авторы
Ратьер
Геннадий Каневский (с) [скорый] там москва ли-астрахань-москва где шумит прощальная листва где гудит музыка почтовая не поняв где хвост где голова выходил в саратове а те ехали в библейской тесноте а обратно порченая рыба на сто первой выкинуть версте оттого там всюду чешуя шелуха бомжовая своя жизнь перетасованная станций нежный запах русского гнилья где обратно там на честном слове просыпаясь в тамбуре в тамбове там о королевиче бове с медленною пулей в голове где играли в мафию - палермо где играли в города - на "в" [охотный ряд] окорочка, подбрюшья вокруг, подглазья, ливер, межреберье, прочие безобразья. лёгкого зацепи, кума, с требухою - большего я на этой земле не стою. а мясники похаживают по ряду, из-под полы показывают что надо, гоголем ходят, ходят лесковым резким, трубочками попыхивают с достоевским. вы отрубили всё, и остались крохи. жадные до творенья слетелись мухи. ходят над дном туземным. роятся стаей. обло моё. стозевно моё. и лайяй. ..^.. Светлана Антипченко (с) *** мой вольнокрылый - шепчу - орёл видишь - стою у крыльца с фонарём что же дорога опять пуста свети звезда слышишь - летит от меня привет тьму разрезает слепящий свет ножницы движутся - щёлк да щёлк слёзы со щёк я не считаю ни дней ни лет днём - у окна табурет и плед ночью - фонарь и безмолвный зов гремит засов помню просил - непременно встреть люди идут на меня смотреть мрамор холодный в меня проник прощай двойник кто-то сложил про меня стишок кто-то фонарь для меня зажёг в белую руку вложил мою и вот стою ты не вернёшься и всё же знай пахнет надеждой всегда весна ясень мне руку кладёт на плечо как горячо первая с юга ползёт гроза я бы закрыла сейчас глаза я бы с могильной сошла с плиты кажется это ты *** помнишь - с дождями с юга ветра глубокий вздох? кто-то тебя баюкал - ангел-хранитель? Бог? в тонких слоях эфира небо явило дно - чувствовать связи мира будет тебе дано... всё, что вокруг мелькает, шепчет - иди и стань духом, входящим в камень, дерево или сталь - мёртвое и слепое скажет, воспряв от сна: быть - это знать и помнить, помни меня и знай; крепнут с инакой болью новые своды слов, людям из них любое - глупость, нелепость, зло... быть чужаком - не благо, ты не расстроен, ведь Гайя умеет плакать, Гайя умеет петь. *** что бывает когда говоришь как ночь пряча чувства за гулом сосновых слов в них сидит недвижим желтоглазый сыч стережёт улов и тебе отвечают прищурив глаз и с тобой говорят отступив на шаг и слова обретают такую власть что дрожит душа что бывает когда говоришь как день подавая на блюде с халвой щербет колокольчик динь-динь и скворец тень-тень и столпами свет и с тобой говорят за ладонь схватив позабыв про хулу про молву и спесь и слова обретают родной мотив но теряют вес что бывает когда говоришь как сон всё что было и будет вобрав на миг погасивший свет разогнавший сов бытия двойник и тебе отвечать - где набраться сил? и с тобой говорить - как теперь посметь? и слова так весомы что по-про-си и отступит смерть ..^.. Татьяна Осетрова (с) Над пропастью во ржине хватило миров. на двоих - полтора...
опрокинутый кофе остался вчера. два птенца на свободе, разбивши семьи оболочку. мы судьбу дописали, вошедшие в раж, но осталась страница, где год и тираж, и унылый редактор никак не накапает точку. превращаются в память следы на песке. телефон задыхается в мокрой руке, задыхаюсь и я, но звоню, пересиливши робость. от коротких гудков шандарахнуло в дрожь. и опять - за окном колыхается рожь, и на досках подъездных дверей нацарапано "прОпасть".
ты туда не спеши, это все наяву. я уж знаю, я в этом подъезде живу, и рисую молчанием серые строки ступеней. вдоль потресканных стен - известковый налёт. поднимаюсь в туман - за пролётом пролёт - становясь всё безумней (а скажут - мудрей и степенней...)
но тебе не понять. ты влюблён и далёк, суетишься, как белый тюлешек-белёк. я и так допоздна засиделась с тобой, задружилась. перерыв на звонки, пересчет трудодней... я домой на метро, ты останешься с ней. пятна кофе и секс, как всегда, назовем "не сложилось". не срослось, не сбылось, но в четыре утра отдаю на убой все мечты комара. пью стихи и коньяк - до изжоги, скуля и дичая. быть Офелией? запросто! только - в бреду - повилики с укропом никак не найду. видно, так и топиться в рутине с пучком молочая, так и ждать, так и верить, считая часы, так и мучать соседей, себя и басы, так и жить с этой рожью за окнами!.. выгляни, видишь?.. над гнездовьем кукушек - припадок зари, сквозь туманы июля спешат звонари окропить перезвоном давно ославяненный идиш трёх кварталов, двух кладбищ, и сотен котов. все дороги - не в Рим, а куда-то в Ростов, - рассыпаются вёрстами по буеракам и весям. через поле - на запад, по пьяни, навзрыд, спотыкаясь о прялки, обломки корыт - и о прочие сказки. что, полюшко, покуролесим?
ну давай, "Косарей" - и опять, как тогда! наливай! здесь и в лужах живая вода! мне бы выпить до дна, захлебнуться свободой - и сбыться… только пропасть зияет, глядит из-под ног, и не так уж и важен - отшельник ли, Бог - третий час монотонно твердящий: "Не пей из копытца"...
...разговор не случился. к чему разговор? - для других зеленеет рябинами двор, где соседка кричала с утра: "Постыдились бы! Люди ж!.." лучше вывалюсь - глупый птенец - из гнезда, но я завтра усну - и вернусь в холода, где на мерзлой земле колосками написано: "любишь"...
Галатея средилюдье... попробуй, выскользни - от любовниц, подруг, жены… что скулишь-то? такие выкисни и не очень-то здесь нужны. у тебя неустройство тулится, а за рамой - весна, простор. только - что ты глядишь на улицу? - пялься, девочка, в монитор, и не вякай, покуда лечатся все невзгоды - пустым "прости". ты и так уже безбилетчица, да попробуй теперь сойти! видишь - темень! дорога - пройдена, рельсы - в ливень да под уклон. это, кстати, зовется Родина… узнаешь ли, Пигмалион? - не горбатую, не хвостатую, помудрее иных сивилл. неудобно же трахать статую, вот под утро и оживил… пусть мурлычет в одёжках флисовых, после пива - хлебнёт вина. сколько надо подобных, гипсовых, чтобы - вечная новизна? сколько надо срастаться кожами - чтоб единое существо? средилюдье горчит прохожими, только рядом-то - никого… БЕСсловное трио Богу - уБогово, кесарю - свой балбес. Девочке - прыгать, и с ветки сбивать звезду… В каждом подъезде включается желтый бес, Вечно сгорающий в лампочковом аду, В каждой замочной промоине тонет ключ, Телом впечатавшись в рифы замкОвых свай. Запах ремонта - привычен, едва колюч. Звякнет, спустившийся с лифто-дорог, трамвай… … Ты задержался. Сдирая подъездный лак - Смело на пятый, - вахтерных пройдя далдонь. Медная ручка потерлась о твой кулак, Шлюхой площадочной лезет к тебе в ладонь. Ты поддаешься… Забилась, легла плотней, (Стройная дива, улыбка а-ля Монро) - Рвется к тебе из обивочных простыней, - Ты все сильнее сжимаешь ее бедро - Ритмы совместного пульса сбивают строй - Стон… Наслажденье - … и оба летите вниз… Ты ведь, глупыш, на сегодня - её Герой, - Пусть на минуту побудет одною из… Шутка ли - сотнями лапать подобных краль! Ищешь всю ночь, - но находишь опять не ту… Бес, от отчаянья, рвет на груди спираль… Капают искры в подъездную темноту… ..^.. Олег Горшков (с) *** В ЖЖ-деревне, дивном крае, что славен разведеньем блох, от суесловья обмирая, живет по блогам юзер бог, и наблюдает этот улей, где, зазывалой на торгу, любой взахлеб готов "лить пули" и гнать голимую пургу. Лафа! - когда б ещё и где бы тщеславный сумасшедший гвалт обрел внимающее небо? И вавилонский столп вставал… Мело… Метет во все пределы… "Жемчужной шуткою Ватто" превознесут здесь бред замшелый от изловившего вальтов очередного демиурга - всё стерпят эти небеса: и лепет приторно-гламурный, и лай рехнувшегося пса, лишь не молчи - вещай, витийствуй, опившись мутных ипокрен, покуда рак "аста ла виста", взопрев, не свистнет на горе. И вот опять перо на марше то с чем-то несогласных, то привыкших жечь, с утра пораньше, гремя бочонками пустот, теряя наглость и рассудок, кропая Слову некролог и спич во здравие Абсурда … И дольше века длится Блог, один для всех, в котором логос стерт в пыль, затаскан в пух и прах… И человек лелеет голос, как мать младенца, на руках у тишины… *** Когда окликнет он издалека, качающий пространства колыбельщик, ты, несший крест свой, будешь обескрещен в мгновенье хрупкой верой мотылька, всё примирив религией смешной - щекочущей, беспечной, невесомой… И оклик вдруг на отчий зов из дома отчаянно похожим станет, но теперь уж тот, чье время истекло, не выпросит свободы лишний часик, мальчишке надо будет возвращаться - он догулял своё. Хрустит стеклом раздавленным лабораторный мир весов и мер - посудина на случай любого превращения сыпучих, тягучих и бесплотных, как эфир, сквозь пальцы ускользающих веществ… Ты слишком этой химией потешной был увлечен - пытлив и многогрешен, чего ж страшиться перемены мест слагаемых в себе? - ещё одна, зато, какая светит перемена - угла и неба, веры и вселенной. Ты мотылек у желтого окна, ты просто возвращаешься в покой, не ведая, насколько путь недолог, теперь ты дышишь не из чувства долга, а потому что дышится легко. И город свой из виду потеряв, его пыльцу и каменные туши, спешишь на оклик, на рожок пастуший по сущим небесам прохладных трав - куда-то за неведомый порог, где бредит постояльцем дом молочный, где слышно, как бранятся молоточки, без устали сколачивая впрок за белой колыбелью колыбель, где рядом бьет родник со светом млечным, где на ладонях ветра залепечет тот, кто весь путь пройдет вослед тебе… Сергею Шестакову "…что остается от жизни?- ответа нет, что остается от смерти?- спроси у жизни"... С. Шестаков что за крест ты несешь, воспаляющий в горле твоем нестерпимую речь? что за звери незваные звуков, что за рыбы молчанья, плывущие за окоем ойкумены глухой, увязающей в тьме близорукой, всё зовут и зовут, искушая: не думай о них - белых львах декабря, огнедышащих карпах июля… жизнь не помнит про смерть, календарики всё ж обманули, это смерти дано - жизнь до вдоха запомнить, как стих… ещё не слово... всё, что пел он - пепел в руках Иова, в червоточьях, горький, речитатив… в сердце сжатый воздух ещё-не-слова, оттого и дышится - на разрыв. и пока улитка июльской тени, удлиняясь, в сумерки стелет след, человек, втянувшийся в скорочтенье листопадов, улиц, людей, планет, замерев, мгновение пьет запоем, а оно всё пенится - нет в нем дна, человек пытается всё запомнить, будто дальше - вечность, чтоб вспоминать… он однажды выдохнет в поднебесье слово и качнётся… и вот уж он из одежды тела, вдруг ставшей тесной, нестерпимо тесной, освобожден… *** "Человек", - бормочешь, а слышится вновь: "кочевник", обжигаешься эхом, заставшим опять врасплох… Так бы мог ворожить напоследок сверчок ковчега - демиург очага, сам себе вездесущий бог. И о чем это он, и зачем, и какого чёрта не хватает ещё в предначертанном петь раю?.. Плещет олово слов, в горле плавится, как в реторте, чей закон кривизны и алхимику мартобрю не исчислить вовек, сколько б он ни мешал эпохи, лаки, лики времен, ни месил их поющих глин. Время - воздух, верней, то, чем был он за миг до вдоха, то, чем будет потом, в искушающий петь, один ускользающий миг, о котором тоскуешь, бредишь, за которым бредёшь, оставляя приют шестка, отстраняясь от страха - всё в прошлом, всё было прежде - промелькнуло и кануло, только постичь пока не дано никому немоты ненасытной леты, оттого тут как тут сторожимый молчаньем страх - не скелет в шкафу, а секрет в позвонке скелета, безответный вопрос у йорика на устах… И каким бы итог ни предвиделся вновь плачевным, оставляя приют, ты выходишь в последний снег, "человек", - бормочешь, а слышишь опять: "кочевник", и метель замыкает музыку - "человек"… Стансы к августу Привязываюсь к жизни всё сильней, всё сумасбродней и непоправимей, поплывший август что-нибудь соври мне о сне легчайшем в миг прощанья с ней. Хлеб тишины насущной всё черствей, и сумерки теснее в топком танце, и всё яснее лиственные стансы в прерывистом дыхании ветвей. И что с того? - хоть сколь-нибудь соври… Цветёт болиголов, пьянит цикута - веди к ним, август, пастырь мой, покуда ольшаники звенят и пустыри. Как грузен под ногами шар земной, вобравший пыль времен в сухие поры, и с каждым вдохом вязкие просторы всё легче спутать с близкой западнёй. И допоздна исчезнув в толчее пожизненного душного шанхая роящихся сомнений, выдыхаешь: не оправдаться - нечем и ничем, и сам же правишь: значит, ни к чему - чем ближе бог, тем неисповедимей пути и правды, легион - им имя, их русла наполняют леты тьму. И августу по темным руслам трав вот так же течь и становиться гуще, пока он имя, запахи и сущность не исчерпает, в осени пропав и всё-таки себя продолжив в ней, и осень так сама впадает в зиму, так близишься к своей неумолимой, незыблемой последней тишине… глухая осень Досказывать, чем дышишь… Значит, вслух и дальше жить… Вновь осень глуховата - борей, как цербер, исповедь подхватит, чтоб разметать по слову - в прах и пух. Немыслимой религией какой так одержим ты, силясь обнаружить двух музык разлетающихся нужность и нежность в их, сгустившей непокой и сумерки на ветреной земле, истошной, запоздалой перекличке, пытаясь различить в божбе их птичьей предчувствие движения к зиме? Но в угасанье звуков-позвонков рассыпавшихся друг без друга музык иной рефрен - так дышит время-узник в тиражном смраде изданных веков, чье назначенье - мерно истлевать в оковах машкерадных зрелищ рима, известного враждой непримиримой к живущим вслух, к не прячущим слова. Всё глуше в вечном городе торжеств. Тесны чащобы немоты гремящей - молчат, разлив студеный свет, фонарщик и бакенщик, они настороже, и осень тут как тут на страже, с ней бессонный пес. Ты сам поверишь скоро, что в призрак обратится этот город на хлебе умолчаний и огне… *** Ни шороха - что пустынь, эта пристань, где рыб и водомерок речь слышна, где, как в забытой лавке букиниста, старинная ютится тишина, кружимая вразнос листвой обвальной, осыпавшей фигурки рыбаков, здесь время не течёт ни вспять, ни вдаль, но пьет свет и тень вдоль сонных берегов. И разом провалившись в тихий омут, куда любым чертям заказан вход, жизнь сызнова листаешь, по-другому дышать и верить пробуя, и вот, вчитавшись в опрокинутое облако, вдруг обретаешь в шелесте воды предчувствие не то чтоб эпилога, скорей, чего-то вместо... Наводи, не медли, линзу осени прозрачной туда, где безрассудней и больней сплелись в тебе, сцепились, правду пряча, тугими закорючками стеблей полынные слова травою сорной - не прячь их, и не прячься сам от слов. Всё призрачней окрест, всё иллюзорней вода, листва, фигурки рыбаков… *** Состарили бореи, заострили щербатый лик предместья на реке. Скребется жук тяжелой индустрии в безбожно обветшавшем коробке глухого городка, где горклой речи и времени карболовый раствор вселенную разъел - от чебуречной до черепичной церковки, от гор промышленного хлама до убогих, рванин-равнин раскисших пустырей - здесь сумрачное alter ego бога в природе ощущаешь всё острей. И кажется, что так верней и проще принять и объяснить свой непокой, сродниться с ним, но что-то смутно ропщет в пейзаже городка наперекор бореям, речи, времени, рогожным их сплетням, непреложным правдам их… И жизнь бежит мурашками по коже, и бог путей не ведает земных. Deus ex machina 1. На беззимье и зиму в себе соберу - пусть в её основанье непрочное ляжет снег, чей ветреный слог не приглажен, сочиняющий набело город к утру, цепкий воздух, его населённая тьма с насекомыми запахов, птицами звуков, безъязыких, сквозящих в той тьме близорукой, с притаившимся зверем затишья, с ума и безумца готовым куда-то свести - в баснословное "дальше", "на нет", в непроглядный, неизбежный тростник послесмертья… и ладно б, знать, что ныне дойдешь, но такие пути, как известно, неисповедимы, не из тех, что ладно столбятся вспотевшими лбами в кураже и молитве, но пОд небесами небеса лишь мерещатся - только тянись, вылезай в эту зиму, доверившись ей, различив на снегу предрассветные всходы - это тянется в небо часовня природы, всё смешав в непреложном порядке вещей… 2. … и тогда померещится жизнь, но уже это будет иной инфантерии лагерь - без исчисливших альфы с омегами алгебр и бессонных себе самому сторожей; это будет иной - невозвратный - поход по лазейкам змеистых, замедленных улиц - где бредут пехотинцы, от ветра сутулясь, будто бредя об участи прежних пехот - безымянных, безвестно пропавших; и там, где зима небывало тончайшей настройкой всех своих духовых, выдыхающих сроки и времен не смолкаемый трам-тара-рам, обещает сыграть, наконец, тишину, там, конечно, иная война приключится, и почувствуешь холод колючий в ключицах, и нельзя проиграть будет эту войну, как нельзя победить в ней, добравшись до дна тишины, неизвестной тоски, снегопада и внезапного бога… нельзя и не надо… и мерещатся - бог, снегопад, тишина… ..^.. Елена Тверская Про причины "Всё происходит не случайно, а по тем или иным причинам, обычно по иным ." М. Гаспаров "Всё происходит не случайно, а по тем или иным причинам, обычно по иным ." М. Гаспаров По ночам не спят мужчины, да и женщины не спят, Ищут разные причины, без причины - не хотят. Все, что было, все, что будет, тонко связывают в нить. Мы на то с тобой и люди - чтоб всему причине быть. Без причины прыщ не вскочит, и не блещет лунный луч, Беатриче Дант не хочет, не гоняет ветер туч, Солнце не встает над нами, даль не будет голубой, Конь не прядает ушами без причины хоть какой. Сыч не ухнет за сараем, и не пискнет мышь в дому… Просто мы не точно знаем, что на свете почему. ..^.. Владимир Луцкер (с) *** Приснилось мне, как некогда давно, В одном из предыдущих воплощений, Среди благоухающих растений Вы - самый восхитительный пион; А я, - как жаль, что это только сон, Совсем-совсем недолгие мгновения, - Я корнем был, счастливейшим творением, Ибо питал Ваш стебель и бутон. Вы, щедро источая аромат, Собою украшая мироздание, Не думали, сколь краток век цветка, - Мгновениями памятны века… А корню снилось, что его призвание Помочь Вам много раз украсить сад. *** "Приоткроется космос медный..." Владимир Антропов (Радуга) Млечный - медный? А Млечный - медвяный? От одиночества Бог - мироздание? На рассвете искриться росой на траве, Словно россыпь бесценных каменьев... Мироздание - для восхищения? Приоткроется медный, медовое точится, - В мироздании радужном нет одиночества. Последние дни перед похолоданием, Короткие юбочки - стройность и магия, И Он, наслаждающийся любованием. Мироздание как ожидание... *** Ноччу я чую, як крокам таропкім Блукаюць у цемры далёкія продкі; Сьцежак шукаюць, голасна клічуць... Што ім патрэбна ў маёй рэчаіснасьці? - Скрыбава? Мсьцібава? Сцікс, альбо Нёман? - Колькі стагодзяў і колькі плямёнаў: Дзітва, яцьвягі, жамойты, ліцьвіны, - Продкам маім ці ня быў Гідэмінас? Гвалціў Міндоўг і крыжак асяроддзе, - Карэнні мае у чыім радаводзе? Ноччу балюча сьціскае мне горла, - Што непакоіць краіну памёрлых? Ім: караімам, габрэям, яцьвягам, - Што ім патрэбна? - Рэштка увагі? Памяці рэштка пра тыя плямёны? - Ці - ладзяць за мною човен Харона?... ..^.. Артем Тасалов (с) *** Ю.Б. "Галилеа языков, людие ходящии во тьме, видеша свет" … (от Матфея, глава IV, стих 16) Я вспомнить не умею Зелёные холмы Ордынской Галилеи, Тартарской Хохломы. Глаза Твои, Наставник, Над маревом веков - Как синий короставник В бескрайности лугов. Нерукотворный облик, Доставшийся молве, Растаял словно облак В небесной синеве. И пустота такая Вдруг глянула уму, Что звёздам потакая, Я ринулся во тьму. Без памяти и смысла, Как некая искра, Перебираю листья Библейского костра. Божественная хохма Смеётся надо мной, Галактики как лохмы У Бога за спиной. И словно воплощенье Таинственного сна, Как милость и прощенье На бедность мне дана: Кленовая аллея, Осенняя тропа, Родная Галилея - Московская толпа… *** Пока горят на сердце слёзы, Как жидкий огненный хрусталь, И в зале зрители серьёзны, - Прочна иллюзия, как сталь. И обруч этот смертоносный Сжимает голову мою, Когда я воздух високосный Из черепа Адама пью. ..^.. Виталий Павлюк (с) *** Всё как-то мимо, мимо, невпопад, Всё как-то невпопад, разлад, растяжка, Вокруг дела, летит их снегопад, Летит и тает, мечется, бедняжка. Вдоль улиц пятна света вдаль спешат, Туда, где тьма их растворит, раздавит, Оборотит - и вот уже душа Летит навстречу - что она исправит? Всё как-то впопыхах, не так, врасплох, Как будто нас со скорого ссадили, А бой в ушах остался - чем он плох? - Ничем не плох, а просто мы - другие. Душа бежит, вернуться, но её Поток людей, машин несёт, уносит. Вокруг дела, кружит их вороньё, Швыряет леденящий крик свой оземь. Всё как-то мимо, выхолощен смысл. Летят секунды, слышно их шуршанье. Их суетливый ток всё смыл, размыл, Творения сточил непослушанье. Всё как-то чересчур на злобу дня, Душа не в счет, всё как-то мимо, мимо. Растерянно, свирепо, без огня. Фатально. Невпопад. Неумолимо. ***Я был землей. Земля была моей. Земля меня собою заменяла. Я был её ладошкой для морей, я был укрывшим магму одеялом. Всё, что росло, всё, чем вовне я рос, мои луга, листва моих берез, восторженно, бездомно и маняще перелетало из меня в меня же. По мне ходили топотом стада, моим теплом пожары выгорали. Я тяжелел скалистыми горами, стереть с лица пытался города. О этот симбиоз небесных тел, тотальная друг в друге распласталость! Мы были вместе в полной пустоте, земля и я, я встал, она осталась.
..^.. Евгений Никитин (с) *** Люблю Вас, знаки препинания, следы колес и птичьих лап, и грязи пуд - под Перпиньяном ли, в других боях, но - цап-царап. Поля, усеянные белыми костями (там и труп коня), как бы пробелами, пробелами... Нет, это все не для меня. Где запятыми, как ресницами, утыкан каждый снеговик, где обзывают всех редисками, запихивая в черновик, там мы в бедламе и бедламище свистим какой-то неформат. Пока у вас болят седалища от стульев, мы - башкой в салат. Гляди на Людвига и Диделя: им здесь тепло, у огонька. Они от пятновыводителя пьяны по самое пока. * * * (Сергею Арутюнову) Вот бредет по Бронной тихий пешеход. В мозг ему вживили серый электрод. Это не увидишь, это не поймешь, коль за гражданином следом не пойдешь. Блики дождевые - это маскарад: люди, как живые, с неба моросят. Стрелки то бегут, то вовсе не бегут - замирают, словно время берегут. Следом, только следом. Этот пешеход потихоньку где-то впереди идет. Не теряй из виду, наблюдай за ним, даже если он лишь неуютный дым. Повернул налево, глядь! и переход. В переходе песня на один аккорд. Электрод укажет, надо ль подпевать, или музыкантов как-то подъебать. Может, музыканты. Может, маскарад. Может, надо громко крикнуть "Массаракш!". Электрод подскажет, как тут поступать. Может, в интернете постинг написать. Может, никакого электрода нет, только паутинки серебристой след. Музыкант играет, пешеход летит. Песня Окуджавы. Стеклышко блестит. Рифмы дорогие, милые мои, что вы нашептали мне из-под земли? Почему я шел за этим миражом, что за манекен стоит за витражом? Если понимаю, значит, мне конец: я бесплотен, словно властелин колец, я холодный дождь и неуютный дым, непонятный даже детям и слепым. Блики дождевые - это маскарад: люди, как живые, с неба моросят. Стрелки то бегут, то вовсе не бегут - замирают, словно время берегут. ..^.. Владимир Антропов (с) 1914 И нам не выстоять. Все кончится. В аллеи Войдут дождей грохочущих колонны. Зажми мне рот - я говорить не смею Под мертвыми глазами батальонов. Так вот, что в нас по капле созревало,- Цвело, выглядывало, жмурилось, теплело... Сорвать бы прежде, чтоб не надорвалось Сквозь душу прорастающее тело, Почувствовать покорность теплых вишен, Их мягкой крови, сонные их веки - За год. За час, как сухопарый Шлиффен Поднимет первые свои шеренги. Осенним ветром втиснутые в супесь... Как тяжело тут дышится, в траншеях. И небо, недогадливо сутулясь, Холодные нам застегнет шинели. 18.07.2007 *** - Если люди не тонут, тогда они живут вечно? Г.Х.Андерсен Когда последнего молчания Пойдут глубины надо мной, Плечами отвечай печальными, Блесни серебряной спиной, Переломить холоднокровия Мой безвоздушный неуют, Где лишь луна глядит по-совьи Сквозь толщу медленных минут. Чтоб выпить, выплеснув отчаянье, Мне воздух синевы дневной, - Плечами позови печальными, Кричи серебряной спиной... До берега глубин промеренных - Упасть, споткнуться - и смотреть, Как отведешь рукой серебряной Молчанья плещущую смерть. *** Память скупа на осени - бродишь из зала в зал Сентябрей, октябрей - где-то с пластинки соскальзывает иголка - Такт повторяется. "И тогда сказал:.." - Только и есть на стенах, а часто - желтые стены только. Пейзаж промелькнет, в прохладе своей прошуршав - Восемьдесят седьмой. Девяносто третий... Как безжалостно в комнаты вглядывается душа Из своей кленовой осиновой смерти - В коридорах взвивается ветер, и, прикрывая глаза, Мимо, мимо - в ту из теплеющих комнат, Где желтеет московский двор, где горят тополей образа, Где, быть может, только тебя и помнят... 20.10.2007 ..^.. Шухрат (с) *** Окно открыто для всех. С ангиной бредёт сквозняк. Рассвета серая нить уныло рвется о сваи. От наших общих побед осталась одна возня, Где вязью вьется внизу московская мостовая. И ты, как опытный грач на грядке незрелых душ, Все видишь в этой весне - и талость ее, и лужи. Вчера любимой жене обидой размазал тушь, А вроде, думал сказать приятное… Почему же На выдох мартовских ид ты смотришь с такой тоской? Чирикает на ветвях далекое наше детство. Ты небу каждую ночь напрасно кричишь: "На кой?.." Ведь Бог живет за углом. И пьянствует по соседству… ..^.. Юлия Бондалетова (с) *** Я бы могла целый день ждать, когда появится солнце, если бы у меня в руках была астролябия, а в жизни - цель. Но в этот серый, измученный утром полдень у меня в руках только кружка с чаем, и даже пить его - -лень. Если бы мои корабли швартовались не так умело в любой гавани, крепко любили бы море и небо царапать мачтой, что-то ещё щекотать, возможно - нервы странностью расстояний, стоя, казалось, неделями в центре круга, я бы тогда считала, что нас должно быть двое: я и вперёдсмотрящий с глазами друга. Если бы тесные воды бухты были действительно тесны, а пресная вода в шлюпках дороже шлюпок, и компас не так ценен, как чистое небо две ночи кряду, мне бы казалось важным, чтобы нас было двое: я и штурман. Если бы дальние страны были похожи на то, о чём пела мама, на индийский ситец старого платья, из которого нашили пелёнок, на запах тугих апельсинов с наклейкой "Марокко", мне бы казалось нужным, чтобы нас было двое: я и ребёнок. Но с течением времени, стоя на долгом ремонте в спасительной гавани можно понять, словно вспомнить забытую истину: что-то внутри есть всегда одинокое. Что-то. И я не меняюсь. И это, пожалуй что - главное. *** Бог может и не дать тебе сил выжить, может утомиться тобой - как скукой, может на кресте твоём паяльником выжечь восемь цыферь на скорую руку. Может устыдиться себя и не пойти к заутрене, и ты будешь в храме молиться Образу, может попытаться спастись с попутными грузовиками по ладожскому озеру... И утонуть. И даже вещмешок брезентовый не всплывёт, потому что в нём - долги и кое-что из посуды. И жизнь пойдёт без его ведома рядом со смертью. Как сообщающиеся сосуды. *** Все мои корабли возвратились, сделав круг, - а как же? И ничего не увидели такого сверхординарного. Жизнь всем одно и тоже кино кАжет, и много в нём глупого, а больше всего - кошмарного. "И что теперь?", - проснувшись, думаю, зубною щёткою пытаясь стереть горечь и соль морскую. Картина мира и так мне казалась чёткою, что же я ещё к ней пририсую, а? Какой запятой, на каком полуострове я смогу исправить ошибку топографа, какого таре не хватает мне в азбуке Морзе, чтобы сказать тебе, что я - чайка без острова?.. Северным ветром себя познаю - как окружность, что подпоясал киношною лентою шар земной мне, но с любою, совсем любою наружностью, даже с лицом Давида, могу Квазимодою быть, чтобы только вписаться в окрестности наших с тобою причалов, потерь и наличностей, чтобы менять на кило, на развес ли всё, что мы оба считаем в количестве денежном разве? Не может быть… Нет. Но, если потрачу это ни на тебя, ни на нас, ни на радость, если позволю утонуть последней твоей надежде - ты меня убей, ты меня уничножь, ты меня - моя радость - сотри с лица земли прежде... И я увижу в этом свою гавань - как свою сдачу с последних двух карт в одинаковой одежде... *** Мисюська, выйди! Есть слова, Произношение которых требует такой альвеолярной муки, Что вспоминается лингафонный кабинет института, А тут ещё эта зима всерьёз и надолго. Помня, что с такого мороза весёлыми приходят только дети, счастливые в своей неукоряемой лени дошколят - я просто боюсь увидеть тебя уставшей. Знание пунктуации, к сожалению, обязывает различать случаи употребления тире и двоеточия, но всё-таки едва ли ни само счастье - блаженство этого подвига. *** Прощание нелаконично. Похоже на длительный обморок - не был, отсутствовал, не помню ни ухом, ни глазом, ни кожей ни звука, ни цвета, ни лёгкого ожога от пламени спички. Стилистика жанра - в неловкости. Вон зверь пятипалый песочного цвета неровной походки успел наследить на балконе, желтушные листья крошатся в руках, руки пахнут гудроном и дымом. Воздух холоден даже при полном безветрии: солнце, по-моему, скрылось ещё до обеда. Господи боже, какие бесполые мысли! А ты убедительно просишь мужских окончаний, и рифма мужская, но женского рода на слово - свернулась и стала коричневой даже сухая древесная кровь - уже ни к чему. Спокойствие это твоё - вызывает желание бросить обидное что-нибудь, как бы случайно, молчание - цвета пчелиного брюшка, на кончике прячется жало. Возможно, возможно, прав тот, за кем остаётся последняя пауза, а не последнее слово. С меня же довольно того, что я занят тобой как гостиничный номер. Аритмия телефонных звонков меня угнетает. Довольно. И, тронув в прихожей курносую кнопку, осталось заметить - такая погода грозит ОРЗ. Одевайся теплее. Если уши продует, закапай горячею водкой. Пожалуй. на этом и всё, пожалуй на этом и кончим, затянем конец, если жизнь - узелок, как шнурок с коготками. До скрипа. *** Есть вещи которые делать нельзя но ты их всегда повсеместно а всё потому что земля иногда убивает если отвесно молитвенно она пухом прахом и наледью востепьем надгорьем тебя поднебесьем и всех убаюкает голышом за тряпочкой в спаленке ребёнка подобманет песней наследника смешон же ты междометье убог куролеся ..^.. Бпалкинд(с) *** Парю как бог - худой и голый, По серым сумеркам жилья, Мне лгут бутылочные горла, И врет бессонница моя. Загнув ресницами пространство, Наполню патокой зрачки, Нырну в божественное пьянство, Не заплывая за буйки, Чтоб ждать, покуда заискрится Дорожкой лунного огня Вода, где лодочки у пирса Глядят с любовью на меня. *** Задувает свечку сквознячок, Разливает вечер коньячок. И хохочешь ты, мой брат по крови, Словно деревенский дурачок. Мы с тобой два века не видались, В одиночку с бедами бодались, Радуясь сопливым мелочам. А теперь рыдаем несуразно, И смеемся дуракообразно, Хлопая друг друга по плечам. Виснет коромыслом горький дым, Черный ворон сделался седым. Допивая юность без закуски, Хорошо, по-взрослому сидим. ..^.. Забава (с) *** Очередное лето канет в Лету, и я куплю билет к себе самой, чередованьем мест, места чередованья разнообразят пестрой кутерьмой, без сожаленья брошенное лето, в лоханке моря грязный Коктебель, обсосанная тысячей поэтов, расплавленная солнцем карамель, жаркое из запеченных лодыжек, и жирный шницель рыхлых ягодиц, и отпечаток чьих-то губ бесстыжих в омлете недожаренных яиц ..^.. Татьяна Путинцева (с) Марине Цветаевой. Марсианка. Что ей - события. Что ей - сгнивший, упавший трон. О, Марина, твоё наитие - Вне времён. Это племя бродяжит в вечности, Меж столетий шатры раскинув... Дай испить мне твоей беспечности - Соловьиной, шальной... Марина. Воспалённое сердце тычется... Зов возлюбленный. - Без оглядки! Что Париж - для тебя, язычницы, Русской женщины, азиатки, Звонко певшей в Москве нетопленной... Он такое вынес - атлант - Неозлобленный, неоскопленный Твой талант. Отрок, паж. Твой удел - не Грета. О таких, как ты - у Шекспира (Что сражались, переодеты, Рядом с тем, кто "дороже мира" ) Гимназистка. Тебе не ново Жить в пылу маскарадных смен. Вот широкий плащ Казановы, Злая дудочка Крысолова И пунцовый цветок Кармен. Сердце гамлетово, скорбящее... Сумасшедшей девы цветы... Где смятенное, где летящее - Там и ты. Вровень тем, кто балован славою - По векам великим гулякам, Шла - азартная и лукавая - Между Блоком и Пастернаком. ..^.. Magister (с) Элегия Е. С. Уходит лето, как уходит жизнь - невосполнимо, неисповедимо, невыразимо! В этих "не-" кружись, веретено забвения, где имя и то уж устарело. Ткач скупой перебирает не гроши, но - голос, глубокое контральто с хрипотцой едва заметной; тот бульвар, что вёл нас по лезвию неузнанной любви; шлейф сигареты в ломком жесте пальцев поправить ветреную прядь - увы! - лишь растрепался лён. И от напасти подобной рябь улыбки разлилась в излучинах лица под серым небом каких-то матовых туманных глаз - совсем заврался... До чего ж нелепо тревожить угли памяти, когда увиделись бы вновь - и не узнали друг друга. Вдосталь счастья и стыда на мелочь дней за годы разменяли, химера, муза, женщина, - кому выкрикивать озябшие фонемы, да и жива ли?! Дон Жуан, хомут твой тяжек, а потом смешон. Вот с тем и вертайся на уже привычный путь охотника - глазами вспять. Ну что же, разбуженное сердце не вернуть в тиски старинной робости. Похоже, не в одинокой раковине соль, тем более, лекарство. Вот и спелись, придуманное прошлое, пароль к которому забыт. А значит, смело актёрствуй на подмостках языка немых аллей, расхристанного года, полупрозрачных лиц, валяй - пока за гримом из досужих анекдотов со сплетнями, под коду "всё пройдёт" заботливым суфлёром лицедейства седая осень заливает рот водой живой, отчаянной, летейской. ..^.. M&K (с) И. Я не встречу тебя нигде не уйду от тебя куда там где рыба живет в воде там где в рыбе живет вода протечет горизонт земной кони прядают на рыси не останешься ты со мной ни в аду ни на небеси даже волком, который есть хищник леса, хрипливый враль обтоптал еще я не весь мир, включенный в горизонталь телевизор кричит в ночи диктор просит вино допить потерялась, ищи-свищи не велела себя любить "утрясай неземной вопрос тупость скал и ветров кляня а целуй, как всегда, взасос тьму и тени, но не меня..." *** небо за окном лес а в кустах сидит лис сколько в небесах звезд маятник в часах лыс ни гугу потом плешь протирает плат ком маятник в часах - смерть с лубяным вещмешком сколько в небесах звезд умереть и не встать выпасать косых коз послала меня мать козы не хотят есть козы говорят "ме" маятник в часах - жесть непонятная мне жмурь покрепче глаза над костром попля ши если сдохнуть нельзя то хотя бы дыши. *** ходит по пустоши человек под ногтями его чернозем он прорыл долины и русла рек он проделал работы громадный объем он умеет лгать о том, как грешил и о том, как грешить хотел но дело в том, что он почти и не жил дело в том, что он не успел завести жену и построить дом где ставни чисты и легки где дышат камины открытым ртом и дверные безмолвствуют косяки но он любит, рукой опираясь о стойку бара или приклад ружья говорить о том, как много всего перевидел. почти как я и вот, направляясь - может в норд-ост хотя, скорей, на норд-вест он считает кольца планет и звезд он свистит при виде синичьих гнезд и иных незнакомых мест *** не умеешь ратрачивать мелочь вот и меди скопилось изрядно не умеешь придавливать целок после пьянки в холодном парадном хвост кометный деньгою не купишь с отопленьем отверткой не сладишь комариные брови насупишь ошалело черкая в тетради город выплюнет, как паутину как жевалого яблока мякоть и пойдешь по наклонной, где винный где навоза раскисшего слякоть и начнешь поездами давиться отстраненно считая откосы как веселая птица-синица обожравшись халявного проса На маршруте "Москва - Забугорье" с остановкой "Гнилое-Задрищенск" где в сугробах, зеленых от кори стынут трупы селянок и нищих а в карманах их, порванных где-то по пути в никуда из когда-то сохранилось ушедшее лето - два-три яблока цвета заката. *** "бессонница, Гомер, тугие паруса" застанешь дома сдохнувшего пса да крышу в отлущенной ржавой жести и пожалеешь, что не сдохли вместе мой милый, это, право, не гобой то ангел с гнутой ангельской трубой трубит под стенами не Трои - Ерихо а где-то, невозможно далеко жена плетет свой бесконечный плат мой милый, это не Итака - ад. но и в аду у кровли уши есть грохочет облупившаяся жесть и дождь смывает - слезы? пот? вода? он шепчет "не вернешься никогда" ни в реку ту, ни в первую волну, ни в мертвую без пастыря страну, ни в дом, где без отца подросший Телемак отцовский лук наводит на бродяг *** Центурион на башне проверяет часы стражник, старший и страшный лезет к себе в трусы ловит там - то ли вошь то ли что-то. не разберешь. колодцы засыпаны солью на четырнадцать дней пути рабов отпустить на волю и дальше вперед ползти до ворот Британии или вообще туда, где моря удобрены пылью осколочного янтаря у всех матерей округи по сиамских два близнеца центурион помнит руки но увы, не помнит лица и как они повстречали друг друга на злом торжке где их прижимали вплотную, щека к щеке моим ракетным паяцам думает центурион пора б надавать по яйцам ибо имя им легион и вправда, куда уж больше а пушечный вар не в цене в какой-нибудь, может, Польше... но, увы, не в этой стране. а мельница, значит, вертится и вспарывает, значит, жесть а центуриону не верится что пальцев не пять, а шесть на левой руке, а на правой - кольцо, дешевый агат подмигивает оправой как будто твердит лукавый привет, сынок, это ад. о, дьявол коммуникабелен он любит - о том, о сем не с Каином, значит, с Авелем не с Авелем, значит, с Бабелем не с Бабелем - значит, с кабелем и даже с ним, с кобелем. o том, как строилась Троя о том, как киряли по трое о том, что вошь на толчке равна журавлю в руке. а у центуриона сушка. - Пора поработать, душка! Не хочешь рубить мечом - флагшток подпирай плечом. колодцы засыпаны солью в Мертвом море вода - лазурь податься, он думает, что ли куда-нибудь к Мысу Бурь и ползать там, очумело про баб твердя и про ром... но хоругви мятежников белы направо, точнее, белы налево - блестят серебром. ..^.. LenaSH (с) *** после этой протяжной ночи не останется ничего даже снега не будет больше за окном погляди черно кукловод засыпай скорее ну и что что наоборот я спою если хватит горла скоро кончится мой завод ничего ничего не страшно даже стрелки молчат молчат мы с тобою любовь до гроба до неправильной запятой я тебе что захочешь ладно? только лампочку не включай и не трогай переключатель потому что и он святой никакого солнцеворота - отмени и спиши в расход что за глупости в самом деле обойдемся с тобой и так нам осталась одна неделя разменяем ее на год раз-два-три я уже готова только б вечная темнота ..^..