мечты-мечты.
Смотрит девочка, стоит на перекрестке человек. И не просто человек. А человек мечты. И не просто мечты. А мечты-мечты.
Подошла к нему девочка, да и говорит, мол, давай, я стану тебе звонить. А давай, говорит человек, и от любви даже не знает, что ещё сказать. Что сказать то ещё, говорит человек девочке, и глазами от счастья онемевшего сияет, сияет. Номерок телефончика твоего, вот что надо сказать, говорит ему девочка. Ну, расхохотался человек на радостях над собой, номерок сказал, конечно.
Пришёл домой, принял ванну, свечи зажег ароматические, налил себе бокал сухого белого вина, носки чистые мягкие надел, и сел в интимной праздничной атмосфере перед мобильником звонка ожидать. Не успел вина пригубить и пол бокала, как зазвонил его мобильник. Полилась по комнате, затанцевала, забликовала на стенках бокала прекраснейшая из мелодий. Ну, та самая, которую он сам выбрал, когда настройки устанавливал. Расплакался человек от счастья. Скорее налил себе ещё вина, вытянулся в кресле поудобнее, а сам всё плачет от счастья и на мобильник поющий всё смотрит. И, вдруг, стих мобильник то.. Вздрогнул человек, побледнел лицом, глаза к звёздам воздел, давай молить звёзды о том, чтобы снова запел мобильный, чтобы девочка опять ему позвонила. Услыхали звёзды, девочка опять позвонила, и опять полилась по комнате, затанцевала прекраснейшая из мелодий. Опять давай человек летать душой и плакать от катарсиса. На этот раз долго летал, долго мелодия пела. Но, опять ведь стихла.. Занервничал человек в тишине, таким одиноким себя почувствовал.. Вино из горлышка прямо нервно пьёт, дышит учащенно, с мобильника взгляд не сводит, молит о том, чтобы девочка опять звонила. И опять девочка ему звонит, и опять мелодия та самая по комнате полетела.. Прекраснейшая мелодия любви, прервать которую пошлым словом “Алё” только гад последний способен. А тот человек был не гад. Наоборот, романтик. Так до утра и проплакал от счастья, от красоты и от любви. Всю ночь мелодия то лилась, то прерывалась, то вновь летела по комнате, то тише, то громче. А наутро, вдруг, раздался в наступившей тишине отвратительный звук. Забыл человек в настройках мелодию пришедшей смс-ки настроить, вот и зазвучал его мобильник отвратным заводским звуком, и ещё завибрировал жестко. Не было мочи такой звук переносить, схватил сразу человек свой мобильник, давай смс-ку открывать, чтоб только звук мерзкий прекратился и вибрация эта. Открыл и читает: “Пошёл ты к черту, козёл!”. И больше прекрасная мелодия звонка из мобильника не лилась ни разу. Пока тот человек другую девочку мечты не повстречал.
Он потом умный стал. Мелодию смс-ки поменял, тоже красивую поставил. Потому больше не было нужды смс-ки открывать от девочек. Зачем красивую мелодию прерыванием опошлять.. Тем более, что все смс-ки от всех девочек мечты были такие же, как от первой.
Прошло много прекрасных лет. Лет изумительнейшей музыки. Лет ванн и ароматических свечей, чистых мягких носков. Лет настоящего счастья и полёта. И человек тот стал уже очень старым. Очень одиноким, но очень счастливым для себя. Ведь он ни разу в жизни не опошлил своё развитое чувство прекрасного каким-то мещанским “Алё”.
Жила-была одна добрая женщина. И когда добрую женщину спрашивали, как её зовут, она говорила: “Я Дудочка”. И все тогда сильно удивлялись, и понять никак не могли, почему же её так странно зовут – Дудочка. Ведь не стройная она была, не звонкая совсем, а очень приземистая и коренастая добрая женщина. Некоторые осмеливались всё-таки переспросить у доброй женщины, почему, мол, тебя Дудочка зовут. Отвечала она странно: “Я Дудочка. Ты Удод!”.
Люди уже не знали, что и думать на предмет этой доброй женщины. Любое общение с ней заводило окружающих в полный тупик, ведь на вопрос “При чём здесь Удод?” добрая женщина вообще начинала кричать “Уйди! Удод!”.
Добрая женщина Дудочка торговала на рынке ужасными предметами, которых никто никогда не видел. Видели только, что добрая женщина Дудочка стоит с корзинкой, корзинка накрыта тряпочкой. Стоит и кричит: “Дыба!”.
Никто у неё, разумеется, дыбу не покупал, и вообще все старались обходить добрую женщину, ссылаясь на занятость.
Добрая женщина Дудочка жила очень бедно поэтому. Бедно и грустно. Но, в один удивительный день произошло счастливое событие. Когда добрая женщина Дудочка, как обычно, пришла с утра на рынок со своей корзинкой, рядом с ней в торговом ряду пристроился один добрый человек. Они как увидели друг друга, сразу поняли, что судьба это. Добрая женщина и говорит доброму человеку: “Хай, я Дудочка. А ты, вижу, не Удод. Ты местный?”. Добрый человек нисколько не удивился странному имени доброй женщины, и вопросу её тоже нисколько не удивился, и отвечает: “Да, я местный. Я - Дома. А что это?”, и на корзинку указывает. Добрая женщина отвечает, жалуясь: “Это Дыба! Никому не надо! Тебе надо?”. Добрый человек говорит радостно: “Дыба? Да! Мне нужна Дыба!!”.
Люди так ни черта и не поняли, мрачно вслушиваясь в их странный разговор. Но, ясно было одно. Два неприкаянных сердца в тот день нашли друг друга. И жили Дурочка с Ромой долго и счастливо. И вместе кричали на рынке. И хоть у них так никто и не покупал рыбу никогда, они всё равно каждый день приходили на рынок, и всех обзывали уродами, за непонятливость человеческую.
СКАЗКА ПРО ЛЮБОВЬ, ПАРИЖ, ЖАНА РЕНО И ЖЕНЩИНУ-ЗАГАДКУ
Жила-была Рита Романовна. Уродилась Рита Романовна нежной и мечтательной. Глаза её с самого рождения были с томной поволокой, голова её с самого рождения была слегка склонена набок, и руки её с самого рождения были сложены в типичную мечтательную лодочку под бородой. Короче говоря, понятно, что руки Риты Романовны всегда были заняты. Соответственно, у неё не было возможности мыться, и вообще хоть как-то следить за собой. И потому, Рита Романовна по полному праву могла носить титул женщины-загадки. Ведь не надо быть семи пядей во лбу, чтобы подобрать к слову “загадка” несколько правдивых однокоренных слов, свидетельствующих о забытой навеки гигиене.
И была Рита Романовна сильно влюблена. Сразу. С рождения. И навеки. Правда, не знала, в кого. Чувство было такое сильное, что в детали вдаваться Рите Романовне было некогда.
Знала она лишь одно: что любовь её, должно быть, очень далеко. Например, в Париже. Чтобы невозможность встречи была очевидна. Ведь невозможность – это так романтично.
И жила влюбленная Рита Романовна словно карасик на включенной конфорке. Подпрыгивала на месте, билась лбом в окошко, таращила глаза томные, и краснела ни с того, ни с сего. Иногда к Рите Романовне подходила её мать, и грустно приговаривая: “Ты бы хоть помылась да колготки детские переодела, выросла ж ты из них давно..”, протирала Риту Романовну мокрой тряпочкой заодно с комнатной мебелью. Правда, в отличие от мебели, Рите Романовне протирка тряпочкой мало помогала.
Иногда Рита Романовна свершала поступок – она просила мать вставить в свои руки, слипшиеся лодочкой, шариковую ручку,.. и писала письма. Большие письма с подробными рассказами о своём чувстве. Но, так как, не знала адреса своей далёкой любви, на конверте писала просто, проще, чем даже Ванька Жуков. Рита Романовна писала “От Риты”. И просила потом на почтамте, чтобы письмо это ушло в Париж.
Парижские почтальоны совершенно не знали, куда деть конверт из России, на котором даже адреса не было, поэтому просто бросали его на улице.
И вот, однажды, по одной из улиц Парижа шёл прекрасный до ужаса мужчина по имени Жан Рено. Он как раз выгуливал своего лабрадора, и сразу обратил внимание, что его лабрадор планирует покакать не как обычно, на мостовую, а на какой-то конверт. Ну, сначала Жан Рено очень похвалил свою собаку за то, что та приучилась к аккуратности. А потом пригляделся к бумажке, и покрылся холодной испариной. Жан Рено мгновенно понял, что дело пахнет жареным. А именно, международным конфликтом. Дело в том, что Жан Рено увидел буквы на конверте. Он знал несколько русских букв. Не все, правда. Короче говоря, прочитав имя отправителя, он решил, что там написано не “от Риты”, а “Ot Put..”. Нет, лабрадор не имел права какать на это. А первая предательская какашка уже выпала.
Жан Рено, конечно, знал фамилию русского Президента. Она начиналась именно так. А глаза у страха велики в любой стране. Даже во Франции.
Панически оглянувшись, Жан Рено подобрал конверт, стряхнул какашку, и побежал подворотнями и черными ходами к своему другу переводчику. Они выпили много-много коньяка для снятия стресса, и через десять трудных часов перевод письма Риты Романовны был закончен. Когда друг переводчик зачитал Жану Рено результат перевода, у прекрасного до ужаса мужчины отлегло от сердца по поводу международного конфликта, но тут же прилегло к сердцу по поводу неизвестной женщины Риты. “Поразительно” - сказал прекрасный Жан Рено своему другу. – “Ведь я и не знал, что женщина Рита существует, и, судя по всему, любит меня”. Почему Жан Рено решил, что Рита Романовна любит именно его? Потому что, как уже говорилось, коньяка было выпито немало. Всё было кристально ясно, Жан Рено поехал в аэропорт, купил билет на самолёт, и полетел в Россию искать женщину Риту. А найти Риту Романовну было очень просто, потому что таких подробных писем, какие писала она, никто и никогда ещё не писал. Беседуя в письменной форме с объектом своей вечной любви, Рита Романовна описывала всё, что попадалось ей на глаза, в том числе свой микрорайон и то, чем именно захламлен её балкон. Ну а с городом было совсем просто. Конверт был выпущен в типографии того города, о чем ясно говорилось с обратной стороны конверта.
Светлым российским зимним утром самолёт из Парижа приземлился в том самом городе. В этот момент сердце Риты Романовны непонятно забилось, и женщина, покраснев, стала лупиться лбом в окно пуще обычного. В этот же момент родители включили телек, и из новостей стало известно, что в город со странным визитом прибыл сам Жан Рено. По телеку показали, как на Жана Рено налетели корреспонденты, стали рвать на себе волосы от восторга, и спрашивать о цели визита. И Жан Рено сказал, что прибыл на поиски женщины Риты, и показал в камеру конверт.
Родители с гордостью оглянулись на дочь, потом посмотрели друг на друга критически, быстренько собрались, и ушли в гости. Чтобы не мешать личному счастью дочери. Но, мать захлопнула за собой входную дверь. В угаре добрая женщина попросту забыла, что руки Риты Романовны сложены под бородой в мечтательную лодочку, и Рите Романовне будет трудно открыть руками, сложенными в лодочку, дверной замок..
А через пол часа с улицы раздался шум толпы.
Это орали восторженные лысые, как колено, корреспонденты. К тому моменту они уже успели выдрать на себе все волосы от восторга. Сопровождаемый корреспондентами Жан Рено, молча наказал им ждать на улице, и углубился в недра подъезда.
Поднялся на этаж, немного задержался в лифте, силясь понять смысл некоторых надписей маркером на стенах. Он задумчиво читал вслух: “Жопа, жё.. па..”, и в его французской голове отзывалось “je pas” - “я иду, я делаю шаг”. Удивительные русские, думал Жан Рено, пишут в лифте не ругательства, не маты, а пишут о том, что они делают шаг. Какая высокая страна, какие высокие идеи.
Тем временем, Риту Романовну лупило лбом о стену в коридоре по нескольким причинам сразу. Во-первых, потому, что мать захлопнула дверь. Во-вторых, потому, что Рита Романовна осознала, что никогда не мылась.
“Бон жюр?” - тихонько позвал Жан за дверью, и втопил палец в кнопку дверного звонка. – “Салют, Рита! Жё мапель Жан Рено”.
“Секунду, плиз! Ихь нихт фернштейн!” - сдавлено крикнула Рита Романовна, силясь разодрать лодочку рук, чтобы открыть дверной замок. Но, у неё ни черта не получалось. И хорошо, что не получалось, потому что Рита Романовна была в детских колготках, которые окончательно сползли, пока она бежала к двери. Когда колготки сползли, Рита Романовна в них запуталась, и, норовя подтянуть их зубами, случайно уцепилась за резинку трусов, изношенная резинка лопнула, и.. короче говоря.. да и не мылась она никогда..
Прошло несколько часов ожидания. Когда Жан Рено устал слушать за дверью дебильные рыдания и непонятные проклятия, и понял, что ему не откроют, тихо вздохнул, положил свой огромный букет цветов на коврик перед дверью, и грустно сказал: “je pas..”. Имея в виду, что он пошёл.
“Жёпа..” - услышала запутавшаяся в детских колготках, Рита Романовна, лежащая ничком в коридоре с резинкой от трусов в зубах, и поняла, что Жан Рено прав.
А в вечерних новостях передали, что Жан Рено вернулся во Францию, на прощание сообщив корреспондентам, что русская женщина ему отказала.
И все телезрители в тот вечер очень гордились своей страной, в которой живут такие женщины. Удивительные настоящие русские женщины – неприступные крепости, женщины-легенды, женщины-загадки.
СКАЗКА ПРО “ПОЖАЛУЙСТА, ХВАТИТ”
Жил-был один человек. Этот человек знал чувство меры. Это чувство ему успешно привили в детстве. Рассказывать о жизни этого милого человека нет смысла. Что можно рассказать о человеке с чувством меры. Нормально жил. Обычно. Без эксцессов. И никто бы не стал бы писать об этом человеке сказку, по причине полного отсутствия повода, если бы однажды этот самый человек не пережил серьёзное потрясение.
А пережил он своё потрясение в тот вечер, когда разговаривал с кем-то по телефону, и линия связи дала сбой. Из-за сбоя в трубке появилось коротенькое затмение звука. И тот человек услышал в трубке вместо обычного вопроса “Ну, как жизнь, приятель? По-прежнему умеренно?” - “Ну, как жизнь, приятель? По-прежнему умер…?”. Человек прекрасно понимал, что в телефонной линии маленький сбой, что это помехи, но оборванный вариант милого для него слова “умеренно” подействовал на человека столь удручающе, что это вылилось в бессонную ночь и сотни трудных дум.
Он настолько многое понял о себе в ту бессонную ночь, что как только наступило утро, тот человек решил всё поменять. Абсолютно всё. Долой умеренность, сказал себе тот человек, и принялся ломать голову над тем, как же именно избавиться от своей умеренности во всём. Чтобы не слыть молью, чтобы жить, а не существовать.
И вот, к тому человеку спустилась Добрая Фея, и сказала: “Я вижу, тебе хреново. Чем помочь?”. Человек сказал, что хотел бы, пожалуйста, жить настоящей жизнью, в смысле, полной, пожалуйста.
“Кто мешает?” - подняла брови Добрая Фея.
Человек не нашёл слов на ответ, промямлил что-то неразборчивое о том, что он практически не живёт, что ему пусто, что проблема в насыщенности жизни.
Добрая Фея скептически хмыкнула, взмахнула волшебной палочкой, и сказала, что с этой минуты у него начнётся эта самая полная жизнь. Но, потом, перед тем, как исчезнуть, предупредила: “Только не забудь благодарить!”. И благополучно улетела.
“Спасибочки!” - радостно и послушно проорал человек вслед Доброй Фее.
И пошёл жить полной жизнью.
Едва он вышел на улицу, на него стали обращать особое внимание. Целая армия дамочек желала познакомиться именно с ним, и огромное количество людей желали выпить именно с ним. Естественно, он уже был не дурак, чтобы отказываться от такой полноты бытия. К тому же, что-то сделалось с его зарплатой. Из умеренной она превратилась в совершенно неумеренную. И повлекла за собой пропорциональные изменения в расходах. В бескрайней полноте бытия потекла его дальнейшая жизнь. Только со временем человек стал всё чаще жмурить глаза. Он не мог понять, что происходит, ему постоянно казалось, что он летит на карусели, набирающей и набирающей скорость. Он потерял возможность фиксироваться хоть на чем-нибудь. Уже даже не трудился запоминать имена своих дамочек, сведя всё новых и новых ночных спутниц к общему знаменателю “Цыпа-рыба-киса”. С собутыльниками и соратниками по отрыву, само собой, происходило то же самое.
Жизнь текла полноценно и весело. Ни вечера одиночества. Ни дня без событий. Только вот что-то сделалось с городом. Человек раньше так любил смотреть на вечерний город, думать о чем-то умеренном и милом, а теперь город с высоты карусельной жизни, превратился в какой-то слипшийся мелькающий фонарный комок, или даже просто в сияющую неразборчивую полоску, как это бывает от большой скорости. Но, и это человек был готов пережить, если бы не опять сбой на телефонной линии. Когда очередная цыпа-рыба-киса кричала ему в трубку: “Ненавижу тебя, ты обещал взять меня в отпуск, я верила на все сто, и ни черта!!!”, наш человек из-за сбоев и помех услышал:
“Не..вижу тебя, ты…пус……сто…..та!!!”.
И это стало для него вторым серьёзным потрясением. Признаться, ведь он и сам себя давно уже не видел. Какого черта можно увидеть на такой скорости полноты бытия, когда даже фонари – мелькающий комок и летящая полоска. Короче, запил в одного. Рыдал и пил в каком-то баре, и вспоминал, как остановить пустоту. Он взял последний стакан виски, разбил его об пол, повернулся к бармену, который уже протягивал ему новый стакан, и сказал “Пожалуйста, хватит”. Бармен кивнул с пониманием: “Да, пожалуй, ста хватит”, и налил ему ровно сто стаканов виски. Тут же, естественно, налетело с десяток внезапных знакомцев и незнакомцев, давай угощаться, хлопать человека по плечам, активно с ним дружить. Человек стиснул зубы, и зло крикнул всем: “Пожалуйста, хватит!!!”. И, о, ужас, знакомцев и незнакомцев стало уже не десять, а ровно сто. Когда человек зарыдал и заорал “Пожалуйста, хватит!!!”, и увидел, что былая сотня облепивших его собутыльников увеличилась ещё ровно в сто раз.., ему уже было так страшно, что словами не описать.
Он швырнул свои неумеренные деньги в страшную громадную толпу одинаковых людей, и крикнул: “Пожалуйста, хватит!!!”. И деньги увеличились в сто раз.
На деньги и на человека слетелись красивые девушки, расталкивая многотысячную уже армию активно дружащих с ним. “Пожалуйста, хватит!!! Пожалуйста, хватит!!! Пожалуйста, хватит!!!” - орал человек в помешательстве, рыдая, не понимая, что происходит. И с каждым выкриком звук его становился всё слабее и слабее, а потом и вовсе стих в рокоте облепившей его толпы, которая страшно множилась, и множилась, и множилась, всякий раз ровно в сто раз.
Это продолжалось до тех пор, пока Доброй Фее не пришлось поджать ноги на своём облаке, потому что куча помноженных на сто тел выросла до самого неба. Доброй Фее нравился простор, и не нравилось поджимать ноги, поэтому она быстренько взмахнула своей волшебной палочкой, расчистила пространство. А потом спустилась вниз, к человеку, который лежал в бреду и лепетал “Пожалуйста… пожалуйста… хватит…”.
“Ну, что, ссыкун” - сказала Добрая Фея, стукнув человека по башке волшебной палочкой, приводя его в чувство.
“Я просто хотел остановить пустоту..” - еле прошептал человек.
“Слушай, ссыкун” - сказала Добрая Фея. – “Когда хотят остановить пустоту, с ней не цацкаются. Ей не говорят – пожалуйста. Ей не говорят, хватит. Потому что у пустоты злое чувство юмора, дурак.”
“Что же я должен был сделать..” - пролепетал человек растерянно.
“Я говорила. Не забывай благодарить” - хмыкнула Добрая Фея.
“Я каждый день кричал тебе в небо Спасибочки!!!” - возмутился человек, и даже вскочил на ноги от возмущения.
“Ты хреново подкован. Спасибочки – вежливая цацка, присущая таким, как ты, ссыкун. Благодарить – не цацка. Поступок” – сказала Добрая Фея, зевнув. – “Умеренно ты живёшь или на полную катушку – никакой разницы. Если толку от тебя нет, слова, рассказывающие небу о тебе, рвутся, как в телефоне с помехами, и сводятся к пустоте. И если в тебе нет чего-то такого, что ты хотел бы подарить, ты будешь уметь только ссать и кричать “пожалуйста, хватит” в морду пустоте, у которой злое. Поверь мне. Злое чувство юмора”.
СКАЗКА ПРО АНГЕЛА-ДУДИЛУ И ДУДКИ
Жил-был Дудила. По профессии Дудила был Ангел. И всё бы ничего. Но Дудила не имел подбородка. А законы на небе кое в чем такие же, как на земле. Например, на земле те, у кого нет подбородка – не умеют разговаривать. У кошек нет подбородка, у собак тоже. У птиц тоже. У человека подбородок есть. И бесподбородочные Ангелы используют человека. Не все, конечно. Только такие Ангелы, как Дудила. Потому что Дудила был создан с большим говорительным посылом, постоянно норовил что-то важное высказать, но ему забыли приляпать подбородок.
Терпел, терпел Ангел-Дудила, и периодически лопалось его терпение. И шёл тогда Дудила в люди, отлавливал там подходящего по параметрам человека, да и вставлял его себе в рот. Понятное дело, не в общепринятом буквальном смысле. В переносном, небесном. Впрочем, всё равно для человека это было ощутимо. Вставленный в рот Дудилы человек сразу ощущал отсутствие почвы под ногами. Ну, правильно. Какая почва, если ноги твои вставлены в рот Ангела. А ещё, тот человек чувствовал что-то колюще-режущее в области шеи. Это были, конечно, зубы Ангела-Дудилы. Словом, попал человек. Он чувствовал, что не может не говорить. И говорил нередко всякую ересь. Но, если вдруг пытался с этой ересью бороться, в смысле если пытался заткнуться, на его шее что-то словно смыкалось. Это Ангел-Дудила сжимал зубы, чтобы непокорная дудка случайно не выплюнулась.
Человеку мало нравилось, когда его шею что-то жуёт, а вырваться он не мог, потому что Ангелы – такие субстанции, что их хрен увидишь и хрен докажешь. А если не можешь точно сказать, что же это с тобой такое творится, то и поделать с этим ничего не можешь.
В общем, Ангел-Дудила разгуливал с человеком во рту, и высказывался через него, как через рупор. Сначала из человека звучало что-то типа “Агу, агу, агу”, как из младенца. Ну, потом, постепенно, уже пробивалась музыка слов. Но, в основном, странная. И часто не в тему. И вообще, бывало поперек здравого смысла.
А другие люди ведь не знали, что человека угораздило дудкой в Ангела встряпаться. Они видели просто человека, который входит куда-нибудь, и говорит вдруг: “Шла Саша по шоссе и сосала сушку”. А потом говорит: “Раз, раз, раз”. А потом откашливается и говорит: “Вы понимаете, кто с вами говорит?”.
В городе сразу начинали говорить, что появился человек – дурачок. Некоторые вступали с ним в диалог, чтобы развеять повседневную скуку, и отвечали: “Ну, понимаем. Ты с нами говоришь, дурачок”.
Тогда человек начинал пучить глаза, и возмущенно кричать: “Какого черта вы не понимаете, кто с вами говорит!”. Мы знаем, почему человек пучил глаза. Потому что пытался заткнуться, видя, каким дурачком он смотрится, а Ангел-Дудила крепче сжимал зубы на его шее. Приходилось орать, что требуют, чтобы шею не откусили.
“Ты придурок что ли?” - говорили люди в ответ. – “Вот он ты, стоишь перед нами. Рост средний, глаза выпучены, свитерок в полоску, что ещё сказать?”. В этот момент человек начинал странно утробно ржать, пытаться заткнуть себе рот руками, но через руки всё-таки выкрикивал: “Речевой аппарат! Это просто речевой аппарат! А самого меня вы ни фига не видите! Так вы тогда послушайте!…”.
Люди, естественно, и не собирались слушать этот бред, отягощенный маниями, покачивали головой, говорили друг другу с состраданием, что этот городской дурачок, похоже, совсем того. И разбредались. Человеку и самому было несладко, он очень уставал, и хотел бы перестать орать что попало, и хотел бы перестать требовать, чтобы его выслушали, но было поздно что-то с этим делать, потому что он уже успел принять форму дудки. Ангел-Дудила продудел его насквозь. Со временем выдудел из него даже мозги, чтобы дудка стала именно дудкой, и не вздумала размышлять на самостоятельные темы.
Между прочим, вот говорят “Ангелы, Ангелы…”, и рисуют в своём воображении каких-то невинных существ с прозрачными крыльями, которым ничегошеньки не надо, которые просто парят да и всё. А ведь это не совсем так. Например, Дудила был другим. С амбициями. Неугомонный и лютый. Не нам судить, ошибка ли он небесной природы. Факт остается фактом: Дудиле зачем-то было очень нужно, чтобы его услыхали. Возможно, это был Ангел-параноик с навязчивой идеей. Возможно. Но, ему всегда остро казалось, что именно он, Ангел-Дудила, спасёт этот мир.
Достоевский не особо одобрял Дудилу. Притормаживал своего облачного кучера рядом с ним, качал головой, говорил: “Как мне дудку твою вот эту жалко. Как жалко дудку..”.
“Гляди! Жалостливый какой. А мир тебе не жалко? Кто написал, что красота спасёт мир, и помер, ничего не объяснив? То-то, Фёдор. Зырь теперь на эпоху гламура. Вона как там красоту то твою поняли. Сердобольный ты наш!” - кричал Дудила через свою дудку. И люди шалели от хамства городского дурачка, который ходит по улицам, и высказывается в наглой форме о классиках русской литературы. Иногда дудку били. И мяли. Тогда Дудила не унывал, просто брал больничный, клал человека-дудку на специальную наковальню, и дубасил по нему специальными предметами, чтобы выпрямить, и потом снова шёл дудеть через него.
Однажды, Достоевский опять проезжал мимо, притормозить велел облачному кучеру, да и говорит: “Всё играешься. Оставь дудку. Жалко дудку. Ты поглянь, сколько в небе дудок отработанных валяется. Не небо, чистая свалка. А толку то, брат?”.
Тут, смотрит Дудила на Достоевского, и видит, что Достоевский то в форме дудки. Бородатая дудка, как есть.
“А что ты, Федя, один то? Где, Федя, твой Ангел-Дудила?” - спрашивает Ангел-Дудила.
“Ну, вот вам здрасте” - говорит Достоевский. – “Ты хоть иногда смотришь, через что дудишь то? Швыряются дудками, как хотят. Ай, да ну..” - вздохнул, махнул рукой сердито и уехал.
“Я вам.. Я вам не Богиня Справедливости..” - растерянно бормотнул Дудила вслед Достоевскому. – “Я просто дудеть должен.. Дудеть.. Пока не услышат.. Это понятно?”
“Да понятно, что непонятного” - крикнул Достоевский уже издали. – “Дудочек жалко только.. Понабросано.. Отработанных.. Тьху ты спади.. никакого проезду.. Сорри, господа.. сорри..”. Судя по откликам: “Да ничего, ничего..”, Достоевский, уже скрывшийся из виду за толщей небесной мглы, аккуратно объезжал скопления отработанных дудок.
“Фью…” - задумчиво дуднул Ангел-Дудила в сторону мглы. – “Фью… Фффф…” - вынул изо рта человека-дудку, пожал плечами, сказал – “Кажись, и эта отработалась”, - и зашвырнул дудку в сторону небесной мглы.
Потом сел и стал смотреть вниз.
Как раз в этот момент под небом остановились два человека. Большой и маленький. И маленький, дёрнув большого за палец, требовательно спросил: “Пап! Скажи! А Небо нас видит?! Оно с нами разговаривает?!”.
Большой человек серьёзно взглянул на небо, и ответил: “Дудки..”.
Ангела-Дудилу в этот миг аж подбросило на радостях. Неужели его наконец-то услышали. Ведь этот человек наконец-то сказал про Дудки!
Но, тут Дудила увидел, что при слове “дудки” маленький человек погрустнел и опустил глаза. Потому что на человеческом языке слово “дудки” означало “нет”..
Как же так может быть..
Поднимаем голову, смотрим истине прямо в глаза, и даже говорим верное слово, а..
No comments..
СКАЗКА ПРО ТЁТКУ, КОТОРАЯ ПРИХОДИТ
Жила-была Тётка, которая приходит. В её основные задачи входило являться к разным людям в разное время жизни, года и суток. Кого-то она огорошивала визитом за чашкой утреннего кофе, кого-то навещала среди бела дня, ну а к кому-то приходила совсем традиционно, по ночам, бережно потряхивая за плечо. Выглядела эта Тётка всегда и со всеми одинаково, потому что работы у неё было много, и времени на такую ерунду, как смена имиджа, Тётка попросту не имела.
Платье в пол, бухгалтерские нарукавники, в руках деревянные счеты. Её нередко путали с кем-то другим из-за клише в её внешнем виде. Например, некоторые, к которым она приходила по ночам, вскакивали в холодном поту и испуганно утверждали, что она Совесть. А кто-то из тех, к кому она являлась на чашку утреннего кофе, делали кислое лицо, и говорили, что она Хреновая Погода.
А те, кого она навещала среди бела дня, считали, что она Депрессия.
Все группы навещаемых были одинаково далеки от истины. Но, она давно к этому привыкла, и разработала некую объяснительную фразу о себе, после которой, впрочем, люди охреневали ещё больше. А фраза была такая: “Здравствуй, дружок. Это ревизия. Векселя гасить будем?”.
Далее, Тётка начинала сосредоточенно перекидывать деревяшки на счетах, и оглашать список непогашенных векселей. Довольно странный список. Ничего похожего на денежные задолженности там не было. Сплошные расписки с дурацким содержанием. Ну, например: “Я, такой-то, обещаю себе, такому-то медаль на шею, флаг в руку” или “Я, такой-то, обещаю себе, такому-то показать кузькину мать и дать дрозда”. Ну и так далее.
В основном, реакция людей на визит Тётки была одинаковой. Люди принимались сначала глухо ржать, потом говорили: “До свидания, женщина. Вы не туда попали”.
Тётка знала все эти реакции назубок, потому без секунды промедления пускала в ход “тяжелую артиллерию” - группу поддержки. Это была настолько странная группа поддержки, что все люди, едва увидев это, теряли дар речи и крепко озадачивались.
Откуда-то из-за Тётки выходили, держась за руки, лица разных возрастов. От младшего дошкольного до весьма половозрелого. Вставали кружком, и принимались водить хоровод, припевая удивительную грустную песню о том, что их обманули, как дурака, на четыре кулака. Лица, в отличие от неизменной Тётки, всякий раз были неодинаковыми. Индивидуальными на всякого посещаемого. Но, кое-что, конечно, повторялось: все эти поющие лица, водящие хоровод, были вылитым посещаемым лицом, и отражали разные этапы его взросления. А ещё текст их песенки всегда был одинаковым. И взгляды, которые они бросали на посещаемого, тоже были одинаковыми – какими-то просительно-позаброшенно-распечальными.
Потом начиналось соло каждого лица. Первым выходил в круг самый маленький, и пел о том, что ему обещали, что он станет великим, и вот, он ждёт исполнения обещания, весь такой маленький и доверчивый. Затем маленький печально возвращался в круг, не забыв швырнуть в посещаемого убийственный по степени укора взгляд, и в круг выходило лицо постарше, и принималось хрипло петь о том, что ему обещали, что оно станет красивым и важным, и вот, оно ждёт исполнения обещания, потом выходило лицо ещё чуть постарше, и Тётка ими всеми увлеченно дирижировала, размахивая счетами, и следующее выходило и пело, и ещё следующее, и длилось это до тех пор, пока посещаемый не начинал рыдать от осознания того, что жизнь его безнадежно просрана.
А ещё, все лица, в смысле, все дети, после того, как споют свою партию, вынимали из кармашка обсосанные леденцы, и требовательно ныли: “На-ка, отведай моего леденца! И моего! И моего тоже! Ты поди забыл их вкус!”
Когда Тётка, которая приходит, понимала, что посещаемый наконец-то врубился в суть её визита, приказывала хороводу заткнуться и переходила к делу. Времени на пространные объяснения Тётка не имела по причине дикой занятости, потому говорила веско и кратко: “Ешь, морда. Гаси векселя”. И сразу уходила. Вместе с хороводом. А посещаемый оставался в кучей просроченных леденцов во рту. Это дети напихали.
Да. На следующий день после визита Тётки любой посещаемый совершенно менялся. Его не узнавали знакомые, от него приходили в шок родственники, на него с тревогой косились коллеги. А как ещё можно относиться к человеку, который начинает день с того, что выбегает на улицу в костюме пожарника, при этом кричит, что спасёт человечество своими великими изобретениями, потом сразу прибегает на работу, даёт по харе начальнику, аргументируя “Ты зачем, сука, взял меня на эту тупую работу!”, потом быстренько пишет заявление об увольнении по собственному, потом срочно бежит в ЗАГС, где подаёт на развод со своей хитрожопой половиной, которая до сих пор не нашла в себе смелости признаться в том, что их брак – коварная подстава. И это не всё. Потом он бежит на мост, с которого швыряется вниз головой, орёт при этом “Ура! Я красавец! Я смог сброситься с моста!”. Потом быстро-быстро выбирается из воды, мчится во французское посольство, где требовательно орёт: “Среди вас, поганые французы, есть человек с фамилией Дантез? Сюда его! Я вызываю эту скотину на дуэль!”. Хватает француза за шкирку, насильственно принуждает выстрелить в себя, после чего вопит: “Ура! Я великий!”. После чего мчится на центральный рынок, сильно хамит торговцам, торговцы начинают швыряться в него яблоками, яблоки прилетают ему по башке, и с каждым прилетевшим в башку яблоком человек орёт, что его осенило открытие. После чего он выбегает на главную площадь города, быстро снимает с себя трусы, стоит без трусов и хохочет, и кричит, что всегда мечтал сделать это, но стеснялся.
Это описание всего одного (самого невинного и веселого) случая поведения всего одного посещаемого Тёткой. Все случаи поведения описать невозможно, потому что людей на Земле очень много, и Тётка успевает посетить рано или поздно практически всех.
Конечно, среди посещаемых встречаются и совсем неинтересные случаи. Когда посещаемый просто навсегда умолкает от слишком большой печали и ощущения упущенного времени. Или когда посещаемый просто вешается, не давая объяснений. Или когда посещаемый обрастает непробиваемой корой, и песнопения детей в известном укоризненном хороводе его совершенно никак не трогают. Таких людей-деревьев, кстати, мало. Да и дружат с ними только дятлы. Гораздо больше тех, о ком выше - подробный случай поведения.
А ещё, среди посещаемых Тёткой, есть отдельная группа. Эта группа называется – циклоиды. С ними труднее всех, потому что они склонны иметь любимчиков. Типичный циклоид плюёт на весь укоризненный хоровод своих былых мечт и желаний с высокой горы, но выбирает из хоровода какое-то одно конкретное лицо. Любимчика. И служит любимчику всю свою жизнь.
Этот случай поклонения любимчику, к сожалению, совершенно не поддаётся лечению. Все мы видим этих людей каждый день и почти на каждом шагу, и некоторые даже в зеркале. Лицо циклоида – это лицо нарцисса-педофила. Это лицо всю свою жизнь страстно обнимается с избранным в себе любимчиком, и тащит к ногам этого ребенка весь свой жизненный путь. И если чадо говорит на что-то из того пути “Кака” или “Вава”, циклоид начинает сильно бить себя по голове в наказание за то, что не угодил чаду в себе.
Циклоид понятия не имеет, чего хочет он сам. Не имеет представления о том, что такое “сегодня”. Но, точно знает одну задачу – служить одной своей мечте, обиде, боли или идее (выбор по вкусу), которой в обед сто лет. С подобострастием и безоглядно. У циклоидов не работает обоняние, поэтому запах просроченной мечты, обиды, боли или идеи (выбор по вкусу) не тревожит их. Сама природа позаботилась о циклоидах. Это мудро. Ведь у циклоида ни в коем случае нельзя отнимать ни любимчика, ни протухшую, давно вышедшую из срока годности, мечту, обиду, боль или идею (выбор по вкусу). Тогда циклоид обалдеет и умрёт. Циклоиды очень хрупки.
И что же, говорим мы, сделав строгое лицо. А где же, говорим мы, группа здоровых людей среди посещаемых Тёткой, которая приходит. Кажется, шутим мы, нам известно подлинное имя Тётки. Вероятно, её зовут Пиздец, ёрничаем мы.
Для нас нет ответа, для нас нет подтверждения тому, что мы не ошиблись в подлинном имени Тётки. И для нас, пожалуй, нет выхода. Все мы многодетные взрослые люди. Естественно, ведь в нас – водит свой хоровод вся эта куча детей. От трёх до бесконечности лет. Все они – вылитые мы. Только наглее, сильнее и требовательнее нас. Балин, задумчиво говорим мы, сокрушенно качая головой, балин.. неужели единственный выход из детского просроченного рабства – застрелиться.. Балин.. Да. Это хороший вариант. Но, недавно мне рассказали про одного человека, который сбил с толку саму Тётку, которая приходит. Ей Богу. Хотите знать, что он вычудил.. Он дождался, когда запоёт тот самый детский хоровод, когда Тётка загремит счетами и задирижирует. А потом встал в центр своего детского хоровода, и когда дети стали вынимать из кармашков свои обсосанные леденцы и тянуть ему, он улыбнулся и сказал “Спасибо, дети, но я не ем просроченного. Хотите свежего чаю?”. И хоровод обалдел, и уставился на него с таким уважением, что Тётка, оторопело кашлянув, сказала: “Ты поистине крут”. И пожала ему руку.
СКАЗКА УЖАСОВ ПРО КОЗУ И ЧЁРТА ЛЫСОГО
Жил-был один товарищ. Товарищ он был не в смысле социализма и не в смысле дружеских отношений с кем бы то ни было. Товарищ он был потому, что о нём говорили “Этот товарищ что о себе возомнил?..”.
Был товарищ небогат, но имел четыре стены и форточку. И если его четыре стены никак не беспокоили общество, то форточка – очень. Ведь товарищ что делал. Товарищ открывал форточку и орал. Орал безотносительно, но зычно. От товарища никогда никто не слышал ничего конкретного и по сути дела, обычно крики были в стиле “Дорогие люди! Ура! Я открыл форточку! Я высунулся в форточку! Моя голова торчит из форточки! Я ору вам из форточки, дорогие люди!”.
Вот эта его потребность в самовыражении и беспокоила общество. Потому что подобные заявления всегда выглядят несколько напрашивающимися на встречный вопрос “И дальше что?”.
Люди отказывались вступать в переговоры с товарищем, считая его хамом и выскочкой. Высунулся орать, а кто ты такой. Чёрта ему лысого, я ещё эту выскочку слушать буду. Да кто он. Кто он такой. Так люди и говорили. И так часто люди говорили вот это самое “чёрта ему лысого”, что лысый чёрт услышал, и пришёл к товарищу.
Пришёл рано утром, сел за кухонный стол, и говорит так тихонько: “Эй”.
Товарищ в тот момент как раз торчал высунутым из форточки, прекрасно зная, что он один дома, и очень удивился, услышав чьё-то “эй” прямо за спиной. Вздрогнул, оглянулся, видит – сидит за кухонным его столом приятный такой мужчина зрелого возраста, в костюме, и смотрит на товарища вопросительно. Слез товарищ с подоконника, засуетился, сварил кофе, потом спрашивает: “Вы какими судьбами?”.
Твоими судьбами, говорит мужчина, и спокойно кофе пьёт. Позвольте представиться, говорит, чёрт лысый, говорит. Предлагаю, говорит, плотное сотрудничество. Товарищ сидит напротив, кофеем булькает задумчиво, забыл чашку ото рта убрать. А мужчина костюм на себе оправил изящным жестом, и продолжает. Кричишь ты, говорит, много, но общество нервируешь, ибо, попусту кричишь. Могу, говорит, помочь. Выбор, говорит, за тобой.
А товарищ всё кофеем булькает, глазами по мужчине водит, ищет в нём что-то от чёрта лысого. Чёрт лысый понял это, усмехнулся, игриво так спрашивает, что, мол, пережитки людской фантазии на мне ищешь? Рога, правильно понимаю? Товарищ кофеем булькнул сосредоточенно. Чёрт лысый рассмеялся, говорит, мол, ну ладно, покажу я тебе свои рога. Вытягивает два пальца, указательный и средний, буквой V, и поясняет: “Козу помнишь? Пугали козой в детстве? Это и есть мои рога. Видишь, буковку V. Это виктория. Победа, значит. Победа, она же коза, она же то, чем тебя так в детстве пугали – мои рога и есть”.
Товарищ чуть кофеем не захлебнулся, так расхохотался. Хохочет, и говорит: “А почему лысый? Почему лысый?”. А мужчина посерьёзнел вдруг, как-то наклонил странно голову, исподлобья как шарахнет страшным взглядом, и металлическим таким голосом страшным отвечает: “А ты памятники победителям видал?...”.
Обомлел товарищ от ужаса, помутилось всё в глазах от жуткого голоса металлического, робко шепчет: “Видал.. Каменные видал и железобетонные.. А что?”.
Чёрт лысый взял себя в руки, прокашлялся, стал нормально смотреть и говорить по-человечески опять: “Ну и вот. Что камень, что железобетон. Всё лысое”.
“Зато красивое, люди прутся” - говорит товарищ, ничего не понимая, но чувствуя, что собеседник очень интересный. – “Хотите ещё кофе?”.
“Некогда кофеи гонять” - говорит мужчина, вытянул два пальца, и опять козу показал. – “Символ победы будет, если пальцы вверх держать – V. А мамашки своим детям эту загогулину вот так показывают, чтобы роги в ребенка направлены были. Чуешь, почему. Чтобы ребенок победы боялся, чтобы жизнь свою голимой победе не подчинял. Потому что мамашки считают, что победа человека в мире людей – одно из самых ничтожных достижений. Представляешь, какие дуры..” - и голову наклонил хитренько и жутко. – “Мамашки своих детей сберечь хотят, чтоб дети потом в памятники не превратились. Курицы. Представляешь?”.
Товарищ в глаза чёрту глядит, а у самого голова кружится, кружится. Показалось ему на миг, что глаза те, не глаза – воронки. Ну, тряхнул головой, прошло. Хихикнул товарищ, кивнул. Дуры мамашки, мол.
Мужчина в ладоши хлопнул: “Ну-ну. Значит сработаемся”.
И научил чёрт лысый товарища, что надо делать. Ты, говорит, прекращай из форточки орать фигню всякую, а ори конкретный текст. Ори, мол, здесь в форточке торчит победитель. И увидишь, что будет.
Ну, высунулся товарищ из форточки в очередной раз, и кричит: “Здесь, в форточке, торчит победитель!”.
Люди внизу сразу давай головы задирать в ошеломлении, друг с другом переглядываться, останавливаться под форточкой, пальцами на товарища указывать и отмечать: “Видали? Наконец-то понятно. А мы то думаем, что он имеет в виду. А он, оказывается, шишка. Победитель он”.
И к тем людям давай ещё другие люди подходить, головой кивать и говорить: “Ни фига себе. А кто-нибудь успел записать на диктофон все слова, что этот товарищ из своей форточки орал раньше? Если он сообщил, что он победитель, значит надо всё-всё для истории сохранять, что из его рта то повыронилось”.
“Я успел, я” - говорит из собравшейся толпы какой-то психиатр. – “Я хотел историю его болезни изучить, записал на диктофон, да, да”. Тут же налетела на того психиатра куча людей с кошельками, устроили скоренько аукцион, да и купили у психиатра запись вместе с диктофоном за небывалые бабки.
Товарищ глаза распахнул, поверить не может, а чёрт лысый сидит по-прежнему за кухонным столом, и говорит ему в спину: “Ну, как себя ощущаешь? Не напугался?”. Товарищ головой мотает отрицательно, мол, наоборот - супер. Столько лет из форточки орал, никто его и слушать не хотел, и тут такое.
“Ну-ну. Ладно” - чёрт говорит. – “На следующий день тогда объявишь, что победитель закрывает форточку”. Товарищ аж икнул от неожиданности. Да ты что, говорит, помилуй, отец родной, дай кайф то поймать как следует, смотри, сколько народу там, и все на мою форточку смотрят.
“Делай, что говорю” - чёрт строго молвит, и опять норовит голову странно наклонить, и опять норовит исподлобья взглядом очень страшным испугать.
Ну, не стал товарищ спорить. На следующий день высунулся в форточку и кричит: “Победитель закрывает форточку!”, раз, и форточку громко захлопнул.
Захлопнул, а сам скорее за шторку тюлевую, и давай партизанить. Чёрт лысый усмехнулся за его спиной, говорит: “Ну, и что нового ты там увидеть собрался. Я тебе и так скажу. Гадают они, стоят, кто форточку твою прихлопнул. И кому за тебя, победителя, мстить. Верно?”.
Товарищ глядит, всё совпадает, ну он чёрту кивает согласно. А чёрт лысый закурил неспешно и продолжает: “А вот теперь ты стал идол, памятник тебе открывают. Видать тебе площадь то отсюда?”. Товарищ глядит, опять всё совпадает, оторопело кивает он словам чёрта лысого вновь.
Чёрт опять усмехнулся, окурок бычкует, голову странненько так наклоняет на свой манер страшноватый, и тише уже, глуше так, говорит: “Теперь разошлись. По домам..”.
Товарищ глядит, да, постояли под памятником в форме торса орущего из форточки, и по домам. Больше неинтересно стало товарищу из-за шторки тюлевой партизанить, поворачивается он тогда к чёрту, что за столом сидит, и спрашивает: “Ладно, в это мы поиграли. А дальше чем займёмся?”.
А чёрт голову всё ниже, ниже наклоняет, и глазами всё страшнее буровит, буровит.. всхлипнул звуком жутким, ледяным свистом шепнул: “А всссё.. Прощщщай.. Я тебя сссъел..”. И давай испаряться медленно, с хохотом холодным.
Забыл в тот миг товарищ страх. Отвлекся на неестественные какие-то ощущения свои. Смотрит, а он сам испаряется. Слушает себя, а он сам хохочет странно. Смотрит, а это он сам за кухонным столом сидит. И уже почти весь испарился, только два пальца на столешнице ещё зримые, и постукивают негромко, постукивают, будто песенку настукивают: “..Идёт коза рогатая за малыми ребятами.. Идёт коза рогатая за малыми ребятами.. Идёт коза рогатая за малыми берятуктук.. туктук.. туктук..”.
Никто так и не узнал потом, куда делся товарищ тот. Только клин журавлиный громко курлыкал в тот день. Летают журавли козой. Викторией. Символом победы летают. Только вдаль. Вдаль летают, букву V далеко унося. Чтобы выглядело спокойно и романтично, и чтобы никому и в голову не пришло, что это пальцы чёрта лысого, наевшись покамест, землю покидают.