Игорь Петров
Скелеты в шкафах или кто убил доктора Прауна?
|
|
доктор остался дома
19 апреля 1960-го года, во вторник после пасхи, доктор Отто Праун не пришел на работу. 65-летний доктор владел небольшой медицинской практикой на Линдвурмштрассе 213 в Мюнхене, впрочем, он принимал пациентов лишь после обеда и не каждый день, а порой, когда уезжал на несколько недель за границу, и вовсе закрывал практику. Ближе к вечеру медсестра Ренате Мейер, единственная подчиненная Прауна, начала волноваться. При всей порывистости и непредсказуемости доктор всегда извещал ее о своих планах. Удостоверившись по телефону, что никаких дорожно-транспортных происшествий, в которые мог быть вовлечен Праун, не зарегистрировано, медсестра попросила своего друга, монтера Фогеля, поехать с ней вечером в Пёкинг (поселок у Штарнбергского озера, в 20 км к югу от Мюнхена), где доктор проживал на собственной вилле. У калитки стояла машина доктора, из-за задернутых гардин комнаты, выходящей на террасу, пробивался свет. Фогель открыл почтовый ящик и обнаружил в нем помимо почты два пакета с булочками, уже зачерствевшими. Фогель позвонил, затем попытался открыть дверь виллы, но она была заперта. Тогда следопыты обошли виллу и обнаружили, что не заперта другая дверь, ведущая на террасу. Запах, ударивший им в ноздри, был неописуем. В прихожей под батареей лежало тело доктора Прауна, уже начавшее разлагаться. Мейер и Фогель немедленно известили полицию, после приезда инспектора Карла Родатуса и его команды из крипо близлежащего городка Фюрстенфельдбрюк, обоих отпустили восвояси, попросив никому не рассказывать о случившемся.
два трупа и три гильзы
При осмотре места преступления Родатус установил следующее:
- Праун погиб от пулевого ранения в рот, рядом с телом доктора лежал пистолет модели Baby, неподалеку дву гильзы
- в момент выстрела доктор был в пальто и в шляпе (шляпа, понятно, слетела при падении), в его авоське обнаружились газеты, датированные 14-м апреля, и продукты
- изнутри в замке входной двери торчал ключ
- поверх лужи крови лежало стекло от разбившихся часов доктора
- на диване в комнате, на выключателе и на зеркале в прихожей – следы крови, на диване - собачий ошейники и пуля
- на столе бутылка коньяка и четыре стакана
- в тумбочке спальни две одинаковых коробки: одна с пистолетом модели Baby, другая пустая
- в секретере письмо написанное доктором и адресованное его домоправительнице Эльфриде Клоо, впрочем, письмо было датировано сентябрем 1959 г., поэтому полицейские оставили его без внимания
Саму госпожу Клоо Родатус обнаружил, спустившись на нижний этаж. Несчастная домоправительница (в 1943-м году она развелась со своим мужем, переехала к Прауну и жила с ним в гражданском браке) лежала ничком, убитая выстрелом в затылок. За дверью кладовки Родатус услышал странный шорох. Открыв ее, инспектор нашел полузамерзшую собаку Прауна, старого полуслепого спаниеля Питти, на шерсти которого тоже обнаружились следы крови.
На основании того, что настенный календарь показывал 15 апреля, а трупное окоченение Прауна, как преодолев отвращение, смог установить Родатус, практически сошло на нет, инспектор определил, что смерть наступила вечером 15-го или в ночь с 15-го на 16-е апреля. У Клоо трупное окоченение было еще заметно, что объяснялось более низкой температурой внизу.
Над реконструкцией обстоятельств случившегося Родатус тоже думал недолго. Придя домой, доктор Праун застрелил свою сожительницу, а затем ужаснулся содеянному и выстрелил себе в рот. Тем более, что доставленная в Пёкинг для опознания сестра госпожи Клоо подтвердила, что доктор был крайне вспыльчив и несдержан, и в последнее время не ладил с убитой. Оставалась только лишняя гильза. Ну допустим, предположил Родатус, доктор в припадке ярости хотел убить и собаку, даже сорвал с нее ошейник, но промахнулся. Тут его охватило раскаяние, и он помиловал пса, заперев его в кладовке. Этим объясняется пуля на диване. Вторая же застряла в голове Прауна.
за упокой души
Версию самоубийства не стал отрицать и приехавший на рассвете сын доктора Прауна Гюнтер (ему на момент смерти отца исполнилось тридцать, он пошел по его стопам и стал врачом, Праун развелся с его матерью еще в 1932 году). Сам он в последнее время не слишком часто общался с отцом, но от их общей знакомой, госпожи Веры Брюне, слышал, что Клоо угрожала Прауну, чуть ли не шантажировала его. После чего инспектор Родатус, с легким сердцем отказался от снятия отпечатков пальцев, взятия проб крови и тому подобной криминалистической чепухи. Шляпу и часы покойного он передал Гюнтеру, более того, когда тот, чтобы как-то отблагодарить полицейских за труды праведные, предложил выпить по рюмочке, инспектор не стал жеманиться. Раз уж на столе стоял коньяк и четыре стакана, то его из них и выпили. Апогеем служебного рвения следует, однако, признать убийство собаки. Гюнтер Праун посоветовал пристрелить старого спаниеля, чтоб не мучился, и Родатус исполнил его волю, использовав, конечно, не табельное подотчетное оружие, а ... – правильно – орудие самоубийства, тем самым лишив смысла последующую баллистическую экспертизу.
Подъехавший врач-криминалист поверил опытному инспектору на слово и не стал проводить осмотр тела. Не сделали этого и в морге (позже дежурный врач припомнил, что кто-то позвонил ему и дал указание сразу передать тело родственникам для погребения).
В пятницу, 22 апреля, доктор Праун был похоронен на мюнхенском кладбище Нордфридхоф.
форель, письмо и звонок
Покойный оставил после себя состояние, оцениваемое в полтора миллиона марок, в том числе недвижимость в центре Мюнхена, виллу на Штарнбергском озере и поместье в Испании. Вопросом, откуда у простого доктора столько денег, инспектор Родатус заморачиваться не стал, рассказ сестры несчастной госпожи Клоо о том, что Праун постоянно был в разъездах и не просто так, а потому что спекулировал валютой и даже торговал оружием, он счел бредом сивой кобылы и пропустил мимо ушей.
Тем не менее от расследования отвертеться не удалось. Еще раз наведавшийся в дом отца Гюнтер Праун (как он попал внутрь, если во входной двери изнутри по-прежнему торчал ключ, а дверь террасы была теперь опечатана – загадка) нашел в холодильнике форель, а на секретере то самое, написанное на бумаге голубого цвета, письмо:
Коста брава, 28 сент. 59
Дорогая Эльфи
Податель сего письма – доктор Шмитц из Рейнланда, о котором я с тобой уже разговаривал. Он играет большую роль в моих испанских делах, будь с ним особенно мила. Я назвал тебя своей женой и рассказал ему о нашем чудном домике в Пёкинге. Покажи ему дом, у него есть великолепные идеи для нижних помещений. Приготовь ему что-нибудь, он любит поесть. Его жена, очень милая женщина, сопровождает его во всех поездках, она тебе понравится. Надеюсь, у тебя все в порядке.
Всего хорошего и чмокни от меня Питти.
Твой Отто.
Уже знакомая нам медсестра Ренате Мейер припомнила и рассказала Гюнтеру, что в начале пасхальной недели доктор Праун упоминал фамилию Шмитц. «Шмитц из Рейнланда – знакомый Веры (Брюне), - сказал он. Она продала ему мой старый фольксваген. Теперь он хочет купить у меня еще и землю в Испании.». В четверг, 14 апреля, доктор явился на работу около трех часов дня, весьма возбужденный, и объяснил, что ждет телефонного звонка госпожи Брюне или доктора Шмитца, вечером состоятся переговоры. У госпожи Брюне тяжело больна живущая в Бонне мать, и то, что Вера несмотря на это сама привезла покупателя в Мюнхен, доктор назвал трогательным и даже поразительным. В пять зазвонил телефон, после разговора доктор Праун сказал: «Ага, они уже в Штарнберге». С одной стороны, Праун был даже рад принять покупателя дома, чтобы показать, что в деньгах он не нуждается и набить цену. С другой стороны, Эльфрида лежала в постели с приступом ревматизма. Доктор позвонил домой и договорился, что она поднимется и примет гостей. Перед отъездом Праун долго рылся в ящике с документами, пытаясь найти какую-то справку касательно фольксвагена, которую хотел отдать новому владельцу (это подтвердил монтер Фогель, как раз звонивший своей подруге и слышавший, как она спрашивает доктора, что он ищет). Около семи Праун пожелал Ренате Мейер счастливой пасхи и отправился домой. С собой (что впоследствии было доказано выпиской со счета) он захватил 17000 марок.
Праун-младший не обнаружил в Пёкинге ни этих денег, ни завещания отца, которое он искал. Зато он нашел в холодильнике форель. В страстную пятницу католики едят пресноводную рыбу. Раз рыба осталось в холодильнике, значит самоубийство произошло не 15-го, а 14-го апреля, в четверг. Для инспектора Родатуса эта деталь не имела решающего значения. 14-е так 14-е, и он исправил цифру в рапорте.
метресса
Вера Брюне родилась в 1910 году в семье бургомистра небольшого городка неподалеку от Эссена. В отличие от братьев она не получила университетского образования, зато унаследовала хорошие манеры и страсть к красивой жизни. Она дважды была замужем, за актером Хансом «Косси» Козелковским (в 1960-м их дочери Сильвии как раз исполнилось восемнадцать, в апреле она находилась на учебе в Англии) и за композитором Лотаром Брюне. После второго развода Вера зарабатывала на жизнь, заводя знакомства с состоятельными мужчинами и оказывая им разного рода услуги. Кроме того она сдавала в аренду две комнаты своей (купленной на нажитые посильным трудом средства) квартиры в Мюнхене. В 1957 году в одном из ресторанов на Леопольдштрассе Вера познакомилась с доктором Прауном. Тот был так очарован высокой, стройной и выглядевшей минимум на 15 лет моложе своего возраста Верой, что немедленно предложил ей работу... личного шофера. За 200 марок в месяц Вера должна была сопровождать доктора в поездках за границу, в первую очередь, в Испанию, вести тамошнюю бухгалтерию, а также дважды в неделю составлять Прауну компанию, к примеру, в театре или за ужином в ресторане. В пылу страстей (хотя злые языки утверждали, что Вера в постели превращается в бревно, да и сам Праун звал ее «моя фригидочка») доктор, по слухам, даже переписал завещание, отчуждая в пользу любовницы свое испанское поместье. В апреле и мае 1960-го года Вера жила в Бонне, ухаживая за лежащей в больнице матерью. Печальную весть о кончине любовника и работодателя сообщил ей по телефону Гюнтер Праун, поинтересовавшись, не была ли она в прошлый четверг в Мюнхене. Нет, ответила Вера, и на похороны она не приедет, так как мать очень плоха. Каково же было удивление Прауна-младшего, когда через несколько дней Вера объявилась у него. Теперь ее история звучала совсем иначе: в злополучный четверг она была в Мюнхене и даже разговаривала с Отто по телефону. Тот позвонил в начале третьего и (согласно условиям трудового соглашения) потребовал явиться в кафе, где он обедал. Вера отказалась, пояснив, что приехала лишь на полдня, чтобы навести порядок в сдаваемой квартире и нанять уборщицу, и торопится назад в Бонн к матери. «Твоя мать сможет помереть и без тебя!», - заорал доктор, после чего Вера бросила трубку. Таким был их последний разговор.
галантный инспектор
Еще одна любовница Прауна (да, доктор был весьма любвеобилен), баронесса фон Дуйсбург косвенно подтвердила показания медсестры Мейер. За два дня до смерти доктор рассказал ей, что намерен продать «испанию», и в четверг ожидает покупателя. Делать нечего, инспектор Родатус составил список вопросов и попросил боннских коллег задать их госпоже Вере Брюне. В первую очередь, инспектора интересовало, в каких отношениях она состояла с покойным (ответ: «исключительно в деловых») и есть ли у нее алиби на вечер 14-го апреля. Закончив уборку в квартире, рассказала Вера, она села в новый автомобиль доктора Прауна (его надо было обкатать перед грядущей поездкой в Испанию) и около пяти часов вечера выехала в направлении Бонна. Около двух ночи она добралась до своего боннского жилища, но так как не смогла заснуть, решила отправиться к маме в больницу. Посмотрев в окно палаты и обнаружив что свет не горит (включенный свет, по договоренности, был сигналом тревоги), она вернулась домой, где, к сожалению, у нее заел замок подъезда. Ей пришлось разбудить соседей, чтобы они открыли дверь изнутри. На часах было пол-шестого.
В конце мая мать Веры Брюне умерла, Вера вернулась в Мюнхен (из Англии вернулась и Сильвия), и инспектор Родатус получил возможность познакомиться с ней лично. Если их первая беседа еще хоть чем-то напоминала допрос, то уже на вторую инспектор пришел с цветами, конфетами и бутылочкой коньяка. Пока Сильвия сервировала чай, перешедшие на «ты» голубки (Вера прозвала инспектора «Карлос») обсуждали художественный дар инспектора, днями опубликовавшего рассказ в районной газете и декламировали стихи Рильке.
Первым делом Вера убедила Родатуса в правильности его версии. Естественно, это было самоубийство. Да у Отто половина родственников покончила с собой, а другая попала в психушку. Это их родовое проклятие, он сам много раз рассказывал. Кроме того он был одержим манией преследования и постоянно (даже в домашнем халате) носил с собой пистолет. Вере несколько раз даже приходилось контрабандой проносить пистолет через границу. Он боялся всех и вся, к примеру, что его отравят и даже заставлял несчастную Клоо пробовать свою еду. Саму Клоо он, впрочем, тоже боялся, так как та шантажировала его старой историей с убийством в начале 50-х подруги Прауна (тогда его несколько раз вызывали на допрос в прокуратуру). Лишь Вере он полностью доверял. Да, в последний месяц перед его смертью они ссорились, но лишь потому, что из-за болезни матери Вера не могла везти его в Испанию.
Неожиданно речь зашла об абортах (до 1974 г. аборты в Германии преследовались судебным порядком). Не знаю, делал ли доктор аборты, пожала плечами Вера, но однажды он заметил: «Срок давности убийства истекает через 20 лет, срок давности аборта – через 10». А что насчет торговли оружием? спросил Родатус, вспомнив показания сестры домоправительницы. Вера и Сильвия расхохоталась в унисон. Да вы что? Наш дурачок Отто и торговля оружием? Хахаха. Нет, никакого доктора Шмитца Вера не знает. Хотя, кажется, она однажды рассказала Прауну, что у нее есть родственник по имени Шмитц. Один из пяти богатейших людей ФРГ. Праун всегда хотел вращаться среди богатеев. С этим Шмитцем он так никогда и не встретился, но, возможно, хвастался мнимым знакомством.
Старый Фольксваген? Нет, медсестра Мейер лжет или что-то путает. Доктор действительно попросил Веру помочь с продажей, так как слышал, что в Кельне цены на машины выше. Давний приятель Веры по имени Фербах поместил объявление в тамошней газете. Но машина никому не приглянулась, и благородный Фербах решил оставить ее себе. Он заплатил за фольксваген 2500 марок. Ну и конечно, никаких разговоров о продаже испанской усадьбы и в помине не было. И здесь медсестра Мейер все выдумала.
Голубое письмо? Она видит его впервые и сомневается в подлинности. Отто никогда бы не написал лапидарное «Коста брава», он бы написал «Ллорет дель Мар», название местечка, в котором располагалась его усадьба.
Родатус совмещал приятное с полезным и был, натурально, на седьмом небе.
в случае если завещатель к моменту своей смерти...
2 августа в суде Штарнберга в присутствии адвокатов Гюнтера Прауна и Веры Брюне было вскрыто найденное у испанского нотариуса завещание доктора:
Доктор Праун завещает госпоже Вере Брюне, урожд. Колен, прожив. в Мюнхене, недвижимость в Испании, состоящую из земельных участков близ Ллорет дель Мар со всей землей и ценностями, которыми он там владеет.
В случае если завещатель к моменту своей смерти более не владеет недвижимостью в Испании, сие завещание недействительно.
Ей предоставляется полная воля в отношении того, что она будет делать с владениями после его смерти. После ее смерти владения отходят сыну завещателя Гюнтеру Прауну.
Адвокат Прауна немедленно заявил, что собирается оспорить завещание из-за вопиющей аморальности оного: немалые богатства (70000 кв.м. земли оценивались примерно в миллион марок) завещаны фактически содержанке!
Но первым делом он подал заявление о возбуждении уголовного дела против неизвестного, которого Гюнтер Праун теперь обвинял в убийстве отца. В обосновании прямым текстом утверждалось, что мотив к убийству имеется лишь у одного-единственного человека: госпожи Веры Брюне. Ведь, доктор, как известно со слов двух свидетельниц, намеревался продать «испанию», и таким образом, Вера бы ее лишилась.
Адвокат возмущенной Веры по ее требованию написал запрос в прокуратуру, в котором попросил произвести эксгумацию и аутопсию трупа доктора с целью снять со своей клиентки всякое подозрение. Неделей позже аналогичный запрос отправил адвокат Прауна-младшего. Мюнхенская прокуратура попросила Родатуса дать заключение по этому делу, но у того, очевидно, были другие, более важные, занятия, так как он позабыл об этой просьбе до тех пор, пока третьего октября Вера не посетила его кабинет в Фюрстенфельдбрюке и не спросила Карлоса, можно ли ей, в связи со всеми этими сложностями, покидать пределы ФРГ: она хочет навестить свои испанские владения. Родатус воспользовался случаем и допросил ее снова: к его удивлению в нескольких пунктах показания Веры не совпадали с прежними. К примеру, теперь она утверждала, что в четверг, 14-го апреля, еще до отъезда в Бонн она посетила своего мюнхенского зубного врача, а приехав ночью к больнице, в которой лежала мать, она свистела под ее окном, что готова подтвердить тамошняя медсестра.
Родатус отпустил Веру в Испанию, отправил в мюнхенскую прокуратуру требуемое заключение, в котором сообщил, что не обнаружил никаких фактов, способных опровергнуть версию самоубийства и с чистой совестью укатил в отпуск в Париж.
Из Парижа он прислал Вере открытку «Этот город вибрирует от нежности. Твой Карлос»
плохие предзнаменования
Не послушав Родатуса, мюнхенская прокуратура все же дала ход запросам на эксгумацию. Она была проведена 28 октября.
Неделей позже инспектор Родатус вернулся из отпуска. В этот день его преследовали плохие предзнаменования. Сначала он споткнулся и упал с лестницы, едва не разбив голову. Подойдя к подъезду крипо, он увидел висящий на дереве труп. Какой-то сумасшедший как назло повесился прямо перед его окнами. Зайдя к начальнику, чтобы доложить о возвращении, он узнал, что
1) он, «Карлос» Родатус, законченный идиот
2) от дела о самоубийстве, с 28-го октября об убийстве доктора Прауна, он отстранен, им теперь занимается мюнхенская прокуратура
От этого удара инспектор так и не оправился. Сведения о его криминалистических ляпсусах на месте преступления, равно как и о флирте с Верой Брюне быстро просочились в газеты. «Будьте же людьми, не пишите ничего, каждый может ошибиться», - молил он журналистов. Напрасно. Затравленный инспектор уволился из крипо и устроился детективом в посылторг «Неккерманн». В начале 70-х он еще раз попал на страницы газет, однако, увы, не с рассказом собственного сочинения, а в качестве героя истории о предотвращенной им краже белья на общую сумму 73 марки.
При аутопсии тела доктора Прауна было установлено, что выстрела в рот не было, был выстрел в висок. Точнее два, потому что на виске обнаружилось два пулевых отверстия
волшебные часы доктора Прауна
Старший прокурор мюнхенской прокуратуры Карл Рют и его сыщики взялись за дело всерьез. Они допросили соседей Прауна. Железнодорожник Шауэр, подрабатывавший у доктора садовником, сообщил, что все четыре праздничных дня (с пятницы по понедельник) он трудился неподалеку от виллы, но не слышал никаких подозрительных звуков: ни криков, ни выстрелов, ни завываний сидящей взаперти собаки. Зато другая соседка, Клинглер, сразу после убийства заявила полиции, что 14-го апреля, после семи часов вечера сажала кусты в своем саду, расположенном примерно в трехстах метрах от виллы Прауна и слышала два хлопка или два пистолетных выстрела. Примерно в 19.45, решил прокурор, так как свидетельница припомнила, что уже почти совсем стемнело. Тем более, что это время подтверждала и более веская улика: часы доктора Прауна.
Напомню, что незадачливый Родатус отдал поврежденные при падении часы (стекло отлетело и лежало на луже крови) сыну убитого. Праун-младший утверждал, что при этом они показывали 20.45, и вот почему: при падении в 19.45 часовая стрелка погнулась, но часы продолжали идти до тех пор, пока минутная стрелка через час не зацепилась за часовую и не остановилась. Но и это еще не все. Когда годом позже Праун-младший отдал часы криминалистам, они показывали уже 21.48. Это, объяснил Праун, связано с тем, что при транспортировке часы тряхнуло, благодаря чему минутная стрелка выскочила из-под часовой, сделала еще один круг и снова застряла.
Излишне говорить, что все эти чудеса не только были приняты прокуратурой за чистую монету, но и процитированы позже в приговоре суда, вопреки мнению эксперта, который утверждал, что при падении тела стрелка часов погнуться никак не могла.
а уж потом размозжу ему башку…
Итак, у прокурора Рюта было время убийства, улика («голубое письмо»), мотив и главная подозреваемая с путаными показаниями. Бывшая лучшая подруга Веры Софи Мюллер по прозвищу Жо подлила масла в огонь, мол, Вера не раз жаловалась ей, что старик Праун – ужасный извращенец и зачастую вызывает у нее омерзение. Но «я должна сначала получить «испанию», а уж потом размозжу ему башку» повторяла она.
Вы верите, что Вера способна на убийство? спросил сыщик. «Эта женщина способна на все». И Жо подкрепила свои слова рассказом о том, как три года назад Вера украла ее норковое манто.
3-го октября 1961 года Вера Брюне была арестована. У нее дома действительно нашли норковое манто, принадлежащее Софи Мюллер. Следующие две недели прокурор Рют целеустремленно расшатывал и без того непрочное алиби подозреваемой.
в погоне за алиби
За полтора года, прошедшие с момента убийства Прауна, Вера, желая снять с себя подозрения, кроила себе этакое лоскутное алиби из всего что попадется под руку. При этом она сильно переоценила свое обаяние и знание человеческой природы: большинство «свидетелей» остались равнодушны и к сулимому вознаграждению и к мольбам. Те, кто не выдал ее сразу, сделали это под угрозой ответственности за лжесвидетельство. Среди знакомых Веры не нашлось никого, кто смог бы ей объяснить, что даже полное отсутствие алиби гораздо лучше алиби ложного.
Вера Брюне: Вечером 13-го апреля я попросила моего друга Фербаха, который только что купил у меня фольксваген, отвезти меня на кельнский вокзал. Там я купила билет в малом фойе и села на мюнхенский поезд, который был забит до отказа: почти всю дорогу мне пришлось стоять.
Прокурор Рют: Согласно данным железной дороги, касса в малом фойе вокзала была закрыта еще в январе 1960 г., а названный вами поезд был заполнен едва ли на треть.
Вера Брюне:14-го апреля я вышла из своей мюнхенской квартиры около половины шестого. У меня болели зубы под недавно установленным мостом, поэтому я сначала заехала к своему стоматологу. Он принял меня, но я забыла у него темные очки. Так как он знал, что я еду в Бонн, он сел в машину, нагнал меня на автобане и передал очки около восьми вечера.
Прокурор Рют: Действительно, упомянутый стоматолог сперва подтвердил ваши показания. Однако, когда я разъяснил, что ему придется повторить их под присягой, он передумал и признался, что вы подговорили его рассказать эту историю. В действительности, 14-го апреля он вообще вас не видел.
Вера Брюне: По дороге я остановилась на автозаправке и забыла там перчатки. Потом я вернулась, ребята на заправке нашли перчатки и отдали их мне, а я оставила им две марки чаевых.
Прокурор Рют: Такие крупные чаевые дают очень редко, и они запоминаются. Но никто из работников указанной заправки такого случая припомнить не может.
Вера Брюне: Я вернулась в Бонн в два часа ночи, но не смогла заснуть, поехала к больнице и – так было условлено – свистнула под маминым окном. Мама сделала об этом запись в своем дневнике.
Прокурор Рют: Наши эксперты установили, что строчка в дневнике вашей матери «Вера вернулась в 4 утра» вписана позже вашей рукой, при этом вы старались имитировать ее дрожащий почерк. Кроме того одна из медсестер призналась, что вы требовали от нее пойти в полицию и подтвердить, что она слышала ночью свист, хотя она ничего не слышала. Также вы просили бывшую уборщицу вашей матери заявить в полиции, что вы стучали в ее окно уже в 2.30 той ночи.
Вера Брюне: Из больницы я вернулась около пяти утра. Замок подъезда заел и мне пришлось разбудить соседей.
Прокурор Рют: Странно, что замок не заедал, когда вы якобы вернулись домой в первый раз. Действительно, соседи подтверждают, что в половину шестого вы их разбудили. Это значит – от Мюнхена до Бонна 8 часов езды – что с 17.30 до 21.30 четверга у вас нет никакого алиби. Также остается совершенно непонятным, зачем в пятницу 15 апреля, когда вы еще знать не могли ни о каком убийстве, вы настойчиво убеждали соседку, что вернулись уже в два часа ночи и спрашивали, не слышала ли она шума. Еще менее понятно, зачем той же ночью вы написали несколько открыток, адресованных различным знакомым в Германии и вашей дочери в Англии и бросили их на рассвете в боннский почтовый ящик. Это очень напоминает попытку обеспечить себе алиби в момент, повторю, когда об убийстве не знал еще никто кроме убийцы.
Вера Брюне: Я не могла написать пресловутое «голубое письмо», так как у меня нет пишущей машинки и я не умею печатать на ней.
Прокурор Рют: Пишущая машинка есть у студента, который снимает у вас комнату. Более того, ваша подруга Софи Мюллер рассказала, что три года назад вы, желая расстроить брак одной из ваших знакомых, печатали на ней анонимные письма. Специально надев перчатки, «чтобы не оставлять отпечатков пальцев». Ваша надзирательница доложила нам, что вы предлагали ей тысячу марок, если она пойдет к вашей дочери Сильвии и попросит ее заявить полиции, что это Сильвия украла у Софи Мюллер норковое манто и напечатала анонимные письма – на тот момент она была несовершеннолетней, значит, ей ничего не грозит.
метресса и оружейник
Мозаика складывалась в ловких руках старшего прокурора Рюта. Но представить, что мятущаяся Вера Брюне сама хладнокровно застрелила доктора и Эльфриду Клоо, воображение все же не позволяло. Нужен был сообщник, и подходящую кандидатуру долго искать не пришлось. Действительно, рассуждал Рют, допустим, Вера и ее напарник воспользовались фальшивым «голубым письмом» в качестве рекомендации и проникли на виллу. Сообщник – недаром в письме была просьба показать гостю нижние помещения – спустился вместе с Клоо вниз и пристрелил ее в затылок. Затем дождавшись доктора, они убили и его, тут, правда, потребовалось два выстрела. Сообщник выдал себя за доктора Шмитца. Что нам о нем известно? Ага, медсестра Мейер сообщила, что Шмитц – знакомый Веры Брюне из Рейнланда, и тот же Шмитц купил старый фольксваген доктора. А кто на самом деле купил фольксваген? Знакомый Веры по фамилии Фербах из Кельна! И тот же Фербах – единственный, кто подтверждает, что Вера вечером в среду отправилась в Мюнхен на поезде. Но со слов Веры поезд был забит до отказа, хотя на самом деле он был полупустым! Ergo: вечером в среду Фербах вместе с Верой уехал из Кельна в Мюнхен на том самом фольксвагене, выдал себя за доктора Шмитца и застрелил двух человек.
Йоханн Фербах родился в 1913 году. Его ранний брак был несчастливым: все три его ребенка умерли в младенчестве. В 1939 году Фербаха призвали в армию. В феврале 1943-го он дезертировал с Восточного фронта, чудом добрался до родного Кельна и случайно нашел пристанище в доме, в котором Вера жила тогда со своим первым мужем, актером Хансом Козелковским. Несмотря на то, что за укрытие дезертира могли и расстрелять, супруги устроили Ферабаха работать ночным сторожем под фальшивым именем и поселили у себя на чердаке. Несколькими месяцами спустя в дом Козелковских попала бомба, и они оказались погребены под обломками. Чудом не пострадавший Фербах шестнадцать часов подряд откапывал подвал, в котором сидела Вера с дочерью и спас их от верной смерти. Оставшиеся месяцы войны Вера, Сильвия и Фербах, которого теперь выдавали за их дядюшку, провели в Эльзасе.
Оружейник по специальности, Фербах после войны работал монтажником и вел здоровый пролетарский образ жизни, прекрасно ориентируясь в мире кельнских кабаков и шалманов. Он продолжал поддерживать отношения с Верой, однажды, когда у нее случились денежные затруднения, одолжил ей тысячу марок, и впоследствии не настаивал на их возврате, несколько раз приезжал в гости в Мюнхен и останавливался в ее квартире. И в апреле 60-го, когда Вера не знала, куда сбыть старый фольксваген, он решил ей помочь.
оружейник и швея
Сперва мюнхенские сыщики были разочарованы тем, что у Фербаха в отличие от Веры алиби нашлось: он тогда находился на больничном, в среду утром его навещали проверяющие из медицинской кассы, а то, что он всю неделю ночевал дома, сказал Фербах, может подтвердить его сожительница, швея Веллерсхаус. К вящей радости полицейских, швея изложила совсем другую версию. Когда Фербах в среду вечером сообщил, что сейчас к нему зайдет Вера Брюне, не выносившая даму швея немедленно ушла домой и в следующий раз появилась лишь около девяти утра в пятницу. Таким образом, и у Фербаха никакого алиби с ночи среды до утра пятницы не оказалось. На суде Фербах рассказал, что ночь с четверга на пятницу он шлялся по кельнским кабакам, точный маршрут два года спустя восстановить, по понятным причинам, не может. Но и здесь сожительница вставила палку в колеса, мол, тем самым пятничным утром он выглядел вполне трезвым.
Кроме того Фербах утверждал, что платил деньги за фольксваген двумя частями: сперва 1850, которые у него лежали дома в заначке и потом, в среду – оставшиеся 650, которые он снял в банке. В банковской выписке за ту неделю никаких снятий денег не нашлось. Естественно, старший прокурор Рют мгновенно предположил, что Вера просто подарила Фербаху машину в качестве платы за услугу.
При всем том улик против Фербаха было вопиюще мало. Никто не видел его не то что в Пёкинге, а даже в Мюнхене. Он мог быть сообщником Веры Брюне, мог, но не более того. Мюнхенская прокуратура отказалась подписать ордер на арест Фербаха. Упрямый Рют предпринял, однако, обходной маневр и запросил ордер у прокуратуры в Штарнберге, по месту преступления. Здесь ему повезло больше. 18 октября Йоханн Фербах был арестован.
бенефис сильвии
Четырьмя днями раньше в газетах появились первые сообщения об аресте Веры Брюне. Мертвый доктор, коварная и жадная дама полусвета, захватывающие подробности – новость забронировала полосы бульварной прессы на год вперед. Юный репортер мюнхенской Абендцайтунг Нильс Ван дер Хейде понял, что это его шанс. К несчастью для Веры Брюне ровно та же мысль пришла в голову Сильвии Косси, которая, казалось, уже привыкла прозябать в тени эффектной «мамски». Нильс когда-то учился вместе с Сильвией в интернате, был честолюбив и не слишком принципиален. Сильвия наслаждалась свободой и топила страдания по арестованной матери у барной стойки и в лучших мюнхенских ресторанах («Извините, фройляйн, но у нас нет свободных мест» - «Для меня найдется. Я – дочь Веры Брюне!»). Они были созданы друг для друга. Первым делом Нильс выцыганил у Сильвии фотоальбом, содержимое которого успешно продал в иллюстрированные журналы – предтечи нынешних глянцевых. Но он и представить себе не мог, что Сильвия расскажет ему вечером 18 октября, когда узнав об аресте Фербаха, выпьет пару бокалов шампанского.
«Они на самом деле это сделали!». Нильсу показалось, что на него упал потолок. «Откуда ты знаешь?» «Когда я вернулась из Англии, мама мне призналась. Отто ее просто достал. Ужасно мерзкий тип. И она жаловалась Фербаху. А тот и говорит: «Так давай его прикончим» «Ты врешь!» «Я сама взяла пистолет. Мы были у Отто в гостях осенью 59-го. И пока Отто спустился вниз, мама сказала мне: быстро поднимись его в спальню и вытащи из тумбочки пистолет» «То есть, она уже тогда планировала убийство?» «И вот в апреле мама и Фербах приехали в Мюнхен. Фербах позвонил в практику доктора, представился Шмитцем и договорился о встрече в ресторане в Штарнберге. Затем они поехали в Пёкинг, мама надела шляпку с вуалью, чтобы Клоо ее не узнала. Когда Клоо открыла, Фербах дал ей рекомендательное письмо. Тут мама сказала, что что-то забыла и вернулась к машине. Фербах застрелил Клоо и позвонил в тот самый ресторан, чтобы сказать доктору, что они уже у него дома. Когда доктор приехал, он застрелил и его, после чего вернулся к машине, и они поехали в город. Но тут мама заметила, что Фербах забыл письмо. Он не хотел, но она настояла, чтобы они вернулись. Однако, входная дверь была закрыта, поэтому он не смог забрать письмо. Потом, когда инспектор Карлос приходил к нам пить чай, он однажды отпросился в туалет, а папку с документами оставил на столе. Мама подскочила к столу, нашла это письмо, сунула мне и говорит: «Съешь его! Быстро!». Но тут уже Карлос вернулся.»
Нильс прекрасно понимал, что в его руки угодила настоящая бомба. Понимал это и его редактор, но печатать материал отказался: «У тебя нет свидетелей. Их адвокаты подадут в суд за клевету, и у нас изымут весь тираж. Вот если бы она смогла это повторить... Например, в полиции...»
признание
Две следующих недели Нильс обрабатывал Сильвию, советуя пойти в полицию и облегчить совесть, чтобы не попасть под суд в качестве соучастницы. Кроме того он зашел в прокуратуру и дал сыщикам совет: неожиданно нагрянуть к Сильвии домой и поставить вопросы ребром. 8-го ноября ранним утром в квартире Сильвии прозвенел звонок. Сыщики не только не напомнили разбуженной и мало что соображающей Сильвии, что у нее есть право хранить молчание, но, напротив, постарались намекнуть, будто мать ее оговаривает (в газетах мелькали подобные заголовки). В этот момент как будто случайно появился Нильс, шепнул: «Расскажи им все» и снова исчез.
Сильвия сдалась и повторила сделанное Нильсу признание для полицейского протокола. Несколькими часами позже она вместе с отцом, Хансом Козелковским, посетила адвоката Кюкельманна, чтобы решить вопрос о преследовании в судебном порядке иллюстрированного журнала, опубликовавшего ее частные фото. При этом она рассказала отцу об утреннем визите и своей исповеди, от чего у того волосы встали дыбом. Но отступать было уже некуда, она вместе с ошалевшим отцом отправилась к следственному судье, где снова дала показания против матери. «Не связано ли ваше признание с новостью о том, что гамбургская киностудия собирается экранизировать эту историю?» «Нет-нет, что вы», - замахал руками отец. «Ой, папка, - улыбнулась Сильвия, - теперь ты сможешь сыграть роль бывшего мужа Веры Брюне, а я – ее дочери».
Все, что Сильвия сообщила следствию, можно разбить на три категории:
1) реальные факты, которые, однако, она могла узнать во время посещений Родатуса (например, расположение трупов)
2) истории, частично подтверждающиеся реальными фактами (например, возвращение за письмом: письмо действительно осталось в доме, а входная дверь действительно была закрыта, но это вовсе не значит, что кто-то возвращался за ним)
3) истории, не подтверждающиеся реальными фактами (например, что доктор Праун сперва ожидал «Шмитца» в ресторане в Штарнберге – несмотря на все усилия полиции ресторана, в котором бы в четверг видели Прауна, найти не удалось).
Сильвия была непоследовательна в своих показаниях, к примеру, раз утверждала, что мать призналась ей сразу, а позже рассказывала, что день за днем чуть не клещами вытягивала из нее правду. Однажды говорила, что Фербах не угрожал ни матери, ни ей и тут же сообщала, что он их шантажировал и грозил пристрелить обеих, если мама выдаст его полиции хоть полунамеком.
Но все эти нестыковки не смущали прокурора Рюта. Дело дозрело до суда.
дольче вера
25 апреля 1962 года, через два года после убийства доктора Прауна и его домоправительницы, начался суд над Верой Брюне и Йоханном Фербахом. На всех двадцати двух заседаниях большой зал мюнхенского Дворца Правосудия был переполнен. Зеваки занимали очередь с раннего утра. Многие приносили с собой складные стульчики, чтобы не стоять часами на ногах, самые предусмотрительные приходили уже вечером и приносили раскладушки. На зрительских скамьях рассаживалась едва восставшая из руин, полуголодная и хмурая простая Германия, напротив нее на скамье подсудимых – сладкая жизнь, в которой пожилые бонвиваны катались с роковыми блондинками под палящими лучами испанского солнца, ловко увертываясь от вспышек фотокамер и брызг шампанского. И от медвежьей хватки закона, но лишь до поры до времени. Тех, кому не хватило место в зале суда, стенограммами и подробностями без устали пичкала желтая пресса («Элегантная и уверенная в себе Вера Брюне перед судом присяжных», «Посещение морга: Брюне и Фербах невозмутимы, комиссар Родатус плачет», «Присяжный заснул»). Издания посерьезнее смотрели на плеск бульварной волны с иронического высока:
Дело AK 1/62, известное как "Процесс Веры Брюне". Двойное убйство. Ну да, конечно. Но гораздо больше оно похоже на еще один том «Истории нравов». Кожаный переплет, надпись золотом.
Свидетелями тут проходят не банальные Майер и Леманн, а граф Ингенхайм-Молитор или Эльфрида фон Дуйсбург. И даже те, кто не может похвастаться благородным происхождением, зовутся, как минимум, Золтанами, они – врачи, архитекторы, инженеры или работают в кино. А если кто ненароком оказывается обычной Софи Мюллер, в первом браке Вайганд, во втором браке Фишер, то ничтоже сумняшеся именует себя Жо. («Шпигель»)
сексуальная революция в отдельно взятом суде
Но не только (или даже не столько) таинственные улики и кровавые подробности влекли зевак. Здесь, в пуританском 62-м, любой прорвавшийся в зал суда за четыре недели обогащался знаниями, вполне соответствующими нынешнему школьному курсу «Сексуальное воспитание», возможно, даже с некоторым запасом. Здесь присяжные на основании косвенных свидетельств решали нелегкий вопрос, является ли подсудимая «бомбой в койке» или напротив, полностью фригидной. Здесь супружеские измены становились достоянием гласности в таких масштабах, что ценителям прекрасного приходилось рисовать схемы, чтобы не упустить, кто, с кем и когда.
Судья Зайберт, поначалу несколько тушевавшийся под наплывом будуарных фривольностей («Объявляю заседание закрытым. Дряни на сегодня достаточно». Выкрик из зала: «А нам еще нет!») ближе к концу процесса свыкся со своей ролью. Опрашивая свидетелей (к примеру, студента, хозяина злополучной пишущей машинки), он теперь первым делом интересовался, не состояли ли те случаем в интимной близости с подсудимой или хотя бы с кем-то из ее подруг (он знал! студент, смущаясь, признался, что на танцульках целовался с госпожой Вайганд, она же Софи Мюллер, она же Жо).
Здесь сегодня оказывалось, что у подсудимой Брюне была лесбийская связь со свидетельницей Жо, а назавтра выяснялось, что та же Брюне предлагала другой свидетельнице «любовь втроем», причем под третьим подразумевался никто иной, как подсудимый Фербах. Здесь подруги Вера и Жо прятались в шкафу, подглядывая в щелочку, как несовершеннолетний сын второй лишает невинности несовершеннолетнюю дочь первой. Здесь убитый Праун оказывался не скромным доктором, а сексуальным извращенцем, которому не были чужды ни садизм, ни копрофагия. «Шпигель» писал: « Маркиз де Сад и его напарник Захер-Мазох шествуют рука об руку по залу суда, расталкивая репортеров и пугая присяжных. Если бы спаниель Питти не был бы столь стар и облезл, кто знает, не вспомнилось ли бы в зале суда и ветхозаветное селеньице Содом» (Из письма читателя в следуюшем номере: «Ваш репортаж полон грязных намеков, которые человеку от сохи понять затруднительно»)
искусство отрицания
Если же опуститься с амурных высот на грешную землю, то положение обвинения было незавидным. Из кучи разрозненных предположений, допущений и приближений требовалось скроить прочный и убедительный для присяжных обвинительный вердикт. К счастью для прокурора Рюта, сама подсудимая помогала ему, как могла. Судебный репортер Герхард Мауц вспоминал:
«Почти совершенный план убийства и идиотизм криминалистов на месте преступления создали ситуацию, дававшую защите все шансы на успех. Подсудимые должны были просто признавать очевидные факты и отрицать сомнительные. Но сама Брюне отрицала очевидное с таким упорством, что суд в конце концов поверил сомнительному.»
Рют использовал слабость Брюне с иезуитской тщательностью.
Она утверждает, что не зарабатывала на жизнь, вступая в интимную связь с мужчинами? Прокурор вызывает череду почтенных старцев, свидетельствующих о приятном времяпровождении на ложе любви. В обществе подсудимой, натурально.
Она утверждает, что ее отношения с убитым были исключительно деловыми? Прокурор вызывает свидетельницу Жо, которой Вера описывала постельные нюансы этих «деловых отношений».
Она утверждает, что с подсудимым ее связывает исключительно дружба? Прокурор вызывает свидетельницу, рассказывающую, что в эвакуации в Эльзасе в 45-м, Фербах и Брюне жили в ее доме «как муж и жена».
Она утверждает, что никогда не была на вилле Прауна в Пёкинге? Прокурор вызывает архитектора, занимавшегося перепланировкой дома, и оказывается, что Вера давала ему четкие и выдающие знание деталей указания.
Она утверждает, что не умеет печатать на пишущей машинке? Прокурор вызывает студента, снимавшего у Веры комнату, и он сообщает, что не раз одалживал хозяйке машинку и видел, как та на ней печатает.
Она утверждает, что Праун намеревался продать лишь малую часть испанских владений? Прокурор вызывает маклера, который опровергает ее слова, убитый хотел продать всё. Более того, маклер сообщает, что подсудимая пыталась склонить его к лжесвидетельству.
И так далее, и тому подобное. Даже факты, которые могли бы быть истолкованы в ее пользу, на этом фоне работали против нее. После телефонного скандала с доктором (помните, «твоя мать сможет помереть и без тебя!») Вера вне себя от негодования рассказала о нем случайно встреченным на лестнице соседям. По мнению прокурора, желая обеспечить себе алиби.
полузащита
Первым адвокатом Фербаха был доктор Зайдль, будущий министр внутренних дел Баварии, который в начале суда неожиданно отказался от своего поста, «в-основном, из финансовых соображений», как он пояснял позже. Его место занял молодой адвокат Пелка. Веру Брюне защищал гораздо более опытный доктор Мозер. Почему он не объяснил подзащитной, что отрицая все и вся, она сама загоняет себя в угол, не понимал никто. По версии репортера Мауца во всем было виновато обаяние Брюне:
Похоже, Брюне впервые в жизни очаровала мужчину во вред себе. Адвокат не должен, разумеется, требовать от подзащитных лгать. Но он должен уметь им объяснить, куда может завести ложь, если на ней упрямо и вопреки здравому смыслу настаивать.
Защита допустила столько ошибок, что процесс может быть включен в качестве примера в соответствующую главу учебника по юриспруденции. Под многими утверждениями обвинения, Брюне и Фербах могли бы подписаться без всякого вреда для себя. Защита которая могла бы успешно и жестко выдрессировать своих подзащитных, заставить их плясать под свою дудку, была бы способна пробудить в присяжных сомнения.
Тем временем процесс шел своим чередом. Старший прокурор Рют излагал сметаную на скорую руку версию убийства, которая отличалась от рассказанной Сильвией лишь в одном: в ней не фигурировал ворованный пистолет. Вряд ли из-за того, чтобы не вовлекать в дело Сильвию, просто история о том, что пистолет был украден за полгода до убийства, но одержимый манией преследования Праун не проронил об этом ни словечка, показалась чересчур фантастической даже Рюту. В обвинительном заключении стояло, что обвиняемая могла завладеть пистолетом, ведь она сама призналась, что когда возила Прауна на машине, он клал пистолет в бардачок. Оставалась еще проблема с мотивом Фербаха. Смекалка не подвела прокурора и тут: Фербах с давних пор находился в сексуальной зависимости от подсудимой, кроме того, она могла пообещать ему светлое совместное будущее на испанской вилле.
Суд заслушивал экспертов. На основании зафиксированного Родатусом трупного окоченения, медики назвали вероятной датой смерти 15-е или даже 16-е апреля. Прокурор Рют немедленно вмешался – дыра в алиби подсудимых закрывалась в 21.30 14-го. «Есть ли теоретическая возможность, что смерть наступила 14-го». «В исключительном случае, при определенных температурных параметрах...» «Вы понимаете, что тем самым обрекаете на тюрьму невинных?!», - воскликнул адвокат Пелка. «Я – эксперт. Мое дело отвечать на технические вопросы.»
эквилибристика прокурора Рюта
Наконец, для дачи показаний вызвали Сильвию Козелковскую. Веру Брюне несмотря на ее протесты удалили из зала, чтобы она не оказывала влияния на дочь. Сильвия вышла к свидетельской кафедре, как на сцену. И – к ужасу обвинения – заявила, что всю рассказанную своему другу ван дер Хейде, полиции и следственному судье историю она попросту выдумала, так как находилась в тот момент на грани нервного срыва. Рюту пришлось прибегать к экстраординарным мерам. Он потребовал зачитать протокол допроса Сильвии, проведенного следственным судьей, и судья Зайберт (к возмущению адвокатов) дал на это добро.
В итоге, сравнив старые признания Сильвии с нынешним отказом от них, суд решил, что тогда она говорила правду, а сейчас лжет. Что подтверждается
- тем, что ее признание изобилует подробностями, которые было бы трудно выдумать
- показаниями свидетелей ван дер Хейде и Ирта (журналист «Штерна»), перед последним она даже вздыхала, что, выдав мать, «поступила по-свински».
- заключением экспертов-психиатров, считающих, что никаких проблем с нервами у нее не было, напротив, придя на обследование, она пыталась нервный срыв имитировать
- и главное тем, что во время дачи свидетельских показаний в суде она один раз доказанно солгала. Якобы 8 ноября она подписала у адвоката Кюкельманна заявление под присягой о том, что ее мать не имеет никакого отношения к убийствам в Пёкинге.
Из стенограммы процесса:
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Когда восьмого ноября ко мне пришла полиция, я освободилась около полдвенадцатого и должна была идти к адвокату Кюкельманну, чтобы сделать заявление под присягой. В нем стояло, что я под присягой заявляю, что моя мать не имеет отношения к этому делу.
Если оборвать стенограмму здесь, то суд, безусловно прав. Сильвия солгала: у адвоката речь шла всего лишь об иске против иллюстрированного журнала. Но если цитировать дальше, то выясняется, что Сильвия делает очередной разворот на 180 градусов:
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Когда вы были у адвоката?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Около двенадцати.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: И вы сообщили ему полную противоположность того, что парой часов раньше заявили полиции?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Нет, я ему вообще ничего не сказала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Почему?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Но вы же уже не ребенок. Мы не можем понять, что утром вы обвиняете мать перед полицией, но ни слова не говорите адвокату, вашему доверенному лицу.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Но так было.
Так «заявила под присягой» о невиновности матери или «ничего не сказала»? Замечательно, что эту путаницу суд без лишних раздумий интерпретировал в пользу обвинения. Бытовой сюрреализм: несмотря на отказ от прежних показаний Сильвия Козелковская осталась одним из двух главных свидетелей прокурора Рюта.
козырной туз обвинения
Зигфрид Шрамм, 36-летний мошенник, выдающий себя за журналиста. Зигфрид Шрамм, четырежды приговоренный к различным срокам тюремного заключения за ложные обвинения и дачу ложных показаний под присягой. Зигфрид Шрамм, которого прямо в постановлении суда именовали «закоренелым лгуном». Зигфрид Шрамм, стукач со стажем (адвокат специально предупреждал об этом Фербаха), Зигфрид Шрамм в самом начале очередной 18-месячной отсидки познакомился во время прогулки по тюремному двору с Йоханном Фербахом и воспылал желанием помочь следствию.
«Вы же не ждете ответных поблажек по вашему делу?» - уточнил вызвавший Шрамма сыщик. «Ни в коем разе. Мной движет исключительно страсть к установлению истины».
Шрамма стали запускать в камеру Фербаха для игры в шахматы. («Никогда не видел, чтобы к обвиняемому в убийстве кого-то подсаживали», - удивлялся тюремный вахмистр). Слово за слово, мошенник вошел в доверие к Фербаху, и сразу после рождества 61-го года смог сообщить следователям желанную новость: расчувствовавшийся под рождественской елочкой Фербах во всем признался. Мол, он просыпается по ночам в холодном поту, потому что ему снится сцена убийства. Фербах живописал ее в деталях, полностью совпадающих с рассказом Сильвии. («Но Шрамм же мог узнать все эти подробности из газет» - возразил адвокат Пелка во время процесса. «В октябре-ноябре я практически не читал газет», - нашелся «журналист»). Следствие поверило Шрамму, потому что он сообщил несколько фактов, о которых мог узнать только от Фербаха:
- однажды Фербах избил венгерского дипломата, чересчур активно пристававшего к Вере
- мать Фербаха сняла деньги в банке (для покупки фольксвагена, мнимой, с точки зрения следствия) не до Пасхи, а после
- в момент убийства Фербах подошел к доктору Прауну справа
- повинуясь непонятному желанию, Фербах забрал с места преступления одну пулю
И кое-что, о чем не знала даже полиция:
- когда Шрамм сообщил, что скоро, быть может, выйдет на волю, Фербах попросил его поехать в Кельн и попросить швею Веллерсхаус подтвердить его, Фербаха, алиби. А если она откажется, то пригрозить, что полиции станет известно о махинациях с тканью, которые она проворачивает вместе с закройщиком.
Даже если не подозревать следствие в том, что оно предварительно ознакомило стукача с материалами дела и намекнуло, какие вопросы интересно было бы затронуть в разговоре с Фербахом, критический взгляд на все вышеперечисленные «детали» показывает, что все они либо не имеют прямого отношения к убийству, либо так или иначе мелькали в газетах. Действительно, чтобы поверить, что скрытный и подозрительный Фербах вдруг распахнул душу перед патентованным стукачом (в январе Фербах писал своему адвокату «Вы были правы, Шрамм оказался именно тем, кем вы его считали») требовалось очень развитое воображение. Суду присяжных недоставало критического взгляда, зато с воображением у него все было в порядке.
Когда адвокат Пелка попытался поставить показания «закоренелого лгуна» под сомнение, на защиту Шрамма неожиданно встал сам судья Зайберт.
«Правда ли, - спросил адвокат, - что в разговоре с двумя заключенными вы рассказывали, что встречались с доктором Прауном в Испании, где промышляли вместе с ним торговлей наркотиками?». Шрамм замялся, но Зайберт поспешил на помощь: «Какую только чушь в тюрьме не несут». Пять из десяти остальных вопросов к свидетелю (речь шла о подделке документов, брачном аферизме и прочих увлечениях Шрамма) Пелке просто не позволили задать.
То, что свидетель Шрамм в итоге отсидел в тюрьме не 18 месяцев, а всего лишь шесть, является, натурально, чистой случайностью. «Не может быть», - всплеснул руками Зайберт, когда узнал об этом. – «Его же апелляцию отклонили!»
4 июня 1962 года суд присяжных признал Веру Брюне и Йоханна Фербаха виновными в убийстве Отто Прауна и Эльфриды Клоо и приговорил их к пожизненному заключению с поражением в гражданских правах.
на шатких столпах
Немецкая пресса, освещавшая процесс, изначально была расколота на два лагеря: убежденных в виновности Брюне и Фербаха и верящих в их невиновность. Но после вынесения приговора даже самые фанатичные поклонники старшего прокурора Рюта были вынуждены признать очевидное: решение суда более основано на домыслах, чем на фактах. Ни в Англии, ни в США, чье право запрещает использование показаний с чужих слов (hearsay evidence) у обвинения не было бы ни малейшего шанса. Кроме того судья и присяжные явно нарушили один из основополагающих принципов уголовного права: «сомнения трактуются в пользу обвиняемого». Да, само решение суда выстроено в высшей степени профессионально, аккуратно и последовательно. (Девятью годами позже Вильгельма Хадденхорста, специалиста по судебным ошибкам из университета Тюбингена пригласили в качестве третейского судьи в ток-шоу, в котором участвовали прокурор Рют и адвокаты Мозер и Пелка. Хадденхорст ознакомился с решением суда и, не обнаружив в нем никаких логических и процессуальных просчетов, в прямом эфире признал его справедливым. После передачи по настоянию адвокатов он ознакомился с делом подробнее и схватился за голову: готовая глава для учебника «Источники ошибок в уголовном судопроизводстве», над которым он как раз работал. К чести Хадденхорста: он не просто признал свою неправоту, он перенял у Мозера защиту Веры Брюне). Но эта последовательность достигнута за счет того, что все спорные и противоречивые свидетельства суд попросту оставил за рамками документа. В реальности же все «столпы обвинения» (выражение судьи Зайберта) шатаются, как осинки на ветру.
свидетели...
- Сестра железнодорожника Шауэра, подрабатывавшего у Прауна садовником, сообщила адвокатам обвиняемых, что ее брат заходил в дом через открытую дверь террасы еще на выходных, т.е. задолго до официального обнаружения трупов. Позже, впрочем, она отказалась от своих слов. (Здесь и в дальнейшем следует учитывать, что процесс Брюне-Фербаха был крупнейшим медийным событием и приковывал к себе внимание публики не один месяц. Натурально, любое новое свидетельство было обречено попасть на первые полосы бульварных газет. Отличить свидетельства реальные от придуманных в жажде получить свои «пять минут славы» непросто. Тем не менее игнорировать их тоже неверно, в конечном счете, это ровно такие же hearsay evidence, что использовались в решении суда.)
- Не менее загадочна ситуация со слышавшей в 19.45 выстрелы соседкой Прауна Клинглер. Во-первых, допрашивавший ее еще в апреле 60-го полицейский не смог припомнить, что тогда она говорила о двух выстрелах. Во-вторых, одна из ее знакомых утверждала, что Клинглер в тот день вовсе не работала в саду вечером. Наконец, следственный эксперимент во время процесса показал, что на ее участке выстрелов вообще не слышно (в решении суда это объясняется «влиянием метеорологических» и «изменением акустических» условий: за истекшие два года между виллой Прауна и участком Клинглер построили два новых сарая).
- Суд не заинтересовался обнаружившими тело Прауна свидетелями Мейер и Фогелем. Как известно, лежащей в подвальном этаже Клоо они не видели. Тем не менее уже на следующее утро Мейер рассказывала своей знакомой, что убиты и доктор, и его домоправительница. Фогель же даже запасся алиби, не менее фальшивым, чем алиби Веры Брюне. Он утверждал, что около девяти вечера встречался на вокзале со своими приехавшими из Гамбурга друзьями. Увы: названные друзья об этом не вспомнили. «У Фогеля и Мейер отсутствовал мотив», - решил суд.
- Зато мотив был у сына доктора, Гюнтера Прауна. Его отношения с отцом оставляли желать лучшего (что очевидно и из завещания), сам Праун-младший испытывал финансовые затруднения. Он же сыграл решающую роль в том, что подозрения пали на Брюне. Показательно, что Праун-младший начал проталкивать версию о том, что убийство было совершено в четверг вечером (помните: форель, часы) лишь после того, как узнал, что Брюне была в четверг в Мюнхене.
- Любопытно, что среди мириад настоящих и мнимых свидетелей, объявившихся после процесса, нет ни одного, кто бы видел Веру Брюне в Пёкинге, а Фербаха хотя бы в Мюнхене. Суд также предпочел не заметить пропавшие 17000 марок, а ведь у подозреваемых они не обнаружились.
... и свидетельства
- Суд исказил показания эксперта, заявившего, что стрелка часов доктора не могла погнуться при падении. Тот факт, что эксперт обнаружил на часах загадочные следы ртути, суд не принял во внимание. Позже высказывалась версия, что часы не разбились сами, а были специально разбиты с помощью фульмината ртути.
- В решении суда ошибочно утверждается, что полиция нашла «голубое письмо» на секретере. Таким образом воссоздается логическая цепочка: Клоо впустила Фербаха, прочитала письмо, положила его на секретер. В действительности, письмо лежало в ящике секретера. Кроме того: если Фербах и Брюне планировали убийство, почему они датировали письмо сентябрем прошлого года? Это могло вызвать подозрение у Клоо! И еще одно противоречие: тот доктор Праун, который, как рассказывала медсестра Мейер, незадолго до убийства разговаривал со «Шмитцем» по телефону, знал «Шмитца» лишь как «знакомого Веры». Тот доктор Праун, который писал письмо, знал «Шмитца» лично.
- Вообще, постановив, что «Шмитц» - это Фербах, следствие умыло руки и никаких поисков в этом направлении не предпринимало. Ни ранние показания Веры о «богатом родственнике», ни свидетельство племянника Эльфриды Клоо, который был у нее в гостях на пасхальной неделе и якобы слышал, как после одного телефонного разговора тетушка сказала «Снова этот Шмитц, мерзавец» не были приняты во внимание.
- Пишущая машинка, на которой якобы печаталось «голубое письмо» к началу процесса была давно выброшена на свалку. Экспертиза проводилась на основании сравнения «голубого письма» с документами, напечатанными на ней ее хозяином, снимавшим комнату у Веры Брюне (эксперту не давалось задание выбрать из десяти, к примеру, документов два, напечатанных на одной машинке, а лишь сличить улику с «образцом»). Кроме того, доступ к машинке имел и сам доктор Праун.
- Суд аккуратно препарировал показания Сильвии Косси, вырезав все сомнительные с его точки зрения детали: кража пистолета, первоначальная договоренность о встрече со «Шмитцем» в штарнбергском ресторане (не укладывается по времени: если доктор в семь покинул практику, а в 19.45 был уже убит дома), после чего весьма тонко подметил, что ее показания «совпадают с объективными фактами». Кратковременный арест Сильвии (на следующий день после выступления в суде с отказом от прежних показаний она уехала к знакомым в Карлсруэ. В ту же ночь она была арестована, препровождена в Мюнхен и после нескольких допросов отпущена) в этой связи легко трактовать, как попытку оказания давления.
- Через несколько месяцев после вынесения приговора другой мюнхенский суд охарактеризовал свидетеля Шрамма так: «обладает опасной с точки зрения законности наклонностью к измышлениям, основанным на крайне богатой в негативном смысле фантазии». Еще на процессе два арестанта заявили: Шрамм рассказал им, что его показания «неверны» и что «если бы он знал, что ему такой срок влепят, он бы вообще молчал. Когда он окажется на свободе и уедет из Германии он задорого продаст опровержение в газеты.» Суд игнорировал их слова. В конце 60-х один мюнхенский адвокат утверждал, что он располагает письмом Шрамма, в котором тот признается, что, обвиняя Фербаха, находился под давлением следствия и рассчитывал извлечь из лжесвидетельства материальную выгоду. Увы, в официальные инстанции письмо (если оно действительно существовало) так и не было предъявлено.
по слухам
Впрочем, это далеко не единственный потерявшийся документ в этой истории. В 1979 году в гражданском суде Эссена рассматривалось дело «Вера Брюне против журнала Квик». Популярный тогда в Германии иллюстрированный журнал с самого начала (он быстро переманил из мюнхенской вечерки сыгравшего столь неприглядную роль в этом деле Нильса ван дер Хейде и аккредитовал его, как своего судебного репортера) настаивал на виновности подсудимых. Так вот, в Эссене прокурор Рют заявил, что 17 лет назад обвинению стало известно, что Брюне призналась в совершении убийства своему адвокату. Адвокат рассказал помощнику, тот коллеге, тот своему сыну, а сын как раз дружил с Рютом. Чтобы не подставлять знакомых, Рют решил не упоминать об этом на суде, а составить секретную служебную записку и положить ее в сейф. В 1979 году выяснилось, что записка исчезла бесследно, а упомянутый помощник адвоката под присягой отрицает, что когда-либо говорил что-либо подобное: Вера Брюне всегда утверждала лишь одно – она невиновна.
Если допустить возможность того, что Рют в кулуарах процесса пересказал историю этого (мнимого или подлинного) «признания Брюне» судье и присяжным, решение суда предстает совершенно в ином свете.
Возвращаясь в 1962 год: в декабре верховный суд ФРГ отклонил кассационную жалобу адвокатов Брюне и Фербаха, после чего заключенных перевели из мюнхенской «предвариловки» в тюрьмы, где им предстояло отбывать свое наказание.
из огня да в полымя
Тем временем Сильвию Косси одолевали новые заботы. Не успев получить права, она уселась за руль автомобиля (того самого, который Праун купил для ее матери) и поздним вечером, находясь в состоянии алкогольного опьянения, сбила человека, переходившего одну из мюнхенских улиц. Бульварная пресса снова украсилась аршинными шапками «Убийца – дочь убийцы». Впрочем, на сей раз адвокатам удалось доказать, что Сильвия пребывала в «очень тяжелом психологическом состоянии», благодаря чему (и ее молодости) суд по делам несовершеннолетних приговорил ее лишь к одному году условно.
В своих мемуарах Сильвия описывает, как отчаянно она искала деньги на покрытие судебных издержек для процесса Веры Брюне: все их прошлые сбережения ушли на оплату услуг адвокатов. Эксклюзивные интервью, раздававшиеся ей в то время, равно как продажа писем матери, которые та писала из тюрьмы, безусловно были направлены лишь на эту благую цель. Расходы, однако, опережали доходы. Сильвия яростно отрицает, что после ареста матери превратилась в звезду мюнхенских вечеринок. Нет, лишь иногда, чтобы расслабиться, она посещала пару тихих баров (вполне логично, что оба ее любовника той поры работали барменами). Именно в баре, при весьма неприглядных обстоятельствах (какой-то шкафообразный югослав, узнав заклейменную прессой «худшую дочь нации», врезал ей по лицу) она познакомилась с человеком, который помог ей погасить судебные долги, одолжив 15 тысяч марок. Его звали Харальд Квандт, он был миллионером, владеющим пакетами акций БМВ и Даймлер-Бенца, а также сыном Магды Ритшель, во втором замужестве Геббельс. Квандт погиб в авиакатастрофе в 1967-м, Сильвия, с ее слов, возвращала долг уже его родственникам.
кувырок вперед, два кувырка назад
В 1964 году адвокат Фербаха Пелка подал официальное прошение о возобновлении дела в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Таковых нашлось два: официантка Бехерер видела доктора Прауна и Клоо, ужинающими в ресторане у Зендлингер Тор в Мюнхене в то время, когда, по мнению суда, оба уже были мертвы. Рабочий Бауэр выпивал с осужденным Фербахом вечером 14-го апреля в Кельне. С официанткой суду пришлось повозиться. Дело в том, что нечто подобное уже мелькало на первом процессе. Госпожа Кунце, совмещавшая работу уборщицей в практике доктора Прауна и официанткой в том самом ресторане у Зендлингер Тор, изначально заявила, что видела доктора Прауна в своем ресторане вечером 14-го. Под присягой, однако, она отказалась от своих слов (с точки зрения сохранения работы - ведь практикой теперь заведовал Праун-младший – весьма разумно). И теперь, два года спустя, суд элегантно опроверг показания свидетельницы Бехерер показаниями свидетельницы Кунце. Раз последняя не видела Прауна, то и первая не могла. Дальнейшие обоснования отказа в возобновлении дела были не менее остроумными. Благодаря приглашенным свидетелям суд выяснил, что госпожа Бехерер всегда любила приврать и приукрасить (Зигфрид Шрамм должен был в этот момент оглушительно икать), поэтому воспринимать ее слова всерьез не стоит. Кроме того они провели лингвистическую экспертизу силезской песенки, которую Бехерер спела доктору Прауну (Дело обстояло, со слов Бехерер, так: она, на тот момент безработная, присела с мужем выпить по стакану вина. В какой-то момент она заметила за одним из столиков доктора Прауна в сопровождении госпожи Клоо и какого-то мужчины, и подошла к нему - они были знакомы, так как он частенько посиживал в пивной, в которой она раньше работала – чтобы поздороваться. Пребывавший в прекрасном настроении Праун попросил ее спеть пасхальную народную песенку и отблагодарил пятью марками. Она позвонила адвокату Пелке еще во время суда, в 62-м, но тот, уже уставший от подобных звонков, ответил ей не слишком деликатно, она обиделась и бросила трубку. Годом позже она все рассказала журналистам.) Так вот, суд выяснил, что в двух газетах и в показаниях перед судом она привела три различных варианта этой самой песенки, трактовал сие, как разгул фантазии свидетельницы, с этого момента обвиняемой, так как она была арестована прямо в зале суда за лжесвидетельство под присягой. Через несколько месяцев ее оштрафовали на триста марок и отпустили.
Свидетелю Бауэру повезло больше. Хотя суд и в его показаниях нашел массу противоречий, неоднократно судимого за кражу и мужеложство Бауэра еще в 1945 году выписали после девятилетнего пребывания в психушке с диагнозом «Слабоумие. Наблюдаются улучшения», так что по закону он не мог свидетельствовать под присягой.
Разумеется, прошение адвоката Пелки было отклонено.
судья Зайберт нервничает
За первым прошением последовало второе. 21 октября 1965 года судья Зайберт послал своему коллеге Штрайберу, который должен был принимать решение о возобновлении дела доверительное письмо:
Уже несколько недель глянцевая и бульварная пресса нагнетают беспримерное давление на органы юстиции... При этом всем заинтересованным лицам абсолютно ясно, что возобновление процесса может кончится только одним: оправдательным приговором, так как никакой суд присяжных не посмеет пойти против нагретого чуть не до кипения общественного мнения. Ведь решения в сенсационных процессах сегодня принимает не независимый суд, а желтая пресса.
Далее Зайберт просил «оградиться от всех наведенных эмоций и попыток оказания давления, которые и в самом независимом судье могут пробудить бессознательные и чуждые букве закона мотивы»
Штрайбер показал письмо коллегам. Оно попало в прессу и вызвало небольшое болототрясение в кабинетах баварских служителей фемиды. Даже министр юстиции назвал выступление Зайберта «большой глупостью». «Большой глупец», впрочем, отделался дисциплинарным взысканием, а вскоре ушел на повышение. Натурально, это письмо никак не повлияло на тот факт, что и второе прошение о возобновлении дела было отклонено. Как и пять последующих.
агентомания
Разумеется, охотники за сенсациями не могли пройти и мимо упоминавшихся в ходе расследования, но забытых судом указаний на причастность "рядового врача" Прауна к торговле оружием (впоследствии некоторые конспирологи даже видели за этим специально организованную кампанию по дезинформации). За несколько лет бойкие репортеры успели зачислить его в штат чехословацкой, советской и хорошо, что не китайской разведок, ему присвоили агентский номер 1263, заставили снабжать оружием то алжирских повстанцев, то израильскую армию и писать шифрованные сообщения типа
«За моим домом следит полиция. Ну думаю, что это связано с Е. и К., но на всякий случай я уничтожу все документы. К. Я уже проинформировал. 1263.»
Один бывший торговец оружием (и по случайности клиент адвоката Кюкельманна, защищавшего Сильвию Косси), который и сам получал смертельные угрозы от «Красной Руки», таинственной организации французских националистов, даже хотел представить суду 25-страничный доклад с указанием имен и подробностей, но так и не собрался. Для людей серьезных вся эта шпионская свистопляска выглядела чистой опереттой. Но лишь до сентября 1967 года, когда бывший агент BND (Bundesnachrichtendienst – немецкая спецслужба) Роже Хентгес и его жена Гитта дали показания боннской прокуратуре.
как клеили танчики
Франц Йозеф Штраус, впоследствии лидер ХСС, столп немецкого консерватизма и всебаварский «отец родной», был самым неудачливым министром обороны (1956-1962) в послевоенной истории ФРГ. Именно при нем был заключен контракт с Локхидом на поставку печально-известных истребителей-перехватчиков «Старфайтер» (из-за технических и прочих неисправностей 292 самолета потерпели катастрофу, 116 летчиков погибли). Именно с его подачи за государственную измену были арестованы журналисты и главный редактор «Шпигеля»: в еженедельнике была опубликована статья «Условно боеготовы», критически освещавшая состояние бундесвера; в действиях журналистов состава преступления, однако, не нашли. Корни же самого знаменитого скандала того времени уходят еще в доштраусову эпоху: швейцарская фирма «Испано-Сюиза», не имевшая никакого опыта в изготовлении бронетехники, в начале 1956 года получила подряд на производство десяти тысяч бронетранспортеров HS-30 для нужд бундесвера. Специальную комиссию министерства обороны убедила сделанная из дерева и картона модель. Через два года появились первые прототипы, выявившие огромное количество технических и конструкторских дефектов, к примеру мотор, изначально рассчитанный на вес в 9 тонн, 14,5-тонной машиной управлял из рук вон плохо. Едва ли не половине HS-30 так и не удалось выехать за ворота ремонтных мастерских. Подоплека сделки прояснилась в середине 60-х: любовница бывшего госсекретаря Отто Ленца призналась, что Отто показывал ей два чека: 2,3 миллиона от «Испано-Сюизы» получил он лично, а еще 50 миллионов – его партия ХДС под выборы 1957 года. Сам Ленц при загадочных обстоятельствах скончался в том же 1957 г.: в госпитале для бедных в Неаполе от тропической лихорадки. Именно Ленц возглавлял якобы добытый британской разведкой список чиновников, получивших взятки от «Испано-Сюизы», утверждается, что этот список был передан министру обороны Штраусу еще в 1958 г. Через десять лет во время парламентских слушаний по расследованию аферы Штраус не смог припомнить, что когда-либо держал подобный список в руках.
искусство понимать намеки
Неприятности для кельнского кондитера Роже Хентгеса, 50 лет, женатого, без гражданства, начались с того, что один из его клиентов не заплатил 48 тысяч марок за купленные у Хентгеса кондитерские изделия. Хентгес подал в суд и выиграл бы дело в пять секунд, если бы служившие доказательством накладные не исчезли прямо с судейского стола. В результате иск Хентгеса был отклонен. Вскоре другой контрагент поведал, что от него в ультимативной форме потребовали прекратить все деловые отношения с фирмой Хентгеса. Он отказался и в октябре 1967 г. был найден мертвым в Шварцвальдском лесу. Официальная причина смерти: заблудился в тумане. Труп обнаружили в трехстах метрах от расположенного в лесу пансионата. В блокноте погибшего нашли запись «В случае моей смерти оповестите Хентгеса». Через несколько дней Хентгес уехал по делам в Бонн, оставив работать в цеху помощника. По возвращении он нашел его мертвым. Самоубийство вследствие отравления газом, заключила полиция, ведь дверь цеха была заперта изнутри. Тот факт, что запасной выход был открыт, полиция не приняла во внимание. Всерьез опасаясь за свою жизнь, Хентгес отправился в прокуратуру.
кондитер
Роже Хентгес родился в 1917 году в Брюсселе, закончил там школу и стал работать пилотом в компании Sabena. В 1937 году он установил контакт с абвером и предложил свои услуги: сперва курьера, потом разведчика: он фотографировал с воздуха военные объекты и переправлял информацию в рейх. В 39-м Хентгес был арестован в Люксембурге и приговорен к смертной казни, которая позже была заменена 20 годами тюрьмы. В мае, когда немецкие войска вошли в Люксембург, Хентгеса освободили, он продолжал работать на абвер, притом так ретиво, что после войны во Франции и Люксембурге его заочно приговорили к смертной казни. Отсидев несколько лет в бельгийской тюрьме, Хентгес (по данным «Шпигеля», транзитом через Португалию, где занимался переправкой в Южную Америку бывших эсэсовцев) в начале 50-х возвратился в Германию, в Гамбург, где, по официальной версии, организовал кондитерское производство, которое скоро обанкротилось. По неофициальной он вступил в контакт со своими старыми знакомыми из абвера, многие из которых ныне служили в «Организации Гелен» - предтече BND. С самим Геленом Хентгес был лично знаком еще с войны. В 1957-м Хентгес получил место переводчика в торговой фирме, которую возглавлял Фридрих Гроскопф, бывший пилот Канариса и нынешний друг Франца Йозефа Штрауса, и (вместе с невестой по имени Гитта) переехал во Франкфурт. Фирма предоставляла посреднические услуги французским производителям радиооборудования, что, впрочем, являлось скорее прикрытием: основной задачей Хентгеса была доставка в Германию валюты и оплата труда агентов BND, связных и посредников. Во Францию Хентгес был не ездок, поэтому чемоданы с деньгами из Парижа и Страсбурга привозила его жена Гитта, Хентгес менял их на марки в доверенном отделении банка и, согласно инструкциям, распределял. Не знающий французского Гроскопф оказался лишним звеном и вскоре был исключен из цепочки: вся работа легла на плечи Хентгеса.
Из показаний Хентгеса, данных в 1967 году: Я передал
- подполковнику Репеннингу из Бонна с конца 1957 г. по 1960 г. около 2.3 миллиона марок
- доктору Ленцу из Бонна, зимой 1957/1958 г. – около 300000 марок
- генералу инженерных войск Хайнриху Зеллшоппу – около 30000 марок
- правительственному советнику Карлу Эверсу – около 60000 марок
- мюнхенскому врачу Отто Прауну – около 300000 марок.
Для получения денег мою жену каждый раз вызывали во Францию. Одновременно мне по телефону сообщали, кому предназначены деньги. Имена назывались лишь в первый раз, затем только инициалы. Названные господа приезжали ко мне, чаще всего домой, и забирали деньги. Французы сказали мне, что деньги для Ленца, Репеннинга и Прауна платятся за посредничество при продаже танков HS-30. Праун в отношении себя подтвердил это лично. Ленц приезжал ко мне до начала 1958 г., потом вместо него приезжал Репеннинг, часто в сопровождении еще одного офицера - подполковника Шредера. Это продолжалось и после того, как я купил в начале 1960-го года ресторан «Золотой колокольчик» - офис Гроскопфа я перестал посещать еще в 1959-м.
искусство делать намеки
Если проанализировать имена, названные Хентгесом, то парадоксальным образом выяснится, что кондитер никого не сдал. Ленц (в отношении которого память явно подвела Хентгеса: в начале 1958 года они не могли встречаться, по крайней мере, на этом свете) и Праун были давно мертвы. Подполковник Репеннинг, бывший личный адьютант министра обороны Штрауса, ставший затем в чине генерала представителем ФРГ при НАТО, умер в начале 1967 г., вскоре после того, как заведенное против него по обвинению в коррупции дело было приостановлено из-за недостатка улик. Апокриф гласит, что сам Штраус прошептал над могилой товарища: «Ну зачем же ты себя убил, дурак?!» Факты подкупа Зеллшоппа и Эверса уже были доказаны, а последнего даже успели приговорить к двум с половиной годам тюрьмы, что широко освещалось в прессе. Ну и наконец, по данным министерства обороны никакого «подполковника Шредера» в штате никогда не числилось.
Гитта Хентгес подтверждала показания мужа: она действительно ездила во Францию за деньгами, а их ресторан часто посещали Репеннинг, Шредер и Зеллшопп. Однажды к ним в сопровождении свиты заехал министр обороны Штраус, которого она угощала чаем и тортом.
14 апреля 1960 года
Хентгес: В «Золотом колокольчике» часто появлялся доктор Праун, жаловался на то, что ему никак не отдают причитающейся ему доли... Я сообщил Репеннингу, что Праун бунтует. Репеннинг просил передать Прауну, что скоро вопрос решится.
Репеннинг сказал, что 14 апреля 1960 г. будет в «Золотом колокольчике». Тогда я попросил доктора Прауна перезвонить мне около девяти вечера. Незадолго до восьми появился Репеннинг вместе с подполковником Шредером. Господа уселись за столик и сообщили мне, что намереваются поехать в Мюнхен, дабы лично поговорить с Прауном. Я решил, что деньги или чек у них при себе. Как только Праун позвонит, я должен был отчитаться, что скоро появлюсь у него и привезу все необходимое. О Репеннинге и Шредере упоминать не следовало.
В девять вечера позвонил Праун. Моя жена взяла трубку, подозвала к телефону меня. Я сказал, что выезжаю к нему и – так как прибуду довольно поздно – еще раз перезвоню из Мюнхена. Около 21.15 мы сели в Мерседес, на котором приехал Репеннинг. Я вел машину. В начале первого мы уже были в Мюнхене.
Существуют две версии дальнейшего развития событий: одну Хентгес изложил в 1967 г. в прокуратуре, вторую годом позже, на суде, разбиравшем очередное прошение о возобновлении дела Брюне/Фербаха. Сначала Хентгес (очевидно, опасаясь, что на него повесят соучастие в убийстве) рассказывал, что позвонил от мюнхенского вокзала Прауну, да так и остался у вокзала: Репеннинг и Шредер поехали в Пёкинг сами. Под присягой же Хентгес заявил следующее:
Я позвонил Прауну и сказал, что я в Мюнхене и скоро буду у него. О моих сопровождающих я умолчал. Доктор Праун ответил, что немного прогуляется и будет ждать меня перед домом. Когда я вернулся к машине, Репеннинг сказал, что теперь им нужно позвонить. Затем они ненадолго отъехали. Я остался ждать у вокзала. Они вернулись минут через 15-20, я снова сел за руль, и мы поехали в Пёкинг. По дороге они сказали мне, что я должен пойти к дому в одиночку, чтобы не напугать Прауна, они подойдут позже.
я его поставил на место...
Репеннинг показал мне дорожку, ведущую к дому Прауна. Не доходя до дома, я увидел, что Праун идет мне навстречу. Мы пожали друг другу руки... Он взял меня под руку и мы пошли к дому. Он достал ключи и принялся открывать дверь, но тут за нашими спинами послышался шорох. Я оглянулся и увидел, что в паре метров за нами стоят Репеннинг и Шредер. Доктор Праун, едва открывший дверь, обернулся, вздрогнул, выхватил из кармана пальто пистолет и выстрелил. В тот же момент Шредер выбил оружие у него из рук. Шредер наклонился и поднял пистолет. Я это увидел, потому что включил мой фонарик. Репеннинг приобнял меня и сказал: «Пошли, пошли Хентгес, нечего тут делать». Мы вернулись к машине. «Ну и прием», - вздохнул Репеннинг. Я ответил, что Праун просто испугался. Через десять минут вернулся Шредер. «Я его поставил на место»... Мы поехали обратно во Франкфурт. По пути мы трижды останавливались, Репеннинг и Шредер ходили кому-то звонить. Около семи утра я вернулся домой. Тем же утром я позвонил Прауну, чтобы узнать, что случилось. Никто не брал трубку. Тут я занервничал. Никто не отвечал и в субботу. Во вторник в «Золотом колокольчике» появился Репеннинг и рассказал, что доктор Праун покончил с собой. Странная история, сказал я, не хочу ее никак касаться. Он ответил: ну мне-то можете верить, мы же с вами не разлучались. «А Шредер?!» - воскликнул я.
письмо
Иными словами, Хентгес утверждал, что давно и прочно сидящие в тюрьме Брюне и Фербах невиновны.
- Праун не был убит в 19.45, а пятью часами позже - в 21.00 он еще разговаривал с Хентгесом и его женой по телефону.
- Причиной убийства была вовсе не вилла в Испании, а махинации с поставками вооружения.
- В убийстве участвовали высокопоставленные чины министерства обороны, в том числе личный адьютант Штрауса Репеннинг.
В качестве доказательства Хентгес представил прокуратуре копию письма, написанного по горячим следам
Франкфурт-на-Майне, 26 апреля 1960 г.
Францу-Йозефу Штраусу,
министру обороны, Бонн
По вопросу поездки к доктору Прауну в Мюнхен/Пёкинг
Уважаемый господин министр!
Не могу письменно не повторить свой решительный протест, который я уже устно заявил полковнику В. Репеннингу из министерства обороны в связи с событиями, о которых вам, господин министр, наверняка доложили и которые имели место в Пёкинге под Мюнхеном. Вам, уважаемый господин министр, вне всяких сомнений, известно, что я не имею никакого касательства к этому делу и не хочу иметь в будущем, что о намерениях двух ваших доверенных лиц я информирован не был, что я против подобного применения силы, и что существовали иные, более элегантные, способы наставить нашего контрагента на путь истинный. Я снимаю с себя всякую ответственность за проблемы, которые могут теперь возникнуть и отказываюсь в дальнейшем от любого контакта с вашими подчиненными.
Действительно, после этого случая Хентгес продал ресторан, переехал в Кельн и открыл кондитерское производство. Подтвердить или опровергнуть аутентичность письма эксперты не смогли. Показательно, однако, что могущественный Штраус не стал опротестовывать факт получения письма через суд, а лишь сделал заявление под присягой, в котором утверждал, что не имеет никакого – ни прямого, ни косвенного отношения – к смерти Прауна.
прошлое доктора Прауна
Фридрих Гроскопф, бывший пилот Канариса, тот самый, в чьей франкфуртской фирме Хентгес работал переводчиком и распределителем благ, в середине восьмидесятых рассказал молодой журналистке Габи Вебер, что в 1939 г. стал случайным свидетелем разговора между Канарисом и его заместителем Пикенброком. Возникла щекотливая ситуация: одна секретарша забеременела от агента абвера, который сам был женат. «Так у нас же в Мюнхене есть доктор Праун, - предложил Пикенброк, - он выскребет лишнее.» Мол, Праун работает для мюнхенского отделения абвера, имеет отличные связи с Испанией, весьма зажиточен, но, в случае нужды, может припомнить и свои врачебные навыки. На вопрос, откуда у Прауна деньги, Пикенброк иронически заметил: «Наскреб понемножку».
В 1968 году дюссельдорфское крипо вело собственное расследование вновь всплывших обстоятельств дела об убийстве Прауна:
В начале 50-х в Штарнберге была убита Соня Блетчахер. Ни мотив, ни убийца на сегодняшний день не установлены. Она была наполовину еврейкой и во время войны работала на абвер Канариса. До своего замужества (полковник Блетчахер умер в 1944 году) она была подругой доктора Прауна. И после войны она неоднократно гостила в его доме. При расследовании дела об ее убийстве Прауна несколько раз допрашивали
(Именно об этом рассказывала Вера Брюне Родатусу, утверждая, что Клоо шантажировала Прауна «старой историей об убийстве»)
В ходе допросов выяснилось, что Праун работал на абвер... Существуют основания считать, что доктор Праун с 1928 г. был связан со спецслужбами и – по работе – с коммерсантами и спекулянтами как внутри страны, так и за границей. Во время второй мировой войны доктор Праун был офицером Ic при штабе. В задачи офицеров Ic входило выявление шпионов и контрразведка. Они подчинялись абверу.
После войны он предложил свои услуги американцам. Считается, что у американцев по сей день хранится его дело, содержащее в том числе телефонные прослушки. В этих бумагах Праун аттестован как заслуживающий доверия.
Так как существуют подозрения – если предположить, что Брюне и Фербах невиновны – что доктор Праун был убит по иным мотивам, ключ к разгадке может лежать в его предшествующей деятельности. По этой причине следует допросить людей, которые якобы знали Прауна еще 30 лет назад.
Впрочем, допрашивать дюссельдорфскому крипо никого не пришлось. Через несколько дней после того, как криминалисты подали процитированный рапорт, дело у них отобрали и передали в Мюнхен. Когда полугодом позже адвокаты Брюне пригласили одного из дюссельдорфских следователей на слушания по поводу возобновления процесса, тому запретили давать показания. Вместо него выступил мюнхенский коллега, который возможную связь Прауна со спецслужбами не расследовал вовсе. Мюнхенская прокуратура заключила, что
«не выявлено ни одного обстоятельства, которое хотя бы отдаленно могло бы стать поводом для возобновления процесса.»
у бабушки...
Не стали таковыми и показания Хентгеса и его жены. Старший прокурор Рют сперва назвал кондитера фантазером и сказочником (а Гитту упрекнул в том, что во всем идет на поводу у мужа), затем, впрочем, познакомившись с Хентгесом в суде, поправился: «Нет, избытком воображения он не страдает, его высказывания преследуют конкретную цель.» На суд была вызвана вдова подполковника, позднее генерала Репеннинга, которая доказала его алиби на основании записи в собственном дневнике. Под 14-м апреля 1960 года значилось «Парикмахер – магазин... вечером у бабушки... день рожденья жениха О.» Бабушкой в их семье называли тещу Репеннинга, жившую за городом.
Из этой записи следует, объяснила вдова, что в тот день вечером мы были у моей матери. Мы всегда ездили туда на машине, одна я туда добраться не могла. Можете ли вы подтвердить это под присягой, поинтересовался адвокат Фербаха. Как можно клясться в чем-то, что случилось семь с половиной лет назад, пожала плечами вдова.
Тем не менее не подкрепленное присягой заявление вдовы Репеннинга убедило судей больше, чем сделанные под присягой заявления Роже и Гитты Хентгес. В возобновлении процесса адвокатам было снова отказано, а против супругов Хентгес возбудили уголовное дело по факту лжесвидетельства. Но на помощь Брюне и Фербаху пришел еще один свидетель.
профессионал
Отец Ханса Брандеса, несмотря на национальность, был дружен с адмиралом Канарисом, и Канарис взял молодого Брандеса под свое крыло. Еще в 1940-м году он откомандировал его в лиссабонское отделение абвера, где Брандесу удалось отсидеться до конца войны, что, особенно после ареста Канариса, было непросто. В сентябре 1945 г. Брандес вернулся в Германию, был интернирован, признан благонадежным и поступил работать в машиностроительную фирму "Фритц Вернер". Уже в 1954-м году он стал генеральным директором фирмы, годом позже участвовал в весьма деликатном деле: с одобрения правительства продавал в Израиль станки для оружейного производства – дипломатических отношений с Израилем у Германии еще не было. Вскоре Брандес серьезно заболел, после чего покинул директорский пост и с той поры подрабатывал консультантом. К 1968 г. состояние его здоровья ухудшилось настолько, что он практически безвылазно находился в санатории неподалеку от Ульма. Именно там он прочел опубликованные «Шпигелем» откровения агента-кондитера Хентгеса. И вспомнил, что знает его лично.
в одном офисе
В 1958 г. Брандесу, консультировавшему в то время немецкую фирму, занимавшуюся производством красок и лаков, понадобился офис во Франкфурте. Фридрих Гроскопф, с которым Брандес познакомился на машиностроительной выставке, предложил старому коллеге по абверу свое помещение. На Гроскопфа тогда работали переводчик Роже Хентгес, весьма мрачный тип с таинственным прошлым и секретарша с романтичным именем Амели, с которой Брандес сдружился настолько, что вскоре было объявлено об их помолвке. Каково же было негодование Брандеса, когда он узнал, что Хентгес предложил Амели подзаработать, передавая секретные сведения французской разведке. Брандес немедленно оповестил министерство обороны, к его удивлению, личный адьютант Штрауса Репеннинг не только не выгнал предателя восвояси, но и рассказал о доносе Брандеса самому Хентгесу, что, разумеется, не улучшило взаимоотношения между ними. Хентгес и так был крайне скрытен, когда ему приходилось в присутствии Брандеса разговаривать по телефону, он зачастую наивно пытался шифровать свои слова тем или иным способом. Тем не менее бывший контрразведчик Брандес быстро догадался, чем занимается Хентгес: в разговоре часто мелькали денежные суммы и имена. Одно из них - «доктор Праун из Пёкинга» - Брандес припомнил, когда в газетах появились сообщения о самоубийстве, позже убийстве доктора.
И другой факт, упомянутый Хентгесом – подкуп генерала Зеллшоппа – Брандес мог подтвердить. Уже в 1958 г. Брандеса (а также Хентгеса, Гроскопфа и Амели) допрашивал Карл-Хельмут Шнелль, доверенное лицо Штрауса, возглавлявший в министерстве обороны отдел по борьбе с коррупцией. Брандес подтвердил, что со слов Хентгеса ему известно, что Зеллшопп получил минимум 10000 марок от французских партнеров за то, что немецкое министерство обороны именно у них закупило радиооборудование для самолетов. Почему Шнелль не дал тогда ход этому делу, и обвинение против Зеллшоппа было выдвинуто лишь десятью годами позже – Брандес не понимал, но надеялся, что сам Шнелль, по прежнему руководивший отделом по борьбе с коррупцией министерства обороны и заслуживший из-за непримиримого отношения к коррумпированным чиновникам прозвище «Мистер Чистильщик», посетит Брандеса в санатории и прояснит ситуацию. О чем он и попросил Шнелля в письме с подробным изложением всех обстоятельств дела.
скоропостижно
28 января 1969 года вюрцбургский журналист по фамилии Ортнер приехал к медсестре Ренате Мейер, одной из главных свидетельниц по делу Брюне, чтобы взять интервью для книги, над которой он работал. Во время интервью Мейер неожиданно расплакалась и сквозь слезы призналась, что и следствию, и суду она солгала: в день своей смерти доктор Праун вовсе не собирался встречаться с Верой Брюне. Никакого телефонного разговора с «доктором Шмитцем» не было! Ошарашенный Ортнер договорился о том, что продолжит интервью через несколько дней. Он не смог этого сделать, так как через два дня Ренате Мейер скончалась. Диагноз – рак кишечника – поставил доставивший ее в больницу Гюнтер Праун. Ни соседи, ни журналист Ортнер ничего не знали о болезни, Мейер выглядела бодрой и здоровой. Аутопсия не проводилась – сразу после смерти по распоряжению все того же Прауна-младшего тело Мейер было кремировано. Из оставшихся после нее писем стало ясно, что она ненавидела Веру Брюне.
полузащита-2
В том же 1969 году выяснилось происхождение гонораров, полученных адвокатами Веры Брюне и Фербаха. Ранее считалось, что адвокаты Мозер и Пелка заключили контракт с одним из иллюстрированных журналов, снабжали его эксклюзивной информацией, за что и получали деньги. Оказалось, что журнал был лишь посредником. На самом деле, деньги переводились со счетов крупной международной корпорации в Гамбурге (адвокат Пелка: «Это одни и те же люди, в зависимости от конъюнктуры они сегодня спекулируют табаком, завтра оружием, послезавтра бриллиантами, они меняют область деятельности по конъюнктуре», здесь можно припомнить, что, едва попав в тюрьму, Вера через надзирательницу просила свою дочь «вырвать из телефонной книжки гамбургские номера»). Натурально, адвокаты получали деньги не просто так, им было поставлено условие: защищать Брюне и Фербаха от обвинений в убийстве, но ретушировать «политический бэкграунд» и за версту обходить след, ведущий к торговле оружием. Доктор Мозер получил более ста тысяч марок, Пелка – двадцать тысяч.
Пелка: Самое печальное, что Фербах действительно ничего не знает.
Интервьюер: Он и сегодня думает, что доктор покончил с собой.
П: Мне досталась идиотская задача: защищать человека, который вообще не в курсе дела. Если бы мне дали госпожу Брюне...
И: ... то вы бы знали больше.
П.... то я бы сумел войти к ней в доверие. Она знает о многих обстоятельствах... но по каким-то причинам молчит. Я мог бы еще понять, если бы ей дали десять лет... но пожизненное в ее возрасте... это конец.
И. В первом случае у нее был бы выбор между молчать и говорить с риском для собственной жизни.
П. Да.
И. Помалкивать, получать немалые деньги за то, чтобы защитники не лезли, куда не следует, не обращали внимания на подозрительные намеки, противоречивые свидетельства, ошибочное время смерти, но тем не менее вытащили бы подсудимых. Для этого и предназначались суммы на гамбургских счетах?
П. Да
Последний адвокат Веры Брюне Хадденхорст позже считал, что у Пелки и Мозера вовсе не было задачи «вытащить подсудимых». Бесконечные опротестовывания и прошения о возобновлении дела служили лишь одной цели: заставить ее надеяться на освобождение и поэтому молчать.
лбом о стену
Когда Хадденхорст перенял защиту Брюне, он вполне осознавал, что находится в весьма тяжелой ситуации. С одной стороны, процессуальные и фактологические ошибки, допущенные судом, были ему очевидны. С другой стороны, очередное прошение о возбуждении дела можно подавать лишь в случае «если вскроются новые обстоятельства», но все «обстоятельства», в том числе оглушительное признание Хентгеса были уже отыграны его предшественниками, причем бездарно. Хадденхорст решил зайти с другой стороны. Опираясь на новейшие, частью еще неопубликованные исследования светил судебной медицины, Хадденхорст попытался доказать, что, если счесть данные о трупном окоченении в полицейском протоколе правильными, смерть никак не могла наступить в 19.45 14-го апреля. Хадденхорст не просто подкрепил свои утверждения данными двух независимых экспертов, но и провел эксперименты, смоделировав температурные условия, в которых тела убитых пролежали несколько дней. Результат: смерть наступила не в 19.45, а, как минимум десятью часами позже. Суд отклонил это, седьмое по счету, прошение с той же легкостью, что и предыдущие. «Наука умеет много гитик», - усмехнулись про себя судейские, а в обосновании указали на субъективность полицейского протокола и на то, что в сущности данные новой экспертизы ничуть не противоречат данным старой, сделанной во время суда, разве что тогда эксперт называл указанное обвинением время убийства не «невозможным», а «маловероятным». Апелляция в суде высшей инстанции, равно как и в Конституционном Суде ничего не изменила: неангажированный Хадденхорст проиграл точно также, как и его ангажированные предшественники.
как увяз коготок
Но вернемся к Карлу Брандесу. Получив его письмо, «Мистер Чистильщик» Шнелль послал одного из сотрудников отдела по борьбе с коррупцией в санаторий. Тот заверил Брандеса, что показания Хентгеса будут тщательно проверены, тем более, что они подкрепляют имеющуюся в их распоряжении информацию: Эверс уже осужден, против Зеллшоппа заведено дело, да и Репеннинг был не чист на руку, но так как он все равно мертв, расследование не имеет смысла. Что касается уголовной подоплеки, то ей займется прокуратура. Это было в январе 1968-го. На следующее Рождество (за весь год старший прокурор Рют так и не связался с ним) Брандес гостил в Баварии у своей давней знакомой Биргитты Вольф, шведской правозащитницы, занимавшейся в числе прочих делом Веры Брюне. Когда разговор за праздничным столом зашел о самом знаменитом судебном разбирательстве последних лет, Брандес к изумлению хозяйки сообщил, что он не просто в курсе событий, но и является теперь одним из свидетелей. Бригитта Вольф оповестила адвокатов Брюне и Фербаха, те – прессу. Уже через несколько дней вернувшемуся в санаторий Брандесу позвонил сам главный антикоррупционер Шнелль: в Бонне пришли к выводу, что Хентгес – лжец и его показания гроша выеденного не стоят. Он, Шнелль, советует Брандесу во избежание лишних сложностей принять ту же точку зрения. Ошарашенный Брандес поинтересовался, является ли это официальным указанием министерства обороны. Нет, ответил Шнелль, вы свободный человек, но для вас будет лучше считать Хентгеса лжецом. Через неделю начались анонимные звонки. Незнакомый мужской голос настоятельно рекомендовал Брандесу держаться подальше от «дела Хентгеса».
в силовом поле
Сначала анонимные угрозы и посещения загадочных незнакомцев (которые Брандес педантично фиксировал) лишь раззадорили его. В феврале 69-го он писал Биргитте Вольф: «Я, наконец, начинаю понимать, сколько грязи, подлости, интриг и жестокости спрятано за фасадом. Это нарыв должен быть вскрыт, и я приложу все усилия к его вскрытию невзирая на опасность того, что моя фирма, моя семья и общество будут на меня косо смотреть, пусть даже грозит опасность, что я пострадаю сам.» Упоминания семьи и фирмы не случайны: вращавшийся в высших сферах брат Брандеса всячески убеждал его «не совать нос в чужие дела», а представитель фирмы «Франц Вернер» заявил прямо: «Или никаких показаний по делу Хентгеса, или увольнение по собственному желанию». Брандес не сдавался, в марте 69-го он хладнокровно анализировал: «Убирать меня имело смысл восемь недель назад, когда я еще, как несушка, сидел на своей информации, тогда в случае моей внезапной смерти одним важным свидетелем стало бы меньше. Сегодня это уже глупо и недейственно. Но если вдруг со мной что-то случится, то это было бы очевидным доказательством того, что Брюне и Фербах невиновны, и что очередной важный свидетель, который мог бы помочь восстановлению справедливости убран с дороги.» Тогда же Брандеса в санатории посетил никто иной, как генерал Вессель, годом раньше сменивший Гелена на посту главы BND.
Когда летом против Брандеса было возбуждено дело о налоговых махинациях и его банковский счет был арестован прокуратурой, оптимизма у него заметно поубавилось: «В последние четыре недели я столько мучился с моим здоровьем, с угрозами, шантажом, давлением со стороны брата и моей фирмы, что мне все осточертело... Никогда в жизни я ни в чем не раскаивался, но сегодня я действительно раскаиваюсь, что открыл рот в деле Брюне...» Еще через две недели: «Если бы я приполз сейчас на коленях и подписал бы все, что от меня требуют, то все мучения бы кончились. Но лучше я останусь босым и голым, чем доставлю этим нечеловекам радость. Они ведь ждут, что я стану молить их о пощаде...»
депрессия
В декабре 1969 года глава отдела по борьбе с коррупцией министерства обороны Карл-Хельмут Шнелль был освобожден от своей должности «в связи с переходом на другую работу». С учетом того, что Брандес к этому времени частично урегулировал свои налоговые проблемы, первый раунд остался за ним. Возможно, свою роль в этом сыграл контакт Брандеса с BND – впоследствии выяснилось, что «агенты бывшими не бывают», Брандес регулярно отсылал отчеты в Пуллах. В начале 1970-го его здоровье улучшилось настолько, что он смог покинуть санаторий. Когда адвокат Гюнтера Прауна (за восемь лет Праун-младший успел привыкнуть к своему испанскому поместью – в случае пересмотра приговора завещание отца вновь вступало бы в силу) попытался оговорить Брандеса, мол, тот слишком болен, чтобы можно было всерьез относиться к его заявлениям, Брандес предъявил медицинское заключение, подтверждающее его полную дееспособность. Более того, он затеял собственное расследование, лично посетил Хентгеса и его жену в Кельне, а затем отправился в Пуллах, чтобы воспользовавшись старыми связями, поискать информацию в архивах BND. Работавший в паре с Брандесом журналист Гломм утверждает, что ему это удалось: однажды Брандес вернулся к ждавшему снаружи в машине Гломму и показал тому копию официального отчета о событиях в Пёкинге на бланке министерства обороны. Отчет полностью совпадал с показаниями Хентгеса. «Быстро читайте – мне нужно ее немедленно вернуть», - сказал Брандес.
15 апреля 1971 года Ханс Брандес был найден мертвым в своем автомобиле в лесу под Пуллахом. Причина смерти: отравление. По мнению полиции, он покончил с собой, пребывая в сильной депрессии. Из письма брата Брандеса Биргитте Вольф: «Причина точно кроется не в его болезни... в последнее время он чувствовал себя очень хорошо. Еще в середине недели он звонил моему другу и сказал, что собирается в субботу пойти выпить с ним и его компанией.»
руки прочь от Пёкинга
Сразу после смерти напарника журналист Гломм сменил место работы: он стал пресс-секретарем министерства экономики земли Северный Рейн-Вестфалия. Роже Хентгес был приговорен за лжесвидетельство под присягой к десяти месяцам условно и штрафу в 8 тысяч марок. Хентгес подал апелляцию, но во время разбирательства в судебном зале неожиданно появился сам генерал Гелен. Его адьютант предложил Хентгесу отозвать апелляцию, намекнув, что BND готово возместить ему сумму штрафа. В тот же день в ресторанчике около мюнхенского вокзала Хентгес получил от незнакомца десять тысяч марок. Штраф с него, кстати, так и не взыскали. Позже, когда «делом Брюне» занялась журналистка Габи Вебер, Хентгес отказался от сотрудничества: «Я однажды пытался помочь властям, повторно это делать я не намерен».
Когда та же самая Габи Вебер пыталась разговорить Фридриха Гроскопфа, бывшего пилота Канариса и шефа Хентгеса, тот показал ей два письма. В 1969 году он делал запрос в связи с заявлениями Хентгеса и получил от чиновника BND такой ответ:
«Мой президент поручил мне сообщить вам, что после ознакомления с делом не видит возможности предоставить вам письменные или устные объяснения, дабы не причинить вам ущерба и предохранить от оного ущерба в будущем.
Отнеситесь с пониманием к нашему отказу от дальнейших обоснований.»
А десятью годами позже его товарищ в министерстве обороны предложил: «сам позвони Шнеллю, повстречайтесь где-нибудь, только не в министерстве, посидите полчасика... Тогда поймешь, чем ты интересуешься. Сам я не могу обещать ничего. У нас тут новые кадры, и им ни к чему что-либо помнить. Так что нет никаких шансов на успех. Госпоже Брюне придется куковать и дальше. Грустно, но это так.»
Сам Гроскопф, которому к тому времени исполнилось семьдесят пять, если не считать пары туманных намеков, тоже молчал. Габи Вебер записала сразу после разговора: «Он сказал, что об это можно сильно обжечься. ‚Руки прочь от Пёкинга’. Повторил минимум пятнадцать раз. ‚Если уж другие люди, гораздо более влиятельные, погорели на этом деле’...»
версия депутата
Буквально те же самые слова Франц-Йозеф Штраус сказал не кому-нибудь, а Хорсту Эмке, на тот момент возглавлявшму ведомство федерального канцлера, в подчинении которого официально находилось BND. Эмке, как член парламентской комиссии по расследованию скандала с бронетранспортерами HS-30 однажды без предуведомления отправился в Пуллах, в резиденцию BND за информацией. Кавалерийский наскок успеха не принес, но тем же вечером в Бонне на официальном приеме в баварском представительстве к Эмке подошел Штраус и по-отечески посоветовал: «Если вам мила ваша жизнь, руки прочь от этой истории».
Другой член той же комиссии, депутат бундестага от социал-демократов и протестантский пастор Карл-Ханс Керн решил для себя «пёкингский ребус». Он считает, что загадочный «подполковник Шредер» и бывший глава отдела по борьбе с коррупцией министерства обороны Карл-Хельмут Шнелль – одно и то же лицо. То есть сам Шнелль и убил Прауна. Доказательства этому он находит в показаниях Хентгеса, который, по понятным причинам, умолчал о настоящем имени «Шрёдера».
Однако, цитируя Хентгеса, Керн упускает одну важную деталь в его показаниях. Перечисляя сотрудников BND, посещавших офис Гроскопфа, Хентгес назвал и Шредера, и Шнелля.
Сам Шнелль, комментируя разоблачения Хентгеса, заметил: «Я могу радоваться, что хоть убийство он на меня не повесил.»
заключение
Йоханн Фербах умер в 1970 году в тюрьме от сердечной недостаточности.
В 1979 году ставший министром-президентом Баварии Франц-Йозеф Штраус подписал указ о помиловании Веры Брюне. В возрасте 69 лет она снова оказалась на свободе. Ее дочь рассказывает, что «мамска» очень боялась покидать тюрьму. До последних дней жизни (Вера Брюне умерла в 2001-м) она не уставала отстаивать свою невиновность, впрочем, ее доводы по (не)разумности ничем не отличались от использованных когда-то для конструирования алиби. На вопрос о том, была ли она хладнокровной убийцей, недалекой содержанкой, которая сама загнала себя в тюрьму или расчетливой интриганкой, унесшей с собой в могилу чужие секреты, однозначного ответа не существует.
Ее дочь Сильвия Косси умерла в 1990-м году от рака.
Гюнтер Праун старатаельно преумножал доставшиеся ему в наследство владения и богатства, и вел бесконечные судебные процессы против масс-медиа, которые неустанно диффамировали его отца, как торговца оружием и агента спецслужб. Впоследствии, правда, стало известно, что двоюродный брат Прауна возглавлял в Пуллахе отдел радиоразведки, а племянник служил резидентом BND в Тунисе. А генерал Гелен в своем время предпочитал вербовать служащих семьями, «только на семейную поруку и можно положиться».
Карл-Хельмут Шнелль, в 80-х вновь вошедший в фавор в Бонне и поменявший прозвище «Мистер Чистильщик» на «Серый Кардинал», вышел в отставку миллионером. Натурально, речь шла не о накопленных непосильным трудом сбережениях, а об... издательской деятельности. Служа в министерстве обороны Шнелль с 50-х годов издавал так называемый «Календарь бундесвера», ежегодно закупаемый самим министерством обороны в промышленных количествах. Когда в начале 80-х издательство «Валгалла» оказалось не в состоянии удовлетворить возросшие гонорарные аппетиты Шнелля, он просто обанкротил его и продал торговую марку конкурентам. Календарь издается по сей день.
В приличном детективе в конце полагается представить вниманию публики настоящего убийцу. Жизнь устроена более разносторонне, поэтому представляет нам сразу несколько версий. Кто убил доктора Прауна? Йоханн Фербах по просьбе Веры Брюне, желавшей завладеть испанской виллой? «Подполковник Шредер», которому начальство приказало вывести ставшего непредсказуемым посредника из игры? Или некто третий, так и оставшийся в тени? За истекшие 45 лет накоплено множество неопровержимых доказательств в пользу каждой из этих версий, и множество не менее неопровержимых свидетельств, эти доказательства опровергающих.