авторы
Мезальянс
Один олигарх полюбил китаянку с оптовых рядов. А одна... э-э... директор нефтехимкомбината возьми да и воспылай страстью к молодому бомжу... или, вот еще: благосклонный взгляд королевы Елизаветы пал однажды на замурзанного арапчонка, скоблившего лестницу в прихожей... смешно? Все дело в том, что мезальянс, отягощенный любовью (страстью, экономическим кризисом), возможен лишь в обстоятельствах непротокольных – ежели важная персона пожелает в них попасть. То есть, сунется в них, влекомая неясным томленьем.
Виталий Забелин
Дошло до меня, о великий раджа, – завела свою привычную песню еще неубитая Шахразада, – что за девять лун и шесть барханов от Багдада жил некогда великий эмир, у которого в гареме третьего круга объявилась любовь, разбившая его сердце.
А было так: кто она и откуда – никто не знал, не смотря на исправно получавшую жалованье службу безопасности. На каком базаре подобрана, по каким пескам и оазисам таскана – звезды молчат и молчали нукеры, приведшие ее; но голова ее была стриженной как у рабыни, а сосцы крашены хной как у жрицы любви.
Это случилось еще до того, как живот рыжей мерзавки смог бы приобрести приятную округлость, до того даже, как ее омыли и натерли благовониями, и как сошли ссадины на коленках, и следы от пеньковой веревки на запястьях. Эмир увидел ее не вовремя, дрожавшую от возбуждения, захлебывающуюся влажным и сладким воздухом сада, когда она, перехитрив евнуха, попыталась бежать из дворца. Куда бежала она? Назад, в пустыню, глотать песок и солнечный жар вместо вина и меда? С ее-то кожей!
Эмир был так красив, что я не могу удержаться и тру между бедер, и язык мой становится горячим, что мешает моему красноречию.
Эмир взглянул на нее... она была сумасшедшей, в этом никто не сомневался, но кожа ее была белей молока, и каждая жилка на ней голубела, создавая бледный и скупой, без завитков, узор, как на коротких шалях диких монгол. Грудь ее – белей и меньше куриного яйца с дерзко вытянутыми сосцами, которые уставились на великого (о, нет, не более могущественного, нежели ты, о раджа) эмира, и он вспомнил при этом взгляд дикого зверя, ушедшего от него две луны назад на несчастливой охоте. Сука смотрела на него глаза в глаза, и в этом страшном, близком пересечении были только жизнь и смерть. Жизнь и смерть! И эмир забыл натянуть тетиву и отвел взгляд. Но теперь, две луны спустя, встретив, словно дикий взгляд, два манка бледнокожей рабыни, эмир почувствовал вкус крови во рту и рванулся к добыче, и смял ее прямо в саду, не утруждая себя омовениями или хотя бы увлечением жертвы в шатер.
Имени ее никто не знал, но эмир не охладел к ней, даже когда догадался, что язык ее урезан по варварскому обычаю иноверцев с севера. Он забавлялся с ней всякую ночь и всякий день, и мало ему было и дня, и ночи. Он радовался как дитя ее крошечным родинкам, он назвал ее Мириам, как звали его младшую сестру, а если бы та узнала (хвала Всевышнему, она была отдана замуж слишком далеко, чтобы узнать), то умерла бы от горя.
А старшая сестра эмира, заправлявшая гаремом первого круга, знала все. И она умирала от горя каждый день, глядя, как счастлив эмир.
Эмир же, благословенна глубина его мысли и казны, научился понимать Мириам, которая объяснялась с ним знаками: ты не пес, – безмолвно повторяла она ему, подымая кувшин с вином высоко над бровями и ложем любви, – ты – великий воин.
Она высыпала из резной шкатулки самоцветы, из золотой – жемчуг, смешивала их с песком и сухими цветами... и эмир изумлялся: на языке Мириам это значило – ты добр и великодушен.
Он хватал ее руки и целовал их восторженно и нежно, и ласкал свою Мириам, и кричал от ее ласк, не думая, не помня о том, что стены опочивальни имеют и глаза, и уши.
....Что есть женщина? Бабочка, сверкнувшая крыльями сегодня, чтобы завтра пойти на корм рыбам... – Шахразада, экстраполируя немудреный сюжет в сферы метафорические, подняла взор на повелителя: тот еще не спал, и ей пришлось продолжать. – Чем бы закончилась эта любовь, не будь у эмира старшей сестры по имени Зейнап? Натешился бы, да и позабыл, как забывал многих из семисот своих жен и наложниц, которым несть числа...
Но Зейнап потеряла чувство реальности и меры: ревность огненной стрелой пронзила ей глупое сердце. И она приказала своим нукерам отрубить тонкие руки Мириам, чтобы та не могла осквернять ложе страсти лживыми жестами, так будоражащими душу эмира – сколь мудрую, столь же и самолюбивую.
Эмир, увидев, что сталось с его возлюбленной, повелел посадить Мириам на белого верблюда и, не давая воды, отправить в пустыню. Сестре же отрезал уши и выколол глаза, чтобы новая ревность не ослепляла невидящее и не оглушала неслышащее.
...Луна дырявила черные небеса Магриба. Она высверливала во тьме дыру размером чуть больше своего лика и шпаклевала зазор млечным свечением, так похожим на жадную дрожь Мириам. Эмир плакал. А Мириам, имени которой никто не знал, покачивалась на верблюде, глядела в желтый глаз естественного спутника Земли, чтобы не видеть жалких обрубков, и не могла даже потереть между бедер, вспоминая своего эмира.
Константин Трахтенкнехт
Мачете свистит, и бамбук, всхлипывая, летит глубже в чащу, хотя, куда уж глубже: чертовы тропики раскаленным и влажным адом не обступают – ах, если бы! – а просто ломят на нас, как в сказке «Джуманджи» или в одури ЛСД, будто сидят уже в нас самих, в самых потрохах. Я корень мог бы себе отрубить кривым прямоугольным лезвием – вместо бамбука и еще какой-то буйной дряни – так достал этот цирк, эта чертова игра, эти джунгли!
А просека захлопывается за ними, как дверь на жуткой пружине, как не было в помине, как будто приснилась – наш пот не в счет. Замыкает всех моя любовь из второго состава: у нее только нож за голенищем, синие аж – такие черные волосы, и пахнет она полынью, не смотря на джунгли. Мы идем по ночам – такие правила, и не верится, что в двух милях – цивилизация, город Форталеза, где на сорок седьмом этаже нового корпуса Universidade Federal do Cearб пялят глаза в компьютер, надувшись черного кофе, наши мега-профи, Алла и Штефан – мозговой центр тренинга. Это они, если что, просигналят инструкторам, которые выровняют нас туда, на северо-восток, где в опухшем от собственного величия старом форте мы, черт возьми, поднимем флаг факультета, и все это кончится.
Моя звезда во втором составе, как я уже сказал. Ирина. Она имеет высший балл по всем профилирующим, дерется как Брюс Ли, толкает речи как Демосфен, танцует как... в общем, она талантлива во всем – за две недели в здешнем лагере научилась так ловко имитировать бразильские “ch” и “aj”, что наш «подновосибирский» португальский слышать смешно не только местным, но и нам самим. Но ее состав – второй. Потому что нету денег на необходимое снаряжение. И на то, чтобы податься со мной в аспирантуру, конечно, тоже. Она делает вид, что ее это не трогает: лишний раз в кафе не зайдет, с девками нашими не щебечет – толи они ее игнорируют, толи она их. Крестик носит на тощей серебряной цепочке. Идет замыкающей в основном (!) составе – по чистому стеченью обстоятельств, наш Игорь вчера вывихнул лодыжку. Она делает вид, что не боится ни змей, ни джампин-спайдеров. Ночью, пока мы «на тропе», я и не думаю о любви, другое дело днем, в лагере, когда страшно хочется спать, а усталость накатывает такая, что мышцы дрожат, сердце – беззащитное и как будто стеклянное, и нужно, чтоб заснуть, либо надраться, либо трахнуться до полного затмения. С Ириной, да. Который день уже я думаю о ней. Я люблю ее.
...Алла потянулась в кресле, обхватила его спинку, заведя руки назад. Маршрут проходили легко, на мониторе красная нитка пульсировала без особенных отклонений, инструктора вот уже четыре с половиной часа не беспокоили. «Болото команда уже практически обошла, – думала Алла. – Можно спокойно развернуть кресло, выпить кофе... и начать причесывать щеткой волосы, от чего платье будет приподниматься на бедрах, и Штефан перестанет изображать Уин Чан, развалившись перед компьютером, а подойдет и изобразит тот же мешок с говном – у меня между колен».
...Мы все застыли, когда она закричала. Зеленая прорва джунглей уже захлопнулась за Ириной, никто и не попытался броситься за ней... за ними... теперь уже – только за ним: что она там могла с ножичком против аллигатора...
Флаг в Форталезе приспустили. Штефан провожает нас молча, прячет взгляд. Говорит Алла. Я не знаю, зачем бабы это делают, зачем говорят прочувствованные речи, когда я не слушаю, не слышу, мне тошно – зачем девки делают еще более глупые вещи: целуют губы, плечи, живот... учатся как звери, поют, из шкуры лезут вон, как будто – подпрыгивают, чтоб я заметил. Руками машут: возьми в первый состав!