Александр Габриэль
Стихотворения
|
|
16, или Девчонка с собакой Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться румяным, завидным et cetera, чем-то вроде клубка, из пушистейших ниточек времени свитого?!.. А она выходила из дома напротив выгуливать сеттера, и кокетливо ветер касался ее новомодного свитера. Затихали бессильно аккорды тревожного птичьего клёкота - второпях отходили отряды пернатых на юг, к Малороссии. А девчонка по лужам неслась, аки по суху - тонкая, лёгкая, совместив территорию памяти и территорию осени. Сентябрило. И время подсчета цыплят наступало, наверное. И была, что ни день, эта осень то нежной, то грозною - всякою... Шли повторно "Семнадцать мгновений весны", но до города Берна я мог добраться быстрей и верней, чем до этой девчонки с собакою. И дышала душа невпопад, без резона, предчувствием Нового, и сердчишко стучало в груди с частотою бессмысленно-бойкою... А вокруг жили люди, ходили трамваи. Из врат продуктового отоваренно пёр гегемон, не гнушаясь беседой с прослойкою. Занавеска железная... Серое. Серое. Серое. Красное. Кто-то жил по простому наитию, кто-то - серьезно уверовав... Над хрущевской жилою коробкой болталась удавка "Да здравствует...", а над ней - небеса с чуть заметно другими оттенками серого. А вокруг жили люди - вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая, освещая свое бытие то молитвой, то свадьбой, то дракою... Но в 16 - плевать, совершенно плевать, что там станет с эпохою, лишь неслась бы по лужам, по мокнущим листьям девчонка с собакою. ..^.. Carpe diem Выпить крепкого чаю. Побольше. С вареньем и кексом. И отправить диеты мудрёные к ведьмам и лешим - всё же лучше, чем снова и снова скрести по суссексам, по холодным суссексам, обобранным и обмелевшим. И глаза призакрыть, и нирвану найти в полудрёме, позабыв о попытках идти от сансары к сансаре... Только скомканный воздух. И всё. Ничегошеньки, кроме. Под амбарным замком в пустотелом и гулком амбаре. Время лупит прицельно по нраву, по сердцу, по пломбам... С ним поди повоюй тонкой шпагой изящного слога. Два часа пополуночи. Стены смыкаются ромбом в отдаленных углах, где ни света, ни Господа Бога. А за окнами тишь. И беременно бурями небо, констатируя факт: мы теряем всё то, чем владеем... И сереющий снег, словно плесень на корочке хлеба, припадает к холодной земле утомленным Антеем. Это миг полной ясности. Сорваны времени маски. И реалии строятся в ряд, как деревья, нагие... Потому что грядущее с прошлым срослось по-сиамски, корневою системой, и их не разъять хирургии. Оттого-то не стоит стонать, словно Русь под Батыем; это всё не навек: бездорожье, безрыбье, безлюдье... Повторяй сам себе: "Carpe diem, мой друг, carpe diem!" Проживи этот миг, как умеешь. Другого не будет. ..^.. Саманта Смит Одного только цвета клавиши. Ни господ тебе, ни холопов. Сэр Андропов болеет, знаешь ли, и зачем тебе сэр Андропов?! Вот, смотри, на столе вареники; вот, смотри, золотые рыбки... На каком заграничном тренинге учат деток такой улыбке?! Понимаешь, с тобою легче и как-то больше дышать охота... Вечно рядом квадратноплечие, но такая у них работа. А тебе безразличны ранги и ты становишься первой леди на пространстве от Новой Англии до страны, где везде медведи. Мы простились, носами хлюпая, отделившись в другую касту... Ну зачем же ты села, глупая, в самолет, что летел в Огасту?! Силы тяжести, силы трения - ждите новых реинкарнаций. Остановлены стрелки времени на досужем числе "13". Прапраправнуки По и Пушкина нынче ближе и так, и этак: эфэсбэшнику с цэрэушником вместе весело на фуршетах, в их ладонях компАс и вёсла и нет им равных на белом свете... Не играйте в войнушки, взрослые; в них всегда побеждают дети. ..^.. Август Мы, наверно, могли бы увидеться в Триполи, мы, наверно, могли познакомиться в Лагосе - но другие для нас вероятности выпали посреди пустоты в умирающем августе. В нас так много случайного, столько досужего, прозаичные сути с налетом мистерии... Но сплели мы из воздуха странное кружево, нарушая закон сохраненья материи. Говорят, всё пройдет, всё однажды изменится - так пророчит статистик, так думают гении... Но сейчас ты моя добровольная пленница в остановленном нами прекрасном мгновении. Мы с тобою вдвоем вязью, в воздухе свитою, переписаны намертво. Набело. Нагусто. Чтобы слиться могли с очарованной свитою уходящего прочь Императора Августа. ..^.. Эквилибриум I Тревоги - обесточь. Уйди наружу, вон, в метель и круговерть, от зла, от сверхзадачи, туда, где к водам твердь прильнула по-собачьи, туда, где скрыла ночь и первый план, и фон. В припадке провода. Растерзанный картон. Ночь пишем, день в уме. Сроднись со снежной пылью... Дыша в лицо зиме планктонной волглой гнилью, скандалит, как всегда, похмельный Посейдон. Скрипит земная ось, затертая до дыр... Лишь только ночь и ты, и свист печальный, тонкий... Вот так же - с пустоты, с мальмстримовой воронки - так всё и началось, когда рождался мир. Найди одну из вер. Осталось два часа; придумай волшебство, торя пути надежде... И, право, что с того, что это было прежде - Бессонница. Гомер. Тугие паруса. II Когда монета встанет на ребро, ты пораскинешь лобной долей львиной и перечтешь "Женитьбу Фигаро", и пересмотришь "Восемь с половиной", вдохнешь сквозняк из затемненных ниш, зимой предвосхитишь дыханье мая, простишь друзей, врагов благословишь, при этом их местами не меняя. Держа судьбу, как сумку, на весу, ты пыль с нее стряхнешь и счистишь плесень. Баланс сойдется с точностью до су, небесным восхищая равновесьем. Растает снег, и опадет листва, дождётся всё законного финала... А от тебя останутся слова - не так уж много. И не так уж мало. ..^.. последнее танго а небо всё ниже и ниже и сердце не держит нагрузки последнее танго в париже последняя сальса в бобруйске осталась зола от угара остались никчемные споры телята гоняют макара куда-то в кудыкины горы исчеркано белое в сажу и грустно до боли в затылке катиться навстречу пейзажу на жесткой плацкартной подстилке сушить нерастраченный порох лелеять размякшее эго и с теми дружить у которых зимой не допросишься снега мы учим китайский и джаву пытаясь приблизить кормило митяев сменил окуджаву а всё остальное как было и время сомнений и страха нам чуждо от мига до мига как чуждо индейцу навахо монголо-татарское иго не надо слюнявых истерик и ядов доверенных тумбам закрытие старых америк оставим циничным колумбам а сами измерим победы своим невеликим аршином и снова под теплые пледы в привычной компании с джином напишем фривольные стансы глотнем горьковатой микстуры и к черту амбальные танцы в обшарпанном доме культуры давай избежим послесловий станцуем с надеждою в паре последний фламенко в тамбове последнюю румбу в дакаре ..^.. Апрель Говорят, что весна. Я синоптикам верю на слово. Ими честно заслужен пропахший апрелем сестерций... И в порядке вещей, если с ритма сбивается сердце; я люблю тебя, жизнь, даже если ты снова и снова... Наше прошлое вряд ли потянет на статус былого; и напрасно пером ты к чернильнице тянешься, Герцен. Мы искали и ищем. И значит, однажды - обрящем. Потому как весна. А весною нельзя по-другому. Пусть журчат наши реки, покуда не впавшие в кому, и стучит в наши двери умение жить настоящим, вместе с теплым дождем и воздушным коктейлем пьянящим, и с безродной тоскою, ещё не набившей оскому. Мы надеждой себя слишком долгие годы травили и привыкли к манящему вкусу медового яда... Уплывают, как дым, времена снегопада и града в те часы, когда солнечный луч нас пронзает навылет. На исходе привал. Лишь идущий дорогу осилит: это лозунг для нас, для людей неособого склада. Наши игры с тобой всё никак не сверстаются в роббер, в чем изрядная прелесть. Не время еще об итоге. И, покуда застряли в пути погребальные дроги, бес бушует внутри и грозит переломами рёбер. Пусть растает, как тучка на небе, дождинка на нёбе. Мне не хочется знать, что написано там, в эпилоге. ..^.. Дрейф Назовём это жизнью. Хотя бы с приставкою "полу-". Назовём миноносцем лениво плывущий "Кон-Тики". А девица с обложки лелеет в руке "Кока-Колу" с выраженьем оргазма на томном младенческом лике. Никогда не поймёшь, что тебе набормотано свыше. Дон Кихот испарился. Ты сам по себе, Санчо Панса. Назовём это счастьем, покуда живые и дышим, заполняя собою безмерно чужое пространство. На летучем голландском, тобой зафрахтованном судне все подобны тебе. Каждый кажется братом и сватом... Но, как кадры в кино, улетают во тьму беспробудни, а оставшимся - счет невелик. Назовём это "фатум". Ты не вышел в герои, Атланты и первопроходцы... Чёрно-белая скука в житейской твоей киноленте... Если верить Некрасову, стон этот песней зовётся, хоть писал он совсем о другом на другом континенте. Ты не дрейфь. Мы всего лишь дрейфуем и вовсе не тонем. Как любые другие, мы любим, смеёмся, страдаем... Назовём это жизнью. Поди отыщи-ка синоним этой божеской милости в дебрях Брокгауза с Далем. ..^.. Мантра Пробьется солнце сквозь туман, подбросит золота в карманы... Храни меня, мой талисман, хоть я не верю в талисманы. Рвану, как прежде, по прямой, лучом из полдня в вечер поздний... Ах, год две тысячи восьмой! Прошу, не строй мне високозни. Не дай мне бог сойти на нет, утратить ощущенье цели, когда вползает беспросвет в сквознячные дверные щели, когда большая цифра 0 итогом кажется угрюмо, когда затягивает боль в воронку черного самума. Дай бог, не вверясь февралю, остаться в теплокровной касте. Дай бог всем тем, кого люблю - одни лишь козырные масти, не слышать траурную медь, себе и всем давать поблажки... Ну а врагу - вовсю сопеть в рукав смирительной рубашки. К чему ворочать в ране нож, ломиться в занятые ниши?! - былого больше не вернёшь, черновиков не перепишешь. Пять нА пять вечно двадцать пять. На пике. И на дне колодца. Порой легко предугадать, чем наше слово отзовется. Я - так уж вышло - не змея, и сбросить кожу не судьба мне... Осталось лишь смягчить края, собрать разбросанные камни; и пусть печаль горит огнём и тает наподобье снега. Храни меня, мой метроном, не останавливая бега. ..^..