(Ироическое танго о походе на половцев удельного князя Новгорода Северского Игоря Святославича переложенное в начале XXI столетия со старинного русского языка на употребляемое ныне наречие)

                                   Н. А. Морозову-Шлиссельбуржцу и А.Ю. Герману посвящается

Краткое изложение основных эпизодов «Слова о полку Игореве»
(для тех, кто не помнит)

Начинается произведение зачином, призывающим начать песню «по былинам сего времени, а не по замышлению Бояна» — то есть в соответствии с реальными событиями, а не с фантазиями.

Игорь ведёт войска «на землю Половецкую за землю Русскую», хотя всего за год до этого князь Святослав предпринял разорительный поход в Тмуторокань, взяв 7000 пленных, в т. ч. хана Кобяка. Игорю не дает покоя чужая ратная слава, поэтому, когда в первые дни похода князь наблюдает солнечное затмение, то призывает всех, несмотря на дурное предзнаменование, идти дальше.

Русские войска у реки Каялы разбивают передовые половецкие полки, располагаются лагерем в поле, но половцы в это время подтягивают основные силы и во главе с ханом Кончаком разбивают неприятеля. Игорь, пытаясь остановить своих отступающих наёмников, попадает в плен.

В это время князь Святослав в Киеве говорит свое «золотое слово», в котором сетует на то, что Игорь не ко времени пошёл на половцев, так как остальные князья «себе волости расхитили» и не захотели ему помогать.

Ефросиния Ярославна, жена Игоря, плачет в Путивле на одной из башен кремля, на языческий манер обращаясь к Днепру и к Солнцу с просьбой охранять ее мужа и вернуть к ней невредимым.

Игорь бежит из плена, ханы Гза и Кончак бросаются в погоню, но не настигают беглеца. Игорь благополучно добирается до Киева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Трикстер (англ. trickster — обманщик, ловкач, трюкач), — в мифологии, фольклоре и религии — божество, дух, человек или антропоморфное животное, совершающее противоправные действия или, во всяком случае, не подчиняющееся общим правилам поведения. Как правило, трикстер совершает действо не по злому умыслу противления, а ставит задачей суть игрового процесса ситуации и жизни.

Википедия

...За ним последовал и Серый Волк

В могилу. Но в его нашлись бумагах

Подробные записки обо всем,

Что на своем веку в лесу и свете

Заметил он, и мы из тех записок

Составили правдивый наш рассказ.

В. Жуковский, «Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке»;

написана между 27 марта и 6 апреля 1845 г. Во Франкфурте-на-Майне

Кто сказал, что Бояном,

      будто башенным краном,

Вертит высшая сила,

      что сидит в голове?

Будто песни Бояна —

      это лишь стенограмма,

И меня охватила

      жажда лёгких лаве?

Сукин кот Мусин-Пушкин^[1]

      после долгих перверсий

Сочинил своё «Слово

      о полку», и с тех пор…

(Я и так без подушки

      под землёй извертелся,

Тут же — снова и снова

      давит этот позор!)

…И с тех пор у России

      идиосинкразия

На удельного князя

      с пресловутым полком:

В этой жалкой подделке

      уподоблен я белке,

Назван шизою птицей

      и вдобавок волко’м^[2].

Как простые крестьяне,

      что игрой на баяне

Услаждают досуг свой,

      ничего не стыдясь,

Старорусские вязи

      переделаю в квази,

Типа: «Жди меня, крошка,

       я черниговский князь…»;

Не в традициях блюза,

      так в манере акына:

 «Не сносить Игорь-баю

      свой башка...», — например.

«Гнев воспой ты, о Муза,

      Святославова сына…»^[3] —

Это — даже не знаю,

      не подходит Гомер.

«Начинать славных песен» —

      оборот сей известен

Под научным названьем

      партитивный падеж^[4],

Но ведь стоит начати —

      в прогрессивной печати

Непременно начнётся

      прогрессивный пердеж.

Так не лепо ль нам, братья,

      чтобы и по понятьям,

И по правде ныбяшить

      старыми’ словесы? —

Ну а если есть чувство,

      будто это кощунство,

Тут, брат, кто как хотяше,

      главно дело не ссы;

Почитай Геродота^[5] —

        это вовсе не глупость,

Что имеется волчья

        ипостась у меня, —

Мне случалось работать

        в шкуре этого lupus^[6]

У Ивана-царевича

        вместо коня;

Пусть я антропоморфен^[7]  —

        это видно по морде —

Что такое для волка

        социальный заказ?..

Глупо в облике в этом

       быть продажным поэтом, —

Так что честного фолка 

      вы найдёте у нас!

I. ЗОЛОТО КОНЧАКА

У лукоморья дуб зелёный

А. Пушкин, «Руслан и Людмила», 1820 г.

Это было весною,

      зеленеющим маем^[8],

Это было со мною

      на крещёной Руси,

Где (уже после Ноя,

      но ещё до Мамая)

Проводил я гастроли.

      И в этой связи

Чересчур нарочито

      налегал на Тацита^[9]

(В православном народе

      попурярен Тацит), —

Пели звонкие струны,

      что все половцы — гунны^[10],

И вблизи Лукоморья^[11]

      дуб зелёный стоит;

К тому дубу прибита

      цепь таких габаритов,

Что ни в сказке сказать,

      ни пером описать.

А не спутали чтобы —

      на цепи этой проба,

А на пробе: «Aurum

      375».

Так приврал я в конце... Ну,

      князь поднялся на сцену

И давай выступати,

      как конкретный Ясон[12]:

Дескать, ух ты, да ах ты,

      типа мы аргонавты,

Да и в Азию, кстати,

      понарубим окон.

Игорь! цепи златыя

      не спасут от Батыя,

Даже если имеют

      ненормальный размер

И для пущего понта

      (по словам Ксенофонта^[13])

Заодно с котофеем

      весят целый центне’р;

Раздвигашити рамки

       нашей жизни реальной —

Это вам по-любому

       не турецкий гамбит, —

Там, в хтоническом мраке,

      ёлка выглядит пальмой,

И Алёнушка в омут

       с наслажденьем глядит,

Потому что девице

      любо там, где сидится,

А наружу из сказки

      только высунет нос —

Тут же компрачикосы

      хвать девчонку за косы

И насильственно тащат

      к Кончаку[14] на допрос;

А куда тут деваться,  

     это всё не игрушки,

Ибо царство Кобяка

     настоящий Содом,

Никаких мотиваций

     не даёт даже Пушкин, —

Хули нам их русалка

     вместе с ихним котом!

            *    *    *

Убедить экстраверта

      нелегко интроверту.

И чтоб князь на чужбине

      без меня не пропал,

Сразу после концерта

      я сходяшил до ветру,

Где по старой привычке

      произвёл ритуал:

О, земля мать сырая,

      без конца и без края!

Я при полном параде

      вышел, как на парад, —

Об тебя долбанулси,

      расхерачивши гусли,

Но зато в результате

     принял нужный формат.

И хотя в новых рамках

     мне достаточно тесно,

Мы ещё повоюем,

     мы ещё — о-го-го! —

И безумию храбрых

     мы споём ещё песню,

И нормальности трусов

     мы станцуем танго’!

II. СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ

Наступила темнота —
Не ходи за ворота

К. Чуковский, «Краденое солнце», 1925 г.

...Угрожающая и смешная фигура, она стоит в самом начале процесса индивидуации, загадывая обманчиво легкую загадку Сфинкса или мрачно требуя ответа на крокодилий вопрос*

К. Юнг, послесловие к книге П. Радина «Трикстер», 1956 г.

Утомлённое солнце

      флегматичней эстонца.

Так положено, аще

      есть всему свой предел, —

Космогония это

      есть борьба тьмы и света,

Вот прожорливый ящер^[15]

      солнце взял да и съел,

Невзирая на пятна.

      Сразу стало понятно,

Что влечёт за собою

      наш геройский поход[16]:

Что-то важное вроде

      изменилось в природе,

И зелёною мглою

      повело небосвод;

Тени разных народов,

      лошадей и растений

Наподобье метели

      замели антураж…

Для продвинутых снобов

      по затронутой теме

Есть в одном личном деле^[17]

      вот такой вот пассаж:

«…И отнеле за оным

      воздух сделался тёмным,

И казалось, наврядли

      мы увидим рассвет.

А глаза у волчары,

      как лесные пожары,

За собой оставляли

      затухающий след».

Таковы парадоксы

      величайших трагедий:

Голливудские боссы

      если б знали о ней —

Эту битву гигантских

      крокодила с медведем

Удостоили б Каннских

      золочёных ветвей:

Задыхался Ярило

      в чреве у крокодила

И янтарно светился

      сквозь его живота.

По Руси взвыли бабы,

      но медвежие лапы

Тварь порвали, как тряпку,

      как Иона — кита^[18];

Пламя протуберанцев

      трепетало меж пальцев,

Плазма сильно щипала

      им подушечки лап,

Стрелы синие молний^[19]

      их царапали больно,

Что зело превращало

      сцену в полный коллапс^[20].

В это трудно поверить —

      отдыхал даже Рерих^[21], —

Буйство лезло из красок,

      а глаза — из глазниц…

…Всё сняло как рукою,

      лишь вдали за рекою

 В облаках отражался

      свет кислотных зарниц.

III. БОЙ НА КАЯЛЕ-РЕКЕ

Аарон простер руку свою на воды Египетские; и вышли жабы и покрыли землю Египетскую

(Исход, глава 8)

Было часа два-три пополудни. Необъятные дали голубели от зноя

У. Фолкнер, «Рука, простертая на воды»,

первая публикация —4 ноября 1939 г.; перевод М. Беккер

Необъятные дали

      голубели от зноя,

Аж подёрнуло потом

      необъятную степь.

Если вы не видали

      в своей жизни такое,

Надо быть идиотом,

     чтоб увидеть хотеть.

Без балды, кроме шуток,

      в эти четверо суток

Вместо чтоб перед битвой

      поболтать по душам,

Сотню раз наши смерды

      спели песню о смерти,

Как опасною бритвой

      провели по ушам:

Услыхать эти гаммы

      на манер Морриконе

Не желал и врагу бы.

      Даже сам Гавриил —

Равнодушный архангел

      на походной иконе —

Свои девичьи губы

      иронично кривил.

Только лишь на привале

      песни петь перестали,

Но когда раздавался

      оклик «Стой! Кто идёт?!»,

Половецкое эхо,

      поперхнувшись от смеха,

Отвечало на это:

      «…идиот-идиот!».

Что вчера было шуткой,

      завтра выглядит жутко,

Если завтра, к примеру,

      ждёт горчайший конец.

А они, как морпехи,

      начищали доспехи:

Мол, стрела, дескать, дура,

      а вот щит молодец!

И когда злые духи,

      озверев с голодухи,

Поутру увидаши

      наших красных щитов,

Я по волчьим понятьям

      дал понять своим братьям,

Что не друг человеку,

      стало быть, несчитов^[22].

Эти постные мины

      санитаров равнины

Я приветствовал звоном...

      ну, допустим, щита.

(Тяжело без цитаты —

      особливо когда ты

Тяготишься моралью,

      а мораль — ещё та.)

Мы уже басурманов

      было к речке прижали,

Не жалея патронов,

      но Кончак, суки сын,

На манер Аарона

      распростёр свои длани,

И поганые жабы

      поползли из глубин.

Сунь под хвост мне репею —

      тут я рассвирепею.

Сытый волк — безопасней,

      чем окре’щенный жид, —

Вот и я, впавши в ступор,

      констатировал тупо,

Как родимое войско

      в беспорядке бежит;

Как с позиции силы —

      наподобье Годзиллы —

Враг по нам прокатился

      аки локомотив...

И покрылося поле,

      и покрылося море...

Ну а дальше — по тексту,

      на известный мотив.

Дюрандаль, Эскалибур^[23] —

      железяки для игр,

Толку с этих орудий

      как с свекольной ботвы.

То ли дело харлузы^[24] —

      выпотрашити пузы,

Прободошити груди

      и секоша главы.

Перед тем, как в итоге

      степняки нас нагнули,

Звон мечей раздавашись

      на священных брегах, —

Мы ещё очень многим

      понавешали люлей,

В том числе отыгравшись

      на каких-то моряках^[25].

В это время лисички

      взяли серные спички...

Тьфу, опять не отсюда,

      разрази меня гром!

(Как само, бля, собою

      эту страшную бойню

Я попутал с этюдом

      про хазарский погром^[26].)

              *    *    *

По всему Лукоморью

      протрубили викторью,

Повезло в этом разе

      криворогим козлам.

С точки зрения волка

      это длилось недолго,

С точки зрения князя —

      хрен бы кто его знал:

Он лежал, как Болконский,

      глядя в вечное небо,

Сам не зная, усоп ли

      он в бою роковом,

Озадаченный небом,

      как эффектом плацебо^[27],

И кровавые сопли

      утирал рукавом.

И хотя, если честно,

      ни хрена не известно,

Как потом жил в неволе

      святославовский сын,

Об его тяжкой доле

      знали все на Подоле^[28],

И про это либретто

      написал Бородин^[29].

IV. В ПЛЕНУ ИЛЛЮЗИЙ   

...И об стакан бутылкою звеня,

Которую извлек из книжной полки,

Он выпалил:  «Да это ж про меня!

Про нас про всех, какие, к черту, волки?!»

В.С. Высоцкий, «Меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел «Охоту на волков»»; 1971 г.

1.

Все искусаны губы

       и обгрызены ногти,

И презрительных песен

       здесь никто не поёт.

Вызывают по списку

       в арестантском блокноте:

«Русский князь №10!» —

       и выходишь вперёд;

Или благоговейно

       из заначки портвейна

Сам себе наливаешь — 

       не кричать же слугу, —

И сквозь двери сортира

       на вопрос конвоира,

Дескать, всё ли в порядке,

       отвечаешь: «Угу»;

То терзаешь двухрядку,

       пригорюнивши бошку:

В слове «Родина», дескать,

       скрыто слово «один»,

То, взывая к порядку,

       уроняешь гармошку,

Выхватая стамеску

       из казённых штанин;

(Если грустно варягам —

      голосят всем гулагом

Про глубокие тайны

      эрогенных морей, —

В истязаниях плоти

      кто служил на морфлоте

Разбирается лучше,

      чем иной иерей.)^[30]

2.

Над затеей «ясона»

      потешалась вся зона,

И об этом позорник

      настучал Кончаку, —

Как-то раз мимоходом

      перед самым разводом

На вечерней на зорьке

      хан к его очагу

Подокрался, как ниньзя:

      Ну-ка, Игорь, подвинься,  —

И достал из кармана

      именной портсигар.

...Пять минут помолчали,

      да ногой покачали,

И кочевник затеял

      гниловатый базар.

— Вы ведь знаете, Игорь,

      как я вас уважаю,

И не мог бы дурного

      посоветовать вам.

Я, заметьте, не пидор,

      и не кум вертухаю,

Никогда не косячил

      по гражданским правам.

Убегать на закате —

      это здесь не прокатит

(Разрешите-ка спичку,

      не сочтите за труд),

А бегут на рассвете

      разве малые дети,

Их к обеду на кичу^[31]

      пенделя’ми ведут;

Будет крёстным походом

      вас смущать Барбаросса:^[32]

«Битте шон, майне Ингер!» —

      на тевтонский манер,

Из себя со всей силы

      стройте гордого росса,

Не втянитесь в интриги,

      что плетёт этот херр;

И не стоит напрасно

      бередить свою рану,

Вы, я вижу, толковый,

       боевой паренёк.

Там, глядишь, и монголы

       из Китая нагрянут^[33] —

Лично б я свою силу

       до поры поберёг.

— Если в край наш спокойный

      хлынут новые войны, —

Игорь встал, отряхнувшись

      от вечерней росы, —

Значит, в том виноваты

      вовсе не супостаты, —

Наши межродовые

      косяки и рамсы!

Среди зноя и пыли

      мы друг дружку лупили,

Если что — ясно дело —

      и ещё поддадим!

Пусть в Черниговском клане

      только вошь на аркане,

Но державу из пепла

      всё равно возродим!..

...Так ещё посидели.

      Папироса скворчала,

И с неё падал пепел

       на сапог Кончака...

Князь сказал: — Этой сте’пи

       нет конца и начала,

И в известном контексте

       здесь мы оба — зека. —

Он, подобно хазарам,

      не следил за базаром,

Но униженно прятал

       папиросу в рукав.

Эта реплика хама

       не устроила хана

(Хотя в чём-то оратор

       был по-своему прав):

— Уберите свои, бля,

      символичны объятья, —

Я вам, сударь, не мальчик,

       ну а вы мне не мать.

Это, бля, не мои, бля,

       а, бля, ваши собратья

Не торопятся с кичи

       Игорька вынимать!..

Вон, с боярами, ёбтыть,

      да с другими князьями

Разводите контексты.

      Только кажется мне,

 Далеко не уйдёте   

      от своих показаний,

Что вы, сударь, давали

      в пересыльной тюрьме:

«…Как сторонник насилья

      сколько душ загубил я,

Позабывши про жалость

      (христианских в т.ч.);

Кровь моих однородцев,

       степняков и литовцев

Многократно смешалась

       у меня на мече»...

              *    *    *

С выраженьем на морде

      судмедэ’ксперта в морге

Про подобные вещи

       долго тёрли оне,

И за их диалогом

       хищным бдительным оком

Я смотряшил зловеще

       через щёлку в стене.

Уж в проёме повисла

      в рамках супрематизма^[34]

Плоским чёрным квадратом

      заоконная мгла,

Ну а я, сморщив уши

      от того, что снаружи,

В как бы комнате смеха

      протирал зеркала:

Волк — он в силу породы —

      сколь ему ни стараться,

Отразиться не может

      в трельяжах и в трюмо,

Но а вы-то, удоды,

      вместо чтоб препираться,

Хоть разок бы взглянули

      на всё ваше дерьмо,

Про которое больше

      у меня ни частушки,

Ни блатные куплеты

      не выходят никак:

Это глупо и пошло...

      Вдохновение, где ты?.. —

Не включается пушкин

      в воспалённых мозгах...

Вот в такие минуты

      я совсем ебанутый:

Когда пушкин вне зоны,

      когда музы молчат,

Я мучительно вою

      под продажной луною,

Наконец вспоминая

      про жену и волчат.

V. А В ЭТО ВРЕМЯ В ПУТИВЛЕ

Какой здесь ужас слух тревожит наш? 

У. Шекспир, «Ромео и Джульетта»; 1595 г.;

перевод А. Радловой, 1934 г.

А в Путивле недавно

      началося такое,

 Что мешает путивльцам

      тихо спать по ночам, —

Их никак Ярославна

      не оставит в покое

(Эхо, вон, докатилось

      даже до половчан):

То разбудит их плачем

      сходным с воем собачьим,

То полезет на стену,

      все приличья поправ,

Внешним видом внушая,

      что ей что-то мешает

Окунуть да в Каялу

      да бобровый рукав^[35].

В состоянии счастья

      Ярославна красива,

А как только несчастье —

      так сердечко у ней

То, бля, рвётся на части,

      то срастается криво, —

В эти дни не найдёте

      вы девицы страшней.

Может быть, слишком тонкую

      мы затронули тему,

Но прошу, бля, прощенья,

      ведь с таким-то лицом

Остаётся лишь только

      лезть на чёртову стену,

Да швыряться в священников

      обручальным кольцом.

Поглядите-ка, братцы,

      как росой серебрятся

Эти самы бобровы

      у неё рукава!..

...Впрочем, может быть, это

      на балконе Джульетта.

Все сюжеты не новы.

      И любовь не нова.

На Дону и в Замостье

      тлеют белые кости,

И красуется веха

      типа No Pasaran!^[36]

…Вот одно только жалко:

      так себе утиралка

Из бобрового меха

                 для кровавых

                                  для ран.

VI. В ПЛЕНУ ИЛЛЮЗИЙ -2

...а сам в ночи волком рыскал, из Киева волком дорыскивал, до петухов в Тмутаракань

«Слово о полку Игореве»

1.

— Если б знали вы, Игорь,

      как я вас понимаю,

Я ведь, смею заметить,

      не татаро-монгол.

Что касается Ига —

      все вопросы к Мамаю,

Даже если учесть, что

      он пока не пришёл.

Вам бы с этой Ордою

       (как руно, золотою) —

Чтобы впредь среди урок

      не херачить кайлом —

Сесть за переговоры,

      как нормальные воры,

По примеру Артура,

      за овальным столом.

И покуда ордынцы —

      не совсем одичали,

Может, здесь проканает

      вариант «Easy come —

Easy go»^[37], как любят

      говорить агличане.

Это свойственно, кстати,

      и другим языкам.

— Вот в таком типа духе... —

      поскребя в третьем ухе,

Хан зевнул и надвинул

      на глаза малахай^[38],

Видя, что его пленник

      не секошит полемик

И шерстит то аглийский,

      то хазарский словарь.

— Вам, конечно, виднее,

      только ваши вандеи^[39] —

Это всё полумера,

      то бишь паллиатив,

Пусть удельные князи

      в первобытном экстазе

Рвут воловие жилы

      у тугих у тетив, —

Ярослав диким криком

      побеждает тевтонца,

Ну а Всеволод шлемом

      может вычерпать Дон^[40].

Всё равно этих психов

      поминать вам придётся

Перемешанным с горем

      синим горьким вином;

Как ни горько признаться,

      возрождение наций

С вашим менталитетом

      не срастается, бля.

Рассудите-ка трезво:

      скольких надо зарезать,

Чтоб нацию эту

      возродяшить с нуля?

Ну а правнукам пофиг

      наша ратная слава:

Может, чей-нибудь нестор

      и запишет рассказ

Про какой-нибудь подвиг,

      только верится слабо,

Что найдется в нём место

      для меня и для вас.

2.

Так они и сидели —

      кто в солдатской шинели,

Кто в красивом, с отливом,

      выходном пиджаке,

Говоря о фашизме

      и загубленной жизни

На своём на сопливом

      на людском языке.

Вышел я из сарая,

      как кастрат из сераля:

На подобные штуки

      мне давно уж накласть,

Жить в эпоху свершений —

      как с веревкой на шее,

Развратила вас, суки,

      половецкая власть!

Если б эта блевота

      из духовных исканий

Оказалась бы правдой

      ну хотя бы на треть,

Я б вот этими вота...

      чуть не ляпнул: руками...

…В общем, чувствую: больше

      не могу я терпеть!

И наслушалась зона

      и «Вечернего звона»,

И про то, как на почте

      я служил ямщиком.

(Вдалеке половчане,   

      словно однополчане,

Плохо помня подстрочник,

      подпевали: «Бом, бом…».)

                 *    *    *

Может, сказки — и прелесть,

      но отнюдь не поэмы,

У меня — что ни сказка —

      то большой геморрой:

Не успел почесаться,

      как возникли проблемы —

В поле зренья остался

      лишь последний герой,

Что глядел, как Каялы

      бились волны об берег,

Слушал, как удалялся

      в никуда бубенец.

Хану верилось мало...

      ...да он вовсе не верил,

Что в Чернигове князя

      ждёт счастливый конец;

Поседелые патлы

      шевелились, как змеи,

Был направлен на воду

      стекленеющий взор:

Мол, мне было не впадлу

      дати князю свободу,

Хоть он вряд ли сумеет

      искупить свой позор...

Оба вы отморозки.

      Как потом скажет Бродский:

«Оглянувшись, мы видим

      лишь руины, братан!»

(С понтом, из Марциала.)

      …Папироса мерцала,

А дымок поднимался

      в небо, к райским вратам.

Я решил: постою-ка

      рядом с ним на причале

(Этот сдержанный парень,

      в целом, нравился мне) —

И расслабился, сука,

      от высокой печали!

И позволил погладить

      себя по спине!

Человеческим потом

      я покрылся, как фрайер,

Как от нервного тика

      задрожала щека,

И почувствовал: что-то

      во мне умирает,

Доносясь тихо-тихо,

      точно песнь ямщика...

Будь я сентиментален

      аж до самых миндалин,

Был бы я малодушен

      аж до самых калош —

Я б в такой атмосфере

      мог убить в себе зверя.

Что ж я делаю, мама?!

      На кого ж я похож?!

Я ведь, мама, всеведущ

      и немного бессмертен^[41]!

Так что пусть в этом поле

      и над этой рекой...

 Лучше пусть со всем этим,               

      цепенея от боли,

Практикуется, нет уж,

      лучше кто-то другой!

И пока колокольчик

      однозвучно не кончит,

Пусть тоска входит в сердце

      холоднее штыка,

Шевелятся морщины

      на щеках у мужчины,

А в глазах застывает

                               мать

                                    сыра

                                          река.

VII. ПОГОНЯ КОНЧАКА

— Вот он! — закричал Вий и уставил на  него железный палец

 Н. Гоголь, «Вий»; 1835 г.

Из греков в варяги,

      по неровной дороге,

Где мчит курьерский

      византийский обоз^[42],

Подделав бумаги,

      Игорь делает ноги,

Проклиная и русский,

      и хазарский вопрос.

Как в своей илиаде

      перед киевским дядей^[43]

Половчей повиниться,

      думал русский Парис^[44],

А при свете пожаров

      в расписных шароварах

Половецкие бляди

      танцевали стриптиз.

Были готския девы^[45]

      обольстительно голы,

Но про них позабыли

      за игрою в очко:

В Лукоморье мужчины

      непонятного пола

И, как бабы, одеты

      чёрт те знает во что:

Даже гальский петух, бля,

      в жёлтых лаковых туфлях,

А не просто в калошах

      ходит в этих краях,

Большинство ж мужиков там —

      в горностаевых кофтах,

В крокодиловой кожи

      дорогих лопарях.

Сам Кончак златоустый

      посредине светлицы

Пестрожопых клевретов       

      принимает доклад,

Обнажая при этом

      золочёные фиксы,

Что бликуя от люстры

      аж глаза, бля, слепят;

Возлежит он на койке

      в белой норковой тройке,

Только руку потянет,

      скажем, в брючный карман,

А ему, бля, клевреты

      уж суют сигареты:

Забирай хоть всю пачку,

      дорогой атаман!

Но Кончак отвечает:

      — Лучше лягу-ка спать я! —

И рассеянно чешет

      свой живот с партаком,

На котором бесстыдно

      шевелится распятье

Ой да с римским героем

      да с рабом Спартаком.

— Хороша конопелька,

      да цена ей копейка,

Я бы лучше отведал

      африканскую шмаль:

Пробрало чтоб, как негра,

      аж по самые недра,

Чтоб ни грамма в прошедшем

      мне не стало не жаль!

Но друзья трансвеститы

      говорят: — Не свисти ты!

Ты в погоню за князем

      собирай-таки рать!

Мол, нагрянем-ка с тыла,

      пока всё не остыло,

А на венских конвенций

      нам, допустим, насрать!

Пусть порвут свои глотки

      Лиссабон и Рейкьявик,

Нам, ворам, не указка

      не чухонец, не брит!.. —

...Но Кончак рюмку водки

      неспеша наливает

И, как хан, с расстановкой,

      неспеша говорит:

— Половецкие пляски

      и солдатские ласки,

Видит Бог, наконец-то

      доконали меня!

Поднимите мне веки,

      господа гомосеки,

Да подайте к подъезду

      мне борзого коня!

Будем гнать нашу дичь мы

      прямо хоть до Валдая,

За попытку побега

      припаяем статью!

(В то же время логично

     про себя рассуждая:

Если нет человека —

     и проблема — тю-тю.)

VIII. ДУРАКИ И Ж/Д ДОРОГИ

У нас, жулья, суровые законы,
Но по законам этим мы живём

«На Молдаванке музыка играет...» ( автор неизвестен)

1.

От проклятой погони

      мы бежали, как кони,

По железным дорогам

      и к чертям на рога.

Ой ты, узкоколейка,

      колеи не жалей-ка,

А пока что мы с Богом

      сыгранём в дурака.

Мы несчастные жертвы

      растроенья сознанья —

Ой ты, господи боже, —

      в непокорной главе.

Отлученье от церкви

      и вообще наказанья

Нас волнуют не больше,