Татьяна Путинцева
Диплом в моей жизни
Тане из Канберры
А я, знаете, не особенно чётко помню летнюю преддипломную практику на телевизионном заводе, после которой нужно было сделать курсовой проект реального цеха, т.е., исходя из заданной производительности, выбрать технологию производства, рассчитать и подобрать оборудование, «нанять» персонал и т.п.
Цех мой получился очень дорогостоящим. И – большой сюрприз для меня – старательно рассчитанной площади помещения не хватило для половины оборудования, когда я, как подобает, вырезала силуэты агрегатов из миллиметровки и попыталась грамотно их расположить в спроектированном цеху, соблюдая требования СНиП и правила эргономики. На защиту проекта я явилась, имея в кармане коробок с бумажными прямоугольниками, изображающими в масштабе не поместившееся на чертеже оборудование. Я трепетала, но лелеяла надежду, что, когда меня, к примеру, спросят: «А где вторая гальваническая ванна?», я гордо отвечу: «А ВОТ ОНА!» и достану заветный коробок. Однако всё обошлось, никому и в голову не пришло пристально разглядывать мои чертежи и расчёты…
…А какую шикарную лекцию по технике безопасности прочитал нам цеховой технолог.
Он поведал леденящую душу историю про распитие технического спирта троицей лаборантов, которые предварительно опробовали напиток на заводском Шарике. Шарик, приняв угощение, был весел и резов. Люди поверили ему и провели свой маленький праздник на рабочих местах. Ужас, испытанный ими, когда на выходе они натолкнулись на мёртвого Шарика с выпавшим языком, погнал их сдаваться в заводскую поликлинику.
Оттуда они вышли с идеально промытыми желудками. Их заставили написать покаянные объяснительные записки. И вдруг они снова увидели Шарика. Воскресшее животное клянчило продолжения банкета и никаких признаков нездоровья не проявляло. Поддатого пса днём просто разморило на солнышке, он спал… Нарушителей трудовой дисциплины покарали рублём, над ними потешался весь завод. Шарику тоже досталось. От них.
Мораль здесь неоднозначна, но то, что не стоит бездумно принимать внутрь спиртосодержащие технические жидкости, мы всё-таки усвоили.
После практики я устроилась на работу на этом заводе – нужны были деньги на подарок к небольшому юбилею братика, который уже окончил институт и жил тогда в Волгограде. Само звучание того, что я делала на рабочем месте, приводило меня в хорошее настроение: я спейсера рихтовала. (Это похоже на блатную феню: рихтовщица спейсеров.) Попоросту говоря,: штамповала небольшие жестяные детальки
для телевизора. Забавно, что уже через два-три дня я легко выполняла норму, а через неделю стала делать её до обеда. Но погордиться трудовыми достижениями не успела: со мной поговорили бабы, работающие по соседству. Оказывается, цеховые умельцы чуток поколдовали над прессом, здорово увеличив его производительность. От руководства это скрывалось, иначе норма выработки возросла бы в несколько раз. Бабы договорились только слегка перевыполнять план, что приносило им стабильные премии. Это мелкое «жульство-мошенство» особого протеста у меня не вызвало, напрасно бабы боялись, что во мне взыграет будущий инженер, и я их заложу: в маленькой войне между работягами и администрацией я была на стороне пролетариата…
После обеда я отправлялась бродить по заводу, повсюду суя любопытный нос.
… Мне удалось раскрыть причину чрезвычайно низкого процента выхода годных изделий в производстве цветных телевизоров . В те годы он едва достигал 10 процентов, и это считалось неплохим показателем. Т.е. 90 из 100 изделий было браком и все средства и труды, затраченные на их изготовление, пропадали втуне. Это происходило из-за нарушения технологии.
Я засекла и пронаблюдала, что вытворяли на операции отжига люминофоров. . Транспортёрная лента, на которой возлежали кинескопы с нанесённым люминофорным слоем, медленно вползала в пышущую жаром трубу (печь для отжига). В печи были устроены разнотемпературные зоны, и транспортёр провозил через них кинескопы так, чтобы в каждой зоне кинескоп находился строго определённое время. Находился БЫ. Если бы не одно приспособление, используемое тётеньками-рабочими. Скучно же им было стоять и часами ждать, когда кинескопы покажутся, наконец, на выходе печки, и можно будет подхватить их специальными щипцами и расставить по стеллажам. Тётеньки завели себе длиннющие кочерёжки. Они засовывали их в выходное отверстие, подцепляли только что въехавший кинескоп, и – вжжжик – быстренько подтягивали его к себе. Вжик-вжик-вжик – и продукция стоит на стеллажах, а тётенька ушла по важным своим делам или посвящает возникший досуг внепроизводственному общению… В этом случае я уже не была на стороне пролетариата. Но трепыхаться не стала, обсудив ситуацию со своими товарками. Они открыли мне, что производство цветных кинескопов кишмя кишит мелкими и крупными нарушениями технологии. Однако, доказать чью-то конкретную вину в браке мне не удалось бы, как ни старайся. А стучать начальству на свою рабочую сестру – недопустимо. И совесть пусть меня не мучает: мы же – рихтовщицы спейсеров – не являемся причиной брака, а выдаём спейсера с высокими показателями качества… Мы только научились получать за наш труд немного больше, чем за него готовы были платить…
Ребята! Это же я наткнулась на один из тех краеугольных камней социалистического производства, который неминуемо проворачивается, когда на него наступаешь, обрушивая того, кто на него опирается, в болото… Это «слабое звено», ахиллесова пята социализма: ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР. И я, как полноправный член данного конгломерата, тоже оказалась слабым звеном, и закладывать никого не стала. Но, видимо, как-то этот вопрос впоследствии был решён, поскольку массовое производство цветных телевизоров в стране было налажено. А преддипломная практика и этот рабочий период остались короткими эпизодами моей биографии, «сюжетом для небольшого анекдота».
Можно было выбрать дипломный проект и создать на бумаге виртуальное производство чего-то там, но я, памятуя коробок, предпочла работу, т.е. экспериментальное исследование. Кафедра моей специальности была мала и тесна. Мне предложили делать диплом в лаборатории физической химии. Шефом моим тоже, разумеется, стал профессор с физхима. Но общалась я с ним мало: он был «макси-шеф» и быстренько перекинул меня на шею «миди-шефу» - научной сотруднице. К ней надлежало обращаться в случае крупных затруднений, а непосредственно курировал работу мою «мини-шеф» - аспирант Коля. Логично. Ведь мой диплом и был экспериментальной частью его будущей кандидатской диссертации. Поэтому именно он должен был разработать стратегию исследования, снабдить меня всем необходимым и научить обращаться с незнакомыми приборами. Меня совершенно покорил потенциостат П-5827 – симпатичный сундук с лампочками, тумблерами и стрелками. Инструкция по его эксплуатации читалась, как небольшая повесть, а включать его нужно было, строго выполняя пятнадцатиминутный ритуал, который я тут же выучила наизусть: «…сначала……после чего…дождитесь, пока… потом… Если… тогда… Ни в коем случае не…»
Прежде всего Коля заявил, что предмет предстоящего исследования: - одна из операций изготовления микросхем. Прогрессивно и престижно. Дело в том, что учёба моя пришлась на период обострения научно-технической революции. Поступала я изучать технологию электровакуумных приборов и материалов. Примерно в середине моего обучения их вытеснили полупроводники, а, когда я добралась до диплома, выяснилось, что и они уже не пляшут, а «пляшут» некие интегральные схемы, но их изучить мы уже не успевали…
Коля смотрелся также современно, как микросхемы: фирменные джинсы, замшевая курточка, небольшая аккуратная бородка, запах хорошего лосьона… Диплом обещал быть интересным. Антураж соответствовал втайне лелеемой мечте, состоявшей из двух компонентов: войти, наконец, в серьёзную науку и что-нибудь в ней открыть… свершить… на благо человечества, и найти, наконец, достойного меня человека и что-нибудь с ним закрутить… свершить… оседлать судьбу. П-5827 и Коля, казалось, гарантировали мне и то, и другое.
Коля, свободно владея терминологией, излагал методику эксперимента, я восхищённо впитывала, старательно завораживаясь и прислушиваясь к предчувствиям.
- Может, перейдём на «ты»? – неожиданно предложил он. Я, вздохнув (рановато вроде бы. В соответствии с романами о молодых учёных, это должно было произойти после первой небольшой научной победы), согласилась. Взгляд Коли приобрёл хищный оттенок. Он положил руку мне на плечо и… рассказал похабнейший анекдот. На мою беду анекдот был дико смешон, он оканчивался словами «Так а чем же мы вчера закусывали?», и я, сколь ни нетерпима к похабели, залилась жизнерадостным смехом. Коля, решив, что тест на совместимость (отнюдь не научную) я прошла, удалился, состроив глазки на прощанье.
А я начала размышлять и соображать. Ситуация развивалась явно не по Даниилу Гранину… И я ринулась к задушевной подруге Ленке – как всегда, когда жизнь учиняла мне какую-нибудь скверность. В таких случаях Ленка будто взмахивала волшебной палочкой, и все мои сложности испарялись. Я рассказала ей всё. Вплоть до «он мне нравится-а-а…» Ленка уже на следующий день владела полной информацией об объекте.
- И думать не моги. – вразумляла она. – Во-первых, он женат, а во-вторых, ходок тот ещё. Ни одной не пропускает. Тебе показать всех, с кем он спал, спит или пытался спать? Недавно он слишком энергично попробовал поухаживать (ты понимаешь, да?) за Наталкой. Она в группе моего Володьки учится, знаешь? Ну, она попросила Володьку сказать Коле, что он неправильно себя ведёт. Понимаешь, да? Ну, Володька сказал… Синяки у Коли недели две держались. А хромал он совсем недолго, всего неделю»
- Что, всё так серьёзно, да? – испугалась я.
- Ты, главное, ори погромче, - не совсем впопад посоветовала Ленка. – На физхиме всегда народ… вечерники… отобьют, ежели чего…»
На следующее научное рандеву с мини-шефом я явилась со строгой мордой и поздоровалась сухо и официально. А он, наоборот, принял игривый тон и заговорил об отвлечённых вещах. Тогда меня осенило. Таким же тоном я сообщила ему, что друзей у меня много, и есть даже у нас с ним общие знакомые, которые даже привет ему передают Например… И назвала фамилию Володьки, сопроводив многозначительным взглядом.
В дальнейшей нашей беседе уже ни слов, ни звуков не было.
- Так тебе всё известно? – спросили его глаза.
- Во всех подробностях, – ответили мои.
- У нас с тобой не будет никаких отношений?
- Только официальные.
- А если я всё-таки…
- Володьку позову. Брысь!
- Будь по-твоему.
Больше не было ни анекдотов, ни жестов прогрессирующего дружелюбия. Это сильно облегчало мне жизнь, но и несколько осложняло: я избегала обращаться к мини-шефу даже когда заходила в очередной тупик в работе…
…Самое время вернуться к диплому. До следующего лирического воспоминания…
Интегральная схема, она же микросхема, - симпатичная пластиковая тоненькая пластиночка. Разные точки на ней соединены едва заметными линиями, это, собственно, и есть схема. Эти линии «нарисованы» металлом. Таким, например, способом: всю пластиночку покрывают металлом и убирают лишний, оставив только эти тонкие дорожки. А это делают так: поверх металла на пластинку наносят защитный фотоэмульсионный слой и проецируют рисунок схемы. Засвеченный фотослой смывают спец. раствором. Там, где проходит дорожка, фотоэмульсия остаётся несмытой, защищая находящийся под ней металл, а оставшуюся без защиты основную массу металла убирают электролитическим травлением. Потом смывают с дорожек защитное покрытие – и мы получаем пластиночку с тончайшими металлическими «дорожками»-проводничками. В микроскоп прекрасно видно, какой сложный узор они образуют.. А в электронный микроскоп можно разглядеть, что эти «дорожки» - неровные, ущербные, с разрывами… Причина дефектности – длительность электролитического травления: пока убирается не защищённый фотослоем металл, раствор электролита успевает «подъесть» защитный слой фоторезиста и то, что он защищает… В чью-то голову пришла идея: увеличив ток в сотни или тысячи раз, подать его коротким мощным импульсом и «содрать» металл с подложки мгновенно.
Получаем двойной выигрыш: во времени процесса и в качестве рисунка микросхемы.
Вот это и есть суть моего диплома. Осталась ерунда: подобрать растворы и найти режимы операции. Потенциостат обеспечивал контролируемый импульс тока, самописец вычерчивал кривую процесса (мне нравились дикие прыжки пера самописца при токовом импульсе), электронный микроскоп давал возможность сфотографировать полученную схему. Моя задача – обслуживать взаимодействие этих приборов. Коля же снабжал меня микросхемами, а также алюминиевой фольгой (для экспериментальных «черновиков»).
Теперь я уже не могла позволить себе ежедневную трёхчасовую дорогу. Вообще-то «подмосквичей» в общежитие не селили, но дипломники – вроде армейских дедов – получают даже то, что «не положено», и я поселилась в общежитии. В комнате нас жило трое. Часто – двое, т.к. Т. с мужем снимали квартиру. Но всё-таки – трое, т.к. у Н. часто ночевал её возлюбленный. В такие ночи я уходила в рабочую комнату. Сам собой сложился добротный рабочий цикл: утро и день в лаборатории, ночь – обсчитываю результаты, утро следующего дня – отсыпаюсь, день и вечер – торчу в библиотеке, ночь – сплю. Когда я стала своим человеком на физхиме, вплоть до совместных чаепитий с диковатой лаборанткой Людочкой, откуда-то взялся и стал появляться ежедневно невысокий парнишка со славной физиономией, «носящей признаки разумной деятельности». Неподалёку от моего рабочего места стало возводиться некое сооружение не очень ясного назначения. Паренёк приволакивал аппаратуру, химическую посуду, паял, готовил растворы, возился с картотекой. На меня он поглядывал уважительно, обращался с респектом. Это тонизировало. «Третьекурсник, допущенный к научной работе, - предположила я. Таких энтузиастов, как правило, «отдавали в рабство» дипломникам и аспирантам – «пробирки мыть». Но иногда среди них были люди, всерьёз впилившиеся в науку. Надо сказать, что рядом со мной частенько студенты выполняли лабораторные работы, от своей аппаратуры я их свирепо шугала («знай своё место, козерог»), крайне редко снисходя до небольшой помощи и консультаций. Примерно в таком же ключе я общалась и с этим, невесть откуда взявшимся, соседом: усталая снисходительность в голосе, уверенные рекомендации («а за сосудом Дьюара слетайте на аналитику на третьем этаже. Я там под первым столом отличный дьюар нашла, и там ещё штуки три осталось. Идти надо в обед, когда лаборанты в буфете. И лицо. Сделайте уверенное лицо: этот дьюар Вам презентовал лично завкафедрой… Вот так. Если глазёнки будут блудливо бегать, Вас поймают и дьюар отнимут. А для меня прихватите индикаторных бумажек. Угу?») Он почтительно внимал и выполнял всё безукоризненно.
А я получала ежедневное наслаждение, подслушивая, как он ругается или воркует со своим стеклом и железом.
( - Это ты что мне учиняешь? – укорял он какой-нибудь электрод, - Ты, скотина, разве такой ток дать должен? А вот мы тебя шкурочкой, нулёвочкой, нежненько так… Нравится? А-а, умница. Справляешься. Тогда я тебя не выброшу… А откуда здесь горка? – рассматривал он ленту самописца. – Наглость какая. Здесь впуклость должна быть. Негодяй, я тебя в металлолом сдам… Рисовать он мне тут будет, самовыражаться. Ты мне впуклость давай. На два деления, понял?»)
Как-то Людочка за чаем устроила мне ленивый разнос.
- Как ты обращаешься с Олегом Генриховичем?
- С ке-ем?
- Ну, с Лёликом.
- Людочка, ему до Генриховича лет 10 подрастать надо.
- Ошибаешься. Он – аспирант. И не сразу после института, а с производства. Три года отработал уже. Знала бы ты – где. Его еле-еле отпустили в очную аспирантуру, на нём там весь завод держался… Женат, между прочим. Это тоже учти.
… Сказать, что я испытала лёгкий шок, - будет неправдой. Шок был средней тяжести.
Мне стала ясна причина всегдашнего веселья в блестящих Лёликовых глазах. Его явно потешала моя спесь и он с удовольствием ей подыгрывал…
…Я ни на гран не изменила стиль общения, хотя дала понять товарищу, что его биография мне хорошо известна. Игра в наоборот – в полную противоположность реальности – в умудрённую научную работницу и недоросля - забавляла уже нас обоих в равной мере…
Что называется «как жаль, что он не в моём вкусе», и как безмерно жаль, что и я – не в его.
(«Зачем при встречах каждый раз
Я неотступно и упрямо,
Припрятав радость в недрах глаз,
Играю роль солидной дамы.
И смех приходится глушить,
Ловить улыбку на излёте.
Но так и хочется спросить:
«А завтра Вы опять придёте?»)
Как-то утром в лабораторию вошёл сам макси-шеф, склонил голову и стал наблюдать за моими действиями. Я решила показать класс и защёлкала тумблерами с удвоенной энергией. Наверное, от волнения, в нарушение всех инструкций умудрилась ухватить одновременно два противоположных электрода. Мощный импульс тока потенциостат послал в цепь, в которую была включена и я… Свет стал серо-чёрного оттенка, в пальцы вгрызлись мелкие острые зубёнки, и меня стало куда-то всасывать, - такие были ощущения. Наверное, я задёргалась, потому что стеклянная ячейка звякнула об кафель стола, разлетелась, цепь разомкнулась и выпустила меня. Увидев лицо профессора, я поняла, что нужно срочно всё ему объяснить:
- Ну, дура потому что – сообщила я. – Можно я домой поеду?
(Видимо, толково объяснила, т.к. никто никогда не пенял мне за этот случай).
… А между тем, дела мои были совсем нехороши: как я ни старалась, добиться чёткого рисунка микросхемы не удалось. Увеличивала импульс – плохо, уменьшала – плохо, пробовала разные электролиты – плохо, совсем плохо и ещё хуже. Я начала свирепеть и тупеть от безнадежности. Однажды в почти сомнамбулическом состоянии залила в ячейку недопитый Людочкой чай с лимоном и включила потенциостат. Пока машинка разогревалась, я представила себе, что будет в случае положительного результата, и испытала ужас. Перед глазами замелькали главы будущего научного опуса: «Влияние сортности чая на плотность тока»… «Концентрация сахара в растворе чая и критерии электролитического травления»… «Кривая зрелости лимона и каталитический эффект…»
И – самое страшное – что сказать на защите диплома? Комиссия же пожелает знать, путём каких логических построений я вышла на этот электролит…
О, Господи!
Мысль галопировала, взбрыкивая и ржа: вот, по моему проекту цех снабжают чаепроводом… Работяги, разумеется, впаивают туда патрубки с вентилями и в обед нацеживают себе вкусный электролит от пуза… (опыт преддипломной практики подсказывал, что именно так и будет)… и я, как одна идиотическая размечтавшаяся героиня сказки, уже готова была наяву вскричать: «Не пейте этот чай, ребята. Он для микросхемы нужен!»
Скачок стрелки самописца. Прошёл токовый импульс. Дрожа, разглядываю пластинку в микроскоп: о, счастье: безнадежно плохо. Настолько плохо, что не имеет смысла продолжать.
…Вплотную приблизилась дата юбилея братика, и я, никого не предупредив, накупила подарков и улетела в Волгоград,
Вернувшись, я претерпела страшенный нагоняй от профессора и, воодушевлённая, приступила к оформлению диплома. Систематизировала фотографии, вычерчивала цветной тушью графики, сводила цифирь в таблицы – и всё для того, чтобы заявить: «Данный метод не должен применяться в производстве микросхем. Это тупик». Так называемая «защита на отрицательном результате» - довольно редкое событие. Обычно дипломант превозносит достоинства и преимущества всего, касающегося до его работы. А мне нужно было убедительно разнести то, чему отдала несколько месяцев жизни, то, что освоила до тонкостей, во что вжилась… Сейчас-то я понимаю, что для этого вывода совсем не нужны были эксперименты, достаточно было бы покорпеть над справочниками…
Профессор организовал мне хорошую предзащиту, т.е., натравил на меня нескольких самых своих зубастых сотрудников и аспирантов (Лёлик в их числе), часа два они громили и крушили в моём дипломе всё: методику работы, стиль доклада, источники, приведённые в теоретической части, оформление. Их выступлений и рецензий хватило бы для выработки комплекса неполноценности и отвращения к себе у самого пылкого нарциссиста, вплоть до самого Нарцисса.
Если кратко сформулировать их горестное резюме, получилось бы: «И на что (на кого) только государство деньги тратит!» И это выдали превосходные, умнейшие ребята, которых я уважала… Вполне можно было бы впасть в глубочайшую депрессию… Увы, в силу некоторых врождённых свойств, на это («даже на это») я не способна. В том критическом горниле, через которое меня протащили оппоненты на предзащите, мой нос уловил некоторый обман, налёт игры, в которую мы играли с Лёликом, игры-«наоборотки». Я почувствовала, что и шеф не очень хочет меня угробить, что он просто решил как следует натаскать свою «свору», оттренировать у своих ребят специфические навыки, необходимые для научных полемик, - хотя бы и на мне… Почему бы и нет? И я энергично отгавкивалась, разнообразно доказывая оппонентам их глубочайшую неправоту и свою научную состоятельность.
Защита приближалась. Фейерверком мелькнула восхитительная новогодняя ночь. Появились первые защитившиеся.
(« …О, друзья, какой пример!
Наша Лола – И-ТР!
…………………….
…И вот защита позади
И сердце, как щегол, в груди
Поёт о том, что взят барьер,
Что ты зовёшься И-ТР,
Что пред тобою на столе
Зелёный змий блестит в стекле
И рвётся выйти.
И вот за то, чтоб ты всегда
Была, как нынче, молода,
Красива, счастлива, горда, -
Давайте выпьем!»)
Подготовка велась по всем направлениям: мама раздобыла тонкий сиреневый шёлк для дипломного блузона, тётя Баля поставила настаивать бутылочку своего фирменного ликёра, тётя Аня купила для меня золотые серёжки, папа ходил с осоловевшими глазами, натыкаясь на предметы: именно ему я зачитывала по ночам свой дипломный доклад, заставляя оппонировать.
Защищаться я должна была уже на родной кафедре. И тут мною была совершена первая ошибка: я забыла известить заинтересованных лиц с физхима, когда и куда им нужно прийти для представления комиссии моей работы и меня лично, как их подшефной. Я вообще была мало вменяемой в те дни. Осознавать себя начала внезапно, когда направлялась к «месту казни»: по лестнице поднимались навстречу мне две странно знакомых личности. Минуты две-три потребовалось, чтобы опознать Ленку с её Володей, которые к тому времени родили своего первенца, (Володя защитился, Ленка ушла в академку, и проживали они уже в Воскресенске). Всё, относящееся к диплому, улетучилось из головы. Я смотрела на приближающихся друзей и размышляла – на кого они оставили младенца и во сколько же им пришлось вставать, чтобы успеть… Успеть – куда? Да! На мою защиту же, - обожгла мысль. Но страх пропал начисто. Началась суета, по пути в аудиторию нужно было быстренько прояснить уйму животрепещущих вопросов, я уже досадовала, что мелкая помеха – предстоящая защита – мешает насладиться обществом ребят в полной мере…. И здесь была мною совершена вторая ошибка. Уже стоя перед комиссией, я подолгу с нежностью взирала на друзей, изредка с неудовольствием уделяя внимание самой комиссии. Доклад мой, впрочем, был очень хорош: дикция, мимика, пластика, - всё было отрепетировано…
Третья моя ошибка: отвечая на вопросы, я выбрала тон, которым отбрыкивала оппонентов на предзащите. Не стоило, конечно, применять к профессуре методу, заставившую поперхнуться ехидных аспирантов из физхимовской своры… Впрочем, после намёка, что, если бы уважаемая комиссия в самом деле слушала мой доклад, то вопросы, задаваемые мне, были бы совсем иными, - у меня заперхала и профессура… А Ленка скорчила страшную гримасу и постучала себя по темени…. И всё-таки мне удалось всех убедить ни в коем случае не использовать метод импульсного электролитического травления при больших плотностях тока для получения токопроводящих дорожек на микросхемах… … А мой макси-шеф в это время ждал, когда его пригласят присутствовать на защите его дипломницы, чтобы рассказать, какой она трудолюбивый и смышлёный человек и насколько её работа заслуживает высшей оценки. Вдруг к нему врывается оная дипломница в сильно потрёпанном виде и сообщает, что всё, собственно, уже состоялось, а ему надлежит через неделю вечером явиться в зеркальный зал ресторана «Прага», где наша группа решила «гулять своих профессоров». Между делом я упомянула, что за диплом огребла четыре балла. Профессор крякнул, разобиделся и от ресторана отказался наотрез. Но мне было уже всё равно… Где и как мы праздновали с Ленкой и Володей, память не удержала. И это странно: ведь вкус тётибалиного ликёрчика сохранился на языке до сих пор…