Завяжут там, а тут не расплести,
Здесь в дверь стучим, а отворяют где-то,
И наши судьбы вшиты и продеты
В переплетенья Млечного Пути.
Что нам чужие ссоры и вендетты,
Но там пальнут - а сердце здесь задето,
Да так, что человека не спасти,
И он, упав, лежит, зажав в горсти
Пучок травы с другого края света,
И шорох волн с неведомой планеты
В его ушах предсмертно шелестит.

Боль и тоску тех, что Землю до нас населяли
Глина и уголь хранят, известняк и песчаник,
Паче же - нефть. Может, станем мы нефтью когда-то
Тоже, и топливом будем для новых животных,
Что возомнят о себе, будто разум имеют.
Жизнь им отравим, для них незаметно - вот месть побежденных.

Наш мир утоп, как древле Атлантида,
Но странною покрылся он водою.
Дышать здесь можно. В основном, мы живы.
И даже если жаберные щели
У нас открылись милостью богов,
То незаметно. Выглядим, как люди.
Хотя, возможно, просто мы забыли,
Как люди выглядят. Дома, бульвары
На месте, только вид их изменился.
Не стало птиц, и проплывают рыбы
По улицам, а мы идем, как прежде,
По ним - сквозь муть воды и колыханье
Сменивших клены водорослей. Можно
Не замечать и толщи океана,
Столь велика привычки злая сила.

У дома Лота собралась толпа
И странников постыдно возжелала,
К могучим крыльям ангельским слепа.
У многих там и вовсе не стояло.
Не член их вел, но сердце, трепеща
От сладостного слова «сообща»,
На мерзостные Господу дела.
Их тоже, разумеется, не стало,
Когда пролились сера и смола.
А нам все мало. Все нам, сукам, мало.

Нет ничего победы хуже,
Стыднее мига торжества.
Как Германн пел: она мертва,
Но тайна вылезет наружу.

С поклоном принесут ключи
От врат богатства и удачи,
И от бессилия заплачут
Недовредившие врачи.

Не утонув, не зная броду,
Любезен долго тем народу,
Воздвиг, как фаллос, монумент.

В полночном небе мгла носилась,
Но разом все преобразилось
В бетон, железо и цемент.

Зерно, посеяно в пустыне,
Способно принести плоды.
Песок питательней воды.
Ночь будет долгой. Мир остынет,
И звездный свет от темноты
Отделится. Взойдут цветы
По чертежам зерна живого.
Но кремнезем - не та основа,
Не та трепещущая слизь,
Откуда люди поднялись
И вновь куда упасть готовы.
Быть может, каменная вязь,
В земной коре укоренясь,
Произведет Адама снова,
Для новых дней, для лучших дней.
Быть может, будет он умней.

Вам говорят - пожалуйте рулить,
Крутите, не стесняйтесь, что попало,
Все это - из небесного металла,
Все хвори мира может исцелить.

Рычаг зажмите в потную ладонь,
Или в сухую, если нервы крепки,
Рубите лес, не замечая щепки -
Их приберет божественный огонь.

Мир делайте прекрасней и добрее.
При чем, вообще, тут руки брадобрея,
Пасите человечество гуртом.

Не то, что - не пойми кого спасая,
Семь слов последних, с дерева свисая,
Шептать невнятно пересохшим ртом.

Не так удивительны говорящие, к примеру, растения,
Как люди, не способные к осмысленным речам.
Призраки исчезнувших рыб, хека и нототении,
Являются, вместо датских королей, по ночам.
Сон как-то приснился, понимайте, как хотите,
Не верите - ну и не надо, уговаривать не буду.
Отстоял себе спокойно очередь в общепите,
Взял пюре с бифштексом, съел и отдал посуду,
В окошко для грязной посуды, ну, чтоб помыли.
От этих бифштексов - до сих пор тоска. И гастрит.
Столовую эту, в лучшем случае, давно закрыли.
В худшем (но это вряд ли) - туда упал метеорит.
Жизнь, выскобленная дочиста, как нежелательный плод,
Где невозможна даже мысль, что что-то может случиться.
Забота... о чем - забыли, но нету других забот,
И, если повезет, - на прилавках общипанная синяя птица.

Нет, снегу не по силам этот город.
Пушистые и медленные хлопья
На крышах оседают и деревьях,
Но растирают миллионы ног
Их, как плевок, по черному асфальту.
Облагородить снегом можно поле,
Леса, холмы, вот с городом - трудней.
Троллейбусы, и слякоть, и толпа,
Милиция, амбиции, карьера,
Таинственные твари мечехвосты
И драные пингвины в зоопарке,
Холеные, уверенные морды,
Ну - лица (это не про зоопарк),
Казенный дом, и ты в казенном доме,
И нужно улыбаться, улыба...
И быть мерзавцем? Нет, не так все плохо,
Как Гамлет записал. Быть реалистом.
И нужно говорить и убеждать,
Конечно, это все для пользы дела.
А там, глядишь, и молодость... того...

Стояли там цепочкой фонари,
Но не горели: лампочки разбиты.
Их заменили, сеткою одев
Из прочного, как будто бы, металла -
Опять разбили, следующей ночью.
Как и зачем - окутал тайну мрак.
Дорогу тоже, стало быть, окутал.
По счастью, звезд еще мы не достигли,
Так что они сияли невозбранно
Над черным лесом; знаю, что сосновым,
Хоть ночью это просто полоса
Неровная, темнейшего на темном.
Уютно под ногами снег скрипит,
А сверху - Орион, Телец, Возничий,
А ниже и левее Ориона
Сиянием выматывает душу
Могучая Собачая Звезда,
Та самая, что древле предвещала
Египетским жрецам разливы Нила.
Но черта с два хоть кто-нибудь из этих
Жрецов смотрел на Сириус зимою
Сквозь ласковые легкие снежинки.
А, кстати, о собаках: я опять
Нарушил уговор негласный с псиной,
Чтобы, как штык, не позже десяти.
Да, неудобно... Ничего, потерпит,
И с радостью, конечно же, простит.
С людьми после прогулки объяснимся.

Мне сон приснился, что маньяк в отеле
Орудует, где я остановился,
И, будто бы, как раз прошедшей ночью
Зарезаны семейные две пары.
Мне рассказал об этом сам хозяин,
Так просто, как о чем-то любопытном,
Но, впрочем, посоветовал закрыться
Получше на ночь. Если ж будут дергать
Снаружи дверь или ломать пытаться,
Сидеть спокойно, ведь замки и двери
В его отеле крепостью известны.
Покойные наверняка впустили
Убийцу сами. Если ж помнить твердо,
Что открывать нельзя, что б ни кричали,
Что б ни творили - риска никакого,
И, в общем, это даже интересно -
Сплошной адреналин, и все такое.
Я заикнулся было об отъезде.
Ответил он, что это малодушно
И что, признаться, он разочарован
Во мне. Уж я вполне понять способен,
Что жизнь вообще такая: много правил,
Которых нарушение смертельно,
Но если выполнять беспрекословно,
Бояться нечего. И в чем проблема -
Запомнить: ночью дверь не открывают.
А впрочем, уезжать уже и поздно,
Поскольку вечер. Время есть на то лишь,
Чтоб номера достичь и там закрыться.
Сеньор, спешите! И спокойной ночи.

Солнце, встающее над ржавыми гаражами,
Багровое, в лёгкой дымке гало.
За мной опять всю ночь гонялись с ножами,
А также я всю ночь за кем-то гонялся с ножами,
Но, опять, оказалось - во сне. И мне, и им повезло.
Наши сны переполнены кровью и крошевом.
Говорят, если чистая совесть - спишь без проблем.
Видимо, не хватает на всё время во мне хорошего,
Днём я, да, мало кого обижаю
И, как граф Толстой, почти никого не ем.
Какое счастье, что мы сравнительно мирные человеки.
Нет, не так, просто сейчас сравнительно мирные времена.
Но, между прочим, Вий постоянно талдычит «Поднимите мне веки»,
И кто-нибудь когда-нибудь ему их поднимет одна...
Страшно даже подумать, что там, под тонкой плёнкой
И под густой пеленой убаюкивающих завораживающих слов.
А ведь нас не зря в детстве учили - давайте, орлёнки,
Учитесь летать, ну и вообще - будь готов.

Тихие звери заполнят собою пространство,
Мягко, неслышно ступая на лапах пушистых.
Странные лица их, как на картинах Магритта,
Доводом могут служить записным оптимистам
(Лица, не морды, поскольку, бесспорно, разумны).
Нет ни свирепости в них, ни враждебности к людям,
Только спокойная и безусловная чуждость.
Сколь примитивны страшилки про злобных чудовищ.
Добрых чудовищ приход - как явленье природы.
Есть красота, например, в изверженье вулкана,
И невозможно сказать, будто людям враждебна стихия.
Мы полагаем врагов наших нашим подобьем.
Нам, для того, чтоб убить, нужно возненавидеть.
Кровь, и стрельба, и резня - это все так привычно.
К битве за дело людей будь готов! - Мы готовы.
Герберт Уэллс объяснил: все пучком, человеки,
Кровушки нашей не вечно сосать марсианам.
Мы не живем и не умираем напрасно.
Может, и так оно, только вот слово «напрасно»
Значит - «бессмысленно», и, при отсутствии смысла,
Смысл не имеет само. Как явленье природы.
Как ураган, как закат, как ледник, как нежданный
Странных зверей симпатичных приход шелестящий.

За что же, Господи, такое?
Ведь я же знал! Ведь я же знал!
Зачем в Ниневию послал
Меня Ты жертвовать собою?

Не сладко, понимаешь Сам,
Работать у Тебя пророком:
То скормят льву во рву глубоком,
А то распилят пополам.

А то - пугаешь их судьбой
Содома грешного с Гоморрой
И близостью расплаты скорой -
А Ты даешь сигнал "Отбой".

За что в левиафаньем брюхе
Три дня меня мариновал?
Я, думаешь, чего сбежал?
Я ждал чего-то в этом духе.

У них и веры даже нет.
Кто там способен двигать горы?
Твоей же собственной конторы
Ты подорвал авторитет.

Давай - пророков жги, дави,
Топи их в собственной крови,
Они никто - слова их лживы!

Господь ведь добрый, он простит,
Изобразим печальный вид -
И все путем, и будем живы!

Когда умирает целиком вся планета
(Воздух испаряется, выкипают моря),
Возникает соблазн смотреть на это
Просто как на явление природы. Говоря
Откровенно, трудно жалеть всех скопом.
Скажи, например: шесть миллионов убитых.
Или: всех, кроме одной семьи, смыло потопом.
Или: погибли все, чьи имена здесь на плитах.
Ничего. Это не бездушие даже, просто
Несоразмерность с личным опытом смертей.
Не бывает размером с планету погоста.
Не воспринимается. Когда много костей,
Это - горная порода, если слишком много.
Нельзя сокрушаться, что конец всему.
Невозможное человекам возможно Богу,
Но кто знает, как это все видится Ему.

На укоризну Ахиллесу тароваты
Мы все порой, и ну его честить:
Опять, мол, черепахи недогнаты.
А поглядишь - так очень может быть,
Зеноны в этом больше виноваты.

Однажды быстроногий Ахиллес
Задумал с черепахой состязаться
В искусстве бега. Промедлений без
Ее догнал и перегнал. Оваций
Герою гром наградой был. Она
Лишь пятнышком вдали еще видна,
Когда закончил бег уже воитель.
Вот подошел счастливый победитель
К столу, где мудрецы вершили суд -
Проворней кто из бегунов. И тут
Зенон взял слово, доказавши враз,
Что результат подобный невозможен,
Поскольку он наукой запрещен.
Народ был очень этим возмущен,
Кричали мудрецу, что вывод ложен,
И даже засветили промеж глаз
(Любим был очень Ахиллес в народе).
Но можно ли приказывать природе
От имени разнузданной толпы?
И порешили мудрости столпы,
Что Ахиллес нечестно состязался,
И вместо бега ловко делал вид
(Никто не понял, как), что он бежит,
Ну, в общем, проходимцем оказался,
Гнилую свою сущность показал...

От случая такого в сильном страхе,
Никто в Элладе больше не дерзал
Бежать быстрей, чем могут черепахи.

Деррида ты моя, Деррида...
Потому что я с севера, что ли,
И возрос, как бурьян в чистом поле,
Не читал я тебя никогда.

Деррида ты моя, Деррида...
В этом нет никакого секрета:
Я читать люблю книги с сюжетом,
И не вижу я в этом стыда.

Деррида ты моя, Деррида...
Много мудрости - много печали.
Это раньше уже отмечали.
Не читавши, избегну вреда.

Деррида ты моя, Деррида...
Пусть прозябну в невежества мраке,
Пусть загину, как нищий, в овраге,
Пусть повиснут на мне все собаки,
Пусть меня засмеют все макаки,
Но тебя не прочту никогда.

Есть время выпускать кишки и резать глотки
И время разводить деревья и цветы,
И время пальцы гнуть и разводить понты,
Куда ж мы, нахрен, все с подводной лодки.
Есть время выдвигать стальные подбородки
И время затыкать себе руками рты,
Поскольку лучше добровольность немоты,
И, кстати, лучше длинный уд, а ум короткий.
А если нет у вас ни голода, ни тетки,
Прямой резон стереть случайные черты,
Хотя, возможно, лучше просто выпить водки
И затянуть: "Когда мы были молоды...".

Не вейся, черный ворон, хули виться,
Ты над моей нескладной головой,
Ты думаешь, я твой, а я не твой,
Ты думаешь, ты птица - ты не птица.
Ты думаешь, что конь мой вороной,
А мне что конь, что тумбочка с глазами,
Ты думаешь, мы сами - мы не сами,
Мы волки, одержимые Луной.
И не сносить, поскольку налетели,
А есаул догадлив был мужик,
А колесо Фортуны - вжик да вжик,
А дух совсем плохой в здоровом теле,
А то не вечер, ой, да то не ве...
И только кони, кони по траве.

Бродят белые акулы в рассуждении обеда.
Им, акулам, недоступно "Не убий" и все такое.
Но доскою режут волны беззаветные герои,
Впрочем, волн, сказать по правде, никаких почти что нету.

На вершине камня котик, в рассуждении величья
(Я морской в виду имею), настоящий царь природы.
В шкуру врезали морщины бури, годы и невзгоды,
И загадила все камни, как всегда, тусовка птичья.

О, тюлень, светло горящий в океанской дивной пене,
Неужели та же сила породила, ради смеха,
Злых людей, всегда охочих до изысканного меха,
Злых акул, всегда охочих до людей и до тюленей.

Золотые змейки, золотой горшок,
Змей ты мой зеленый, ну, на посошок,
Ну, на брудершафт, ну, где твоя рука,
Змей безрукбезногий, подожди пока.

Склянки да бутылки, нечего сказать,
Как же мы оттуда будем вылезать,
Стеклышко от грязи рукавом протри -
Мир лежит снаружи, ты сидишь внутри.

Говорят, настанет очень страшный суд,
Нас в "Прием посуды" скоро отнесут.
Бурое, зеленое, белое стекло -
На козлищ и агнцев, на добро и зло.

Но не разливают, но не суждено,
В старые бутыли новое вино,
Нас на волю вытряхнут, смоют грязь и пыль -
И добро пожаловать в чистую бутыль.

В саду цвели рододендроны
И разномастная сирень.
Сия изысканная хрень,
Рубеж последней обороны
От мысли "все ебись конем",
Напоминала майским днем,
Что, может, эти электроны
Есть только вздохи при Луне,
Мечты, платоновы идеи,
Досужих умников затеи,
Но как профессия - вполне.
Запели птички по весне
Среди каштановых аллей,
Угнало напрочь злые тучи...
Бывали времена покруче,
Но не бывало веселей.