авторы
На поле Бутмана. …Твои тесные бронежилеты
Константин Киндеркнехт
Я ни за что не подойду к ней. Говорить о музыке с человеком, который ценит только сложность гармонии, бессмысленно. Говорить о любви с ней, которая всех красивей и сильней, унизительно.
***
Тщедушный брюнет выглядел так, будто его вывели к роялю - как есть, в преступном кайфе - непосредственно из вьетконговского плена, так самозабвенно растекался он по клавишам вслед за собственными пальцами, и командиру даже пришлось пару раз прикрикнуть, чтоб шпилял бойчей. Чтоб не только про экзистенциализм как высшее и последнее проявление прихотливого бытия.
Глухой, возможно, счел бы партии Брэкера однообразными. С чуть сонным достоинством - глыба, матерый джазмэнище, перемещался по сцене с одного фланга на другой и, дойдя в очередной раз до заветной плашки перед микрофоном, прикладывал к красным губам медную трубу. Пентаграмму или мандалу вычерчивал он в сакральном нефе омского концертного зала - не ясно, но когда вздувшаяся на его лбу жила стала цвета полыхающих губ, и кровь, пот и слезы (blood, sweat & tears) выплеснулись на ошалевший зал, как в шестидесятые, и все стало на свои места.
Ударник драл свои барабаны как надо, как если бы от его сегодняшнего пыла зависели жизнь и смерть всего человечества, включая неполный зал контрамарочных завсегдатаев. Бутман только цокал языком, чем заводил энтузиаста ещё больше: порой казалось, что за кулисами ударнику влетит от генерала, чтоб не перетягивал одеяло на себя.
Один контрабасист был заточен под это абсолютно: не уроним, что называется, не сморгнем. Даже когда шеф завел «Ностальгию», на что Брэкер, скучая, ушел в глубину сцены и погрузился в дремоту, покуда вновь не началась музыка…
***
Степень приближения, имеющего такой страшный резонанс в моем мозгу и теле, ничтожна. Я просто вижу эти глаза боковым зрением: подойти - не подходить, испытать - не испытывать… не отражаться в этой ртути, получить в гардеробе куртку и удрать…
Две тетки библиотечной походкой крались впереди меня. «Ах, когда он заиграл Ностальгию!» «Ох, у меня мурашки по коже…» Их суетливые представления о высоком, как ни снобируй, не больно отличались от моих: мильён мурашек со страшной силой погнал по всем моим барханам "Караван", что для основательно подкованных в музыке - та же ностальгия.
Командиру как будто ничего и не осталось. Ничего, разве - перебрасывать звуки Free fall как горячую картошку с ладони на ладонь, доморочить, дощекотать, что уже завела и пронзила труба Брэкера, передать контрабасу, как будто отпустить, утопить, позабыть… и вдруг неистово перехватить, так, чтобы у тебя дыханье перехватило, чтоб ты и думать забыл про возможность удрать от любви…
В любви, как и в музыке, все средства хороши, тем более что цели нет ни у любви, ни у музыки. Она бесконечна. Она - «Египетские ночи».
Евгения Ковчежец
Подцепить Джеймса Бонда, оказывается, сравнительно легко. Сумела ж проста дивчина с Бердяньска, Ольга Куриленко? Главное – определить, в каком углу кафе он прячется, выполняя очередное секретное задание.
Вопрос: зачем мы это делаем? Для чего принимаем естественные позы, заученные из рекламы трусов, тонко соблазняем, а потом – привязываемся и привыкаем? Терпим сокрушительные победы и нежно празднуем обломы – со счастливым лицом? Снова и снова подаем своему герою шампанское brut на уровне бровей и томно распахиваем халатик, чтобы услышать сладкое: «Я властитель твой, обезьяна!»… его халатик, его!!! И, пока он не очнулся, целуем внутреннюю сторону бедра, пахнущую лайковой перчаткой, которую забыли надушить…
Он ведь все равно захочет уйти. А быть подружкой такой чумы – это значит, жопой чувствовать опасность (то есть, когда он в опасности!), прицельно палить из пистолета, а нет, так прямо из холодного оружия; нож отняли – ставь подножки всем негодяям, которые вечно путаются под его героическими ногами, шустро уворачивайся от пуль и зуботычин, а рано или поздно – от его наставительных подзатыльников: ведь он – главный, и все!
А надо еще уметь хакнуть базу данных, которая ему за каким-то хреном нужна, спроворить экзотический деликатес из того, что завалялось в холодильнике, а еще лучше – заказать в ближайшем дорогом ресторане; надо уметь умно прикинуться простушкой с соломинкой в пшеничной косе, а дальше – ведьмой на помеле, косящей ордынским глазом, и цокать языком в восторге от размеров «древка»…
И все это – в зависимости от ситуации, которую читаем в его черных очках! В общем, быть сексуально закрепощенной в его мощной крепости, финансово обеспеченной (не им!), тонкой интеллектуалкой и чутким психологом, дитем природы и шлюхой высшей пробы…
Господи! еще и негритянкой в какой-то там серии!
Плюс ко всему, надо отдавать себе отчет, что показываться в твоих краях с очередной сексуальной миссией ему приходится не часто. И надо уметь не ломать спички, стоя у окна в бессмысленной надежде, то есть, не пропасть с тоски – глазки станут красные, – а хищно выжидать, совершенствоваться в школе гейш и крутых боевых искусств; не тыкаться, надоедая глупым щебетом, в аську, а учиться писать его портреты маслом. Медом. Потом и кровью.
А когда на миг покажется, что… мм-м… мне стали слишком малы твои тесные бронежилеты, и захочется назад, к человеческому мужику, к быту, киндер – китчен – кирхен, простому бабьему счастью без неимоверных потуг на безбашенный дискавери-блуд, вдруг получить от него посылочку с другого конца земли. А там – одиннадцать камешков, удивительных, разных, как его улыбка… И остается бесконечно строить из них медитативный сад, и выпевать мантру: «…в следующей жизни, когда я стану кошкой, а-а…». Пока не поймешь, что это очередной его подзатыльник. Мастерский.
Узнать его легко: по смертельной опасности. И подцепить – как насморк. Вот как потом избавиться от заразы?