Елизавета Михайличенко
Стихотворения
ПОЛУАНГЕЛЫ Воинство моё непутёвое, хлипкое, бескрылое, бедные мои ангелы, недоделанные, для смирения вы не вышли рылом, для безгрешности - телом. А стали бы ангелами - я бы могла не бояться под покровительством прежде любивших (зачем же скрывали?). При жизни вы были мне в лучшем случае братцы, сестрицы да козлики, и замечали едва ли. Так думала, да. До последней предательской вести: "Он очень любил тебя, детка". "Она о тебе тосковала". Теперь вы так ластитесь, тени, и порознь и вместе, а мне-то всё это так горько, а главное - мало. В просоночных мутных рассветах я слушаю этих, не ставших моими ни ангелами, ни людьми. Подыгрывать глупо, но жалость подобна конфете - если уже угостил, то а ну-ка теперь отними. Несбывшийся праздник - вот самое подлое, что жизнь оставляет в обмен на ту самую смерть. Щемяще, противно, горько, обидно... не то. Божьи коровки, пора вам на небко лететь. ..^.. МЕДЕЯ А что - Медея... ну, она достигла асфальта. Как бутылка - из окна. А всё, что плавилось и расширялось в тигле её души, всё выплеснулось на. Любовь её, сбродившая во власть, опять любовью стала ненадолго, но в ней уже личинка завелась и тыкалась, как пьяная иголка. Стежки навылет. Расползётся ткань на многие живые отголоски и обнаружит ночи рваный край из-под которого осыпалась извёстка. ..^.. КАССАНДРА Раздуть своё предвидение больно - горит огонь, чернеет нёбо. Троя уже сдана, а мелочные боги над мертвечиной зависают роем. Вороной, расклевавшей благодать ты каркаешь, мучительная дева. Ты говоришь, что надо умирать? Но, может, это ПМС и нервы? У дев бывают огненные дни - переполняются восторгом и причиной, и, соблазнившись смелостью пчелиной, язык не контролируют они. А ты, а ты особенно смела, сцепила вечность с вечностью зубами и замыкаешь смыслы. Так богами бывают замыкаемы тела. А замкнутость пространства и души всегда приводит к самовозгоранию. О, дочь царя, Кассандра, не дрожи! Не возбуждай лазутчиков и армию! Но трупный яд предупреждённой Трои блуждает по сосудам и сердцам. Не надо наделять судьбой героев. И обывателей не надо. Каждый - сам. Оставь, оставь, Кассандра! Отцепись! Впилась когтями бешеного слова... Предсказывай не в стороны, а ввысь. Ты нездорова, сука, нездорова! Сгори сама. Обуглись. Испарись. Мы примем смерть не как судьбу, как выбор. Отсутствие подмостков и кулис не отменяет театральных игр. ..^.. ХАМСИН В ИЕРУСАЛИМЕ Вот мятая рука больного дня. Возьми, сожми и отправляйся в Город. Здесь все такие - дети острия. Вот свет рябит. У городской слюды одна забава - уловить предметы. А в небе раздувается волдырь. Вот у него - сосуды и зрачок. Вот у тебя - сосуды и ожоги. Здоров сегодня только дурачок. Но он давно и признанно убогий. Вот ты петляешь, чтобы скрыть тропу. Но за тобой охота не ведётся. Нет, не ведётся. Не охота. Труп асфальта сер и чуть потёк от солнца. Прижми ладонь к расплавленной земле и обменяйся пульсом еле слышным. И это всё, что может сделать пришлый. ..^.. СОВЕТЫ НЕПРИЧАСТНОСТИ Не смотри на свои суставы, если холодно, не смотри на их жалкую, сизую костность, не жалей, не жалей себя поедом, это - просто. Не учись сочинять у старших - это пошло донашивать мысли за старшими, будешь мечтать об обнове, будешь звереть от отсутствия лёгкого пёрышка, суетящегося на воле. По воле, по воле... не вой, это просто простуда. Просто - хрипит откровение в горле. На койке больничной корячась, ты столь же подсуден, сколь и на воле. Не смотри на свою нищету, если жарко, она расползётся в продавленном кресле - живая, у неё ядовитое завидущее жалко и лёгкий процесс выживания. Умей не смотреть, не смотреть. Это просто. С открытыми, ясными, добрыми, равнодушными... Правда, всё, что ты чувствуешь, это такая короста, это кора, а ты гладишь, и гладишь... Не надо. ..^.. ОКТЯБРЬСКОЕ И будет обнажённая душа всё кутаться в материю и веру, и вечная осенняя парша отшелушит поверхностную стерву. Останется чувствительная блажь, краснеющая воспалённой кожей, да даже кожицей. Да. Нравится коллаж из проблесков, дождей, тумана, кошек. Вот так на запотевшее стекло дыхнёт предзимнее, сминающее жалость, и - потекло всё то, что потекло, и - удержалось то, удержалось. ..^.. ОКТЯБРЬ Покружись, покружись в осеннем чае, размешай остаток сладости, выпей, обжигаясь, не жалей крылышки, всё одно - сгорят, умиляясь, наблюдай, как играет с листьями в ладушки каждый, кто может ладонь над пожаром распять. И, кстати, про уголь, и сажу, и копоть, и дёготь, - про чёрное, что проступает всё схематичней, всё чётче: схемы такие не надо, пожалуйста, трогать - само по себе это действует тише и проще. А ты покружись, покружись, всё равно, всё равно, кружение - это процесс, приводящий к покою, когда ты лежишь на спине, а над бывшим подвижным тобою небо бредёт, спотыкаясь о сосны смешно... ..^.. ИЕРУСАЛИМ, ДЕКАБРЬ Нашу зиму надо ловить на осенний жмых. Эта тряпичная кукла, озябшая, озверев, будет жаться к полудню, к солнцу потянется хнык, будет бродить голодная, холодная. На заре набухнет от серого трепета, от тумана так оплывёт, что еле двигаясь, станет следить за тобой из щелей, в улыбке кривится сжатый, зажатый улыбкой рот, и осень мелкими листьями вибрирует вместе с ней. Эта зима особая, это зима-идиот, не думает, не охотится, просто дышит и ест. У серой зимы бездумной есть такой собирательный кот - этот и жрёт, и спасается, и даже не падок на лесть, это такой специальный зверь для сохранности сил, его и кормят, и поят, и гонят, и травят, а он смотрит из подворотен на тех, у кого просил, и улыбается молча, как сжатый аккордеон. ..^.. ПРАКТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ Сегодня наш урок совсем простой: стань к зеркалу, изобрази улыбку, чтоб обменяться с хрупкой пустотой эмоцией - заученной и хлипкой. Удерживай улыбку на лице - так дёргается, будто хочет сдохнуть, ей очевидно неприятно мокнуть качаясь на несвежем холодце. Для удержания улыбки есть приём - представь две ниточки, их зацепи за уши, улыбка не провиснет, как бельё, а будет тоньше, несвободней, суше. Ты любишь психологию, дружок? И следуешь её простым советам? Тогда смотри. Улыбка, словно шов, закроет рану. Ты ведь веришь в это? ..^.. * * * Жизнь нелюбимых людей не кончается завтра. Они научились съедать предусмотренный завтрак. Они научились молчать если рядом любимый и не смотреть на людей так, как будто их били. Они говорят о страдании в целом, охотно, им нравится чувство тоски, умудрённость им в радость, и пьют они часто то зелье, что не приворотно, но повышает терпение, веру и градус. Этих людей отличает приятная грусть. Можно и нужно жалеть, но нельзя признаваться в жалости этой. Они станут ею питаться, а этого я не люблю, да и просто боюсь. И ходят они, улыбаясь смешно и неловко, и машинальности в действиях вроде бы нет, но мне-то прекрасно известен их главный секрет - у нелюбимых есть тайная красная кнопка. ..^.. СЕРДЕЧНОЕ Маленький шарик воздушный, сердечко, растущее живо, лживое, радостно льющее лучи своего содержимого на тех, кто верёвочку держит, а шарик пасётся на ней - на нежном подобии жира налипший пух тополей. А есть же игра такая - чокнемся завтраком. Всмятку кто понежней. Победивший будет думать о главном - о панцире, да о кальции, о том, что явление ангела в немалом проценте случаев - символ любви к порядку. А ветер дыханием сиплым надует слова чужие, положит на три аккорда: "Я брат твой! Я - бард! Я - добрый!" А я привыкла за завтраком капли клевать дождевые, а червяков - не привыкла, особенно этих, дохлых. Надо бы, кстати, решиться отсыпать добра в ладошку. Раз протянули, то надо отсыпать, мне правда не трудно, но пошло, да, точно - пошло, вот как если бы кошка пришла на кухню за мясом, а стала бы мыть посуду. Значит, добра не получат - неорганично, фальшиво, да оно и не надо - сдались им слова и жесты! Сердечко глаза разует, от газа его раздует, его, растущего живо хотя бы из чувства протеста. ..^.. ВАЛЕТ Вот светлый образ время не берёт, не точит время образы, а лижет, как море - гальку. Светлый, гладкий, книжный, одетый в синий бархат и берет, валет, прекрасный, вкрадчивый, не злой, а гибкий - эти позы, эти вздохи... Зато он не командовал "За мной!" и был принципиально вне эпохи. Он жил во мне обдолбанным котом, погрязшим в холе, неге, валерьянке, мурлыкал не о тех и не о том, но умер от отсутствия изнанки. Его я положила в книжный том - сафьяновый, изысканный, бордовый (в нём тоже было что-то не о том, но ощущалось эхо коридора). И гробик этот светится во тьме, и музыка играет и играет, и дёргается вычурная память пустой консервной банкой на хвосте. ..^.. * * * Люби в себе не волка, а луну. Цени в себе хоть что-нибудь, дурашка, когда ты так не нужен никому, как морю - полустёртая ракушка, как не часам - железная кукушка. Попробуй приручить свою вину, пусть жрёт три раза в день, а не всегда, и, да, люби её в себе, забудь причину. Смотри в других сквозь милую личину, срываемую ветром в холода. Люби в себе не веру, а пушок, тот эпителий нежный и наивный, что выстилает в логове зверином покой душе и маскирует шов. Шагай, шагай, так, попадая в ритм, ты заведёшь механику пространства. Веди себя в излишестве молитв, в изношенности милого небратства. ..^.. ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ ПРОЩАНИЕ В ДЕКАБРЕ 2007 Прощание с паршивым городком прошло негладко, как по горлу - ком, застряло посредине и дышать могла лишь стайка огненных мышат, которые скреблись внутри меня в предчувствии мяучащего дня. Меж тем я спотыкалась и скользила в кроссовках по накатанному льду, в одежде относительно незимней и с местным прошлым сильно не в ладу. Вокруг бродили чьи-то голоса, и пенились обочины от соли, и серо-жёлтый свет, как признак моли лежал пыльцой на призрачных весах. Приехала сюда, чтобы проститься и робко примерялась - что поджечь, чтоб наконец-то перевоплотиться в спокойную и взвешенную речь. Спокойный иронический рассудок советовал смотреть со стороны на всё, что было (было так паскудно!), на всех, кто жил и назывался "мы". Я за руку взяла саму себя, плевать, что пошло, я взяла ладошку той длинной девочки, поклонницы огня, в который смотрят призраки и кошки. Мы шли по улицам. Я слушала её. Провинциальность, романтичность... дура. Плохая кожа. Стройная фигура. В груди гнездятся гнев и вороньё. В глазах тоска. На голове берет. Без маникюра - в меде невозможно. Чужая девочка. Воспоминанье ложно, но и других воспоминаний нет. Мы заглянули в мастерскую к... Была закрыта, снег лежал стабильно. - Да умер, кажется, - прошамкала умильно свидетельница.- Точно, умер. Кхм. Мы заглянули на квартиру Н. Там жили люди в третьем поколении. - Он умер, да? - Нет, жив, не надо схем, жив и здоров, куёт предназначение, уже добился видимых удач - вот книги, вот журналы, вот кассеты, вот это грамоты, вот запись передач, вот благодарности, ты что, не знала это? Я улыбалась ласково и мило, я камешек с души там уронила, оставила его я на столе, там, рядом с водкой и кусочком хлеба... Я не фальшиво улыбалась, нет, светло, скорее. Попрощалась. Мне бы теперь уйти. Спасибо за обед. - Спасибо за обет,- сказала я угрюмой девочке - провинциальной дуре, скукоженной от нелюбви, вранья, ужасно романтической натуре,- спасибо, милая, - сказала я себе,- за то, что ты не предала и сдохла. Прощанье с городком прошло. А водка... ну, это обязательный щербет для сладости, для слабости, для бед. ..^.. В МИРЕ ЖИВОТНЫХ Чтобы тебе бежать, как я бежала! Чтобы тебе не спать и так, и этак! Чтоб за спиной шуршало чувство зала обёртками подтаявших конфеток и наблюдало. А что ты думал - раз, и не сбылось, и всё? Умильно помнить и мусолить? Любовь моя, угрюмая, как лось ушла, восполнив недостаток соли, с тех пор - на воле. А месть осталась. Попугайчик злой, всегда зелёный и всегда со мной, его я научила нужным фразам, а он теперь забыть их не даёт - бубнит их так ритмически, зараза, что кровь танцует, как над мышью кот - сожрёт, сожрёт. ..^.. БРОНЕПОЕЗД "Ты едешь, едешь", - так твердят виски, твой бронепоезд возит кровь и водку. В дороге состояние тоски нормально, как и шаткая походка. Стесняться будешь дома, а пока пристало проявить и любопытство, и выслушать про страсть политрука, про то, как пил портвейн из копытца и стал кем стал. И хочет спать с тобой, ведь вы в дороге - всё простит дорога. А ты брезглива, зла и недотрога, и твой предел мечтания - покой. Но стук в висках размерен и упрям: "Ты едешь, едешь". Вот - окно. Вот - полка. А мимо проплывает всякий хлам и стадии взросления ребёнка. ..^.. ПИСЬМА 1. Ты привыкнешь, деточка, привыкнешь к милому журчащему зверью ты привыкнешь не казаться лишней и ценить усталую семью, ты сотри со лба "зачем?", не бейся, ты не птица, хоть и хочешь ей, ты змея из среднего полесья, так что извивайся веселей, ты обвейся, деточка, обвейся, ты согрейся, милая, согрейся, ты не ядовитая змея, ты - холоднокровная. 2. Не подсаживался бы ты, миленький, на удачу, не привыкал бы ты, родненький, быть счастливым, ведь понятия эти много значат лишь тогда, когда совсем обессилел. А зажраться, золотой, можно быстро, невозможно даже не зажраться, и тогда, дружок, жизнь зависнет, хоть и будет, в принципе, продолжаться. ..^.. ЧУЖАЯ ВОЙНА Идёт чужая война. Зрители швыряются фантиками фраз. Извилиста правды нить. А я - маленький человечек, у меня один возмущённый разум, его хотят вскипятить Идёт война - за меня. А я маленький человечек, я в своей логической лодочке - то туда, то сюда, но в целом не такая уж и болтанка. Вот в кораблях - о, да, там эмоции, там на пультах стандартные кнопочки, но я думаю, что ужаснее, хуже всех тем, кто нынче в танке. А я маленький, но я жадненький - не отдам свой несчастный разум! Я его сохраню до следующей, до родной, до Ближней войны. Вот, возьмите лучше сочувствие. Не смотря на большую разность между тем, чего вы требуете и тем, в чём мы все равны. ..^.. ОСОБАЯ ПОРА Есть доблести особая пора - когда согласен быть смешным и старым, такая вот старинная игра, смеясь, в неё играла и Сара (по-русски именуемая Сара). Тут можно долго выбирать предмет из старой перламутровой шкатулки - пусть эти бусы, что красны, и сумка в которой помещается скелет любимого и верного кота... Читай своё безумие "с листа", пой, бабушка, пой, дедушка, стебись, тебе не так уж интересны внуки. Так безответственность всё превращает в жизнь, как кольца превращают крюки - в руки. И этот шарфик - рваный, но родной, и это плечико, как корочка на ранке, в её глазах, подкрашенных сурьмой, тягуче время, как варенье в банке... ..^.. ВОСПОМИНАНИЕ О КОЛДОВСТВЕ Когда из храма вылетит птенец, когда из кожи испарится ртуть, когда из зеркала появится сестра, тогда наступит время просветления. А я смотрю на воротник - песец, на глаз его альцгеймерную муть, на шерсть его, которая мертва и думаю о панике спасения. А ты, несчастный, гордый и чудак, не следуй за изъянами метафор, ты не бреди по этому этапу, где строчек и сравнений череда, ты отпусти на волю всех лисиц, что выели нутро больного смысла, пусть пробуют от безнадёги скрыться, а ты - таись. А я, как это водится у нас, произнесу заклятие, заплакав, о том, что неизбежна доля зла в пропорции используемых знаков, о том, что в злаках слишком много ржи, о том, что в детях слишком много страха, да зеркало потеет и дрожит, да мир вокруг устало дребезжит, да порвана последняя рубаха. ..^.. ТРЕТИЙ АКТ Свобода бессильной воли не так уж жалка. Засада притихшей боли не так уж страшна. Ну что же поделаешь, братец, однажды тебе удалось добыть из живых каракатиц чернильную мёртвую злость. Слепым и доверчивым утром на белом пространстве зимы ты фиолетово-мутно вычертил слово "взаймы" и, усмехаясь нетрезво, чувствуя мудрость и боль, ты повертелся над бездной, как вертится в воздухе моль... Любое отсутствие смысла это особый момент - мысли и чувства обвисли, мечты и желания - нет, нет или есть, да помилуй, что выберешь - то и твоё, звезда над заветной могилой, первого акта ружьё, второго и третьего, боже, не надоело стрелять? годы, как спички по коже, та девочка? как её звать? тот мальчик? ну как же, я помню - он молью хотел упорхнуть... кровь и давление в норме... тихая светлая муть... ..^.. ДОЧКИ-МАТЕРИ 1. ДОЧКА Быть сломанной куклой не очень-то сложно. Ей многое можно. Ей можно не плакать, хоть тычут неловко в заветную кнопку. Глазами не хлопать позволено тоже, поскольку - не может. Ей можно терять и одежду, и разум - и порознь, и сразу. Ей можно молчать, выражая презрение - это везение. Ей можно что хочешь, ведь хуже не будет. Как умершим людям. 2. МАТЬ Так клювом щёлкают зажравшиеся птицы, роняя волчьи ягоды на лёд, так память переходит все границы и совершает над судьбой полёт. И скомканным платочком домотканым валяться будет память в уголке и так чахоточно, так безрассудно-ало дрожит рябина в высохшей руке. И скомканный платочек в уголке так манит - эта кровь и эти слёзы, татуировка на шальной руке, прекрасные фальшивые прогнозы, и позы, позы... Нет, не герой, но может заступиться, тебе подарит несколько минут слияния с классическими принципами в которых верят, каются и ждут, исчезнет морячок, исчезнет дым, которым пропитались даже косы, а ты - платочек в зубы и - к чужим, пора ответить, шлюха, на вопросы. Сама хозяйка, выбросив платок, молчит в дверях приёмного покоя, и лик её не узок, не высок, и взгляд её не кроток, не жесток... Да что ж такое! Так смотрят только совы и дома в тот тихий час унылого рассвета, когда у спящих просто нет ума, а не уснувшим не хватает света (и пистолета). Так вот, без памяти - ну что за благодать, есть ступор - он же вариант покоя, но абсолютно нечего терять, и абсолютно нечего отдать, и всё такое... ..^.. АВТОБУСНОЕ Как у нашей девочки белые глаза, палевые, тусклые, словно вьюга в стёкла, но ещё работают чётко тормоза, и визжит девчонка так, что совесть глохнет, и молчит в автобусе, смотрит на билет, ловит сочетания чисел, совпадения, в рюкзачке свернулся спасательный жилет - бесполезный символ абстрактного спасения. Безразлично смотрят ночные фонари, этот сок лимонный раздражает кожу, хорошо бы спрятаться у себя внутри, но она не может. Я не знаю точно что произошло, но я знаю точно как же ей противно, как же ей, девчоночке, жить нехорошо с тем, с чем ей приходится жить копулятивно. ..^.. 1,2,3,4,5, ВЫШЕЛ... Без крика эха не бывает. Но романтика леса сводит на нет причину. И даже если жизнь нарывает, то это юношеское, дурачина, гормональное это, мальчик, будет лучше и чище дальше. Ну а если упорствовать - мол, не будет, не будет, то и правда не будет. А что, ты думал иначе? Ты утешишься на мгновение, как в сторонку отложенный бубен, ты замрёшь горячо и пружинно, как испуганный зайчик. А в лесу добывают пищу - собирают и убивают, да и в городе то же, те же, верный принцип своей добычи. Замечал ли ты, белый зайчик, как охотники любят байки? Как они отмеряют руками из пространства - отрезки личного? А уж меряться этим личным - это, зайчик, почти святое. Ты сидишь там, белым роялем под кустом и смотришь устало... Впрочем, это уже не зайчик, а практически - белый кролик, схоронивший свою Алису в груде слипшегося металла. Да не я буду той особой, что решится на осуждение. Но вообще-то, мог бы и позже пересечь не свою дорогу. Но у дичи бывают заскоки, а у смерти - пути торможения, и один остаёшься, в хроническом состоянии диалога... Этот крик и блуждает по лесу, по холмам, по кривым изгибам полюбившихся переулков, да и падает в водосборник. Мальчик в галстуке и костюме держит кролика за загривок и прислушивается к миру, как уже отпетый покойник. ..^.. УТРЕННЕЕ Утром люди похожи на хрупких слепцов - опасное и красивое время. Шарят руками по воздуху - женщины ищут кольцо, мужчины - женщин и стремя. Люди кофе находят и взгляд их становится чёрен, он наполняется мыслью - как бы так потеряться... В голове происходит перетирание кофейных зёрен в ступке из кости, пестиком ассоциаций. Это странное время, словно идти по вате, скорее всего на посадку, но не бояться и взлёта. Суженное сознание, доступность простых понятий и замирание смысла, как внутренняя икота. А пустота остается дома и ждёт ушедших хозяев. В профессии ожидания она несомненный профи. Пока же никто не видит, она по-детски зевает, играет порванной шторой, лакает разлитый кофе. ..^..