Эсфирь Коблер

Леонидис и Хлоя

     Самое жаркое время, середину лета, Леонидис, наконец, решил провести на одном из прелестных островков, разбросанных во множестве в Эгейском море. Там у его родителей была, как они со смехом говорили, загородная вилла. На самом деле дело  всего лишь скромный деревенский дом, окруженный небольшой садом,  издавна принадлежавший семье Теодаракесов, родителям отца Леонидиса. Когда дедушка и бабушка были живы,  Леонидис проводил у них  почти каждое лето, а когда они   умерли один за другим в течение месяца, он «в поместье»  не появлялся. Сначала учеба в старших классах колледжа, потом поступление в Школу кинематографии в Афинах, в общем, некогда было. Родители его, люди очень занятые, - отец  архитектор, мать – дизайнер одежды, - мало имели времени для досуга, а если имели, то проводили его в Европе. Отцу  нравилось путешествовать, а матери нужно было по работе бывать в Милане и Париже.

     Старый дом, с прелестным, но запущенным садом, вновь очаровал Леонидиса, и напомнил о детстве. Сейчас он вел почти монашеский образ жизни: часами слушал Моцарта и Баха, и все время фотографировал и снимал на камеру свой сад с многовековыми оливами, кипарисами, лавром; деревьями, искореженными временем, или густые заросли травы, или многообразие цветов,  название которых он не знал, посаженных еще бабушкой, но выживших в благодатном климате. Все это великолепие буйной природы, прекрасная музыка и полная тишина, давали ему чувство покоя и гармонии. Он даже как-то смутно вспоминал шум и суету столичных Афин, и ему казалось, что теперь у него другая, новая жизнь, которой, как это ни странно, он готов отдать предпочтение. Он много читал. Принципиально решил летом насытиться классикой: Гомер, Шекспир, Гёте, трагики – Эсхил, Еврипид. Отдых и работа переплелись в эти дни. Он много снимал, фотографировал. Но чем больше он работал, тем сильнее ощущал радость бытия, свободу быть самим собой, заниматься любимым делом и не отчитываться ни перед кем, ни в чем.  В глубине души он гордился собой. Единственное, чего ему не хватало, - он остро чувствовал, - любви. «Но, - думал он, - в этом богом заброшенном краю вряд ли можно найти достойную девушку. Если только непритязательную пастушку для легкого флирта». Правда несколько раз он замечал вдали девушку в белых джинсах и белой летящей рубашке, которая сопровождала пастухов со стадом овец, и  никак не мог понять, что она делает здесь. Однажды он разглядел на плече у нее этюдник, и мысленно улыбнулся: «Местная художница запечатлевает местные красоты», - ехидно подумал он.

     Леонидис  забыл бы о ней, если бы не встретил девушку возле своего дома. Она непринужденно устроилась за оградой, и, как бы чувствуя себя хозяйкой всего острова, спокойно  писала этюд сада, его, Леонидиса, действительно живописного, сада. Это сначала возмутило, потом рассмешило Леонидиса, и он вышел к девушке.

     - Позвольте пригласить вас в мой сад, если он вам так интересен, - весело сказал он, широко распахнув калитку. Он внимательно посмотрел на нее и остолбенел. Она напоминала Афродиту с картины Боттичелли: та же вытянутая стройная, как бы летящая фигура, те же золотистые волосы, падающие вдоль спины до колен; открытые, огромные голубые глаза, внимательно и вопрошающе смотрели на него.

     Леонидис смутился и смешался. Вот уж чего он не ожидал от себя! Но девушка неожиданно улыбнулась и сказала.

     - Я вам очень благодарна. Ваш сад, действительно, приманка для художника. – И она вошла в сад, ища место для наиболее интересного обзора.

     Леонидис, как завороженный, поплелся за ней. Он, правда, успокаивал себя тем, что, наверное, местная знаменитость, рисует примитивные, открыточные пейзажи. Спросив разрешения, он встал у нее за спиной и вновь был потрясен. У этой девушки рука настоящего мастера, сразу понял он. Еще не зная её имени, Леонидис понял, что пропал. Такое сочетание красоты и мастерства просто оглушили его.

     Как бы прочитав его мысли, девушка бросила через плечо.

     - Меня зовут Хлоя, а вас?

     - Леонидис, - еле выдавил он.

     С этого дня Леонидис внимательно следил, куда направляется Хлоя. И, едва завидев её, хватал кинокамеру или фотоаппарат, и спешил за ней. Часто он снимал, а она писала одни и те же пейзажи. Леонидис, несмотря на небольшой стаж, - он учился на третьем курсе в Школе кинематографии, подавал большие надежды. Он  уже дважды завоевывал гран-при среди студенческих работ на разных фестивалях. Он прекрасно разбирался в искусстве, и в живописи, в частности. Работы Хлои заворожили его. Они были неожиданны. Они никогда фотографично точно не передавали увиденное художником. Пейзаж – море, горы, деревья – все оживало, дышало; в них жила живая душа. Она по наитию, - Леонидис понимал это,-  делала то, к чему ему придется стремиться всю жизнь.

     Вскоре Леонидис узнал, что она дочь местно зажиточного крестьянина. Большая часть острова и стада овец принадлежат ее отцу. Мальчики, которые вместе с пастухами пасут отары, ее братья, - отец хочет, чтобы дети приучались к труду, и летом, когда заканчиваются уроки в школе, заставляет их работать вместе с пастухами. Её, Хлою, никто не заставляет ходить вместе с ними, но так ей удобней – весь остров в ее распоряжении, а красоты здесь столько, что впечатлений хватит на всю жизнь.

     - У кого ты училась живописи? – как-то спросил он девушку.

     Хлоя удивленно посмотрела на него.

     - Странно, ты же сам знаешь: в Греции живописные пейзажи на каждом шагу. А древние скульптуры и рисунки на амфорах – лучшие учителя. Правда, учитель рисования в школе преподавал мне несколько лет основы рисунка, но, в конце концов, сказал, что ему нечему меня учить.

     «Еще бы, - подумал Леонидис, - такая врожденная способность к живописи нуждается только в хорошей огранке и постановки руки».

     - Ты бывала в Афинах?

     - Нет. Искусство Древней Греции я знаю только по иллюстрациям, по тому, что видела в Интернете и по обломкам керамики в местном музее.

     «Слава богу, - подумал Леонидис, - ничто не замутняет ее взгляд ».

     Как бы прочитав его мысли,  Хлоя продолжала:

     - Мы с родителями решили, что эту зиму я проведу дома, а на следующий год поеду в Афины поступать в Академию живописи и ваяния.

    - Даже не знаю, что тебе сказать. По-моему, тебе нечему учиться у профессоров. Скорее, это они должны учиться у тебя свежести восприятия.

     - Какой ты странный, - засмеялась Хлоя, - надо все время совершенствоваться, иначе потеряешь все, что имеешь.

     «Да, - подумал Леонидис, - ни разу не встречал я ее сверстниц столь талантливых и столь серьезно относящихся к своему дару. Наверное, провинция сохраняет что-то чистое в человеке».

     Действительно, островок стоял в стороне от туристических дорог. Здесь не бродили толпы туристов, не выставлялись напоказ бесконечные древности, которых немало  осталось в Греции, несмотря на века уничтожения и ограбления. В тишине и простоте больше чувствовался дух Древней Эллады, чем в суете Афин или на курортном острове Родос.

     Островок был небольшой, поэтому, если забраться на холм повыше, то со всех сторон увидишь море. Солнце вставало, вернее, выплывало из моря на востоке, сразу, резко освещая золотом морскую гладь, заставляя все вокруг светиться бесконечным золотистым переливом, и садилось в море, долго, розовым шаром вися на западном горизонте, утихомиривая морскую гладь красновато-розовым светом, а потом резко падало в воду, и мгновенно наступала ночь с яркими звездами и долгожданной прохладой.

     Леонидис и Хлоя были неразлучны. Он, правда, не решался побывать у нее дома. Ему казалось нетактичным беспокоить родителей Хлои. Достаточно было того, что они виделись каждый день: она делала наброски, он снимки, потом они обсуждали то, что их волновало. Леонидису было спокойно и приятно с девушкой. Он даже не задавал себе вопроса – влюблен ли он. Ни разу не пытался ее поцеловать или обнять, но не видеть ее хотя бы один день он не мог. Лето пролетело незаметно. Леонидис без сожаления собирался в Афины. Он был доволен отснятым материалом, временем, проведенным с Хлоей, встречей со старым домом. Улетая, он просто сказал Хлое, что встретятся они, вероятно,  следующим летом.

     Но Хлоя точно знала, что она влюблена. Ни разу не позволила она  Леонидису посмотреть на нее более чем дружески, но в её душе  бушевала буря. Она влюбилась первый раз, влюбилась искренне и страстно. Мир засветился для нее каким-то невиданным светом, заиграл новыми красками. Она видела, что Леонидис увлечен ею, но его отстраненность не давала ей возможности выказать свои чувства. Её переживания изливались лишь в новом свечении красок, более жесткой четкости рисунка, бесконечной упорной работе.

     Леонидис  на самом деле не мог понять, что с ним происходит. Он был красивым парнем: высокий, спортивный, иссиня-черные волосы, темные глаза, веселая улыбка, талант - все привлекало девушек. У него  было множество романов, но то, что он испытывал к Хлое, иначе, чем восхищением он назвать не мог, и потому был сдержан. Первое время, после возвращения в Афины, встреча с родителями, с друзьями, монтаж отснятого материала притупили воспоминания о Хлое. Но потом, когда жизнь вошла в обыденную колею, лето, проведенное на острове, стало казаться ему каким-то волшебным сном. Он вдруг остро почувствовал, как ему не хватает Хдои, и понял, что он не просто увлечен, а любит, глубоко и сильно. Поэтому, когда пришло время Рождественских каникул, Леонидис, сказав родителям, что ему надо доснять материал, вернулся на остров.

     В старом холодном доме ему было неуютно одному. Он брал лыжи и поднимался на те холмы, вершины которых были покрыты плотным снегом, прокладывал лыжню. Он все время думал, как ему попасть в дом Хлои, и ругал себя за то, что не удосужился познакомиться с ее родителями. Однажды он увидел, что склон холма недалеко от домка Хлои, очень хорош для новой трассы и с утра отправился туда. Леонидис провозился до вечера, прокладывая лыжню, промок и продрог, но с удовлетворением решил, что и трасса готова, и повод постучаться в дом Хлои, тоже нашелся.

     На пороге его встретил статный пожилой мужчина, отец Хлои, как догадался Леонидис.

     - Простите, я Леонидис Теодаракис, ваш  сосед. Прокладывал лыжню и совсем промок. Не позволите ли мне обсушиться у камина?

     - Входите, входите, Леонидис. Мы заочно с вами знакомы, наслышаны о вас. Конечно, вот идите ближе к огню. Позвольте представиться. Я  Дриас,             отец Хлои.

     В глубине коридора Леонидис увидел Хлою,  сияющую радостной улыбкой, и всем существом потянулся к ней.

     За столом весело болтали. Мать Хлои,  Напа, моложавая и подвижная женщина, все время подкладывала ему на тарелку  мясо в остром соусе, отец приготовил специально для Леонидиса горячий пунш, чтобы он не дай бог, не замерз, после целого дня на снегу. Братья Хлои притащили журналы с изображением последних автомобильных новинок, а, узнав, что дома, в Афинах у него есть спортивный автомобиль, с визгом накинулись на Леонидиса с расспросами и просьбами. За окном поднялся ветер; мокрый снег с дождем, темнота, холод – все сгустилось там, на улице, а здесь, в доме Хлои царили покой и уют. Его оставили ночевать, потому что, действительно, на улице было противно. И, сидя у камина, и попивая свой пунш, Леонидис просто блаженствовал. Он смотрел на Хлою, на ее светящиеся глаза, нежное лицо и не понимал, зачем ему возвращаться в Афины. Он был счастлив как никогда.

     -Знаешь, - говорил Дриас,  - мы ведь были знакомы с твоими дедушкой и бабушкой. Островок-то небольшой. Они много рассказывали о тебе, гордились тобой. Ты, действительно, красавец. А если ты также талантлив,  как говорили они, то пусть судьба тебе улыбнется. – Отец весело посмотрел на Хлою. Видно было, что он доволен выбором дочери.

     - Ну что ж, пор спать, - сказала Напа. Два часа ночи.  Дочка, отведи гостя в верхнюю спальню.

     Когда Леонидис и Хлоя поднялись наверх, он не выдержал и крепко поцеловал ее. Влажные нежные губы перевернули все его существо. С этого момента он не принадлежал себе. Быть рядом с Хлоей, фотографировать ее, снимать на камеру все, что делает она, казалось ему  самым важным в жизни.

     Каждый день он приходил в дом Хлои и не скрывал ради кого и ради чего он ходит. Дом был небольшой,  и им редко удавалось уединиться, чтобы поцеловаться и обнять друг друга, но каждый поцелуй доставлял Леонидису новое наслаждение.

     Перед отъездом, сидя за общим столом на прощальном ужине, Леонидис, наконец, решился.

     - Вы все знаете, конечно, - сказал он, поднимая бокал вина, - почему я так часто, просто неприлично часто бываю у вас. Так вот, - замялся он, - я хотел бы, если Хлоя согласна, а вы непротив, я хотел бы, чтобы Хлоя стала моей женой.

     Все зашумели, посмотрели на Хлою, которая побледнела и молчала, но глаза её говорили сами за себя.

     - Я согласна, - тихо сказала она.

     Начались поздравления и обсуждения будущей жизни.

     - Я сказал Леонидис, - должен поговорить с родителями. Уверен, они возражать не будут. Но они возлагают на меня большие надежды. Я многим им обязан. Я хотел бы летом забрать Хлою в Афины, познакомить ее с родителями, объявить о нашей помолвке и, - он хитро взглянул на Хлою, - устроить выставку работ Хлои. Но в следующем году у меня диплом. От того, насколько удачной будет моя картина, зависит и работа, и наше с Хлоей будущее. Мне хотелось бы сыграть свадьбу после защиты диплома.

     Родные  одобрили этот план, посчитав его очень благоразумным.

     Радостный и окрыленный Леонидис вернулся в Афины.

     Как он и предполагал, родители были тактичны, и сказали, что согласятся или нет с его выбором, когда познакомятся с Хлоей. (О! Он не сомневался в их согласии!). Ему казалось, что не любить Хлою просто невозможно. Теперь Леонидис работал по 10-12 часов, стараясь как бы спрессовать время, приблизить летние каникулы, когда Хлоя приедет к нему. Он снял большую студию, где рассчитывал устроить выставку работ Хлои. И, действительно, к ее приезду студия была отремонтирована и готова к показу картин. Леонидис чувствовал, что среди огромных окон, из которых видно море и Акрополь, на фоне белых стен, работы Хлои будут смотреться особенно хорошо. Ее пейзажи были воплощением мечты, ожившим представлением о мечте. Живые деревья на  картинах Хлои, летящее и сверкающее море, бездонное в своей глубине небо – это та Эллада, которая живет в душе каждого грека, и о которой он мечтает, как о стране обетованной.

     Встретив Хлою в аэропорту, Леонидис сразу повез ее домой, чтобы  познакомить с  родителями.

     - Вот увидишь, они тебе понравятся. Они добрые, умные, творческие люди. Отца зовут Костос. Он архитектор. Старается примирить современную архитектуру и традиции Эллады. Моя мать – армянка, Корина. Но ее семья уже два века обитает в Афинах. Она дизайнер одежды.  Они в меру религиозны. Оба православные. Я показывал им снимки твоих работ, и, насколько снимок может передать живопись, им понравилось.

     Хлоя слушала его и улыбалась. Ей было хорошо. Афины, Леонидис… Но встречи с его родителями она все же побаивалась. Конечно, на чувства Леонидиса ничто не повлияет, однако хотелось бы, чтобы все прошло благополучно.

     Просторная восьмикомнатная квартира, светлая и хорошо обставленная очень понравилась Хлое, а ее комната, уютная, с примыкающей ванной и отдельным входом, просто покорила ее.

     Приняв ванну и отдохнув, Хлоя вошла в гостиную, где уже собралась вся семья.

     Леонидис вновь восхитился, увидев девушку в  розовом платье, из легкого шелка, струящимся вдоль ее стройного тела и в простых, но изысканных туфлях. По тому, как заулыбалась его мать, Леонидис понял, что она оценила благородство и вкус Хлои.

     Очень церемонно – он явно волновался – Леонидис, взяв Хлою за руку, подвел к своим родителям, сидевшим на диване в дальнем углу комнаты.

     - Позвольте мне представить, - мама, отец, - Хлою, девушку, которую я считаю своей невестой и которую мечтаю назвать женой.

     Костос, высокий седовласый красавец, церемонно поцеловав руку Хлои, сказал, что очень рад такому выбору сына, и тут же стал шутливо ухаживать за девушкой, мать Леонидиса, хрупкая обаятельная женщина, непринужденно болтала с ней о моде,  по тому, как мать обсуждала с Хлоей конструкции новой коллекции, Леонидис понял, что его невеста  понравилась.

      Два месяца Хлоя могла оставаться в Афинах, а потом Леонидис отвезет ее к родителям. Решили, что в этом году он защитит диплом, - возможно участие в числе дебютантов на Венецианском фестивале,- а Хлоя поступит в Академию живописи  следующим летом. Весной же, когда выпускная работа будет готова, они сыграют свадьбу.

     Хотя это и отодвигала их совместную жизнь на целый год, но, подумав, молодые посчитали, что так будет лучше. Пока же Леонидис готовил выставку работ Хлои, а она без устали ходила по многочисленным музеям Афин и рисовала, рисовала…

     В начале августа в студии, арендованной Леонидисом, выставка открылась. Леонидис, в силу своего положения в обществе, имел связи со всем художественным и кинематографическим миром Греции. Он пригласил на вернисаж известных критиков, художников, репортеров. По почтительному молчанию и внимательным взглядам,   по тому, как долго задерживались критики у каждой картины, у каждого рисунка, он понял, что работы Хлои понравились, что она, несомненно, стала открытием,- его открытием,- может быть, лучшего художника последних лет. В душе он очень гордился Хлоей.

     Один из самых известных и влиятельных обозревателей художественной жизни Афин подошел к нему со словами:

     - Поздравляю. Давно не видел я работ столь значительного художника, такой твердой руки, таких одухотворенных пейзажей. К тому же, - он лукаво улыбнулся, глядя на Хлою, - она прелестна.

     Леонидис чувствовал себя самым счастливым человеком. Он видел восхищенные взоры мужчин и завистливые взгляды женщин. Хлоя выделялась естественной природной красотой.  «Ботичелливской», как думал он про себя. Одета она была в простой белый, на древнегреческий манер, перехваченный на плечах, хитон и стилизованную под старинные сандалии обувь, длинные золотистые волосы обвивала во всю длину, до пояса, легкая лента. Единственным украшением стали старинные золотые серьги, спускавшиеся до самых плеч. Это была семейная реликвия Корины, хранившаяся в их семье 200 лет. Если мать решила подарить их Хлое, это значило, что она не просто одобряла выбор сына, а считала его наиболее удачным. Он видел, что отец и мать, стоя в отдалении, и беседуя то с одним, то с другим знакомым, горды и счастливы не меньше, чем он. Леонидис был им благодарен.

     Самой спокойной, как бы не понимавшей что происходит, была Хлоя. Она, действительно, мало заботилась успехом или неуспехом. Ее творчество – это ее жизнь. Картины и любовь Леонидиса – вот что волновало ее.

     На следующий день почти во всех Афинских газетах, в колонке «культура» писали о выставке Хлои и ее необычном даре. Народ потянулся в  студию. Леонидис проводил там все дни, снимая и фотографируя. Хлоя же не хотела терять ни минуты своего пребывания в Афинах. Она каждый день ходила в музеи, на Акрополь,  Парфенон и, по-прежнему, бесконечно делала наброски и рисовала.

     Через две недели Леонидис и Хлоя отправились на остров. Оставшиеся до занятий дни Леонидис хотел провести с любимой, а поскольку она не могла не рисовать, постоянно бывал с ней на этюдах, наблюдая, как она пишет.

     Манера ее письма резко изменилась. Тона стали более мягкими, пастельными, и почти в каждом пейзаже появились фигуры греческих богов. То дриады водили хоровод среди деревьев, то нимфы неслись по волнам, то охотница Артемида со своей свитой, останавливалась отдохнуть где-нибудь в роще, а иногда, среди облаков, появлялась вдруг голова Зевса-Громовержца.

Такой новый подход даже пугал Леонидиса. Уж очень натурально все выглядело на картинах Хлои. Здесь не было стилизации, но простор и свобода воображения. Леонидис старался все заснять на камеру. Он решил представить в Венеции фильм о молодой художнице, которая в своем творчестве воскресила Древнюю Элладу.

      Молодые люди жили вместе в доме Леонидиса, но все вечера проводили у родителей Хлои, беседуя и веселясь. Они предавались и труду и отдыху, и были счастливы.

     В начале сентября Леонидис вернулся в Афины, а Хлоя в дом родителей. Каждый день они связывались по Интернету и, глядя в камеру, рассказывали друг другу очень подробно о том, как прошел день. Им хотелось создать иллюзию нерастования. Но  у Хлои появилась тайна, которой она не могла поделиться ни с кем. Леонидис почувствовал, что что-то произошло, а Хлоя не хочет его волновать. Он  беспокоился и надеялся как можно скорее увидеть Хлою. Он уже сожалел, что решился оставить ее.

     У Хлои действительно появились проблемы. Дело в том, что изображения богов на ее рисунках и картинах не были плодом воображения. Она видела их, говорила с ними. Они пришли к той, которая, как древние греки когда-то, могла разговаривать с богами. Девушка понимала, что рассказывать об этом в современном мире невозможно. Её сочтут сумасшедшей. Но счастье, которое она получала, общаясь с теми, кто одухотворял прекрасную природу Греции, переполняло её. Артемида, например, попросила нарисовать любимую собаку. Получив рисунок гончей  прыгнувшей за добычей, как бы летящей по воздуху, была обрадована, и, умчавшись вдаль вместе со своей охотой, в знак благодарности долго еще парила в небе, давая возможность запечатлеть себя. Прекрасная Афродита постоянно хвасталась своей красотой. Видимо ей надоело молчание, и теперь она часами могла говорить о себе, распускать волосы и придумывать всяческие невероятные истории.          Но больше всего Хлоя любила сидеть у Прохладного Грота. В том месте среди прибрежных скал, где местная речушка впадала в море, образовался много тысяч лет назад огромный грот. Он издавна почитался  пастухами как обиталище нимф. Сюда уже три тысячи лет назад приносили дары: флейты, ленты, светильники, обувь и многое другое. До сих пор жители острова, забредая в грот, находят там старинные предметы. На стенах грота, если осветить его поярче, можно увидеть изображение танцующих или летящих по волнам нимф и морских богов. Поговаривали, что одна нимфа живет там до сих пор. Её так и прозвали – Нимфа Прохладного Грота. Хлоя так нравилось сидеть здесь и делать зарисовки, не только потому, что вечно изменчивое море всегда было ей интересно, но и потому, что Нимфа Прохладного Грота приходила к ней и была с ней нежна. Она обычно садилась за спиной Хлои, смотрела на ее работу, расчесывала ее волосы,  ласково гладила их. Однажды, когда Хлоя услышала тихий плач Нимфы, она не выдержала и спросила:

     - Почему ты плачешь?

     - Я тебя очень люблю?

     - Любовь заставляет тебя плакать? Ведь я часто прихожу к тебе в гости, что же печалит тебя?

     - То, что я не могу быть рядом с тобой. Это опасно.

     - Почему?

     - Потому, - печальным шепотом сказала Нимфа, - что я твоя мать, а Зевс твой отец.

     Она старалась говорить как можно тише, чтобы не услышала мстительная Гера. Но лучше бы она этого не говорила, Гера все равно услышала!

     Потрясенная,  Хлоя посмотрела в глаза Нимфы, и встретила взгляд таких же, как и нее самой пронзительно-синих глаз.

     Нимфа с плачем убежала. А Хлоя медленно побрела домой, задумчиво глядя перед собой. Вечером, дождавшись, когда мальчики пошли спать, а родители сели с книгами в кресло, Хлоя спросила:

     - Папа, мама! Я не ваша дочь?

     Родители переглянулись.

    - Откуда ты знаешь? – осторожно спросил отец.

     - Мы ни одной живой душе не рассказывали эту историю, - добавила мать.

     - Вы нашли меня в Прохладном Гроте? – спросила Хлоя.

     - Я не пойму, как ты узнала, - вздохнул Дриас, - но придется тебе все рассказать.

     Двадцать лет назад, когда мы с твоей матерью поженились, я был беден, и сам пас свое небольшое стадо овец. Однажды одна овца, у которой только что появился ягненок, исчезла часа на два. Я сильно разозлился и пошел ее искать. Нашел я ее в Прохладном Гроте. Она лежала возле прелестной новорожденной девочки и поила ее своим молоком. Эта девочка была ты. С тобой ничего не было, никаких знаков, никаких крестиков или амулетов, только лежала ты на белой ткани необыкновенной красоты. Она до сих пор хранится у нас в сундуках. Мы подождали неделю, но никто не заявлял о пропаже ребенка. К тому времени мы были женаты почти два года, но детей у нас еще не было. Вот мы и решили, что какая-то богатая туристка, наверное, американка, приехала сюда, чтобы тайком родить и оставить ребенка. Поэтому мы  не стали заявлять в полицию, а объявили, что у нас неделю назад родилась дочка. Поскольку мы нашли тебя как в старинном романе, в пещере, то и назвали тебя – Хлоя. Но откуда ты узнала об этом? Ведь мы никому не говорили, а тебя любим, как родную дочь, даже больше.

     - Просто, - тихо сказала Хлоя, - я вспомнила Прохладный Грот.

     Родители не стали больше ни о чем спрашивать девушку. Они знали ее необыкновенные способности.

     Но могучая богиня, великая Гера не могла забыть того, что услышала.

     Как!? Ей казалось, что за последние две тысячи лет она пришпилила Зевса к своей юбке. А, оказывается, он за ее спиной опять шляется и делает детей. Она этого так не оставит. Она сумеет отомстить.

     Гера знала, что грозный Посейдон, бог моря, возненавидел людей, что он давно вынашивает план мести за то, что они испоганили воду и землю, а возомнили себя полубогами. Он мечтал, когда настанет его час, огромной волной накрыть землю и смести недостойных, глупых людишек с лица земли. Он хотел, чтобы все боги, все нимфы, его дочери, все морские божки были на его стороне,  и оттого запрещал им общаться с людьми, а своим дочерям велел оставаться девственницами до тех пор, пока не придет их час, их время заселять землю. И вот одна из его дочерей ослушалась Посейдона, предала его. Более того, плод своего греха она отдала на воспитание людям. И тем самым сделала ее человеком.

      Все это Гера змеиным ненавидящим шепотом изложила Посейдону, и вызвала в его душе такую ненависть, что ничто, кроме гибели Хлои, не могло успокоить его.

       Посейдону не пришлось долго ждать. Наступила глубокая осень. Мало кто выходил теперь к морю, особенно здесь, в северной части острова, где стояло всего несколько домов, разбросанных вдали друг от друга. Однажды, ближе к вечеру,  Хлоя гуляла в одиночестве вдоль берега моря, откуда долетали холодные брызги. Он шла к Прохладному Гроту и о чем-то задумалась. Она даже не увидела, как огромная волна взвилась над морем, одним махом охватила весь берег, поднялась до вершин холмов и схлынула, утащив Хлою на дно. В последний миг ей показалось, что Нимфа Прохладного Грота пытается спасти ее, но Посейдон, восстав, как черная могучая туча, с грохотом выбросил Нимфу на скалы, и, если бы ни бессмертие, данное ей, она непременно  погибла. Страшным стоном проводила она смерть своей единственной дочери.

     Рыбаки, бывшие поблизости, едва удержались на своих судах. Позже, рассказывая Дриасу и Напе, что произошло, они крестились, и благодарили Бога, считая, что только чудо спасло их, ибо море мгновенно успокоилось, как будто приняло долгожданную жертву.

     Родители Хлои горевали до конца своих дней, но смирились с потерей. Они считали, что Хлоя пришла неведомо как в этот мир, и также ушла из него.

    Леонидис выкупил студию, где проходила выставка Хлои, он создал там  музей, где выставил все  работы безвременно погибшей молодой художницы. Фильм Леонидиса о Хлое и ее творчестве завоевал первый приз на Венецианском кинофестивале в разделе «Дебют», что нимало способствовало его дальнейшей блестящей карьере. Он женился через много лет после гибели любимой и свою дочку назвал Хлоей. Каждый год Леонидис приезжает на остров хотя бы на неделю, подолгу гуляет возле Прохладного Грота, и, глядя на море, никак не может понять, почему именно Хлою, юную, прекрасную и талантливую, море выбрало своей жертвой.

     Нимфа Прохладного Грота исчезла. Во всяком случае, никто ее больше не видел.

     Гера вполне насладилась своей местью.

    ..^..