Арсений Володин
Рассказы
|
|
Со скрипом отъехала в сторону железная решетка. Рыба-милиционер с автоматом проводил меня глазами. Узенькое пространство-лабиринт грязного линолеума, металлических омоновских щитов и деревянных скамеек, пропахших мочой. На соседней скамейке сидит бродяга с Арбата, он весел и усат. Рядом с ним - уголовник в наручниках, он улыбается во все свои металлические тридцать три зуба, он поправляет кепку двумя руками и перемигивается с бродягой.
Толстый милиционер лениво попивает кофе. Дрянной кофе из кофейного автомата.
Напротив скамейки, где я сижу - многобуквенное, и никому, в сущности, не нужное обращение Медведева. Медведев стоит в пол-оборота и с усмешкой глядит на меня. Сразу же вспоминается дедушка Ленин, которого давным-давно любили рисовать в детских книжках: пронзительные глаза, усатая улыбка и вечная лужковская кепка.
Мимо проходит цыганка, она держит в руке смятую банкноту, вставляет ее в отвратительный автомат с отвратительным кофе и спрашивает у толстого милиционера на ватном русском:
- Куда сувать?
- Да вот сюда, коза нерусская, - любовно говорит милиционер и показывает на отверстие.
Решеточная дверь снова отъезжает в сторону, и в часть влетает яркий огонек: девятилетняя девочка с велосипедом. Она что-то говорит, поет и пьет фанту. Химический фантовый запах долетает до меня, забивая запах мочи, который накатывается волнами. Толстый милиционер допивает дрянной кофе, ставит стаканчик на столик и с интересом приглядывается к девочке. Бродяга и уголовник расплываются от радости, словно сало, и прищуренно смотрят на девочку.
- Я в интернат ехала, - говорит девочка.
- Одна?
- Да, про меня все забыли, а я как раз увидела велосипед, села на него и поехала.
- Чей велосипед? - усмехается милиционер. Хоть чем-то разбавится скучный вечер.
- Ничей, он просто около подъезда валялся... А меня отвезут в школу?
- Погоди. Не сейчас, - отвечает тучный мент и прислушивается к радиоприемнику, по которому перешептываются-переговариваются шершавые матерные голоса защитников порядка.
Девочка катается взад-вперед по грязному линолеуму. Гудит клаксоном. Девочке весело. Рваные на попе штаны выглядят трогательно. Невинно и по-детски. Бродяга затягивает жвачный рассказ о своей жизни на Арбате. Уголовник разминает руки.
Девочка гудит клаксоном.
Железная дверь распахивается, выносит на воздушных потоках пожилого милиционера с бездонными жуками-глазами, он подходит к девочке, наклоняется к ней.
- А ну-ка быстро, велосипед положила! Еще раз прокатишься здесь - по жопе надаю! - орет.
И уходит в свое дверное царство. Оборачивается на пороге.
- Это же дети, они без крика не понимают.
Рыба-милиционер поправляет бессмысленный и беспощадный автомат.
Меня прижали. Сплющили, зажали между перегарным дядькой в щетине и кепке, и розовой девушкой-тростинкой. Дядька хрипато дышал, и влажно пришлепывал перегарными губами, а девушка неприязненно косилась то на меня, то на дядьку, и поджимала блестящие лаковые губки. Слева на меня дышал сухой беззубой пастью вчерашний праздник, а справа - потраченные вчера на новые духи пара тысяч. Вагон покачнулся, и накренился на одну сторону, как будто вчера он отмечал день метростроевца, и дух торжества до сих пор витал в его хмельной шестереночной голове. Вагону было весело, и он в нетрезвом угаре раскачивал людской борщ туда-сюда, и борщ бултыхался по стенкам, источая пряный аромат тысячи ингредиентов, намешанных в нем.
Воздух начал накаляться. На стенках "кастрюли" и на лицах появилась потная испарина. Ингредиенты заволновались, завозились в своем бульоне, дядька смачно рыгнул и голодными глазами посмотрел на девушку. Девушка жалела, что ее косметичка осталась где-то там, в недосягаемости, дядька жалел, что его не прижало вплотную к девушке, а я жалел, что моя станция осталась далеко позади, и что шанса выйти в ближайший час мне точно не представится.
Внезапно девушка переменилась в лице и закричала "Нахал!". Судя по ее направлению ее взгляда и негодующему ротику, нахалом был я. Девушка сделала отчаянную попытку высвободить ручки, чтобы влепить пощечину, но они по-прежнему находились "вне зоны действия сети"…
Дядька в кепке спрятал ухмылку в щетину и опустил долу кустистые глаза.
"Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны!" - раздался из динамиков звонкий голос метровского небожителя, и тяжкий вздох облегчения пронесся по вагону.
Сквозь распахнутые двери в вагон влетел воздух свободы, он растрепал волосы на головах и пошевелил пышными тараканьими усами какого-то мужика, в точности напоминающего Розенбаума с сердитыми глазами, потом воздух дал каждому пинка и стал выталкивать народ из поезда.
Аки Колобок, я выкатился наружу. Размял затекшие члены.
- Молодой человек… - раздался позади розовый голос.
Я обернулся.
Звонкая пощечина разнеслась по всей станции.
Перегарный дядька прошел мимо, не скрывая удовольствия.
Я вдохнул побольше воздуха и приготовился снова нырнуть в вязкое рагу вагона.
Войди в вагон метро, дай затолкать тебя внутрь, расплющись по стеклу и расползись по поручням.
Вязкий, липкий воздух.
Включи плеер, оглуши себя черной острой радугой звуков, закрой глаза и повисни.
Тряска и шум. Тряска и черная радуга. Сиденья превращаются в батуты. Люди судорожно цепляются за все, что пригодно дл цепляния. Удерживать равновесие. Только не упасть. Вцепиться в поручень. Руки потеют, поручень становится горячим, мокрым и руки ищут новый холод и сухость. Новые жаждущие руки занимают старое, мокрое и горячее место. Рукам все равно. Руки должны держаться. Чтобы не упасть. А упадешь - задавят, будут ходить по голове и удобно расставлять ноги на твоем животе.
Главное - держаться.
Главное - не оторваться.
Главное - не пропустить станцию.
И помнить, что ты человек.
И сделать музыку громче, чтобы не слышать, как рваный серый нищий в трениках идет по вагону, переставляя палочки-ноги. Нищий - старик со старательно вымазанным грязью лицом. Смотрит себе под ноги, выставив вперед табличку: "Сгорел дом, помогите Христа ради"
Люди закрывают глаза. Прячутся за пачкающими и пахнущими листами газет. Торопятся к выходу.
Нищий идет по вагону. Люди расступаются перед ним, этим повелителем совести подземки.
Нищий трясет полиэтиленовым пакетиком. В нем брякает мелочь, которую многие лениво оставляют на прилавках, кидают в воду, бросают на землю, сгибают, проделывают дырочки и вешают на шею.
У всех слишком крупные деньги. Кошельки спрятаны глубоко в сумки. Нищий - свинья, он все пропьет. Наверное, сам по пьяни поджег дом.
Не судите, да не судимы будете.
Свинья, он еще прикрывается Христом!
Воздай просящему, и да воздастся тебе.
Нищий трясет пакетом. Ненужная и примитивная мелочь перекатывается там. Нищий подходит к дверям, тяжело переставляя ноги-палочки.
Фонари в туннеле проносятся перед глазами, оставляют яркие следы в глазах, раскрашивают лицо нищего в желтые и оранжевые цвета.
Впереди - стена. Стекло, "Не прислоняться", Стоп-кран, головы в шапках и кепках. Дальше - дверь. Нищий с полиэтиленовым пакетиком и плакатом.
Потные черные спины. Они смыкаются за тобой, как ряска на болоте.
В руках мятая и потная десятка. Люди оборачиваются и долго глядят тебе в спину. Взгляды жгут лопатки.
Нищий. Прислонился к стеклу лбом. Десятка ложится в пакет. Нищий отрывается от стекла и смотрит в пакет. Достает десятку и прячет в карман сального пальто.
Воздай просящему.
Туннель кончается, поезд вылетает на красивую мраморную станцию.
Добрая женщина объявляет название остановки.
Нищий прячет пакет в карман и выходит из вагона. На свет, красоту и такой же тягучий воздух.
Сзади слышится песня.
Безногий солдат с нацепленными на грудь орденами въезжает на коляске в вагон.
Он играет "Звезда по имени Солнце".
Поезд начинает набирать скорость, люди снова цепляются за поручни.
Голос солдата совсем не слышен, но он поет, перебирая струны гитары и оттопырив карман гимнастерки.
У людей снова нет мелочи.