Анатолий Сидорин
Проволочный цветок
В плоской долине у излучины Дона, словно макароны на блюде, сплелись в тугой клубок провода, столбы, мосты, рельсы и шпалы. Сплелись и нитями гигантской паутины разбежались во все концы света, опутав континенты, страны и города. И в центре этой сети притаился городок-паучок, который поймал весь мир и пронзил жалом железнодорожного вокзала. И если тронет паучок одну из своих ниточек, то на другом ее конце звякнут колокольчики московских церквей, тронет другую – и зачмокает губами во сне отрешенный Будда, почешет плешь чванный баварец, поправит ус надменный бритт.
В этот тайный центр вселенной, в чашу, полную снующими между стадами теплушек локомотивами, огнями и гудками, нисходим мы с подножки плацкартного вагона поезда Москва-Лиски. Опрятен и леп городок у вокзала, с просторной площадью и дорогой к храму, пересеченной широким проспектом. И только старушка, не бывавшая здесь лет тридцать, перепугано всплескивает руками: Сынок, я же в Гиргудеж ехала… Наверно, сошла не там… Куда же это я попала-то?!
Две столицы страны Гиргудеж – отделение железной дороги и райком партии – связывал просочившийся сквозь века четырехмерный призрак дороги. Эту уродливую узкую щель в пространстве-времени под названием «улица Коммунистическая» со всех сторон сдавливали кривые хибары, сложенные из шпал и крытые черной соломой. Вся в колдобинах на середине своего течения она утопала в вечной луже, которая не высыхала летом и не замерзала зимой. И когда случайный гиргудежец – ватник на майку, ушанка нараспашку - пробирался вдоль мутной воды, цепляясь за щелястый забор, вдруг, осознав, что жизнь проходит, и с этой цепи уже никогда не сорваться, истеричным лаем забрасывала душу в небеса плюгавая шавка. А у сарая для сдачи стеклотары, где в приемный день многолюдно и тесно, дремала под погрузкой беззубая кляча Квани старшего. И снилось ей, как молодая лихо выезжает она на базарную площадь, запряженная в бричку с кургузой хлюпающей бочкой. И тут же собирается очередь за водой – по две копейки ведро.
По сродству иллюзии и грязи, порою май просачивался через покрывало майи. Распускались бледные листики на прутьях черной смородины, и, расцветшие белыми салфеточными цветами на проволочных стебельках, рвали они шершавую ткань реальности. Посреди безлюдной еще и стылой «толкучки» появлялся опрятный мужик с гармошкой – картуз на затылке, планка с ленточками на груди – и небрежным движением мастера бросал пальцы на кнопки. И тут же звонкий девичий голос падал на скрипучий аккорд шаманской абракадаброй свежего хита, и было это что-то вроде: «нагадал мне попугай счастье по билетику», а веселый с утра неуклюже, но сосредоточенно бросался вприсядку. Извлеченные из пыльных профсоюзных кладовок вспыхивали яркие флаги неведомых республик над возникшей толпой, в красных кулаках вздымались портреты славных бородачей – от Фалеса до Фиделя, а малышня хлопала ладошкой по жирной колбасе воздушных шаров. Менялась Коммунистическая. Голубой известью прорастали из земли бордюры несуществующих тротуаров, вросшие в землю ставни прятались за белыми коленями тополей. Выпрямлялась улица и неспешно, с остановками, продвигались по ней колонны, по четыре человека в ряд, разделенные бутафорской фанерой преобразованных в локомотивы трехтонок. Двигались в сторону мясокомбината, медленно погружаясь в густую смесь запахов навоза и крови. Погружались, чтобы вынырнуть из нее уже на площади перед трибуной, над которой вознесся указующий перст Ленина, вынырнуть и всем нутром прокричать троекратное ура во славу советской молодежи, локомотивного и рефрижераторного депо, завода монтажных заготовок, маслоэкстракционного и молочного заводов, отделения дороги, энергоучастка и ТЭЦ: «Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!». Еще пятьдесят шагов, и на перекрестке с улицей Мира резко обрывается призрачный мир праздника, и дальше снова – пыль, свекольный самогон, нищета…
Славно работает паучок! Как ловко сучит он всеми веселыми ножками, укутывая новую жертву в прозрачный кокон. И вот припал он к ней устами, чтобы проколоть хитиновый панцирь и ввести внутрь ядовитую каплю любви. Отравленный любовью обречен на смерть, но в награду на мгновение у него открываются глаза. Что видишь ты, обреченный смерти, за пределами страны Гиргудеж? Мир, пойманный в паутину дорог? Грядущий город у вокзала? Или только свет?