НОЧНОЙ ЗВОНОК 
 
"Россия Достоевского. Луна." 
А.А.Ахматова 
 
В мой дом приходят люди и пугают 
одним лишь своим видом, их ушанки 
из меха неизвестного мне зверя, 
а куртки их коричнево лоснятся. 
Они спешат, их ждет внизу машина 
и пара их товарищей таких же 
похожих, словно братья-близнецы: 
у них воловьи плечи и загривки, 
у них глаза под космами ушанки, 
у них и лица словно по отливке, 
и руки за спиною, если надо. 
Они со мной не говорят, им нужен 
тут кто-нибудь другой. Мои собаки 
все понимают и ворчат за дверью, 
хозяина покой оберегая, 
который позабудет о покое, 
едва за ним защелкнется замок. 
Я слышу разговор за шаткой дверью, 
там говорят с хозяином пришельцы. 
Хозяин что-то отвечает им. 
 
............ 
 
Мы накануне говорили с другом
моей семьи (до трех примерно ночи)
по телефону, с двух сторон общаясь - 
с двух берегов - через огромный город, 
не очень дружно, в общем, говорили, 
друг озабочен был и раздражен. 
Мой старый друг, приятель многолетний,
любитель орхидей, он их разводит 
в горшочках, покупает где придется; 
читатель книг, журнальный собиратель, 
он их таскает стопками в каморку, 
и сам вникает, и дает другим. 
Он много раз менял свои привычки, 
служа подолгу разным господам. 
Когда-то он был завсегдатай спевок,
но сам не пел, он хор студентов слушал.
И до сих пор он хоровое пенье 
предпочитает пенью в одиночку. 
Он посещал уроки групповые 
у психотерапевта - было модно, 
шутя менял свое мировоззренье, 
раскрепощался и учился жить. 
Он увлекался, кажется, буддизмом;
потом он, по естественному руслу 
исканий смысла жизни, пренебрег 
религией восточного народа, 
нашел себе подругу и женился, 
исчез из нашей жизни, сделал сына 
и года три, волнуясь за потомка, 
из дома никуда не выходил, 
за редким исключением, чуть позже
он впал в оздоровительный процесс. 
Отсюда обливание зимою 
на улице водицей из ведра 
и подпись идеолога ученья на обороте карточки, 
он долго ее хранил, сейчас она пылится. 
Потом был джаз, концерты, посиделки, 
и друг мой приобщил свою семью 
к небесным звукам сакса и гитары, 
пристроил сына в музыкальный клуб; 
теперь он позабыл туда дорогу, 
но сына любит. Сын не надоел. 
 
............ 
 
Он позвонил нам сам, скучая, в полночь 
с работы, за которую не платят; 
он что-то там такое сторожит. 
Мы говорили о зиме холодной, 
о тьме, о сочинениях Генона, 
которого он мне велел прочесть. 
И друг мой говорил: прочтите сами, 
другим отдайте, пусть настольной книгой
та книга станет в каждом мирном доме, 
и повторял, что Бродский - чушь собачья, 
и незачем стихами говорить. 
Он мне читал отрывки из романа 
Мамлеева и убеждал: послушай 
еще один рассказ его из ранних; 
он сходство отыскал в себе с героем.
Я слушала короткий тот рассказ, 
и думала, дела совсем плохие, 
и в паузах не успевала вставить 
"Не паникуй, ведь ты же не такой!" 
А он читал отрывок из романа, 
в котором был герой рубаха-парень:
однажды он в кулак зажал топор 
и искренне перед собой поклялся, 
что уничтожит всех метафизистов 
(я поняла потом, так называют 
интеллигентов ), и пошел искать. 
И он нашел, наверно, я не знаю. 
Я пожелала другу доброй ночи, 
услышала ответное "до встречи" 
и положила трубку на рычаг. 
 
............ 
 
Пошла вторая половина ночи. 
Собаки спали, а одна, постарше, 
прокралась тихо в комнату, и морду 
большую положила на плечо, 
и мы уснули с ней, забыв на время 
о холодах, о современном мире, 
о кризисе его и преступленьях, 
и о пришельцах в ледяном подъезде, 
и что хозяин задолжал кому-то, 
вернее, задолжал не он, а тот, 
на ком хозяин дома обманулся... 
И нам во сне не снилось, что под дверью 
стоят чужие люди в бурой коже, 
в косматых шапках, без имен, без лиц. 
Мы спали и не видели, как бродят 
по закоулкам призраки разбоя, 
по комнатам невидимые тени... 
Мои собаки спали и вздыхали 
во сне, не понимая, что творится,
а если понимали, то не знали 
откуда привидения берутся, зачем,
над чьей сегодня головою 
с тяжелым свистом занесен топор... 
 
 
    ..^..
 
 
 
 
КРЕЩЕНЬЕ 
 
  1 
 
По вечерам в крещенские морозы
густеет кровь и застывают слезы.
Фабричный дым клубится еле-еле,
и свет чуть брезжит сквозь дверные щели.
Снаружи мир завернут в снежный кокон,
и пар сочится сквозь мастику окон.
Ночные сны ложатся невесомо
на грубый сруб бревенчатого дома
и примечают лунными ночами
все то, что ввечеру не замечали. 
 
2 
 
Что в этом доме нынче пили, ели?
Гудел огонь в печи, а люди пели.
Хозяин был тверез в канун крещенья
и у хозяйки он просил прощенья.
Она его за плечи обнимала
и, опустив глаза, ему внимала.
Замерзшее стекло слегка дрожало,
ни комнаты, ни лиц не отражало,
но, даром что от инея слепое,
глядело в ночь свидетелем запоя. 
 
3 
 
Они пошли к реке, спустились ниже
по берегу, держась друг к другу ближе
(точь-в-точь пингвины на плавучей льдине),
и разожгли костер на середине.
Потом они в реке рубили прорубь.
Витал дымок, а им казалось - голубь.
Горел костер. В огне трещали сучья.
Жизнь не казалась волчьей или сучьей
вдали от шумных праздников веселых,
каких давно уж не бывает в селах. 
 
4 
 
Они отёрли пот с лица, разделись.
Шагнули разом. И куда-то делись.
Так, вдруг, они исчезли, двое эти,
как будто их и не было на свете.
Ни всплеска на прощание, ни смеха
вдогонку им не повторило эхо.
Дыра во льду да валенки чернели,
да угли от костра тихонько тлели...
Всходило солнце, поднималось выше
и освещало реку, лес и крыши, 
 
5 
 
и было ясно, холодно, и - ясно:
мужчина рядом с женщиной прекрасной:
и он нагой, и спутница нагая
бежали, никуда не убегая,
бежали рядом, как Адам и Ева,
туда, где русло забирает влево,
вплотную прижимаясь берегами
к полоске сосен с длинными ногами,
где их встречали ледяные кущи -
в своей красе страшны и всемогущи.
 
 
    ..^..
 
 
 
 
НОВОСИБИРСКИМ ХУДОЖНИКАМ 
 
  I 
 
Жара. Не валко и не шатко
телега ехала, в пыли
трусила сивая лошадка,
кивая мордой до земли,
скрипели старые колеса,
болтались вожжи не у дел,
старик нечесаный и босый
за крупом лошади сидел,
кемарил, чмокая губами
и бородой завесив грудь;
телега ехала холмами
куда-нибудь и как-нибудь;
в телеге сено да солома;
под скрип колес, в полдневный зной,
телега ехала от дома
в иную местность, в край иной;
катила с кочки да на кочку;
то клок травы, то глины ком...
Старик скучал не в одиночку -
вдвоем с внучком;
на шатком краешке тележном
сидел малец, глотая пыль,
дремал, лениво и небрежно
плевал в ковыль...
И не мешал полдневной дреме
размеренный копытный стук,
но был привычных звуков кроме
какой-то звук..,
какой-то ноты дребезжанье,
струны разгул,
почти тревожное жужжанье,
сторонний гул;
звук нарастающий, летящий
вдогонку, вслед,
и внук прислушивался чаще
к нему, чем дед;
он начинался под ногами,
почти в траве,
и равномерными кругами
шел к голове;
он был назойливый и липкий,
как дождь к утру,
как скрип разболтанной калитки -
скрип на ветру;
глубокий, до сердечной боли,
в зените дня;
И старый возчик поневоле
стегнул коня...
Он до свинцовой точки сжался,
тот странный звук,
то затихал, то приближался,
кружил вокруг,
сводил скулу, впивался в ухо,
являя знак...
По сути, то была лишь муха,
ее зигзаг.
И поворачивая дышло,
прервав пустую круговерть,
старик нашептывал чуть слышно:
"Не бойся, детка, это смерть." 
 
II 
 
Все было просто, даже очень просто,
два человека шли по мостовой.
Один из них был маленького роста,
другой расправил зонт над головой.
Тот, что пониже, спрятался под крышу
зонта рябого и прибавил шаг.
И распрямился тот, что был повыше,
и застегнул на кнопочку обшлаг.
Стучался дождь в болоньевые спины,
стекал в воронки тощих башлыков;
и тот, что был плониже, нёс картины,
картины нёс - для будущих веков!
В древесных рамах, писаные маслом,
они светились в полной темноте.
Гори, гори, покуда не погасла,
лучина, на двоих и при зонте...
Тот, что пониже, путано и сложно
все говорил, другой кивал в ответ
и нёс под мышкой очень осторожно
бутылку водки и кулёк конфет.
 
 
    ..^..
 
 
 
 
ВСТРЕЧА 
 
Ольге Борисовой 
 
Течением река на одичалый плёс
выносит мелкий сор и щепочки, и перья.
А домик твой стоит - как ветер не унёс -
с единственным окном и скошенною дверью.
От сырости порог сосновый почернел,
на кровле дранки нет, лишь хвоя да солома.
Мне хочется сказать, что есть всему предел...
Но в этот самый миг выходишь ты из дома,
мой ропот на судьбу и затаенный вздох
опередив своим безмолвным появленьем.
Должно быть, за тобой присматривает Бог.
И, верно, за свое спокоен Он творенье.
И сосны, и река, и облачный простор,
и ты, что создана из глины или пены,
все это вплетено во временный узор
дареного самой природой гобелена.
Покуда нить судьбы твоей не извлечет
из полотна Господь, ты будешь Им хранима.
Неспешная река колеблется, течет
к тебе и сквозь тебя,
и нас с тобою мимо...
 
 
    ..^..
 
 
 
 
ПАМЯТИ ДРУГА 
 
В.С. 
 
Пара старых портков, табуретка да лапоть...
Их не то что продать, раздавать не с руки.
Приезжайте, родные, хотя бы оплакать,
бедный Йорик в Сибири отбросил коньки. 
 
Что его обзывать лоботрясом и злыднем!
Он родился с талантом играть на губе.
Кабы кто подсказал, не сидел бы он сиднем,
а по нотам " Summertime" выводил на трубе. 
 
Пил с поэтами так, что не двигались ноги,
местечковые рифмы читал по губам,
их подначивал он из медвежьей берлоги
на рогатину выйти к московским снобам. 
 
Унаследовал, разве что в память о предках,
от сибирской породы лишь впалый живот.
Он и карту страны разворачивал редко,
да и то для того, чтобы знать, где живет. 
 
Он-то знал, что зароют, как мертвую птицу.
Что, когда б не безвыездный случай его,
угодил бы, как вы или я, за границу,
чтобы прежде, чем сдохнуть, понять, от чего. 
 
А в Сибири, конечно, красивые реки...
Нет, он был не еврей, не казак, не варяг.
Время хочет напомнить о том человеке.
Что за дело до имени вам...
- Сибиряк. 
 
    ..^..
 
 
 
 
*** 
 
Владимиру Болотину 
 
Слеза в графине, яд в графине.
Звезда безумная на дне.
Твой дух настоян на рябине,
твой дом построен в западне. 
 
Сентябрь! Кому тебя оплакать,
пригубив спелый цвет любви?
Горит рябиновая мякоть
в вине, как в собственной крови. 
 
Поймав своей гортанью волчьей
тоски органные низы,
я научилась плакать молча –
и без вина, и без слезы. 
 
Как мы любили! Без испуга
и без оглядки на мораль.
И жизнь была, как плоть, упруга.
И было ничего не жаль... 
 
Сентябрь, под твой холодный ветер 
я плачу, голову сложив.
И знаю: нет на этом свете
людей 
ни лишних, ни чужих. 
 
Мы как бумага прогорали,
не успевая вслух сказать,
что ласка праведней морали,
что неподсудна благодать. 
 
    ..^..
 
 
 
 
*** 
 
Светлосанову 
 
Сработал закон притяженья,
невидимый глазом магнит:
нас время приводит в движенье
и между собою роднит.
Так камни теснятся, вступая
в согласие с горной рекой,
в воде с головой утопая,
друг друга касаясь щекой.
В альпийской деревне, однажды,
мой спутник — торговец вином,
томимый духовною жаждой,
сказал на наречье родном:
«И ты, помяни моё слово,
не выйдешь сухой из воды!
Один вытесняет другого
в условиях здешней среды;
когда бы мы чтили истоки
судьбы, а не просто чины,
мы не были б так одиноки,
печальны и разобщены...»
Он в воду глядел со значеньем
и видел лишь груду камней...
Но их не уносит теченьем,
а только сближает тесней.
 
 
    ..^..
 
 
 
 
ПРАЗДНИК ЕГЕРЕЙ 
 
Когда бы не кони, проспали бы праздник в два счета...
Булыжное эхо дробилось под нашим окном.
И всадник обученный, с выправкой древнего гота,
плащом полыхал, словно фляга бургундским вином. 
 
Закат повторял все цвета вознесенного флага,
у шелковой кромки сливаясь с полоской земли.
Следил капельмейстер за стройностью общего шага,
гобои и флейты толпу за собою вели. 
 
И любо нам было смотреть, как волшебные кони
с завидным достоинством медленно шли мимо нас...
А мы все стояли, как в лодке, на утлом балконе,
покуда последний фонарик во тьме не погас. 
 
И тень в переулке несла отпечаток породы,
как медная плесень на латах курфюрста, как шпиль,
пронзающий небо над городом многие годы.
Как пристани рейнской кафейно-прогулочный стиль. 
 
оркестр, этот символ военных походов и странствий,
еще не умолк, словно время не властно над ним,
а также над нами, пока мы, зависнув в пространстве,
упершись ногами в бетонное днище стоим. 
 
Приплыл наш балкон из восточного дальнего стана
в страну егерей, музыкантов, сомнамбул и самоубийц... 
 
...слетали с ветвей пятипалые листья платана
по ходу процессии шумной, и падали ниц. 

 
    ..^..