*** 

Будет небо убегать, как молоко.
Ветер ветками, как пальцами, хрустеть.
И глаза мои, что видят далеко,
будто время остановлено, смотреть
будут в сердце, в ночи каменный поток,
и окошки или камешки считать…
Ты пришла бы, обняла свой уголек
и вернула мир, что начал улетать
вместе с прахом и покровом темноты,
вместе с мыслью о какой-нибудь любви,
вместе с тем, чего и не было, но ты
вдохновляла до потери головы.
Вот и небо льет подмерзшим молоком,
вот и режутся края твоих обид.
Вот и кровь стучится в сердце молотком,
будто жив и сам собою не убит. 

    ..^..




земля-зима 

Мои позывные: земля-земля. Она отвечает мне –
ты дров наломал, молоко пролил, я каши тебе не дам.
Я ей повторяю: зима-зима, я жил на твоем огне.
Она поднимается до нуля, взрываясь то тут, то там. 

Я больше, поверь, не хочу тепла. Как рыба, безмолвным ртом
я ем этот воздух и сам себя, дышу непонятно чем.
Она сквозь волну шевелит едва подземным своим нутром.
И волны быстрее по мне идут, как будто, я глух и нем. 

Ни в этой частице земли, зимы, ни в этом углу печи,
ни в этой воронке зеленых глаз, ни в этой волне любви –
я не был. А если и был когда, – то все позабыл, увы.
Кого вызываю: земля, зима, я – белый, как смерть в ночи. 

    ..^..




из староанглийских снов 

Он стоит в пятом часу утра возле табачной лавки.
В его извержениях табачник Боб виноват непременно.
Такое утро, что ни жена, ни дети, ни лай собаки
не смогут испортить, хотя если вместе, а не попеременно... 

Он стоит, он колышется в такт, в благодарной песне
старому доброму виски, бушующему в голове.
Он знает о боге достаточно, о его любви и о мести.
Любовь прошла, была одна или две... 

Любимый крестник идет. А лавка еще закрыта.
Он такой чудесный, как утро, как бог, как виски вчера.
Он его отведет домой, к голове приставит корыто.
Чертов Боб, табачник, надеюсь, ты сам у ведра. 

    ..^..




ЖЖ 

"Что счастливое небохранилище –
Раздвижной и прижизненный дом ...".
О.М.
НА СМЕРТЬ ЖИВОГО Ж. 

Приспустили флаги. По бумаге
ходит черный снежный человек.
Тэги: осень-лето. Нету тяги
и, как порох, первый сыплет снег. 

Смерть пороховой бежит дорожкой,
крутится френдлента за спиной.
Прошмыгнет обугленною кошкой
друг, который шел передо мной. 

Я стою и жду. Я перечеркнут.
Тридцать дней в запасе и – финал.
Черный человек, иди ты к черту,
снежный человек, верни журнал! 

    ..^..




*** 

Я знаю точно, куда лететь,
куда мне бежать и плыть.
Я тем и буду, кем надо быть,
и, может быть, умереть. 

В случайных кадрах – я тот же зверь,
охотник на всех зверей.
Ласкаю самку, смотрю на дверь,
на темный проем ветвей. 

Я в черной рамке пустых равнин,
плывущих на самый пик.
И чувство нервное, нервный тик
лелею в своей крови. 

И знаю точно, что мне дано,
чего я желаю сам.
Быстрее всех я иду на дно
и ближе всех к небесам. 

    ..^..




*** 

Ты садишься в свой "жучок",
в свой фольксваген-флексагон.
Исчезаешь, как волчок,
не пришедший укусить.
Я хотел тебя спросить,
франсуаза-сенагон,
я твой глупый новичок,
я твой старый дурачок. 

Поздно мягкое толочь.
Это тысячная ночь.
О любви последний вой –
я хотел тебе сказать.
Просто что-то показать
между камешков с травой,
между капель над тобой,
убегающее прочь. 

    ..^..




*** 

Оглянись, дорогая, мы столько всего забыли.
Все случайные вещи дорожную вздули сумку.
Было б времени больше и места в автомобиле…
Оглянись, только столп и вытерпит эту муку. 

Оглянись! - Заливает свет неживую челку,
а по мраморным скулам, как темные слезы, пчелы.
И щербинки, и щелки сейчас только бились жилкой
а теперь перестали. А камни не плачут, что ли?! 

Я один остаюсь - двух смышленых девчушек отчим.
Бог отец разбросает в пустыне живое семя.
Оглянись дорогая на город, не надо, впрочем,
осторожно, прошу, езжай, здесь такая темень. 

    ..^..




*** 

Вот женщина, как лучшее во мне.
Не надо вслух и в слепоте куриной -
но про себя, в белесой тишине,
застенчиво, почти аквамарином... 

Как облачко, невидимый парок,
тень бледная (спугнуть ее в два счета) -
она - подарит жизнь, и между строк
возможность и отчаянье полета. 

    ..^..




сухозимие 

Мне показалось, что я умер.
Нет избавления в конце
от ветра в голове, от пыли,
от слов на валике судьбы. 

И время разделилось глупо
и унесло тех первых нас.
Я оставался, ты молчала,
так было прежде и сейчас. 

Тоска похожа на изжогу,
отчаянье – на боль в костях.
И новогодняя морока –
на смерть с мартышкой на плече. 

Смешная пластика у хвои,
игрушек битая возня.
Осколок застревает в горле,
кровь прибывает в зеркалах. 

    ..^..




последний этаж 

Сойти с ума как выйти на прогулку
по одноклассникам по листьям шелестя
миндаль в глазах цветет и времени цедулка
в глазную щель в стене и бог-дитя
читает по губам с листа не хочет
а письменно к нему такая блажь
не просыпаться свет меня песочит
я поменял страну или этаж
все что маячило в тумане и в пустыне
умолкло позади и не проснуться мне
мессией небо глупою гусыней
плюется манной сыплет пепел снег
уперся в небо тот еще безумец
и каждую минуту мнит себя
туземец на возьми хоть фунт изюма
и кураги и фиг с тобой с ума сходя
благословляю 

    ..^..




*** 

Накрывшись снегом и зимой,
мне так хотелось отдыха
и быть в ладах с моей землей,
огнем, водой и воздухом. 

Лучом помешивая чай,
серебряною ложечкой,
ты не внушаешь мне печаль,
печаль была заложена, 

лилась полночи, не спеша,
вся в звездочках и лесенках.
На соты порвана душа
из "сотового" песенкой. 

И золотистый ночи клей,
и с неба снег, как речь его,
мети, мети и не жалей
бессмысленного встречного. 

Усы приклеив с бородой,
похож ли он на смертного
под теплым снегом, под Тобой
от снега – безразмерного.


    ..^..