А. Гринблатт
Нелюбимые
-Нэ люблю я тэбэ, Шнерейсон. Шо-то в тоби воротыть мэнэ, а шо нэ знаю... И ничого ты мэни поганого нэ зробыв, а нэ люблю...
Краснощёкий Бурдяк размахивает большими ладонями и пытается объяснить съёжившемуся Шнеерзону, чем именно Шнеерзон вызывает неприязнь. Вдруг на минуту замолкает, накреняется и поднимает указательный палец:
- От! Знаю шо! В такых як ты хытрости бильш ниж дерьма... Завжды вы соби на уми! Николы тельняшку на грудях нэ розирвэтэ... И навить колы горилку пьэтэ, заумно говорытэ... Ни-и... Нэ люблю!
Бурдяк энергично мотает квадратной головой и морщит нос. Глаза его скашиваются на Шнеерзона. Губы кривятся в улыбке:
- Закурыты хоч у тэбэ знайдэться, Шнерейсон?.. От! Вжэ обидывся... а трэба буты простишэ... Шо вы таки чувствительни?
Шнеерзон опускает глаза. На следующей неделе распределяют квартиры... Он что-то мямлит в оправдание, боясь прогневить пьяного секретаря парткома. Бурдяку надоедает слушать. Он отмахивается от Шнеерзона и уходит. Шнеерзон тоскливо смотрит ему вслед. Нет у него никаких мыслей - одно оцепенение...
В конце коридора Бурдяк оборачивается:
- Слухай, Шнерейсон... Я тэбэ включив на дежурство в ДНД. Дывы у мэнэ, шоб був, як штык у семь в милиции! Поняв?
Шнеерзон покорно кивает. Бурдяк шумно зевает и скрывается. Рядом со Шнеерзоном останавливается костлявый патентовед Квонин, о котором в институте говорят, что он никак не растолстеет, потому что ест макароны вдоль, а не поперёк. Квонин приветливо улыбается:
- Арон Израйльч, вы в столовую?
Вообще-то Аарон собирался в перерыв проверить Илюшино сочинение и проглотить бутерброды, которые Софа выдала ему утром. Но обществом Квонина нельзя пренебрегать: член месткома... перед голосованием...
- Ага! В столовую. «Опять будет изжога» - думает он.
Они молча доходят до лестницы и спускаются на первый этаж. Последним в очереди стоит Васька Крякин, или Штопор, мускулистый коротыш со стрижкой «полубокс». В воскресенье Штопор выгнал из дому жену, а с понедельника весь институт и даже производственная база обсуждали, правильно ли он поступил с Валентиной, и должна ли она уходить.
- Подумаешь! С кем не бывает?.. Она Штопору, можно сказать, и не изменила... Так, по пьянке дала какому-то шкету в кустах на пикнике... Ну, замели их злорадные менты в самый момент процесса...А, может, она обозналась в беспамятстве? Крякин тоже хорош! Вместо того, шоб самому в кустах занять положение, храпел пьяный под скамейкой. А между тем, Валентина Трофимовна, член парткома, в президиях заседает, к болгарским побратимам два раза ездила... Штопору-то квартёру дали не потому, шо жил в подвале, а потому шо женился номенклатурно... Как-то Штопор с ней некачественно поступил...
Квонин как месткомовский организатор субботнего мероприятия чувствовал себя в ответе. Он пытался примирить Ваську с Валентиной. Штопор не возражал - не разменивать же трёхкомнатную из-за этого! «Но раз «падла» сама не ийдёт, нехай треснет от пьянки!»
- Ну, как ты, Васёк? – спрашивает Квонин.
- А никак! - Крякин отворачивается.
- Да-а-а... - вздыхает Квонин и, чтобы выйти из неловкой паузы, обращается к Шнеерзону:
- Послушайте, Арон Израйльч, завтра ж ваш квартирный вопрос
решается. Вы как, готовы?
- Я уже двенадцать лет готов, - усмехается Шнеерзон. - А вы
готовы?..
- Вы чо?.. Сомневаетесь? - Квонин обидчиво поводит плечами. - Я вам прямо скажу, я и Овечкина - за вас, а вот насчёт Бурдяка не скажу...
Потом от Терентия Макарыча зависит... Вы бы сходили к нему на приём! Так и так, ветеран института, двенадцать лет в конструкторском...
- Четырнадцать...
- Четырнадцать?.. Тем более! Четырнадцать лет на трудовом посту,
двенадцать в очереди на квартиру. У вас детей двое или трое?.. Двое!
Разнополые?.. Ну, всё равно... Как минимум на двухкомнатную тянете. Так что, идите к Терентию Макарычу!
- Он знает... - Шнеерзон придвигает меню к близоруким глазам. – Не один раз обещал... Сегодня четверг?
Квонин кивает: - Да, рыбный день... Хек с макаронами...
Крякин оскаливается в улыбке: - Твой продукт, Юрка!
- Иди ты на хрен, - огрызается Квонин и снова поворачивается к Шнеерзону: - Я бы всё равно ему напомнил. Не помешает!..
- Может, вы и правы... - Шнеерзон подносит к глазам тарелку с кусочком рыбы и макаронами под жидким коричневым соусом. - Непременно будет изжога, - он смотрит на раздатчицу Тосечку и деликатно кашляет: - Скажите, блинчиков с творогом нет?
- Вы их видали? Ну, чего спрашивать? – Тосечка
всплескивает руками и смеётся: - От люди! Таки странны! Як не наши!
На Шнеерзона насмешливо смотрят десятки глаз, кто-то хихикает вслед за Тосечкой. Аарон Израилевич тушуется, но в этот момент его отвлекает хлопок по плечу. Он оборачивается и видит Саньку Балдыкина, который суёт ему трёшку: - Шнеерзуля, возьми мне рыбу, компот и два куска хлеба. Я пока займу стол...
С Балдыкиным Шнеерзон знаком со студенческой поры.
Учились в одной группе, вместе бузили... На даче у Балдыкина
собирались чуть ли не каждую пятницу. Санькины предки жили за границей.
Папаша был военным советником не то в Мозамбике, не то в Анголе.
Наследник балдыкинского рода оставался при деде и бабке, на которых, по его словам, «он забил». Санька все любили, и всем хотелось попасть на его «вакханальки». Кроме того, Санёк никогда не отказывал в ключе. Собственно, Ромка, первенец Шнеерзонов, был зачат на балдыкинской даче.
Главным принципом у Санька было «не брать в голову!» Арончик приходил в ужас от Санькиной "дремучести", и выручал его, когда дело доходило до курсовых. Экзамены Санёк сдавал не иначе как со всевышней помощью. Балдыкины-родители не принимали странной дружбы сына с еврейчиком. Во время их отпуска Арончик на даче не бывал.
На работе Балдыкин не скрывал приятельских отношений со Шнеерзоном, и частенько зазывал его в кабинет «для технической грамоты». Собственно говоря, если бы не Балдыкин, не видать бы Шнеерзуле тёплого места в ведущем институте отрасли, «как своих ухов» - шутка Александра Фёдоровича...
Шесть лет спустя после окончания политехнического, Шнеерзон вернулся из Семипалатинска, куда попал по распределению, и больше двух месяцев тыкался по разным конторам и заводам в поисках работы... Как-то он и Софа шли по Греческой. Вдруг с пронзительным криком «Шнеерзуля!» к ним подлетел сияющий Санёк... Затащил их в ресторан в Городском саду и поднял тост за то, чтобы они никогда больше друг друга не теряли. Через два дня Шнеерзон оформлялся на работу в отделе кадров научно-производственного комплекса, в котором Санёк трудился освобождённым секретарём комсомольской организации, или, как он шутил, «зелёных красных вожжаком».
Два с половиной года Шнеерзуля добросовестно корпел над кандидатской диссертацией для Александра Фёдоровича, а когда тот благополучно «защитился» и занял кабинет зама по науке, Аарон Израилевич получил «завсектора».
Санёк иногда заглядывал к Арончику и Софке на семейные торжества. К себе он их не звал. Шнеерзоны и не рассчитывали на приглашения - они знали, Любовь Ивановна, вторая жена Санька, их не жаловала. Лишь раз она была в их доме и ела жареные бычки, которых Аарон и мальчики поймали утром в Люстдорфе. На следующий день Софе позвонила её подруга Тереза Остер,- она работала на той же кафедре холодильного, что и Балдыкина,- и рассказала, как «стерва Любка» жаловалась во всеуслышание, что должна учиться картавить, потому что «муж таскает её по своим израилям, которые травят её тухлой рыбой.»
В прошлом году Аарон снова просил Санька поговорить с Дундыкой насчёт квартиры. После разговора Александр Фёдорович мрачный вернулся к себе в кабинет и вызвал Аарона по селектору. Матерясь и вздыхая, Санёк объяснил ему, что ничего не получится.
- Понимаешь, Шнеерзуля, на Терентия наседает горком. Кто-то накатал на нас телегу, что в институте перебор с лицами неславянского происхождения. Ты уж извини, - развёл руками Санёк, - Ну, никак он не может дать тебе квартиру при таком шуме. Не поймут его! Сам пораскинь! Бурдяк на днях выступил на бюро райкома и заявил, что у нас здесь «не головной институт, а еврейская лавочка». Скотина! А то он не знает, что без еврейских мозгов нам всем сосать... В общем, Терентий просил тебя не вешать носа и подождать до следующего года...
Спустя месяц скончался отец Аарона, и они с Софой решили, что будет лучше и для них и для бабушки, если Ромка, который только вернулся после службы в армии, переберётся к ней в однокомнатную... По крайней мере, это решило кроватную проблему, потому что на старой раскладушке теперь спал подросший Илюша, а ещё одну в их комнате негде было раскладывать...
2
Квонин сознательно мешкал с подносом у кассы, чтобы вместе со Шнеерзоном присоединиться к Балдыкину. Юрий Петрович много раз пытался сблизиться с замом по науке, но отношения их не складывались. Балдыкин не проявлял к нему интереса, а Квонину так хотелось подружиться с этим ярким и влиятельным человеком. Квонин всегда с интересом разглядывал балдыкинские костюмы, галстуки и туфли... - Где это он только добывает такую красоту? - Юрию Петровичу чудился блестящий и недоступный круг влиятельных лиц, в котором Александр Фёдорович и его красавица жена были своими людьми...
- Не возражаете? - деликатно осведомился Юрий Петрович после того, как
поставил поднос на край стола, за которым сидел Александр Фёдорович и
просматривал журнал «Америка».
Балдыкин поднял глаза на Квонина, потом скосил их на Шнеерзона и растянул губы в улыбке:
- Ну, что вы?.. Что вы?.. Мы здесь все в одной обойме, как говорится...
Присаживайтесь, товарищ Квонин.
Шнеерзон поставил перед Александром Фёдоровичем тарелку и стакан с компотом, поверх которого лежали два кусочка хлеба. Рядом с тарелкой высыпал пригоршню мелочи - сдачу с трёшки.
- Шнеерзуля, что ж ты не захватил вилки? - Балдыкин было приподнялся, но Юрий Петрович упредил его молниеносным броском к раздаточному прилавку.
- Принесла ж его нелёгкая, - пробормотал Санёк, - даже поговорить не
даст... Вот прилипала!
Юрий Петрович вернулся в приподнятом настроении:
- Тосенька расщедрилась - салфетки нам подбросила! Никак Арон
Израйльч на неё впечатление произвёл! Хэ-хэ... Кстати, мы с Арон
Израйльчем толковали о предстоящем голосовании, и я посоветовал ему сходить на приём к Терентию Макарычу. Вы как думаете, Александр Фёдорович?
Балдыкин не отрывал взгляда от тарелки. Он медленно отделял зажаренную рыбью кожицу и в такт вилочным манёврам растягивал слова: - Сходить можно... коли... охота... есть...
- А вы бы на его месте как поступили? - не унимался Юрий Петрович.
- Я бы, - Балдыкин холодно взглянул на Квонина, - на его месте сидел тихо-тихо... и не порол горячки...
- Пожалуй, вы правы... как всегда... - сконфузился Квонин и устремился за ускользающей макарониной.
Шнеерзон молчал и ничего не ел.
- Ты давай, Арон... – Санёк мотнул головой в сторону тарелки. Но Аарон поднялся и побрёл прочь.
3
В пятницу совместное заседание парткома и месткома по квартирному вопросу длилось почти до десяти вечера. Шнеерзон и ещё человек пятнадцать собрались после работы в конференц-зале и томились в ожидании результатов. То и дело возле Аарона Израилевича останавливались работяги или кто из ИТР, выкладывали ему свои нехитрые истории и страстно обосновывали, почему именно им должны выделить квартиру. Они искали его сочувствия, как будто от него зависело, жить им в лучших условиях или оставаться в конурах.
Первым из парткомовских чертогов появился «профдурко» Василий Лукич, потом похожая на подрумяненного гренадёра в мелких завитках Зина Титоренко, а за нею Квонин. Аарон устремился ему навстречу, но Юрий Петрович притворился, что не заметил Шнеерзона, и прытко повернул назад. Сердце Аарона ёкнуло... Он прислонился к зелёной стене... Ему сделалось так тоскливо... так обидно... Хотелось выть и рвать на куски каждого из этих унылых людей и трясти их с такой силой... с таким отчаянием... Слёзы медленно катились по обмершему лицу ... Кто-то толкнул его и помчался вперёд, подпрыгивая и возбуждённо размахивая руками. Санёк нагнал Аарона почти у выхода и буркнул: - Жди у пивного ларька...
На улице к Шнеерзону подошла Овечкина, закутанная в вязаный платок, осторожно взяла Аарона за локоть и хотела что-то сказать, но скорее всего не нашла слов - только прижала варежку ко рту и покачала головой. Аарон носком ботинка тупо ковырял снег и не заметил, как появился Санёк. Санёк протяжно вздохнул и положил ладони Аарону на плечи:
- Арончик... тут такое дело... вроде всё было на мази, как выясняется, что Зинка Титоренко живёт в одном доме с Софкиным братом... Она от управдома узнала, что Лёва уезжает в Израиль... Тогда Бурдяк сразу отложил твою папку в сторону и говорит, мол, чего тебе зря давать квартиру, если не сегодня-завтра и ты подашься за родственничком... Никто даже не пикнул... Ты ж понимаешь, как остро этот вопрос...
Аарон не мигая всматривался в Cанькины голубые глаза...
- Ну, не мог я ничего сделать... Не мог! Я тебе не должен объяснять,
политический момент складывается не в твою пользу... Ты только не
делай глупостей! Я завтра вечером встречусь с Дундыкой на дне рождения
начальника пароходства и обязательно провентилирую твой вопрос. Я тебе
слово даю!
- Устал я, Санёк... - просипел Аарон, - устал я жить в
крепостных... и мальчикам моим ничего здесь не светит... Мы ведь тоже
получили вызов... месяцев пять назад... Софка всё время твердит, что здесь нам никогда... как бы ни старались... Я всё тешил себя и уговаривал её: «Вот получим квартиру - всё изменится...» Уеду я ко всем чертям, Санёк... от бурдяков и дундык... Не хочу больше... Не хочу быть третьим сортом у мерзавцев... Не хочу! Ты не поверишь, вчера Софкина директриса на педсовете говорит: «Нам не эйнштейнов воспитывать надо, а матросовых, чтобы грудью легли за родину в трудный час...» А у меня такое представление, что лёгкого часа здесь вообще никогда не было и не будет... и я не хочу, чтобы мои мальчики ютились в стране, которая их презирает... Плохая это родина!.. Не хочу жить вчетвером в коммунальной комнатке... Не хочу дежурить по принуждению в добровольной дружине...
В понедельник с обеда по институту пополз слух, что Шнеерзон ходил в административный корпус за документами для ОВИРа и подрался с начальником отдела кадров, который его разукрасил так, что «долго будет помнить наших...»
Аарон действительно утром отправился в отдел кадров. Начальник отдела кадров Николай Панасович Зозуля, как только сообразил, о чём хлопочет Шнеерзон, позвонил Терентию Макаровичу. После нескольких коротких фраз он передал трубку Аарону Израилевичу.
- Зайдите ко мне, Шнеерзон, - сказал Дундыка, - надо поговорить...
- О чём же теперь, Терентий Макарович?
- Передайте трубку Зозуле!
Зозуля сосредоточенно слушал указания директора и под конец разговора закивал: - Будет сделано! Слушаюсь!
Положив трубку на место, Зозуля сложил обе ладони на столе и стал крутить большими пальцами сначала в одну сторону, потом - в другую...
- Характеристику и справку, гражданин Шнеерзон, получите после
открытого партсобрания, на котором общественность обсудит ваш
поступок... Стало быть, - Николай Панасович заглянул в перекидной календарь, - стало быть... через три недели... Попрошу освободить кабинет...
- При чём здесь партийное собрание? Я же не член...
- А при том, что ваша явка на собрание обязательна! Распоряжение
начальства...
- Вот оно что! С костром будет... или просто камнями закидают?
- С каким ещё костром?
- Как на ауто-да-фэ...
- Гражданин Шнеерзон, вы меня высокими и парными словами не
запугаете! Не такое слыхали! Освободите помещение! Вы
мешаете производственному процессу!
Когда Аарон вернулся в конструкторский отдел, он застал Бурдяка за своим письменным столом. Бурдяк рывком открывал ящики и ворошил его, Аарона, бумаги. Увидев Шнеерзона, Степан Тарасович побагровел и нарочито громко растянул:
- Дывы, хто до нас прыйшов! Шановный Шмуль Сралевич! А ну, котысь
звидси... шоб духу твого собачого нe було!
- Как вы себя ведёте? - возмутился Аарон Израилевич.
Бурдяк вскочил и расхохотался: - Як я себе веду? А вот я зараз по твоий роже як врижу, на все життя запамьятаеш, як я себе веду!..
- Какое право вы имеете обыскивать мой стол? Если вы сейчас же не
прекратите издевательство, я вызову милицию!
Аарон развернулся и сделал шаг в сторону телефона, но Бурдяк подставил подножку... Аарон судорожно всплеснул руками, тело его завалилось на бок, и он упал лицом на кульман...
Тотчас раздались вскрики, люди бросились со своих мест... замелькали ноги... его подхватили под руки... посадили на стул... приложили мокрое полотенце к переносице... и он увидел нависшую над ним седую голову Файнгольца:
- Аарон, мы вызовем скорую...
- Нет-нет...- Шнеерзон, запрокинув голову, отирал окровавленные пальцы о полотенце и протяжно стонал.
- Вызовите милицию! Его надо арестовать...
- Глупости, Аарон. Какая милиция? Хотите, чтобы они друг у
друга глаза выклевали? Вам самому не смешно?
- Что же делать? - растерянно спросил Шнеерзон.
- В больницу ехать на рентген! Надо позвонить вашей жене...
- А с этим бандитом?..
- Аарон, вы сами споткнулись и сами упали... Будьте покойны, уже есть свидетели, готовые подтвердить, что вы пострадали по собственной неосторожности...
В травматологии выяснилось, что у него перелом носового хряща. Через несколько часов Софа увезла его домой на такси. Первая ночь прошла ужасно - от малейшего движения всё лицо пронизывала боль, голова раскалывалась...
На третий день пришёл Санёк. Говорил без умолку... Рассказывал о прошлогодней поездке по Средиземноморью. Аарон сидел в кресле с закрытыми глазами и молчал. На Ватикане Санёк вдруг осёкся и выдохнул: - Может, вы передумаете?.. А, Арончик?..
- Нет, не передумаем. Теперь точно не передумаем... Теперь мы учёные... Ты, Санёк, не грусти... Для «технической грамоты» послушный еврей всегда найдётся.
- При чём здесь техническая грамота? Ты понимаешь, в какой мы теперь переделке из-за тебя? Дундыка вызвал меня по твоему делу... Велел передать, чтобы ты написал заявление по собственному желанию...
- Велел? - Аарон приоткрыл заплывшие веки и усмехнулся.
- Ну, я не так выразился... Короче, характеристику и справку
Зозуля тебе выдаст после собрания в обмен на заявление...
- А если не пойду на собрание?..
- Тогда ничего не получишь...
- Значит обязан предоставить себя «обчеству», чтоб погрызли всласть... Ты тоже будешь стараться?
- Слушай, Арон, что ты от меня хочешь? Со всех сторон тошно... Бурдяк, думаешь, не припомнил мне, что я тебе протежировал? Пригрозил мне выговором за «потерю партийной принципиальности...»
- Ого! Слова-то какие! Так ты, Санёк, тоже пострадавший от антисемитов!
- Прекрати свои шуточки, Арон... Я действительно в идиотском
положении... Говорю с Терентием, мол, так и так — уймите волкодава...
а он, сукин сын, отвечает, что ничего не может поделать... Бурдяк,
видишь ли, уже раструбил в райкоме, что под моим крылом сионисты свили
гнездо... Порекомендовал мне кинуть кость этому питекантропу и выступить
на парткоме с покаянием...
- В чём же тебе каяться, Санёк?.. Может, ты с нами подашь документы на отъезд? А мы за тебя похлопочем в международных сионистских центрах?..
Александр Фёдорович шумно вскочил:
- Издеваешься? Это после того, что я для тебя делал? Спасибо тебе,
Шнеерзуля...
Он выбежал из комнаты... Через секунду грохнула входная дверь коммуналки. Софа оторвалась от штопки свитера, сняла очки:
- Зачем ты так? Разве ты не видишь, он мечется, как ошпаренный?
- Я, Софочка, всё вижу... Даже как ему нужно от меня откреститься.
- Не забывай, это нам нечего терять, а ему здесь живётся неплохо...
- Поэтому ему лучше быть дрянью?
- Аарон, во-первых он так не считает... а во-вторых, мы все знаем, что случается с отступниками...
4
На заседании парткома по подготовке открытого партийного собрания стоял один вопрос «Об усилении идейно-воспитательной работы среди ИТР и служащих института». Уже были проведены консультации в горкоме и райкоме партии, получен инструктаж в компетентных органах и проделана соответствующая работа среди кадров еврейской национальности.
Степан Тарасович был на приёме у первого секретаря горкома, товарища Кривулько, и заручился их поддержкой. Более того, Владлен Николаевич обещали лично поприсутствовать на собрании для поднятия идеологического значения запланированного мероприятия.
Степан Тарасович отпил воды из стакана и разгладил усы в обе стороны.
- Я, товарышы, давно розкусыв в Шнерейсоне чужэридный, можно сказаты, вражый дух. И тэпэр дужэ важно, шоб другым нэповадно було. Ми мусымо йому даты такого бою, шоб никому нэ захотилося...
Бурдяк водрузил очки на переносице и подхватил со стола исписанные листки.
- Мною вжэ пидготовлэни к выступлению Муц... Муц-махэр... язык зламаты можно... з тэхничного отдела, бухгалтер Рабинович и слесарь Бру... Бру-дэр... Брудэрман з наладкы. Однако ж мушу вам зи всиею откровенностью докласты, шо в процэссе пидготовкы мы столкнулыся з вопиющей сионистской опозыцией. Так, Пэрдэль...мутир... Тьфу ты! Пэ-рэль-му-тэр Марда... Мурда.. Мордэхай... словом, морда з этим самым... сами розумиетэ...
Степан Тарасович посмотрел поверх очков на собравшихся. Товарищи дружно заржали, а Матрёна Кашинцева даже захлопала.
- Да... цэй самый Мордахуху Соломоновыч отказався прыйняты участие в осудженни Шнерейсона. Далее... библиотэкарша... Ри-ива Абрамна... от у ных фамилии... Гольд... Гольдэн-ту-улер, так она мени прямо в лицо казала, шо в «подлом судилище проты еврэив» участвовать нэ будэ... и шо нашэ собрание «фашыстська травля»... Ну, як вам такэ сподобаеться? А мы, товарышы, нэ cупроты еврэив. Мы cyпроты сионистив, а библиотэкарша не розумие разницы. Так я вас пытаю, навищо нам така библиотэкарша? Правыльно? Мы её зараз як беспартийну вызовэмо на засидання месткому и будэмо працюваты над нэю, а якщо вона знову нэ зрозумие - пишла к ycим... И, накинэць, ця сволота Файнгольц... Я нэ розумию, навищо мы держымо цього врага... Метлой паскудну собаку гнати... До того ж сорганизовав травлю нашого товарыша, члена партии зи стажэм, понимаеш, Нэтудыхатку Павла Пантелеймоновыча, обвинил его в... плаг... шо-то у мэнэ тута нэразборчиво... в плагшате... да... в плагшате. Но самэ головнэ: вин у ных заводила - в обид зустричаються и говорють на ихней мове, як заговорщыкы... Прыймая до увагы усэ выщэизложэнэ, парторганизация вийшла в администрацию с ходатайством скоротыты должность Фаингольца з наступнои нэдили. Так шо ряды наши посвитлиють, товарышы, а ихни пожыдиють! От так!..
Товарищ Кашинцева хихикнула и кулаком ударила себя по коленке. Степан Тарасович улыбнулся в усы и подмигнул ей.
- Продовжу, товарышы... Наряду з отрицательнымы явлениямы, отдельни люды, як Муц-ма-хэр... однако ж... пидийшлы к вопросу сознательно. Муцма-хэр привэдэ цытаты з антисионисьтскых выдань и даст оцэнку агресывной политикэ Израйля на Ближньому востоку проты нашых арабськых братив. Цэ будэ важным политычным задилом. Зибрання прэдлагаю завершыты пидпысанням лыста з осудженнем Шнерейсона. Докумэнт направымо в отдел виз, шоб бачылы, з кым мають справу. А хто нэ пидпишэ, визьмэмo на замитку...
Члены парткома единодушно одобрили план намеченных действий. В протоколе заседания зафиксировали, что тов. Крякина В.Т. от имени парткома выразила полную поддержку и благодарность тов. Бурдяку С.Т. В последний момент она подскочила к Степану Тарасовичу и расцеловала его...
5
В среду после работы в конференц-зале народу было больше, чем на Новогоднем представлении. На сцене стоял длинный стол, затянутый красным плюшем. По фронтальной стороне плюша растянулось желтое полотнище, на котором чернел большими буквами лозунг «Сионизм у нас не пройдёт!». Сначала сцена была пуста, но минут через пятнадцать после объявленного времени появились Степан Тарасович впереди, за ним десять членов парткома, и ещё пять доверенных евреев в хвосте.
Товарищ Крякина, севшая по правую руку от товарища Бурдяка, подула в настольной микрофон и открыла собрание. Как раз в этот момент на сцене в васильковом костюме появились первый секретарь горкома, товарищ Кривулько, и все члены парткома встали и зааплодировали, а пять евреев, не будучи проинструктированными на сей счёт, то нерешительно отрывались от своих стульев, то снова приседали. Товарищ Кривулько устроились слева от Степана Тарасовича, с которым они сосредоточенно шептались минуты три. Наконец, Валентина Трофимовна решительно встала, одёрнула на бёдрах канареечное кримпленовое платье и подошла к напольному микрофону с заготовленной речью:
- Сегодня, товарищи, мы собрались на открытое партийное собрание для того, чтобы дать принципиальную оценку событию, которое выходит далеко за рамки общественной жизни нашего научно-производственного объединения. Я говорю, товарищи, о поступке человека, с которым бок о бок мы делили радости и невзгоды, но гнилую сущность которого мы с вами не разглядели. Доверчивые очень...
Валентина Трофимовна выдержала небольшую паузу и бурно выдохнула в микрофон.
- Тяжело, дорогие товарищи, очень тяжело переживать предательство
человека, которому мы много лет верили и которого выдвинули на
руководящую работу в нашем конструкторском отделе. Вы, конечно, все понимаете, что речь идёт о гражданине Шнеерзоне. Никто, товарищи, из нас не безгрешен. Мы все можем ошибаться. В этом плане я прежде всего должна сказать о себе. Мне есть в чём виниться. Вы не знаете, как больно я страдаю от своего морального проступка... Но я нашла в себе силы очиститься перед партией. Я пришла к членам парткома и, чего таить, поплакала и побила себя кулаком в грудь. Товарищи вошли в моё положение и поняли, что я проявила слабость, отчего я стала только сильней... Партия нас учит, что всякому проявлению слабости мы должны дать принципиальную оценку... и я... приняла решение просить прощения у моего мужа прямо на собрании... Встань, Крякин... Встань, родной, и скажи мне при всех, что мы с честью можем смотреть друг другу в глаза...
В зале пронёсся ропот, головы завертелись во все стороны, но Штопора не было: то ли он не пришёл на собрание, то ли стеснялся... Подождав минуту, Валентина Трофимовна опустила голову, но собралась и продолжила:
- Я это к тому, товарищи, что я смогла совладать с правдой и
признать свою вину, а вот Шнеерзон не только не желает раскаиваться в
позорных действиях, но ещё издевательски отзывается о коллегах.
Нам от товарища Балдыкина на днях стало известно, что собой представляет моральный облик этого пособника врагов. Именно поэтому мы сегодня собрались, чтобы пройти через процесс очищения от заразы, имя которой сионизм. Слово имеет представитель общественности товарищ Муцмахер.
Один из пятерых евреев, устроившихся на левом крыле стола, поднялся, подравнял стопку бумаг и направился к микрофону. Товарищ Муцмахер громко и с выражением, то поднимая голос, то опуская, читал гневные слова осуждения в адрес сионизма и время от времени бросал суровый взгляд на Шнеерзона, который сидел на одиноком стуле у подножия сцены. В зале поминутно подпрыгивали, чтобы получше разглядеть «отщепенца, льющего воду на мельницу врагов всех прогрессивных сил планеты». Кроме приплюснутого носа, в Шнеерзоне ничего примечательного не было. Он сидел неподвижно и никак не реагировал на муцмахеровскую тираду. Когда Муцмахер привел все цитаты и описал все сионистские злодейства, народ, явно утомлённый обилием и того и другого, начал отвлекаться. Тогда Муцмахер посмотрел на Бурдяка и, приободрённый его кивком, закричал: - Я лично прошу оградить меня от пагубного воздействия Шнеерзона на наш трудовой коллектив!
Все встрепенулись и с энтузиазмом зааплодировали, а на задних сидениях даже засвистели. Валентина Трофимовна встала и подождала, пока утихли последние хлопки.
- Слово предоставляется ударнице коммунистического труда Зинаиде Иванне Халепе. Подготовиться для выступления товарищам Лупайло и Рабиновичу.
Товарищ Халепа вышла на сцену с хозяйственной кошёлкой и авоськой, в которой лежала селёдка, завёрнутая в газету, и тускло поблескивала бутылка. Товарищу Халепе в эту среду очень повезло, потому что, в отличие от предыдущих сред, когда в объединении раздавали продовольственные пайки, ей одной досталась селёдка целиком и полбутылки подсолнечного масла вместе с тарой. Зинаида Иванна положила авоську с селёдкой и бутылкой на пол, рядом с микрофоном, и стала искать в сумке бурдяковский листок с речью. В зале раздались смешки... Зинаида Иванна распрямилась и растерянно посмотрела на Валентину Трофимовну, которая махала обеими руками, чтобы поскорей... Когда же товарищ Халепа увидала, как Степан Тарасович показывает ей кулак, она решительно откашлялась:
- Шо-то не пойму, куды я затырила речь... Я, товарищи, вот шо скажу... Во время войны я с матерью и старшими сестрами жили в Сибири в увукувации. Я хорошо помню, товарищи, как мы без конца ели яичный порошок с Америки. У меня вкус этого порошка до сих пор на губах, товарищи, а товарищ Шнирзон, значит, хочет ехать к этим нашим врагам теперь, и я вас спрашиваю, зачем мы спасали их во время войны рискуя собственной жизнью? А эти американцы за свой паршивый порошок с нас требуют золото... Это ж через столько лет! И я вот шо скажу, не платить им ни копейки, а Шнирзону, конечно, наш позор! У меня всё!
Под гром аплодисментов Зинаида Иванна подобрала свои вещи и направилась к ступенькам, но в этот момент размокшая газета порвалась и селёдка через отверстие в авоське устремилась наружу. Пытаясь ухватить ускользающую в полёте селёдку, Зинаида Иванна неловко подбила её рукой, отчего рыбина совершила сальто над сценой и плюхнулась к ногам Аарона Израилевича. Он наклонился и двумя пальцами поднял селёдку за жабры. В зале вскакивали с мест и усиленно вытягивали шеи. Взволнованная товарищ Халепа сбежала по ступеням, широко улыбнулась беззубым ртом и во весь голос затараторила: «От спасибочки вам, Шнирзон! От спасибочки, дорогой! Дай вам Бог здоровьячка!» Из хозяйственной сумки она достала пластиковый пакет, развернула его и Аарон Израилевич помог ей уложить селёдку в новую упаковку. Зинаида Иванна на прощание поклонилась Шнеерзону и побежала в зал на своё место. Сначала раздался неуверенный хлопок, потом ещё несколько, и вдруг все стали аплодировать непонятно кому и за что.
Товарищ Кривулько, встревоженные нарушением хода собрания, поднялись во весь свой спортивный рост, застегнулись на три пуговицы и карандашом постучали по графину:
- Попрошу внимания! Я, товарищи, не могу не призвать вас к бдительности. Вот товарищ, которая только что уронила продукт, благодарила Шнеерзона и улыбалась ему. А ведь это, товарищи, явный шаг в сторону политической беспечности. Правильнее ясно дать понять шнеерзонам, что мы не потерпим их в нашей среде. Мы все, как один, должны отвернуться от таких оборотней. В капиталистических странах, куда так стремятся шнеерзоны, ими воспользуются в антисоветских целях и потом выбросят, как грязную тряпку, на помойку истории. В том мире царят ненависть и эксплуатация, и выжить там можно только за счёт предательства родины. Именно на такой путь ступили шнеерзоны. Поэтому мы не можем оставаться равнодушными и, тем более, снисходительными. Позор таким, как Шнеерзон! Сионизм у нас не пройдёт! Осудим же, товарищи, оборотней и дадим им бой! Я вас спрашиваю сейчас, Шнеерзон, осознаёте ли вы своё падение и, если да, то готовы ли вы вместе с нами осудить себя за необдуманное решение и ступить на путь исправления?
Товарищ Кривулько замерли с рукой, распростёртой в сторону отщепенца, и торжественно смотрели в зал.
Шнеерзон в недоумении поднял глаза на товарища Кривулько:
- Вы, что, серьёзно?
Товарищ Кривулько обвёли твёрдым взглядом зал и неожиданно выкрикнули: - Да, Шнеерзон, мы призываем вас к ответу!
Аарон Израилевич опять посмотрел на секретаря горкома и покачал головой:
- Я ж не спятил! Как это я могу осуждать себя за то, чего добиваюсь?
Шнеерзон встал и повернулся к залу: - Правительство подписало международные соглашения, по которым евреи могут выехать за границу. Стало быть, вы здесь собрались, чтобы осудить меня за то, что я хочу воспользоваться законами страны. Или вы осуждаете постановления Верховного Совета? Тогда поднимите руки. Ну, вот - четыре... пять... шесть человек уже осуждают...
В зале раздался смех... Чей-то задиристый голос прокричал:
- Жид прав! Кончай базар! Открывай буфет и танцы!
Степан Тарасович взвился со стула, выбежал на авансцену и зычно заорал:
- Во! Ось цэ и звэться «сионитська провокация», товарышы! До яких пор мы будэмо страждаты от шнерейсонов на наший земле? Я вас
пытаю, до яких пор мы будэмо им дозволяты издеватыся над намы?
Нет шнерейсонам та их пособныкам! Долой сионызм!
От натуги бурдяковское лицо побагровело и покрылось крупным потом... Степан Тарасович распустил галстук и отёр лоб носовым платком. Он упёр указательный палец в Шнеерзона и закричал. - Чого ему тута не хватаэ? А? Чому вин тикаэ вид нас?..
Бурдяк так увлёкся гневным обличением, что не заметил, как Шнеерзон поднялся на сцену и подошёл к микрофону. Зачем-то спросил: - Вы меня слышите? - И сам себе кивнул.
Бурдяк растерянно оглянулся на товарища Кривулько, но те никаких указаний не дали, а только пожали широкими плечами. Как только Шнеерзон заговорил, раздались свист и шиканье, но через минуту зал притих.
- Я от бурдяков бегу... Я не люблю вас, бурдяки... Я вообще не люблю тех, которые рвут на себе тельняшку и хлещут водку на работе... Я хочу жить нормальной жизнью... Я хочу, чтобы мои дети не стеснялись произносить свою фамилию, чтобы они знали свою историю и язык. У всякого человека должен быть выбор. И я хочу воспользоваться моим человеческим правом...
Бурдяк с растопыренными пальцами, словно клешнями, и с выпученными глазами тяжело двигался на Шнеерзона. От ярости голос его скрежетал:
- Як ты посмив, сволота пархата?.. Да я тэбэ своимы рукамы...
Несколько членов парткома вылетели из-за стола и обхватили разъярённого Степана Тарасовича. Товарищ Кривулько бегали взад-вперёд позади стола и выкрикивали: «Не поддаваться на провокацию, товарищи!.. Вызовите милицию!.. Степан Тарасович, мы с вами!.. Кто-нибудь, выдерните шнур! Где здесь рубильник?»
Валентина Трофимовна, забыв, что перед нею стоит включённый микрофон, взвизгнула: - Да что ж это такое ? Этот гад срывает нам мероприя...
В зале погас свет. В темноте со сцены отчётливо донесся глухой звук чего-то упавшего, а после - крики, и топот ног... Зал притих. Неожиданно боковые двери распахнулись и кто-то крикнул: «Расходитесь! Расходитесь... потому шо не до вас теперя...» Толкая друг друга, люди устремились к выходу. Когда в зале снова зажёгся свет, расходившиеся увидали непонятную картину: Бурдяк лежал на полу сцены. Под его голову был подложен васильковый пиджак, но хозяина пиджака рядом не было. Муцмахер щупал пульс Бурдяка и страдальчески качал головой. Рядом на коленях плакала Кашинцева. Левый конец плюшевой скатерти сполз на пол, отчего на жёлтом полотнище топорщилось наискось «... у нас не пройдёт!» Четверо евреев сиротливо шептались в стороне. Шнеерзон же снова сидел на стуле перед сценой... Люди на него оглядывались по многу раз, но никто не решился подойти.
Васька-Штопор и ещё несколько любопытных подбежали к сцене. Штопор подтянул к себе поваленный микрофон и скривился от сильного свиста:
- Валька, ты где? Ты не дури - иди домой! И смотри, шоб без бутылки! Я завязал!
На сцене появилась Зина Титоренко, а за нею санитары и врач скорой помощи:
- Сюда, товарищи! Он здесь, на полу, без сознания... А вы не стойте! Вы идите домой! – Титоренко рукой отгоняла собравшихся у сцены. – Нечего! Шо это вам театр, шо ли? Человеку плохо... А вы, Шнеерзон, подождите, потому шо вами сейчас заниматься некому.
Санитары понесли на носилках Бурдяка к выходу. За ними потянулись остальные. Титоренко с васильковым пиджаком, переброшенным через руку, подошла к Шнеерзону и вздохнула:
- Если б вы себя сдерживали, Степана Тарасовича не хватил бы удар... Так шо теперь точно можно сказать, шо пострадал он через ваш cионизм... Ой, слушайте, Шеерзон, постерегите пиджак товарища Кривулько. Я с врачом должна два слова... Ладно?
Шнеерзон не успел сказать ни да ни нет, как васильковый пиджак очутился у него на коленях.
Аарон Израилевич сидел один в пустом зале и глядел на остатки лозунга на сбившемся жёлтом полотнище.
- Боже милостивый! Неужели это действительно у них никогда не пройдёт?