Яков Гринберг

Последний пророк

Справедливость без силы – пуста.
Сила без справедливости – опасна.

             Миямото Мусаши, самурай

            Аарона пронзила ясная, отчетливая мысль: «Его необходимо убить, физически уничтожить! Вот единственно правильное решение! И сделать это должен я!»

Аарон, проснувшись, как будто от удара, вздрогнул, вернее, дернулся всем телом, почувствовав, как судорога свела болью мышцы ног. У него перехватило дыхание, весь покрытый потом, он не мог прийти в себя: ночной кошмар сохранял в памяти пугающие образы только что пережитого ужаса. Ему приснилось, что они горели. В доме был пожар, и вся его семья: родители, братья и сестры кричали и метались в дыму, бегали, в запертой кем-то снаружи, задымленной квартире, окруженной пламенем, и не могли спастись. На окнах были решетки, двери не открывались. Он видел свою мать, сидящую прямо на полу в углу детской комнаты, она держала на руках маленькую сестренку, которая тихо и беспомощно плакала. Мать смотрела на нее разрывающим сердце взглядом, гладила по голове и пыталась успокоить какими-то обманными словами.        

Его семья гибла, и никто не мог помочь, а он, Адольф Гитлер, стоял и улыбался, удовлетворенно глядя на предсмертные мучения задыхающихся в огне людей. Аарон видел его, видел так отчетливо и близко, как будто тот действительно находился рядом, хотя одновременно понимал, что их палач, который поджег дом и запер все выходы, далеко, а здесь присутствует только его злая воля.

Аарону открылось будущее, и в нем нельзя было выжить. Ему, его семье, знакомым и незнакомым. Всему его народу был конец. Аарон осознал, что боится и ненавидит этого Адольфа Гитлера. Страх был силен, но ненависть оказалась сильнее. Ненависть победила страх, подавив чувство самосохранения. Его нужно убить. Это его, Аарона, обязанность, может быть, предназначение. Его нужно убить, чтоб сон не превратился в явь, и нет такой цены, которая была бы слишком высока.

 

Наутро вся семья, в полном составе, уселась завтракать. Все, как всегда, шумно и весело рассаживались за столом. Аарон, студент первого курса юридического факультета университета, как старший сын, занял свое место по правую руку от отца. Аарон никогда не чувствовал себя героической личностью, скорее наоборот, он был невысокого роста, щуплый, стеснительный молодой человек, только недавно переступивший через границу детства, и поэтому постоянно ощущающий некую неуютность и дискомфортность в ответственном мире взрослых. Шустрый Давид, склонный к иронизированию всего на свете, сидел напротив него, а томная, погруженная с себя, тринадцатилетняя Дебора, отстраненно уселась рядом с Аароном. Маленькая, голубоглазая и белокурая Рахель, «наша немка», как шутливо называла ее мать, бегала между стульями и упорно повторяла, что не хочет завтракать.

Во главе стола сидел отец семейства Исаак Бренер, изысканно одетый представительный господин сорока пяти лет с аккуратно подстриженной бородкой, владелец большого книжного магазина в центре Берлина. Он был довольно известной личностью в городе, знаком со многими издателями и писателями, для которых периодически устраивал в своем магазине презентации. Либерально настроенный, культурный человек, исповедующий идеи социал-демократии и перешагнувший через ограничения еврейской самоидентификации, он считал себя прогрессивным гражданином мира, был сведущ в политике и социальных проблемах, иногда писал статьи и литературную критику по заказу знакомых редакторов газет.

Подавала к столу его мать Юдит. Культурная женщина, она прекрасно рисовала, кроме того, играла на фортепьяно. В воспитание Юдит вносила дух свободного либерализма, старалась привить детям чувство прекрасного, кроме того, читала все новые романы и пользовалась большим авторитетом у друзей семьи, которые часто собирались у них дома.

– Аарон, ты что-то бледный с утра и вообще плохо выглядишь, – тут же заметила мать. – Как ты себя чувствуешь? Плохо спал?

– Мне приснился страшный сон, – ответил он угрюмо и отвел глаза в сторону.

– Но это не повод являться к столу с перекошенным от злости лицом, – заметил отец. – Ты уже взрослый человек, Аарон, студент университета и должен вести себя подобающим образом.

– Такое впечатление, что ты хочешь кого-то убить, – тут же, с усмешкой вставил свою реплику пятнадцатилетний Давид.

– Хочу! – тихо ответил Аарон, и это прозвучало, как громкий выстрел, все разом замолчали и удивленно посмотрели на него.

– Такие шутки неуместны, особенно за столом, – строгим голосом произнес отец, заканчивая обсуждение этой темы. – Давайте завтракать. 

           

            По дороге в университет Аарон начал всерьез обдумывать свое ночное решение: «Все выглядит совсем непросто, особенно в мои восемнадцать лет, – осознал он, реалистично, в деталях вникнув в проблему. – Ведь убийство человека, даже такого, как Гитлер, это, прежде всего, преодоление себя, своей внутренней сути. Совершить спланированное убийство при моем воспитании и образовании нереально! Нужно, прежде всего, переступить через некий, неясный, но пугающий своей неопределенностью, запрещающий моральный барьер, как будто, прыгнуть в страшное и неизвестное».

«Кроме того, нет никакого криминального опыта, нет необходимых знакомств и связей. Родительские приятели – либералы и интеллигенты, его собственные друзья, в сущности, еще ничего не понимающие мальчишки, особенно в таком вопросе. С кем посоветоваться? Как это все устроить? Ведь Гитлер находится не в Берлине, значит, придется туда ехать, а на это требуются деньги. Проезд, гостиница, время, чтоб понять, где он бывает, в каком месте это осуществимо, кроме того, нужно достать оружие, по крайней мере, пистолет, не буду же я бросаться на него с ножом. Хотя, – он тут же забраковал эту возможность, – учитывая мою явно неарийскую внешность, подойти к нему на расстояние пистолетного выстрела, видимо, будет невозможно, его же все время окружают фашисты и, видимо, будет охрана, значит, нужна винтовка. Где достать хорошую, надежную винтовку? Где ее хранить? Как научиться из нее стрелять?»

            Волевое решение, которое сформировалось ночью у него в голове, приобретало черты неподъемного проекта, требующего денежные средства, специальное оборудование и соответствующую квалификацию. Ничем вышеперечисленным Аарон не обладал, но отказываться от своего намеренья все равно не собирался, хотя, видит бог, совершать задуманное ему совсем не хотелось. Спланированное убийство – это ведь не случайность, не легкое убийство в драке, когда дикарские инстинкты и желание победить, окончательно повергнуть своего противника, блокируют разум, перекрывают ответственность и здравый смысл. В его случае ни раскаянья, ни сожаления о содеянном не будет. Он знает, на что идет.

Как беспечно и хорошо он жил раньше, как счастливо и радостно учился, просыпаясь утром без ощущения ужаса, от взятых им самим неподъемных обязательств. «Человек не ценит то малое и неприметное счастье обычного, каждодневного безбоязненного существования, которым окружен, как воздухом, а понимает и способен правильно оценить свою прежнюю замечательную обыденность, только когда попадает в передрягу, в такую ситуацию, из которой невидно гладкого выхода», – подумал он. 

Вдруг исключительно простая мысль пришла ему в голову: «Если одному мне это не осилить, то нужно найти соисполнителей «проекта», кого-либо, кто может быть в этом заинтересован и не просто заинтересован, а действительно может осуществить такое убийство. Лучшее решение – сами фашисты, ведь известно, что нет больших врагов, чем друзья по партии. Они примитивные, решительные, неотягощенные моралью, гуманизмом и законностью. Если, например, приватно объяснить Рему, начальнику штурмовых отрядов, что его все равно обвинят в подготовке покушения на Гитлера и убьют в «ночь длинных ножей», то он сделает это без всяких раздумий и, естественно, без моего участия. Все они мистики, поэтому может сработать. Вопрос заключается в том, как ему, молодому еврею, выйти на лидера чернорубашечников? Общих знакомых нет и быть не может, если там самому появиться, то они меня прибьют прежде, чем я успею рот открыть. Может, написать ему письмо или позвонить, сказать, что дело исключительной для него важности? Нет, он не поверит, и встречаться не будет. Какие у него могут быть общие дела с евреями, кроме, как бить их».

Несколько раз прокрутив в голове эту мысль, перебрав всевозможные, даже самые невероятные способы устроить личную встречу с Ремом или с другим партийным конкурентом Гитлера, способным в нужный момент нажать на курок, Аарон понял, что это тупиковый путь, совершенно нереальный в теперешней ситуации.

            На социал-демократов надежды никакой. Аарон вспомнил своего отца и его друзей по партии, их умные разговоры про политику, мудреные слова и высокие категории. Больше всего они любят, просто обожают поговорить о великом и многострадальном немецком народе, которого совершенно не знают, не понимают, и в глубине души даже побаиваются.

Либерально настроенные интеллигенты ни на что решительное органически не способны, на что есть масса исторических примеров. Если ситуация становится действительно критической, то они прячутся по своим домам и в кругу семьи и близких друзей с надеждой ждут, когда кто-нибудь решительный каким-либо образом закроет возникшую проблему. После чего, вылезают наружу и с искренним возмущением перечисляют, какие нарушения были при этом допущены. Единственная их функция – это создание и внедрение в общественное сознание идеализированных мифов, так называемого, «морального общества», то есть объединения людей, где все возникшие проблемы можно решать только полюбовно, путем взаимных уступок, обязательно учитывая требования недовольных. Так они понимают жизнь. Ничего порочного в таком подходе, конечно, нет, весь вопрос в соотношении сил. Если в обществе демократическое большинство значительно сильнее деструктивных сил, то есть место для либерализма, но вопрос в том, что делать, если нет? Если появляется лидер, который предлагает ездить по левой стороне улицы, несмотря на то, что все ездят по правой. Или, если все участники политического соревнования остаются в рамках законности, а одному на эту законность глубоко наплевать: он рвется к власти не щадя ни своих, ни чужих? Что делать тогда? В обстановке стабильности и общего правопорядка его можно спокойно посадить в тюрьму, но, если общество ослаблено внутренними противоречиями, раздираемо радикальными идеями, демагогическими призывами к особой справедливости, то в мутной воде неразберихи и политического хаоса, законными способами с ним не справиться. Он, карлик, захватит власть, станет великаном и установит такой порядок вещей, что противодействовать ему станет невозможно, но либералов это ничуть не смущает. У них всегда один довод: «Мы не можем ставить себя на одну доску с преступниками, иначе мы будем выглядеть такими же, как они». Чистоплюйство и желание все делать только в белых перчатках лишают их возможности определить и уничтожить диктатора заранее, до момента, когда он пошлет их на эшафот. Социал-демократы способны только обсуждать ошибки и порочность власти, поэтому, кроме глубокого возмущения, его предложение не вызовет у них ничего. «Какая гадость, – воскликнут они с выражением брезгливости на лицах, – вы же предлагаете настоящее беззаконие! Политическое убийство для цивилизованного общества неприемлемо!»

«Нет! Социал-демократы, как сообщники в покушении на Гитлера, совершенно не годятся. Либералы – не бойцы! – окончательно решил он. – Когда требуется жесткое, волевое решение, они гарантированно «утопят в законности» любую конструктивную идею».

            Остаются коммунисты, возможно, у них есть леворадикальное, боевое крыло, по образу и подобию их покровителей из коммунистической России, там ведь не только с врагами и бывшими друзьями, но и с собственным народом особенно не церемонились: расстреливали без разбора, направо и налево. Немецким коммунистам это должно быть понятно и близко по духу.

 

            «Главное, никаких поспешных действий. Дело тонкое, секретное, требует взвешенного подхода и хорошо продуманной стратегии». Поэтому Аарон не нашел на данный момент ничего лучшего, чем по привычному маршруту отправиться в свой университет. Там он, естественно, тут же встретил Боруха, его приятеля с первых дней учебы. Сын известного адвоката, он, тем не менее, не был снобом, а, наоборот, добрым, безотказным малым с хорошим, уравновешенным характером и философским взглядом на жизнь. Он прочел великое множество книг и тайно мечтал о писательской карьере, но, когда родители настояли на юридическом образовании, не стал возражать: любая учеба была ему в радость. 

– Надеюсь, ты подготовился к семинару? – спросил Борух, приветливо улыбаясь. – Сегодня у нас презумпция невиновности.

– Несправедливый принцип, – вдруг объявил Аарон.

– Почему?

– Потому что он не учитывает права потерпевшего и защищает только преступника.

– Не понял, – удивленно взглянув на своего приятеля, сказал Борух.

– Представь себе, – начал объяснять Аарон, – на улице стоит бандит и выбирает, кого бы убить и ограбить. Или, если хочешь, другой пример, террорист замышляет пустить поезд под откос. До совершения преступления он невиновен, а после – убитых уже не оживить. А теперь, скажи мне, какая польза убитым и пострадавшим оттого, что затем его справедливо осудят по всем юридическим правилам и нормам? Вот я и говорю, что принцип презумпции невиновности несправедлив по отношению к жертве преступления. Разве нелогично?

– Логично, но непонятно, что ты предлагаешь взамен? – ухмыльнулся Борух. – Ведь, до момента доказательства вины в суде, человек невиновен, а без преступления – нет вины! Наказания без преступления не бывает.

– Во-первых, бывает, и тому есть в истории множество примеров, а, во-вторых, ничего я не предлагаю, это шутка. Пойдем на семинар.

 

            На следующий день, утром, вместо университета Аарон поехал в центральное отделение коммунистической партии в Берлине. У входа стояли два дюжих охранника, внимательно проверяющие документы у входящих. Аарон посмотрел на их лица и удовлетворенно подумал, что это правильное место, здесь он наверняка найдет поддержку своему «проекту».  

– Партийный билет, – попросил один из охранников.

– Я хочу вступить в партию, – тут же произнес Аарон заранее заготовленную фразу.

– Прием новых членов за углом, первый подъезд, – объяснил охранник и показал пальцем куда идти.

– Но раньше я бы хотел поговорить с руководителем молодежного сектора, – твердо сказал Аарон. – Мне нужно с ним лично встретиться. Важное дело, – добавил он многозначительно.

            Охранники с иронической улыбкой посмотрели на юношу, тут же определили его национальность, и, решив, что никакой опасности он не представляет, отодвинулись в сторону, пропуская внутрь.

– Проходи, второй этаж, товарищ Иохан Геслер.

            Аарон благодарно кивнул и вошел в помещение. Там все кипело от бесконечного «броуновского» движения множества людей, непрерывно открывались и закрывались двери кабинетов, выпихивая или заглатывая партийцев с бумагами в руках. Все куда-то спешили с озабоченными лицами, сталкивались в коридоре, показывали друг другу свои бумаги и что-то обсуждали по ходу движения. Бюрократическое сердце коммунистической партии Германии билось здесь с утра до вечера с коротким перерывом на обед.

            Аарон поднялся на второй этаж, иногда проталкиваясь через группы возбужденно спорящих между собой людей, и подошел к кабинету с табличкой: «Молодежная секция. Секретарь: товарищ Иохан Геслер», постучал в дверь и вошел.

– Вы Иохан Геслер? – спросил он молодого человека, который сидел за столом и что-то писал.

– Я, – ответил тот и улыбнулся хорошо натренированной улыбкой. – Вы, товарищ, по какому вопросу?

            «Настоящий партийный функционер», – подумал Аарон, глядя на подтянутого мужчину с простым, неумным, но очень решительным лицом, который вопросительно на него смотрел.

– У меня к вам весьма щепетильное и секретное дело, – начал Аарон, подходя вплотную к столу. – Думаю, что его, прежде всего, необходимо обсудить с вашим руководством.

– Какое дело? – спросил товарищ Иохан с некоторым недоумением.

– Я хочу убить Гитлера, – понизив голос до шепота, сказал Аарон, – и мне нужна ваша помощь и поддержка. Я не могу это сделать в одиночку.

              Товарищ Иохан Геслер, видимо никак не ожидавший такого предложения, оторопел, бросил на Аарона испуганный взгляд, почему-то начал суетливо перебирать свои бумаги на столе, после чего резко встал и пошел к дверям.

– Никуда не уходите, – сказал он, опасливо оглянувшись на своего посетителя, – я сейчас вернусь.

            «Подействовало, – удовлетворенно подумал Аарон, оставшись в кабинете в одиночестве. – Побежал звонить начальству. Интересно, кто у них там может принять такое решение?» В ожидании ответа он, от нечего делать, начал разглядывать плакаты, призывающие пролетариат беспощадно бороться за свои права с гидрой капитализма, которыми были в избытке увешены стены кабинета. «Этим новоявленным диктаторам самое главное – натравить одних на других, самое лучшее – большинство на меньшинство: бедных на богатых, обывателей на евреев, разделить общество на своих и чужих, то есть врагов, уничтожив которых, все прекрасно заживут. Больные люди, эти немецкие коммунисты, мало им примера России, там ведь сразу после победы над богатыми «эксплуататорами», голод наступил, нищета. Уничтожив богатых, все стали бедными. Неужели, это до сих пор непонятно?» – рассуждал он про себя.

            Секретарь молодежной секции, на лице которого было уже совсем другое выражение, там была написана решимость исполнителя важного дела, вернулся в кабинет быстрее, чем Аарон ожидал. Его сопровождали два охранника снизу.

– Держите фашистского провокатора, – театрально выкрикнул товарищ Йохан, указывая, для большей определенности, пальцем на Аарона. 

            Дюжие охранники подбежали к Аарону и выкрутили ему руки назад, несмотря на то, что он спокойно стоял в глубине комнаты и никуда не собирался убегать. Аарон остолбенел от неожиданности, боли и непонимания происходящего. Все внутри, как будто замерло, никаких чувств и эмоций кроме ужаса.

– Я звоню в полицию, – провозгласил товарищ Йохан, испытывая душевный подъем и радостное возбуждение от проводимой им лично политической акции. – Это нельзя так оставлять! Они должны будут ответить. Призыв к убийству – уголовное преступление!

            «Он просто кретин, – глядя на секретаря молодежной секции, лихорадочно крутящего диск телефона, – подумал Аарон. – Что он делает? Уму непостижимо».

– Я же еврей, – сказал Аарон, пытаясь остановить этот абсурд. – Какой из меня фашист? Зачем вы звоните в полицию?

– Сколько тебе заплатили, Иуда? – истерично выкрикнул Йохан, с ненавистью глядя на Аарона. – Они делают все, чтоб скомпрометировать нашу партию в глазах избирателей, – обращаясь к охранникам, выступал он на первом в своей жизни импровизированном митинге, глаза его горели. – Но они жестоко просчитались, мы разоблачили фашистского оборотня.

            Аарону было плохо. Ему было больно, обидно и страшно. «Какая непростительная ошибка! Зачем я пришел сюда? – беспорядочно мелькали плохо управляемые мысли. – Еще ничего не успел сделать, а уже все об этом знают. Какая глупость! Полиция, следствие, допросы, тюрьма. Пропала моя жизнь, и обвинить некого. За собственную глупость нужно платить дорогую цену. «Глупость – это самое дорогое, что у нас есть!»» – сходу придумал он новый афоризм, после чего внутренне улыбнулся, успокоился и вернулся к окружающей его невеселой действительности.

            «Презумпция невиновности, – вспомнил Аарон свой последний семинар в университете, – вот что меня спасет! «Знание – это самое дорогое, что у нас есть!» – еще один афоризм, правда не отличающийся большой оригинальностью. Разговор был вдвоем, без свидетелей. Этот идиот утверждает одно, а я другое. Какие доказательства? Никаких! Ничего у них не выйдет! – окончательно осознал он. – Нет тут никакой правовой основы для возбуждения уголовного дела». Он вдруг почувствовал, что стал взрослым, освободился от юношеских комплексов, стал мужчиной, который умеет за себя постоять, поэтому, когда прибыла полиция, громко и уверено сказал:

– Этот человек, Йохан Геслер, плохо понимает, что ему говорят. Я вообще удивляюсь, как человека с такими примитивными способностями, назначили на ответственную партийную должность.

            Товарищ Йохан сильно покраснел, утратил способность связного изложения материала и, брызгая слюной, начал выкрикивать ругательства и оскорбления против самого Аарона, партии фашистов и поддерживающих их реакционных сил Германии, которые Аарон тут же попросил внести в протокол. Полицейские, записав малосвязные показания секретаря молодежной секции, решили, что в участке с этим делом разберутся лучше, надели на Аарона наручники и, под удивленные взгляды многочисленных партийцев, высыпавших в коридор, препроводили до полицейской машины.  

            В участке Аарона тщательно обыскали и обнаружили при нем учебник по юриспруденции, что вызвало некоторое удивление полицейских чинов: здесь у задержанных такого еще не находили.

– Откуда это у вас? – во время допроса спросил следователь, с любопытством листая учебник.

– Я учусь на юридическом факультете университета, – ответил Аарон.

– Так что у вас там произошло? – спросил следователь, просматривая протокол задержания. – Хотите убить Адольфа Гитлера?

– Понимаете, господин следователь, – спокойно, с улыбкой начал Аарон, – этот Йохан Геслер просто идиот. Он не воспринимает или плохо понимает, что ему говорят, поэтому возникло это недоразумение.

– Но вы ведь предлагали ему совместно осуществить убийство Гитлера и просили материальную и техническую поддержку от его партии? – следователь нашел соответствующее место в полицейском отчете и процитировал показания Йохана Геслера.

– Нет, ничего подобного не было. Я сказал ему, что партию Гитлера можно убить, только объединив силы коммунистов и социал-демократов, а он начал кричать, что я провокатор. Он меня неправильно понял. Никого убивать я не собираюсь, я студент, учусь в университете, и, поверьте, у меня совершенно другие цели в жизни.

– Понятно, – коротко ответил следователь, внимательно посмотрел на молодого человека, как бы оценивая его юридический потенциал, затем, после некоторого раздумья, окончательно решил, что никакого уголовного дела из этого не получится.

            Записав все личные данные Аарона и получив его подпись под свидетельскими показаниями, он закрыл папку, еще раз пристально взглянул на подозреваемого.

– Грамотно защищаетесь. Хорошо вас там учат, – безопеляционно высказал он свое мнение и вышел из кабинета.

            Аарон был уверен, что его освободят, но полицейский, приказав взять руки за спину, без всяких объяснений провел его по длинному коридору и посадил в маленькую одиночную камеру размером два на два метра. Там имелась короткая деревянная скамья, вмурованная в стену. Больше в камере не было ничего, только настенные надписи непристойного содержания, из которых он узнал имена следователей данного участка и их сексуальную ориентацию. Присев на скамью, Аарон попытался собраться с мыслями, но страшное ощущение необратимости происходящего не покидало его. Он сидел в камере уже часа три, но ничего не происходило. «Неужели они все же решили меня посадить?» – пессимистически думал он, иногда вставая со своего места, чтоб немного размять затекающие ноги.

Когда засов камеры с лязгом открылся и полицейский повел его обратно, в кабинет следователя, Аарон почувствовал чуть ли не облегчение. Хотя ясности в его положении не было никакой, но любое решение все-таки лучше неопределенного ожидания. Аарона ввели в кабинет, где он увидел уже знакомого следователя, мирно беседующего с... его отцом.

Исаак Бренер бросил на Аарона тревожный взгляд и, даже не улыбнувшись сыну, повернулся к следователю.

– Спасибо вам большое, – закончил он разговор. – Заходите без стеснения, у нас большой выбор книг и грампластинок. Что-нибудь вам подберем, – любезно улыбаясь, весомо сказал он на прощание.

                                              

            Они ехали из полицейского участка молча, отец на него даже не смотрел, сидел с каменным лицом, глядя прямо перед собой до самого дома.

– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал он суровым голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Садись, – приказал отец, запирая дверь на ключ.

– Так ты всерьез решил убить Гитлера? Этот следователь оказался на редкость приличным человеком, он мне прямо сказал, что тебе не верит, а верит твоему обвинителю. Доказать, конечно, ничего нельзя, разговор с коммунистом был без свидетелей, но факт твоего намеренья организовать убийство Гитлера, ему совершенно ясен. Ты что, с ума сошел? Как тебе такое в голову могло прийти? – начал он повышать голос. – Мой сын собирается стать политическим убийцей! Только этого мне не хватало в жизни! – патетически воскликнул Исаак и даже возмущенно взмахнул руками.

– Это не убийство, а вынужденная самооборона, – тихо сказал Аарон. – Гитлер уничтожит евреев. Может это звучит высокопарно, но я должен спасти свой народ.

– Один студент тоже решился однажды на крайний поступок и убил эксгерцога Фердинанда, но после этого почему-то началась мировая война. Тебя не смущает, что ты вмешиваешься в дела, где абсолютно ничего не понимаешь? Ты хоть раз подумал о последствиях такого убийства?

– Гитлер опасен, его необходимо убить. Если ты меня выслушаешь, я объясню почему.

– Да, интересно узнать, откуда ты это взял? – спросил Исаак, немного успокаиваясь.

            Отец уселся в кресло, уютно сложил руки на животе, сделал заинтересованное выражение лица и приготовился слушать.

– У меня был сон, видение, – ответил Аарон. – Я увидел будущее – оно ужасно!

– Пророк?! – впервые за время разговора улыбнулся отец. – Мой сын еврейский пророк!

– Не знаю, может быть, – задумчиво произнес Аарон. – В одном я уверен, Гитлера необходимо убить, пока это еще возможно сделать.

– Почему именно его? – удивленно спросил Исаак. – В мире есть множество негодяев, что же их всех убивать? Это, по-твоему, правильное решение? Если каждый начнет убивать политических деятелей, то наступит такой хаос, что невозможно будет управлять государством.

– Тут особый случай. Согласись, что у человека, если он понимает, что его собираются убить или превратить в пушечное мясо, есть право на самозащиту, – возразил Аарон. – Получается, что во имя поддержания некого условного правопорядка, утвержденного на сегодняшний день в качестве закона, человек должен жертвовать своей жизнью. Гитлер в своей книге пишет, что во всех бедах виноваты евреи, значит, нас будут уничтожать, кроме того, что Германии не хватает жизненного пространства, значит, он будет воевать. Если законопослушный немец вдруг поймет, что вначале его законно призовут в армию, затем законно пошлют завоевывать другие страны и там законно убьют, то и в этом случае он не имеет право на беззаконие?

 – Некорректный пример, который к тому же ничего не доказывает! Войны велись всегда, но никто не имеет права на беззаконие. Демократическая практика в современной Европе на деле доказала свою эффективность. Всегда нужно попытаться понять своего оппонента, выяснить его претензии к власти и попытаться разрешить конфликт путем переговоров, соглашений, соревнования между разными политическими силами. Вот единственно правильный путь, – рассудительно произнес Исаак.

– Как можно договориться с людоедом? – воскликнул Аарон. – Что ты предлагаешь? По-твоему получается, что жертва должна «договариваться» с потенциальным убийцей? И какие доводы ты при этом ей рекомендуешь?

– Пойми, Аарон, в политике, как и в жизни, нет абсолютно белых или черных политиков. Все, в сущности, в той или иной степени, хотят одного и того же: власти и денег, так что договориться можно всегда.

 – Не всегда! Гитлер – опасный маньяк, он станет вождем немецкого народа, фюрером с абсолютной властью и не будет ни с кем «договариваться». Он просто уничтожит всех, кто будет выступать против его политики.

– Как же это может произойти? Надеюсь тебе известно, что социал-демократы всегда лидируют на выборах, а вместе с коммунистами вообще обладают подавляющим большинством голосов, – уверенно сказал Исаак.

– Вы не сможете объединиться, – убедительно ответил Аарон.

– Почему? – удивился Исаак. – Если фашистская угроза будет велика, мы пойдем единым фронтом.

– Нет! – твердо сказал Аарон. – Сталин не разрешит немецким коммунистам объединиться с социал-демократами. Гитлер выиграет выборы и станет рейхсканцлером Германии.

– Почему же Сталин поведет себя так странно и непоследовательно? – поинтересовался Исаак, которому разговор с повзрослевшим сыном начал доставлять удовольствие.

– Потому что Сталину самому нужна большая война в Европе. Он ее тоже хочет захватить, но собирается сделать это не как агрессор, а как освободитель народов от фашизма.

– Маловероятно, – глубокомысленно произнес Исаак, пожимая плечами, – но если даже предположить, что Гитлер победит на выборах, то быстро выяснится, что фашисты не умеют управлять государством. Это ведь не то же самое, что разводить демагогию для люмпенов и орать лозунги на митингах, и их спокойно отправят в отставку.

– Ничего подобного! – воскликнул Аарон. – Они будут управлять по-своему, для начала расстреляют всю оппозицию, а затем начнут уничтожать евреев.

– Как это уничтожать? – изумился Исаак.

– По закону! Методично и планомерно.

– Не может быть таких законов, – с тревогой посмотрев на сына, возразил Исаак. – Это нереально, никогда в истории ничего подобного не случалось! 

– Это не довод, – возразил Аарон, – всегда есть события, которые случаются в первый раз. Фашисты издадут специальные законы. Евреи будут лишены всех прав, а именно, права учиться, работать, жить среди немцев и владеть имуществом. Нас запрут в концентрационные лагеря и будут травить газом.

– Такое, по-твоему, возможно в культурной Германии? В двадцатом веке? Как при инквизиции?

– Будет намного хуже! В культурной Германии двадцатого века евреев будут сжигать в печах, как дрова. Именно поэтому я должен убить Гитлера. Это невозможно допустить! – эмоционально произнес Аарон.

– А народ? Немецкий народ даст убивать евреев: ученых, писателей и композиторов, которые столько сделали для Германии, которых так любят люди? Подумай, о чем ты говоришь?

– Немецкий народ станет соучастником Гитлера и, в своей массе, поддержит программу восстановления социальной «справедливости». Им будет казаться, что если убрать евреев, забрать еврейские деньги, а также захватить соседние страны, то они будут жить богаче и свободнее. Так они будут думать, но только до того момента, пока не поймут, что сами оказались заложниками у безумца, который ведет их к катастрофе. Что их города уничтожает авиация противника, а немцев люто ненавидят и повсюду убивают, как бешеных собак, что Молох войны пожирает народ Германии, но остановить «дракона», которому они отдали себя в подчинение, уже невозможно.

– Но геноцид евреев в центре Европы невозможен! Международная общественность, европейские страны не могут допустить такого варварства. Они наверняка вмешаются…

– Общественность молча постоит в стороне, а Европа удивиться, но тоже постоит в стороне. Вместо волевого решения о ликвидации Гитлера, они будут вести с ним переговоры, идти на сделки, но им это не поможет.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Исаак.

– Гитлер завоюет всю Европу, страну за страной.

– А Россия?

– Сталин заключит с Гитлером мирный договор. Они будут дружить.

– Как же это может быть? Они же враги! – изумился Исаак.

– Они, прежде всего, бандиты, а бандитам между собой договориться совсем несложно, другой вопрос, что такой договор всегда непрочен и недолговечен, и одна из сторон обязательно предаст своего партнера. Поэтому Гитлер вероломно, то есть, предав веру Сталина, нападет на Россию и будет воевать практически со всем миром, точнее, на три фронта: с Россией, Англией и США.

– Но у Германии нет ни материального потенциала, ни человеческого ресурса вести такую войну. Это со времен Бисмарка знает каждый школьник.

– Правильно! Поэтому Германия будет полностью разгромлена, капитулирует и, фактически, прекратит свое существование, как независимое государство. Союзники по антигитлеровской коалиции разорвут ее на две враждующие между собой страны, семь миллионов немцев и более двадцати миллионов русских будут убиты.

– А Гитлер?

– Гитлер скажет, что немецкий народ оказался его недостоин, и покончит с собой. Только кому от этого будет легче?  

– Ты считаешь, что убийство Гитлера – единственное средство? Ведь всегда есть кто-нибудь другой, который сможет его заменить. В любой партии всегда есть приемник, который продолжает дело лидера.

– Другого не будет! Сумасшедшего маньяка заменить некем! Я вообще считаю, что демократия должна быть самозащищающейся, только это даст ей возможность выжить в современном мире.

– Новый политический термин! Может объяснишь, что он означает?

– Защищающаяся демократия без колебаний и сожалений отрывает головы тем политическим лидерам, которые хотят ее похоронить, – четко произнося каждое слово, ответил Аарон. – Причем, хочу особо подчеркнуть, именно убивает, а не дискутирует с ними, запрещает, публично пытается доказать абсурдность их политической платформы. Из маленькой искры может разгореться такое пламя, которое потом будет невозможно потушить. Даже бессмысленно сажать их в тюрьму, там они пишут книги и приобретают ореол мучеников идеи. Политический деятель, призывающий людей под человеконенавистнические знамена, должен пасть первым. Идеологи опаснее исполнителей, поэтому «Моя борьба» Гитлера должна закончиться, вернее, начаться со смерти автора. Это будет справедливо!

– Но за идеи людей нельзя убивать! – воскликнул отец в изумлении. – Вся новейшая история – это, в сущности, соревнование идей.

– Позитивных идей! За идеи геноцида, то есть истребления одних людей во имя благополучия других, которые политик пытается воплотить в жизнь, – можно и должно убить, да так, чтоб даже следа не осталось! Нельзя ждать пока идея людоедства наберет миллион последователей и одни люди начнут обедать другими. Причем, согласись, если начать с ними диалог, то людоеды приведут тебе кучу доводов в защиту своего понимания правильного рациона.

– Но в обществе всегда есть группы обиженных. Как они, в твоем понимании, смогут выразить свое недовольство? – возразил Исаак.

– Они могут устраивать забастовки, демонстрации. Единственно, что запрещено, это призывать бедных убивать богатых, как это было в России, или, освобождаться от евреев, как предлагают фашисты в Германии. Вот тогда их лидера необходимо срочно убить, чтоб другим неповадно было.

– Ты, как я понял, предлагаешь убивать такого политика скрытно, без суда и следствия? Кто, по твоему мнению, должен заниматься ликвидацией неугодного политика: спецслужбы, криминал или романтически настроенные юноши, вроде тебя? Ты понимаешь, что все это абсолютно незаконно!

– Конечно, незаконно, зато экономично! Вместо того чтоб законно убили шесть миллионов евреев, нужно незаконно убить одного Гитлера, но для такого решения требуется особая смелость и бескомпромиссность, решительность и политическая воля, качества, которые полностью отсутствует у современных политиков. Перед их глазами всегда стоит возможное обвинение в политическом убийстве: «Как вы могли отдать такой приказ? Вы пойдете под суд, в тюрьму». А так как для реального политика его личное благополучие всегда важнее судьбы народа и государства, то попытки договориться с Гитлером будут напоминать в Европе переговоры по мирному урегулированию между волком и стадом ягнят.

– Но политических лидеров нельзя убивать, это... – Исааку был настолько очевиден такой запрет, что он даже не мог привести соответствующий довод, – это нечестная игра, – единственно, что он смог придумать в этой ситуации.

– Это уже далеко не игра, – тяжело вздохнув, отозвался Аарон. – Как ты думаешь, что мог сказать русский царь Николай Второй своим детям в подвале ЧК, когда перед расстрелом они, дрожа от ужаса, в последний раз посмотрели на него в надежде на спасение? Посмотрели на отца, царя, самодержца с неограниченной властью над огромной Россией! Что он мог им ответить? Что, в соответствии с законом, он не мог в свое время повесить Ленина? Или, что политических деятелей вообще нельзя убивать? По-твоему, это был бы достойный ответ своим детям перед казнью? Его дочери занимались исскуствами, а сын был тяжело больным мальчиком, – они ничего не понимали в правильной политической борьбе. Единственное честное объяснение, которое он мог дать своей погибающей семье, что он, царь Николай Второй самодержец, слабохарактерный болван, невыполнивший своего главного исторического предназначения, – он не повесил Ленина и тем самым погубил себя, свою семью и Россию. При этом заметь, Западные страны предоставляли Ленину надежное убежище, давали безбедно и комфортно у себя жить. Он был так им за это благодарен, что собирался повесить их «на веревке, которую они нам сами продадут», как он выразился. О какой политкорректности можно говорить с подобными идеологами «равноправия и социальной справедливости»? Поэтому, если ты, отец, истинный гуманист и действительно считаешь, что жизнь обычного, никак не связанного с политикой человека равноценна жизни политического лидера, то обязан согласиться – спасение миллионов евреев, а также немцев, русских и других стоит жизни одного психопата Гитлера, который почему-то возомнит себя властелином мира.

            Некоторое время они сидели молча. Исаак смотрел на своего сына долгим, тревожным взглядом, после чего подвел итог разговора.

– Послушай, Аарон, – сказал он медленно, каким-то усталым голосом, казалось, с трудом подбирая слова. – Прошу тебя, сын мой, выслушай внимательно, что я тебе скажу. Многие предсказатели пугали мир всевозможными вселенскими катастрофами, но картина, которую ты нарисовал, не укладывается ни во что, ни в здравый смысл, ни в реалии современной жизни. Германия – самая культурная страна Европы, поэтому Гитлер никогда не победит на выборах, здесь никогда не будут законно сжигать евреев в печах, и мы никогда не будем воевать со всем миром. Это все настолько невероятно, что… просто не может быть. У тебя был плохой сон, кошмар, который не имеет к реальной жизни никакого отношения, поэтому выбрось все это из головы. Тебе нужно успокоиться, отоспаться. Первый курс – всегда большая нагрузка на нервную систему. Занимайся своей учебой, а политики как-нибудь сами разберутся между собой.

            Исаак произнес последние фразы задушевным голосом отца и старшего товарища, после чего вопросительно посмотрел на сына, но Аарон насуплено молчал.

– Закончишь университет, будешь адвокатом, – на оптимистической ноте заканчивал разговор отец. – Все будет хорошо.

– Все будет плохо, – без выражения произнес Аарон, почему-то не разделяя отцовский оптимизм.

– Но тебе нужно учиться, а не решать мировые проблемы, в которых ты еще не разбираешься, – воскликнул Исаак.

– Есть вещи важнее учебы.

– А ты подумал, что, совершив политическое убийство, ты навсегда опозоришь и погубишь нашу семью?

– Есть вещи важнее семьи.

– Тебя же могут посадить в тюрьму! На двадцать лет!

– Есть вещи важнее свободы.

– Тебя убьют! – прошептал Исаак, почувствовав комок слез в горле.

– Есть вещи важнее жизни отдельного человека, – торжественно произнес Аарон.

– Нет! – закричал Исаак, вскакивая на ноги. – Нет таких вещей! Нет ничего важнее жизни. Ты не можешь это сделать, я никогда не разрешу и не позволю, чтоб мой сын стал убийцей.

– Извини, отец, – сказал Аарон тихим, решительным голосом, – но я обязан это сделать!

 

            Исаак Бренер приехал в центральную синагогу ранним утром, оставил машину с шофером у входа, надел непривычную для себя ермолку и вошел в помещение. В синагоге было немного людей, все в ермолках и черных длинных пиджаках, все с пейсами и бородами, одни читали толстые книги, раскачиваясь как маятники, другие вполголоса разговаривали между собой. Он почувствовал культурное отторжение, у него не было ничего общего с этими людьми. «Все-таки религия отмирает, – подумал Исаак, отстраненно глядя на молящихся. – Образованному человеку тут делать нечего».

– Где я могу найти главного раввина? – тихо спросил он у проходившего мимо молодого еврея.

            Тот ничего не ответил, только пальцем указал на представительного дородного мужчину лет шестидесяти с ухоженной белой бородой.

– Здравствуйте, – сказал Исаак, подходя к нему, – мне необходимо с вами поговорить, конфиденциально. Мне нужен ваш совет, вернее, моему сыну, если вас не затруднит, – он прервался и вопросительно посмотрел на раввина.

– Прошу, – тут же получил он предложение пройти в пустую маленькую комнату, где, кроме стола и двух стульев, ничего больше не было.

– Меня зовут Натан Штейнберг, – представился раввин. – Что вас беспокоит? – спросил он и посмотрел на Исаака спокойными, умными глазами.

– Дело в том, что мой сын, его зовут Аарон, – сильно волнуясь и даже запинаясь, что было совершенно не свойственно этому уверенному в себе человеку, начал свое повествование Исаак Бренер, – он хочет убить одного человека, известного политика.

– Кого? – напряженно спросил раввин.

– Адольфа Гитлера, – понизив голос до шепота, произнес Исаак.

– Не дай бог! Он подумал о последствиях? – воскликнул раввин в смятении. – Как он мог до такого додуматься?

– Я с ним разговаривал, приводил доводы, даже умолял не делать этого, но ничего не помогает. Я прошу вас, может вам удастся убедить его. Он совсем ребенок, ему всего восемнадцать. Юношеские крайности, но что мне делать? Я же не могу заявить в полицию на собственного сына.

– Я хочу с ним встретиться, – решительно сказал раввин. – Это крайне важно.

– Спасибо, – облегченно вымолвил Исаак Бренер. – Спасибо вам большое, господин Штейнберг. Машина ждет нас у подъезда.          

            Сидя рядом на заднем сиденье машины, они ехали по улицам Берлина и не разговаривали. Они думали как разрешить возникшую проблему. Пути следования их мыслей иногда соприкасались, иногда перекрещивались, но каждый из них ясно видел предупредительный знак: «Опасность!» Опасность в данный момент исходила от молодого Аарона. Опасность для семьи Исаака Бренера и для всех евреев Германии. Они понимали это каждый по-своему, но оба оценивали предельно серьезно.

             Раввин Натан Штейнберг чувствовал опасность уже давно, он с детства привык жить опасаясь, раньше детей, которые его дразнили и обзывали всякими обидными словами, а затем взрослых. Дети откровеннее, они точно выражают мысли родителей, но в последнее время ситуация в стране существенно стабилизировалась, экономика выправлялась, люди стали жить лучше и ничто, кроме хорошо организованных, одетых в особую полувоенную форму, хулиганов-штурмовиков, которые, в основном, дерутся с коммунистами, не внушало опасений. «Этот молодой, наверняка восторженный юноша, начитавшись романтических романов, решил убить лидера фашистов, этого Адольфа Гитлера, шута, клоуна, над которым откровенно смеются журналисты и политики, которого никто не воспринимает всерьез, – сосредоточенно размышлял он, – да после этого убийства евреев обвинят во всех смертных грехах, и у фашистов будут полностью развязаны руки. Тогда никто не осудит их за «стихийный» еврейский погром, то есть вместо борьбы с коммунистами они переключатся на евреев. Юноша молод и глуп, он не понимает всей сложности жизни еврейской общины в Германии».

Они вошли в большую, красиво и богато обставленную квартиру семьи Бренер. Исаак подвел раввина к комнате сына, осторожно постучал в дверь и, услышав ответ, они вошли.

– Аарон, я хочу представить тебе господина Натана Штейнберга, главного раввина центральной синагоги, – сказал Исаак твердым голосом, в котором, однако, угадывалось волнение. – Господин Штейнберг хочет с тобой поговорить.

            Аарон с некоторым удивлением, смешанным с любопытством, посмотрел на представительного господина в ермолке, такие люди обычно не посещали их дом, и вежливо поздоровался.

– Прошу меня извинить, господин Бренер, но я полагаю, что нам будет удобнее беседовать наедине, без свидетелей, – сказал равин.

– Не буду вам мешать, – тут же согласился Исаак, и, с тревогой взглянув на сына, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

– Аарон, вы верите в Бога? – начал разговор Натан.

Раввин смотрел на Аарона благожелательно, с мягкой, всепонимающей улыбкой умудренного опытом и знаниями человека, смотрел, как на юношу, которому нужно объяснить что-то важное, необходимое во взрослой жизни, передать, так мучительно трудно давшуюся ему самому мудрость, то есть правильное понимание внутренне противоречивых идей и мнений.

– В какой-то степени, – неохотно произнес Аарон, предвидя, куда пойдет разговор, и зачем отец пригласил к нему этого важного раввина. – Все люди верят в бога, только одни об этом заявляют публично, а другие нет.

– Рад, что вы так думаете, – дипломатично согласился раввин, отметив про себя, что никакого «романтизма и восторженности» тут нет и в помине, а есть вполне разумный юноша с взрослой печалью в глазах. – Ваш отец рассказал мне по секрету, конечно, о вашем намеренье. Надеюсь, вы согласны с тем, что взрослый человек ответственен перед богом и перед людьми за свои поступки?

– Именно поэтому я должен его убить, – со вздохом ответил Аарон. – Поверьте, это было нелегкое решение, но на мне лежит бремя ответственности перед богом и перед людьми.

– Откуда у вас такая уверенность? Ни у кого нет права убивать, и никто не давал вам право убивать! В Десяти Заповедях прямо написано: «Не будь убийцей!» – воскликнул раввин.

– У меня есть такое право. Я видел сон, откровение, пророчество, если хотите. Я обязан спасти мой народ от истребления, как когда-то сделала Эстер.

– Как Эстер? – удивленно переспросил раввин. – Но в «Книге Эстер» ничего не сказано про убийство. Ни Эстер, ни Мордехай никого не убили. Никто не может нарушать святой закон. Вы просто никогда специально не изучали и не знаете текста «Книги Эстер», – добавил он раздраженно.

– Вы так считаете? – иронически улыбнулся Аарон, подходя к книжному шкафу и вынимая «Книгу Эстер».

– Это священная книга, – строго заметил раввин, – ее нельзя читать, не покрыв голову.

– Хорошо, – согласился Аарон, он нашел, покопавшись в шкафу, ермолку и надел ее на голову. – А теперь давайте разберем текст книги по строчкам, ничего не пропуская, логически, чтоб было понятно, что, на самом деле, сделала Эстер. Согласны?

– Конечно. Почитайте ее вслух. Надеюсь, многое станет для вас яснее, – добавил раввин, испытывая удовлетворение при виде Аарона в ермолке, склонившегося над книгой.

– Эстер узнала, что главный министр Аман решил истребить всех евреев государства и царь Ахашверош уже подписал соответствующий указ, – начал свой комментарий Аарон. – Тогда, по совету своего дяди Мордехая, она пригласила царя и министра Амана на длительный пир и на третий день застолья вдруг объявила: «потому что проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель. Если бы мы в рабы и рабыни проданы были, я молчала бы, но враг не считается с ущербом царя».

– В этой фразе извечная мольба евреев: «Не трогайте нас, не убивайте, мы выгодная собственность, полезны для власти, для государства и самого царя», – добавил Аарон.

– Евреи жили в диаспоре, в изгнании много веков, они должны были быть лояльными к правителю, который позволил у него жить, – прокомментировал раввин. – Вы ведь согласны, что если вас пустили поселиться в чьем-то доме, то нельзя указывать хозяевам, как и что, делать.

– Однако евреи повсеместно нарушали этот принцип, ­– улыбнулся Аарон. – В чужом доме, как вы изволили выразиться, они почему-то чувствовали себя ответственными гражданами и постоянно вмешивались в жизнь «хозяев», предлагая свои решения насущных проблем, даже… внедрили в общество свою одежду: белую рубашку, черные брюки и пиджак. В современном мире к этому облику уже привыкли, и традиционная еврейская «униформа» выглядит как официально приятый стандарт для деловых людей.

– Ну, это спорный вопрос, – мягко возразил раввин, осознавая, что разговор принял правильный характер, и первичный контакт с Аароном удалось быстро установить.

– Это факт и оспаривать еврейское влияние на культуру, науку и, вообще, общество, в котором они жили, представляется мне нечестным и непродуктивным! – довольно категорично возразил юноша, ставя под сомнение последнюю мысль раввина. – Однако давайте вернемся к обсуждаемой нами теме.

            «И сказал царь Ахашверош, и сказал царице Эстер: «Кто это такой, и где тот, который осмелился сделать так?»»

            «И сказала Эстер: «Враг и притеснитель этот – злобный Аман». И Аман затрепетал пред царем и царицею».

– Что же это, получается? – прокомментировал Аарон. – Они мирно пируют втроем уже третий день подряд, и вдруг Эстер обвиняет сидящего рядом Амана в коварной измене, называет его «притеснителем», «злобным врагом». Неожиданная фраза! То есть, возник конфликт на вечеринке. Что должен сделать всемогущий царь, если любимая жена напрямую обвиняет главного министра? Либо сказать ей, что это не ее дело, либо потребовать от Амана объяснений. А что делает Ахашверош?

            «И царь встал в гневе своем с пира, и вышел в сад дворцовый; Аман же стал умолять о жизни своей царицу Эстер, потому что видел он, что определена ему злая участь от царя».     

 – После столь серьезного обвинения, где на карту реально поставлена жизнь конфликтующих участников застолья, царь вслух не высказывает своего мнения и оставляет Эстер наедине с ее врагом? Чтоб они разобрались между собой сами? Разрешили конфликт без его участия? Как же может быть, чтоб царь вел себя так непоследовательно и глупо?

            «И царь возвратился из дворцового сада в дом пира, а Аман припадает к ложу, на котором находилась Эстер; и сказал царь: «Даже насиловать царицу хочешь в доме у меня!» Слово вышло из уст царя, и закрыли лицо Аману».

– Абсолютно нереальная сцена, ведь есть существенная разница между расположением тел мужчины и женщины, когда он ее о чем-то просит, умоляет или хочет изнасиловать. Как же царь мог так грубо ошибиться, перепутать, что действительно делает Аман? Мое мнение – никак не мог! На самом деле, все было по-другому. Эстер пригласила их на пир, и, дождавшись момента, когда царь вышел в сад, начала соблазнять Амана, который в нетрезвом состоянии не смог правильно оценить ситуацию. Когда царь вернулся, она вырвалась из объятий Амана, начала плакать и кричать, что он хотел ее изнасиловать, что она не виновата. Царь, который увидел любовную сцену своими собственными глазами, естественно, обомлел и разгневался: во-первых, в нем взыграла ревность, а во-вторых, слуга захотел завладеть его имуществом, личной собственностью. И тут же приказал казнить Амана. Только после этого, Эстер рассказала царю, что Аман не только гнусный насильник, но также хочет погубить ее народ. Так Эстер спасла евреев! То есть Аман, верный и преданный до мозга костей своему господину, за преступление, которого он не совершал, оказался на виселице. Да у него и в мыслях не было соблазнять или насиловать царицу, когда ее муж на минуту вышел прогуляться. Что он сумасшедший? У него была жена Зереш, которую он любил. Его напоили, оклеветали и подставили под топор, то есть убили абсолютно незаконно, используя метод интриги и обмана. И правильно сделали! Молодцы! Более того, вывод, который прямо следует, из рассказанной истории, прост и ясен. «Книга Эстер» учит нас в критические моменты истории не молится Богу в надежде, что только Всевышний нас защитит, а самим решать проблему собственного выживания, причем, когда этого требуют обстоятельства, пускать в ход незаконные и нечестные приемы борьбы, ничего в этом зазорного нет. Когда речь идет о существовании народа, нет преступления против враждебной личности, которое не было бы оправдано. Именно это я хочу осуществить: убить Гитлера и спасти еврейский народ.

– Да что вы говорите?! – воскликнул раввин. – У вас какая-то дикая, абсолютно неправильная трактовка «Книги Эстер». Ведь действиями Эстер направлял сам Бог!

– У меня, господин Штейнберг, есть для вас встречный вопрос, – вдруг произнес Аарон, и лицо его затвердело. – Вы сами верите в Бога?

– Я считаю ваш вопрос неуместным и оскорбительным для раввина синагоги, – холодно и отстраненно произнес господин Штейнберг, поднимаясь со своего места.

– Тогда почему вы не верите, что я слышал голос Бога, что он приказал мне сделать это? Почему вы не идете за мной, как евреи за Моисеем? Моисей услышал голос и вывел народ из Египта, а я услышал голос и должен евреев спасти, как это сделала Эстер. Почему вы, раввин, не верите, что меня тоже направляет Бог? – начал выкрикивать Аарон.

            Раввин испуганно посмотрел на разбушевавшегося юношу и, ни слова не говоря, резко повернулся и покинул комнату. «Ваш сын болен, – объявил он родителям Аарона, ожидавшим его в гостиной, – его нужно лечить, пока не произошло непоправимое. Советую вам обратиться к какому-нибудь знакомому психиатру, обязательно еврею, если у вас такого знакомого нет, я вам помогу, у меня обширные связи. Мне больно вам это говорить, но вашего мальчика нужно как можно скорее изолировать от общества. Он опасен для вас, для себя и для всех нас».

 

– Не отдам! Я Аарона не отдам ни в какую клинику, ­– сжав губы и глядя на мужа обвиняющим взглядом, тихим голосом, но твердо, произнесла Юдит. – Мой сын не будет сидеть в сумасшедшем доме!

– Пойми, Юдит, это единственный выход из создавшейся ситуации, – мягко, извиняющимся тоном возразил Исаак. – Думаешь, мне было просто на такое решиться? Аарон действительно болен, может быть, даже опасен, он не соизмеряет свои рассуждения со здравым смыслом. В его прогнозах полностью отсутствует элементарная пропорция, все видится в черном цвете, все беспредельно гипертрофированно, в общем, катастрофичный взгляд на будущее, поэтому я полностью согласен с раввином, господином Штейбергом. Ты хочешь, чтоб Аарона, в конце концов, выгнали из университета и посадили в тюрьму? Мой знакомый психиатр доктор Бург мне подробно объяснил, что у молодых людей иногда возникают психологические проблемы, но ничего страшного в этом нет. В его клинике нервные расстройства успешно излечиваются, и пациенты быстро возвращаются к обычной жизни. Аарон там отвлечется от повседневности, посидит в тишине, успокоится, получит квалифицированную психологическую помощь и, будем надеяться, быстро забудет эту свою навязчивую идею. Палаты на двоих, хороший уход, питание и внимательный персонал. Считай, что он немного поживет в санатории, что у него перегрузки от учебы. Он должен отдохнуть и придти в себя. 

 

Аарона ввели в белую комнату, где все было белое: стены, дверь, окно с побеленными решетками, покрывала на кроватях. Там находился странный, очень бледный, сутулый человек, неопределенного возраста, одетый в белую одежду и похожий на больную обезьяну, которая всего боится. Он стоял, чуть согнувшись, посреди комнаты и настороженно смотрел на Аарона и сопровождающего его санитара. Поняв, что новый пациент остается в палате, он забежал в угол комнаты и прижался всем телом к стене, как бы наглядно демонстрируя, что без всякого сопротивления  уступает все пространство их совместного жилища, что ни на что не претендует.

– Не бойтесь, – сказал Аарон, когда санитар вышел, и они остались вдвоем в палате, – я не собираюсь вас обижать, давайте познакомимся, поговорим. Как вы сюда попали?

            Испуганный человек часто заморгал, потом изобразил на лице нечто похожее на улыбку и начал медленно и осторожно покидать свое укрытие в углу, не отрывая остановившийся взгляд от глаз Аарона.

– Меня сюда привезли давно, – наконец произнес он тихим голосом, –  мне кажется, лет сто назад. Я тогда был молодым, и у меня было все, что требуется человеку для счастливой жизни, не то, что теперь, – произнес он, тяжело вздыхая.

            Сосед, медленно передвигаясь, наконец, достиг своей кровати и осторожно присел на край, так, чтоб не помять покрывало.           

– Раньше я думал, что есть вещи, безусловно принадлежащие человеку, – продолжил он свой монолог, – как руки, ноги, голова, мысли и органы чувств. Все это, если правильно понимать жизнь, огромное богатство, капитал, данный нам бесплатно от рождения, без всяких усилий с нашей стороны, им обладает каждый до самой смерти. Так я думал, но это ошибка. У человека все можно отнять. Раньше они отняли у меня общение: я стал изгоем и не мог больше разговаривать с остальными. Я пытался объясняться жестами, но это так неудобно: нельзя выразить даже простые понятия. Меня поначалу это очень угнетало, но я взял себя в руки и заставил себя перестать произносить слова. Если они не хотят меня слушать, то и я не хочу ничего им говорить. Единственно, что я не мог принять и пережить, что они отняли у меня имя. Имя дается любому человеку, прилипает к нему намертво, как его можно забрать? Но у них были такие странные законы, можно сказать, жестокая система наказания: у меня, без всякой вины с моей стороны, раз за разом, отнимали по одной последней букве имени. В конце концов, от моего имени Юлиус, полученном при рождении, имени, к которому я привык, которое стало моей неотъемлемой частью, осталось Юлиу, потом Юли, Юл, а затем вообще одна буква Ю, как будто я родился китайцем, – он невесело усмехнулся, – но они отняли и это. Мое последнее достояние, надежду на выживание, имя Ю, за которое я, в последнее время, очень держался, ведь если человека никак не зовут, то его не существует. У всего есть имя: камень называется камень, любой предмет имеет свое название, и человек всегда и обязательно имеет имя. Без имени человека как бы не существует, его нет, потому что невозможно его никак назвать, нельзя к нему обратиться. Это очевидно. Поэтому, что бы остаться в живых, я должен был как-нибудь их обмануть, придумать тайный способ назвать себя так, чтоб никто не догадался, что это мое новое имя.

            Юлиус опасливо оглянулся на дверь с глазком и, задрав рубашку по локоть, показал татуировку синего номера на своей руке.

– Я специально сделал свое имя таким длинным, – сообщил он рассудительно, – чтоб даже, если они его найдут и начнут отнимать цифры, у меня все равно останется время, чтобы придумать еще какой-нибудь способ себя назвать, – произнес он торжествующе. – Ведь пока у меня есть имя, я еще жив!  

            «Я попал в настоящий сумасшедший дом, – с тоской констатировал Аарон, садясь на свою кровать, и, чтоб выбраться отсюда, мне нужно имитировать выздоровление. С этого момента с откровенностью покончено. Теперь у меня противник – весь мир!» – решил он окончательно.

            Через неделю окончательно излечившегося больного выписали из клиники. Навязчивая идея убийства Гитлера в разговорах с лечащим врачом исчезла навсегда, поэтому родители, сердечно поблагодарив доктора Бурга, забрали сына домой, где его окружили повышенной заботой и любовью.

             

Несколько дней Аарон наслаждался вернувшейся к нему свободой. Затем, никаким образом это не афишируя, вернулся к размышлениям о сверхзадаче, которую ему предстояло решить в одиночку.

«Одноразового решительного действия не получится, тут требуется длительная кропотливая работа, тщательная подготовка. Нужно записаться на курс стрельбы из мелкокалиберной винтовки в каком-нибудь тире, так сказать, познакомиться с азами этого дела, – подумал он рассудительно, – наверняка, такие курсы существуют. Буду готовиться поэтапно, намечу себе план действий и постепенно буду его реализовывать. Времени на это в обрез, но делать нечего, тут нужна профессиональная квалификация. Наемный убийца – это специальность, требующая особых качеств, но ведь я всегда был хорошим учеником, отличником. Неужели невозможно научиться убивать? Только один раз!»  

Аарон решился, отбросил все личное, осознал до самого конца, что его никто не поймет, а наоборот, осудят, все, кого он любит и уважает, что теперь он Голем, изгой, переступивший через некую черту, запретную для еврея и порядочного человека. Конечно, больно и обидно терять друзей и близких, но, с другой стороны, в своем решении он был очевидно прав, это был его святой долг и никто не мог сделать это вместо него, поэтому он внутренне ожесточился и ему стали безразличны мнения окружающих.

Наметив план действий, Аарон почувствовал себя сильным и целеустремленным человеком, почти греческим героем, которому предстоит в одиночку сразиться с Минотавром, Циклопом или Медузой Гаргоной, что вызвало у него прилив романтических сил. В восемнадцать лет это естественно, поэтому прямо на следующий день, после лекций в университете, он отправился в ближайший тир, который находился недалеко от дома. Там он купил десять пулек для пневматического ружья. Расстреляв все пульки, он с удручением осознал, что попал всего два раза, да и то – в самые крупные мишени. В это время в тир зашла шумная компания молодых людей с девушками. Они купили пульки и, шутя и смеясь, пытались во что-нибудь попасть. Стрелять никто из них не умел. Девушки смехом и аплодисментами приветствовали каждый удачный выстрел своих кавалеров. Вдруг один из них решился стрелять на приз, хотя каждый выстрел стоил в пять раз дороже.

Риска для Юргена Штрума, хозяина тира, в такой стрельбе не было почти никакого и призы годами оставались на своих местах, соблазняя новых посетителей видимой легкостью одним удачным выстрелом приобрести золотые часы или дорогую куклу.

После нескольких неудачных попыток, парень начал возмущаться и утверждать, что выбить один кубик из плотного ряда кубиков, не разбросав остальные, невозможно.

Юрген Штрум вышел из-за стойки, взял ружье и точным выстрелом выбил кубик так, что другие остались на своих местах, даже не шелохнулись, после чего, без комментариев, возвратился на свое место, а посрамленный стрелок вынужден был согласиться, что честно потратил свои деньги. После чего, шумная компания, удалилась.

Аарон, увидав такой выстрел, решил познакомиться с хозяином поближе. Он дождался момента, когда в тире никого не осталось.

– Вы можете научить меня стрелять? – прямо спросил он. – Я заплачу.

– Из этого? ­– удивился хозяин, с презрением посмотрев на несколько пневматических ружей, лежащих на стойке для стрельбы.

– Нет, из настоящей винтовки, снайперской. Я хочу научиться стрелять, как индейцы у Фенимора Купера! – добавил Аарон, чтоб формально объяснить причину такого, на первый взгляд, странного желания.

– Это будет дорого стоить, – сказал хозяин, с некоторым удивлением взглянув на юношу. – Нужна хорошая винтовка, кроме того, специальные занятия, тренировки. Снайперская стрельба – целая наука. Это не так просто, как кажется с первого взгляда.

– Я заплачу, – тут же повторил Аарон. – Я оплачу все расходы. Пожалуйста, научите меня стрелять.

Юрген Штрум, содержавший тир для стрельбы по мишеням, закончил войну в чине ефрейтора стрелкового батальона. За проявленную храбрость был награжден «Железным крестом» второй степени, но послевоенной жизнью своей оказался недоволен. Тир давал совсем немного денег, а больше ничего, кроме как стрелять, он не умел. Он был снайпером, а к нему, в основном, заходили мальчишки и компании подвыпившей молодежи.

            Через неделю интенсивных занятий Аарон легко выбивал все мишени в тире, через месяц он смог чисто выбить призовой кубик, после чего, Юрген достал свою снайперскую винтовку. Через три месяца, сидя в пивной, Юрген неожиданно сказал своему соседу: «У меня есть ученик. Еврей, но стреляет хорошо!» На что тот ответил, что евреев не любит и собирается пойти на выступление Гитлера, которое состоится в Клубе Ветеранов на следующей неделе. Юрген подумал немного и сказал, что тоже хочет пойти.

           

            Напротив Клуба Ветеранов стоял темный четырехэтажный дом. Посмотрев вверх, Аарон увидел, что там есть чердак с застекленным слуховым окном. Он зашел в подъезд, поднялся на последний этаж и по железной лестнице залез на чердак. Там было темно, пыльно и плохо пахло, тусклый свет, пробивающийся через небольшое окно, слабо освещал покрытые паутиной перекрытия. Натыкаясь на какие-то старые кушетки и стулья, в беспорядке разбросанные по чердаку, Аарон подошел к окну. Вся улица была как на ладони, более идеального места для стрельбы невозможно было придумать. Расстояние до входа в Клуб Ветеранов было не более ста метров, поэтому он удовлетворенно улыбнулся и подумал, что стрельба с такого расстояния совсем не проблема и промаха быть не должно.

            В указанный день Аарон, положив снайперскую винтовку в футляр и засунув его в тубус для чертежей, за пару часов до начала выступления приехал на место. Он залез на уже знакомый ему чердак, приоткрыл окно и осторожно выглянул наружу. На улице все было как обычно и не чувствовалось никакого оживления, но уже через час публика стала собираться, даже образовалась небольшая толпа перед входом. Аарон вытащил винтовку, проверил ее готовность, несколько раз щелкнул затвором и начал ждать приезда Гитлера.

            Гитлер приехал на выступление с эскортом из нескольких лимузинов, откуда сразу выскочили штурмовики со свастиками на рукавах и организовали живой щит вокруг своего фюрера, вышедшего из машины. Гитлер обернулся к восторженно приветствующей его толпе, и в этот момент Аарон спокойно, на выдохе, как учил его Юрген Штрум, нажал на курок. Пуля вошла Гитлеру в лоб, точно между бровями. «Отличный выстрел! Юрген меня бы похвалил. Однако убить человека вовсе не страшно, зря я так переживал», – отстраненно думал Аарон, наблюдая за тем, как Гитлер упал на землю, а толпа вокруг него вздрогнула и закричала. Какие-то люди бросились к Гитлеру, другие указывали пальцами на слуховое окно, за которым сидел Аарон. Штурмовики быстро побежали по направлению к четырехэтажному дому. Он услышал топот многих сапог по лестнице ведущей на чердак и страх близкой смерти захватил его. «Только бы не мучили, убили бы сразу, без пыток и издевательств», – молила его душа. Бежать он не собирался, да и было некуда, на чердак вела только одна лестница. Он закрыл глаза, чтоб не видеть предстоящей сцены. «Все-таки я это сделал. Смог сделать. Ценой собственной жизни, но смог! Ведь Моисей тоже не смог увидеть основной результат исхода евреев из Египта: не смог войти в Израиль. Пророкам, видимо, не дано использовать свои откровения с пользой для себя, но я очень надеюсь, надеюсь и верю – того, что мне открылось, уже никогда не произойдет! Не должно произойти!»

            Сквозь закрытые глаза он неожиданно почувствовал яркий свет, как будто кто-то включил лампу над головой. Его схватили за плечо. «Аарон вставай. Вставай, наконец, иначе ты опоздаешь в университет. Сколько можно тебя будить?» – с укором произнесла Юдит, тормоша сына. Аарон открыл глаза и вместо штурмовиков увидел свою мать. «Я жив, – с животной радостью осознал он. – Это был сон, и никто меня сейчас не убьет. Но я смог это сделать. Я смог его убить! Это оказалось возможным! Мой пророческий сон был для меня инструкцией, путеводной нитью, направляющей к цели. Сейчас мне это совершенно ясно». 

    

            Наутро вся семья, в полном составе, уселась завтракать. Все, как всегда, шумно и весело рассаживались за столом. «Я осуществлю свое пророчество, и моя семья не сгорит в огне, все будут живы и счастливы, а будущее, которое я увидел, отменяется навсегда! Теперь я знаю, как это сделать», – удовлетворенно подумал Аарон, занимая свое место по правую руку от отца. Вдруг странная мысль поразила его: «Но если того будущего не будет, то это означает, что убийство Гитлера в глазах евреев будет всего лишь бессмысленным и жестоким актом, никак не влияющим на жизнь Германии, а только вызвавшим всплеск антисемитизма. Если меня не убьют сразу, а будут судить, что я скажу судьям? Как можно объяснить, зачем я это сделал? Я умру вовсе не героем, – четко осознал Аарон, – а оплеванным своими соплеменниками, презираемым всеми идиотом, совершившим по-молодости глупое и ненужное убийство, поступок, которому нет оправдания. Ведь никто не может себе представить и никому нельзя объяснить, чего они, на самом деле, избежали, какой была бы их жизнь при Гитлере. В суде доказательств, основанных на будущем, которого, тем более, не будет, не существует. Единственный результат подобных доводов – я буду сидеть с Юлиусом в сумасшедшем доме, и рассказывать как в одиночку спас евреев Европы». 

Аарон поднял голову и, обвел свою семью медленным, внимательным взглядом, рассматривая каждого, как будто видел их в первый раз. Казалось, какие-то сомнения терзают его, после чего, как человек принявший непростое решение, резко поднялся и подошел к отцу.

– Мне нужно с тобой поговорить. Можешь уделить мне несколько минут, – произнес он строго и сосредоточенно.

            Исаак рассеяно посмотрел на сына, затем взглянул на часы, чуть поколебавшись, кивнул.

– Пойдем в мой кабинет, – согласился он. – У тебя есть десять минут, – деловым тоном сообщил он.

            Усевшись в кресло у письменного стола, он, по своему обыкновению, уютно сложил руки на животе, с неким любопытством посмотрев на своего повзрослевшего сына, сделал заинтересованное лицо и приготовился слушать. 

– Отец, – начал Аарон, сильно волнуясь, – я хочу задать тебе один очень важный для всех нас вопрос, – он на секунду смешался, даже лицо покрылось испариной, – вернее, предложить, в общем, у меня есть неожиданное для тебя сообщение, которое касается меня и всех нас.

– Аарон, – произнес отец задушевным тоном, почувствовав его растерянность, – успокойся, пожалуйста, и откровенно расскажи о своей проблеме. Мне ты можешь спокойно довериться. Молодые люди иногда попадают в весьма специфичные и затруднительные ситуации. Что-нибудь случилось?

– Отец, – повторил Аарон, сосредоточенно глядя в пол, – как ты смотришь на то, чтоб всем нам, я имею в виду всей нашей семье эмигрировать в Северную Америку. Там нам будет хорошо! Прошу тебя не отвечай сразу нет, это очень важное решение, это нужно тщательно обдумать.

– С чего это вдруг? – изумился Исаак. – Откуда у тебя возникла такая дикая идея?

– Там нам будет хорошо, а здесь плохо.

– Откуда ты это взял? – воскликнул Исаак раздражаясь. – Ты в своем уме?

– У меня есть предчувствие. Я ничего не могу тебе объяснить, но для себя решил твердо и окончательно – я уеду в любом случае. Подумай, еще есть время. Поговори с мамой, хотя, по-моему, обсуждать здесь нечего –  мы обязаны уехать.

– Но какая причина? Ни с того, ни с сего, все бросить и уехать в другую страну, за океан? У тебя есть хоть какое-нибудь разумное объяснение такому серьезному решению?

– Повторяю, у меня есть предчувствие! У Нострадамуса не было никаких доказательств, только потомки смогли по достоинству оценить его прогнозы. Предчувствие не поддается разумному объяснению, ты сможешь осознать его справедливость только по прошествии времени. Через три месяца, максимум полгода мы должны быть там. Америка сейчас для нас единственно безопасное место, лучшая страна в мире!

– Аарон, пойми меня правильно, ни о каком срочном отъезде в Америку для нашей семьи не может быть и речи. Вообще, я не сторонник быстрых, необдуманных решений, тем более, основанных на чьих-то предчувствиях. Взрослый человек всегда сам ответственен за свои поступки, – сказал Исаак, вставая из-за письменного стола и показывая тем самым, что разговор закончен.

– Согласен, – произнес Аарон примирительно. – Взрослый человек всегда ответственен за свои поступки, поэтому, пока еще есть время, я прошу тебя подготовить все необходимые документы для эмиграции в Америку.

– Зачем? – с некоторым раздражением спросил отец. – Зачем нам это нужно?

– Затем, что когда на витринах твоего книжного магазина желтой краской напишут «Jude» и нарисуют черные свастики, ты не будешь этим возмущаться, обращаться в полицию или взывать к общественности, а вспомнишь мои слова, поймешь окончательно, что я прав, и отсюда нужно быстро уезжать.

            Исаак растерянно посмотрел на сына, слегка пожал плечами, что означало непонимание и неприятие такого развития событий, однако было видно, что последние слова Аарона его озадачили.

– Посмотрим, – неуверенно произнес отец, почему-то садясь обратно на свое место, казалось, что он более не торопится на работу, а хочет основательно поразмыслить над предметом разговора.

            «Я оказался маленьким человеком, со слабым духом, – окончательно понял Аарон, покидая кабинет отца. – Я не боюсь убийства Гитлера, убить его, как оказалось, несложно. Я готов на самопожертвование, но проблема в том, что никто не поймет истинных мотивов моего подвига: евреи меня проклянут, и не найдется никого, кто встанет на мою сторону. Я боюсь слепой злобы толпы, ненависти со стороны людей. Пророков всегда распинают, но для меня невыносима мысль, что мне придется до конца испытать эту пытку презрением и отвращением. Еврей-убийца, который опозорил всех! Не могу так мучиться! Я прошу прощения у моего народа, вернее, скорблю вместе с ним, но я не в состоянии исполнить данное мне предназначение. Я могу попытаться спасти только свою семью!»

 

В 1930 году социал-демократы получили 8.577.000 голосов, коммунисты – 4.592.000, а нацисты – 6.409.000.

В 1932 году социал-демократы получили 7.248.000 голосов, коммунисты –5.980.000, а нацисты – 11.737.000 голосов.

30 января 1933 года президент Гинденбург назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером Германии.

 

Яков Гринберг является автором книги "Про мечту", которая издана в Москве в 2006 году

    ..^..