Алексей Рафиев

Прощай, Третий Рим

Думаю, что хорошее для России начнется не раньше, чем сгинет в небытие – туда, откуда пришел – Третий Рим. Фактически, мне посчастливилось жить в эпоху его агонии. Еще Николай Бердяев говаривал о том, что самое интересное время – это смута. Но никому не пожелаешь в это время жить – прибавлял он, пораскинув мозгами. Бердяев толк в смутах знал – не только, как историософ, но и как свидетель коллапса семнадцатого года и последующих метастаз. Его современник Василий Розанов небезосновательно полагал, что у русской революции нет ни одной причины нелитературного содержания. Движимые религиозным патриотизмом, многие культурные деятели нашей страны в начале прошлого столетия подробно рассказали нам – своим потомкам – что с нами будет. Следом за революцией идет реакция, после которой обязателен застой, сменяющийся новым кругом, в точности повторяющим предыдущий – с той лишь разницей, что каждый очередной виток быстрее, стремительней и гаже.

 

Следуя логике Розанова, внятно оспорить которую пока еще никому из говорунов не удалось, приходится признать неразрывную связь между политикой и культурой. Можно извести сотни страниц мелкого шрифта на детальное описание вырождения власти в России (чем и заняты иные), а можно пойти чуть сбоку от шеренг клокочущих праведным гневом Каинов, давно уже превративших братоубийство в индустрию, которая теперь тотально поработила поработителей и подчинила их своей жесткой схеме – разделяй и властвуй. Третий Рим на излете своих кошмаров вплотную подошел к тому, с чего когда-то начинался финал Первого – к жажде хлеба и зрелищ, к сжирающей заживо любую еще трепыхающуюся плоть материи, лишенной даже намека на наличие духа! Патриотизм нынче превратился в бренд, популярную этикетку, в которую можно завернуть любое дерьмо, мечтающее походить на конфету. Постмодернизм – диагноз, а не характеристика. Вырождение – следствие инцеста, приведшего, в том числе, и к духовной, извиняюсь, гемофилии.

 

Начало девятнадцатого столетия подарило русской культуре золотой век. Начало двадцатого – серебряный. Если уйти от демагогии символистов, то очевидным становится главное – Пушкин, Лермонтов и Тютчев со товарищи работали, если можно так выразиться, с образом, десакрализация которого дала символ. Так монотеизм потихонечку шагнул к язычеству. Дальнейшее падение на дно человеческих поллюций принесло соцреализм (атеизм), следствием которого явил себя постмодернизм – во всех его проявлениях. Толстой и Достоевский начали издаваться в сокращенном варианте, пригодном для поп-культуры отвыкших читать и при этом мыслить обывателей, обильно вскармливаемых безликими и пустыми сериалами под пиво «Балтика» после монотонного рабочего дня на дядю. Зато расцвели клумбы писательниц-детективщиц, вялой альтернативой которым стали воспеватели говноедства, педофилии и прочих скабрезностей. Чем дальше в лес – тем толще партизаны.

 

Никогда не забуду брызжущего пафосом редактора довольно большой, как по количеству полос, так и по тиражу газеты. Целую лекцию он тогда мне прочитал. Эту лекцию надо бы всех абитуриентов всех журфаков мира наизусть учить заставить – в качестве тестового предэкзаменационного задания. «Ты для кого это написал? Ты что, действительно думаешь, что кому-то хочется читать тебя и мозговать над тем, что ты сказал? Или ты что, предполагаешь, может, что кто-то станет восхищаться твоим стилем? Кому нужны твои очерки? Ты еще эссе напиши. Хочешь с голоду умирать – хоть повести строчи. Чем лучше получится – тем меньше денег заработаешь. Мы пишем для дебилов! Ты что – забыл? Наша миллионная аудитория – идиоты. Они хотят позитива! Им не нужны твои досужие рассуждения. И, тем более, им на фиг не надо, чтоб ты заставлял их соображать. Они едут домой в электричке или автобусе и хотят отвлечься. Они хотят улыбаться, а не напрягать  извилины. Их мозги высушены на работе. Им нужны сплетни о поп-звездах и фотки сисек с торчащими сосками, глядя на которые они хоть на коротенькое время забудут и про нелепые трудодни, и про жировые складки жён. А ты рушишь их счастье. Предложения должны быть попроще, а не как у тебя. Ты же все знаешь сам! Наши читатели настолько одноплановы и просты, что им нужно давать дешевенькое пивко и чипсы. Не разводи кухню. Или ты думаешь, что наши инвесторы чем-то отличаются от наших читателей? Я не хочу каждый раз объяснять им, о чем твоя очередная статья и зачем она нам нужна, если, тем более, она написана для тех, кто не только нашу газету не читает, но и вообще с прессой не в ладах, потому что знает, что СМИ – дрянь и дешевка для  оболванивания человечества. Твоя, наша обязанность – создавать иллюзии, заполнять читателя мечтами и грёзами. Если нам удается – мы конкурентоспособны. Ты понимаешь? Мы с тобой на рынке, за прилавками. Ты выращиваешь персики, а я их продаю. Персик должен выглядеть сочно и аппетитно. Если за спиной продавца будет висеть плакат «ВЫРАЩЕНО НА ХИМИЧЕСКИХ УДОБРЕНИЯХ » - покупателей не станет. Прекрати приносить мне такие плакаты! Когда заработок делается на химии – твой натурпродукт портит общую картинку прилавка. Читатель, глядя на твои сраные персики, может решить, что все остальные кормят его суррогатами. Ты понимаешь?»

 

По промежуточным итогам можно смело констатировать победу логики застрелившего Пушкина Дантеса, который, по свидетельству очевидцев, иногда хвастался на публике тем, что убил русского поэта. Перед девицами, небось, выпендривался. Если Царь как-то пытался еще найти общий язык со строптивым гением, то генсек уже не шибко заботился о таких мелочах, полагая, что может воспитать собственных самородков взамен высланным, сосланным и просто расстрелянным или доведенным до самоубийства. Пришедший к рулю Дантес страшен не тем, что жесток, а тем, что ничего не понимает и не чувствует, при этом видя в собственной ущербности превосходство. С таким персонажем невозможно договориться потому, что приходится говорить на разных языках. И вот уже Осип Мандельштам ахает, «...крича // в какой-то мёрзлый, деревянный короб - // читателя, советчика, врача, // на лестнице колючей разговора б». Но вместо этого он получает сначала ссылку, а потом и заточение. А параллельно проходят съезды писателей, раздаются премии, квартиры, дачи, личные шоферы и служебные автомобили. Маяковский застрелился? Есенин повесился? Блок чуть ли не с голодухи помер? Цветаева отошла? Ничего страшного! Мы уже научили читать и писать рабочих и крестьян! Да здравствует новое поколение творцов – свободных от принципов и лояльных к любой указке сверху!

 

Проходит всего лет тридцать, и наши деятели культуры не просто лояльны, а готовы на все, чтоб представлять СССР на международных писательских конференциях. Они даже строчат анонимки друг на друга. Они забыли, что такое культура. Они теперь воспевают бани и Братские ГЭС, латышских стрелков и поднимающуюся целину. Они уже не могут дотянуть даже до Некрасова. Автоматически Пушкин становится нашим всем. Еще бы – на фоне полнейшей безликости и быть по-иному не может. Бродский? Это что – тот щенок малолетний, который осмелился тявкать из своей прокуренной конуры? Солженицын? Еще один недовольный придурок с манией величия? Пастернак? Этому-то что неймется? Ничего – мы сейчас быстренько с ними справимся. У нас теперь шеренги поэтов и писателей – настоящих, всенародных, переведенных, многотиражных. Мы теперь и без этой мороси обойдемся. Еще и евреи через одного, если не каждый. Да тьфу на них! Кого не запугаем – того посадим или вышлем на хрен! Медленно, но верно, беспринципность становится нормой творчества. Творчество заканчивается. Начинается искусство – еще один римский символ под занавес.

 

Снова проходит тридцать-сорок лет и из страны бежит – сам! – Межиров. Наиболее талантливый художник официоза, видимо, не выдерживает приоткрывающихся перспектив надвигающегося ада. «Жили озаряемые взрывами // по своей и по чужой вине. // О, какими были б мы счастливыми, // если б нас убило в той войне», - пишет он уже в иммиграции. Несмотря на информационный вакуум имеются достоверные сведения о том, что он помогал брошенному Губанову и загнанному в угол Вениамину Блаженному. Честность не спрятать, если это честность. Творцы-фронтовики могли бы, думается, стать серьезной преградой на пути к дну небытия, но к моменту достижения этого дна многие из них скончались от ран и старости, кто-то покинул Родину, а остальные отчалили доживать на дачи. Да и рыло в пуху почти ведь у каждого. Если даже кто-то начнет бурчать – осадить несложно. У каждого произведенного на свет в СССР Электроника есть своя кнопка. Последним, о ком я в курсе, кто осмелился выказать свое неудовольствие, глядя в глаза верховному правителю, был Юрий Левитанский. Получая из рук Ельцина премию, он вдруг залопотал о несправедливости войны в Чечне. Царство ему Небесное! И первому, и второму. Дело ведь не в том, что поэт обличил власть. Не факт, что поэт был прав в своем обличении. Главное – творец не пошел в разрез со своей совестью. «Каждый выбирает по себе // женщину, религию, дорогу, // дьяволу служить или пророку - // каждый выбирает по себе».

 

Бессовестность современной русской культуры, если вспомнить причинно-следственную связь Василия Розанова – предтеча бессовестности власти, а не наоборот. Механизм взаимодействия между чиновником и художником таков, что обмануть его невозможно. Чем беспринципней правящий в стране аппарат, тем тише и отстраненней ведут себя истинные творцы. Они просто не хотят мараться. Они вообще лучше делать ничего не будут, чем участвовать в свальном грехе и затягивать на собственной шее и шеях своих детей петлю вырождения. Зато из всех щелей вылезают прохвосты, паразитирующие на культуре. И вот уже в студии ТНТ в гостях у популярнейшей и самодовольнейшей телеведущей Тины Канделаки сидит надутым пузырем автор текстов и певун группы «Руки вверх», растлившей своими опусами тысячи тысяч детей, и ведущая, не моргнув глазом, говорит гостю: «Ты ведь хороший поэт». Я чуть не проблевался, когда услышал.

 

Довольно быстро нувориши от деятелей искусств свыклись со своим приятным статусом и уверовали в собственную творческую потенцию. Детективщицы теперь дают интервью, как писатели, а запевшие стриптизерши презентуются в качестве открытий отечественной эстрады. Даже не шибко голосистый Басков теперь стал тенором. Хорошо не кенором. Ловкий парень. Да и с роднёй подфартило.

 

По итогам имеем следующее (если кратенько обобщить попробовать). Девятнадцатый век – золотой, двадцатый – серебряный и, ближе к концу, бронзовый, а двадцать первый – уже фиг поймешь, какой. Мешанина нелепая – нечто типа приснившегося Навуходоносору из книги Пророка Даниила исполина на глиняных ногах, который рассыпался в прах и пыль после того, как на него свалился небольшой относительно камушек. Никто практически ничего не понимает, но все повязаны круговой порукой и только и знают, что хвалят друг дружку. Детектвщицы и копрофаги охотно делятся с миллионными глянцевыми аудиториями своими творческими планами, геи борются за свои права на усыновление детей, порноактрисы переквалифицируются в танцовщиц, а продюсеры без тени смущения заявляют, что относятся к начинающим музыкантам, как к рабам. Спасибо, что не как к роботам. Впрочем, это уже в дверях. Если поначалу детективщиц было несколько, то теперь их уже несколько сотен и их шедеврами забито всё, что можно забить. Касаемо поп-певичек и говорить нечего, поскольку они мельтешат со скоростью, не позволяющей увидеть разницу между ними. На слух, увы, различить невозможно. Это ли не отражение политической сцены? Или всё же политическая сцена – отражение этого?

 

По мере обмельчания происходящего все большее значение приобретает такая химера, как авторское право. Нынешние бедолаги от культур-мультур без авторского права себя не мыслят вовсе. Еще бы – жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. Еще пятнадцать где-то лет назад тогдашний идеолог молодежного движения из тогдашнего города Ленинграда Барзыкин обреченно рычал в одной из песен группы «Телевизор»: «Но мы идём, мы идём все вместе // с теми, кто просто ворует песни». А наворовав, пройдохи решили обезопасить себя от того, что у них могут стырить украденное. Раскачивание лодки авторского права дошло уже до комиксов. Я могу, сколько мне вопрётся, горланить со сцены песни на стихи больших и средних поэтов, но упаси меня Господь воспользоваться творчеством тех, кто в тираже сейчас. Пусть даже это будет дешевка и подделка. Неважно. В тираже сейчас оно и превалирует. Авторское право! И точка. Может и проскочить, конечно, но до поры до времени – пока запаха денег нет. Люди не выпачканные или выпачканные не совсем уходят из дома и забывают порой запереть дверь. Ведь к ним никто не влезет потому уже, что им этого в голову не приходит – они же никогда ни у кого ничего не тырили. Фактически, мастурбация вокруг авторского права окончательно и бесповоротно замыкает ситуацию и превращает обозреваемое поле в прочный, порочный и нерушимый круг рефлексии, который может быть расторгнут лишь насильственно. Но про это даже думать не хочется – не только говорить или писать.

 

Да и толку от этих разрывов, если они приводят к исходной точке, с которой начинается новый виток старого? «Сколько не бейся головой о стену, пробив ее, окажешься в соседней камере», - мудро заметил Ежи Ланц. А еще один замечательный русский поэт Александр Еременко сказал так: «И нам не вырваться из круга, // где мы с газетных разворотов // будем подмигивать друг другу // уже совсем, как идиоты». Но вырваться, тем не менее, можно, думаю. Для начала надо перестать рефлектировать к принятым в блядском гадюшнике правилам. Оплата труда – это необходимая условность, без которой, если не воруешь, не прожить. Увековечивание же кукольное своей сиюминутной значимости – признак дурного тона (чтоб не сказать – ярко выраженного ублюдства). Любой, кому довелось придумать что-то действительно оригинальное, знает – он ничего не придумал. Просто его допустили до некоей общей базы данных, в которой хранятся все знания всего человечества и даже то, что еще не материализовалось, не оформилось в изобретение. Те, кто этого не понимает, вынуждены цепляться за патенты и сертификаты, а поскольку мирком нашим сейчас правят непонимающие – нормой стала рефлексия, а не творческая лаборатория. Очень может быть, что фиксация на авторском праве этом долбанном свидетельствует о недемократическом устройстве общества. Как дьявол притворяется Богом, так и фашизм мимикрирует под демократию. Бог судья – я лишь свидетель на судебном процессе. Мне лишь мнится и видится, что обветшание моей родной культуры красочно живописует состояние власти в моей стране. Доводы о том, что сейчас так везде, малоутешительны. Я здесь, а не везде, и мне именно здесь нужна сильная и миролюбивая власть, любящая свой, мой народ и потчующая его и заодно меня настоящими книгами и настоящими песнями, а не штамповкой, слизанной с инородных аналогов и заточкованной в обществах защиты авторских прав, порой покровительствующих не тем, кто изобрел, а тем, кто первым украл.

 

Стоит еще, наверно, сказать вот о чем... Данная статейка вовсе не ставит перед собой цель обличить или вывернуть наизнанку происходящее. Более того, автор убежден в том, что всё происходит правильно и не пытается даже кого-то в чем-то винить либо куда-то вмешиваться. Вырождение случается не за одно поколение, и правнуки, скорее, расплачиваются за косяки предков, блуждая в наследственных коридорах с призраками, а не назло самим себе путают и без того запутанные и непроходимые руины замкнувшегося внутри себя лабиринта. Это процесс длительный и далеко не всегда прозрачный. Маятник качается туда-сюда. Чем выше одно – тем выше второе. По моему глубочайшему убеждению (которое не оригинально), Новый Иерусалим придет в самый безобразный и уродливый фрагмент нашей истории – истории нашего Третьего Рима, который уже агонизирует, но пока еще надеется на антибиотики. Но нефть лечит не ото всего, коровники так и пустуют, а ледники продолжают подтаивать... Смутное время самое интересное, но врагу не пожелаешь в это время жить.

    ..^..