* * * 
 
Никогда мне уже не войти в этот дом,
где рос худенький тополь под самым окном,
где, накат на обои недавно сменив,
глава дома насвистывал странный мотив, 
 
где не дай Бог разбить или что-то сломать,
где из командировки приехала мать,
и по этому поводу в доме уют,
ананасы с шампанским на стол подают. 
 
Ну а в будние дни все пшено да пшено...
Скоро будет развод. Это предрешено. 
 
Где под вечер сестра, накрутив бигуди, 
спать ложится со вздохом печальным в груди.
Мой не собран портфель. За три двойки подряд
весь отряд исключил меня из октябрят. 
 
Никогда мне так чисто про поле не спеть.
И так часто ангиной уже не болеть.
След мой смыло волной. Опалил меня зной.
Предал друг. Поглотил океан ледяной. 
 
Как ни странно - все это случилось со мной! 
 
Где (всему любопытство, конечно, виной),
меня током ударило в жизни одной.
А в другой,  дорогой, как последний глоток,
все другое: и время, и тополь, и ток. 
 
    ..^..
 
 
 
 
Не птица 
 
Под утро одна тысяча сомне-
ний сгинет прочь. Другая - народится.
Я - женщина. Не думайте, что мне
по нраву это. Но куда же деться? 
 
Когда отец и мать ушли любить,
в углу хозяйском, в простынях бумажных,
меня никто не спрашивал "кем быть"
и, более того, никто не жаждал. 
 
Мне даже представляется порой, 
что точно также, по случайной воле, 
я стать могла ракушкою, травой,
собакой, камнем, ветром в чистом поле. 
 
Но мне досталось худшее из зол:
наследье бабочек цветных и льстивых.
Мой волос долог. Подбородок - гол.
Я вижу мир в обратной перспективе. 
 
Но если это я осознаю, 
то я уже не женщина… Но кто же?
Чью нежность, чей восторг, надежду чью
ты распинаешь на любовном ложе? 
 
Так вот - любовь: из рук скользит стакан,
скользят подошвы, тень над головою…
Душа тихонько прорывает ткань
и сыплется в пространство мировое. 
 
Допустим, я могу себя поднять,
собрать, составить, как-нибудь наладить,
но не могу сама себя обнять.
Но не могу сама себя погладить. 
 
Кто посмеялся над такой судьбой:
слепил, потом небрежно сдвинул на пол,
как крошки со стола… Но Ангел мой,
хранитель мой, ты ль обо мне заплакал? 
 
Я выйду в ночь, не поднимая век.
Со мною хуже нечему случиться.
Идёт по улице - не человек.
Летает в небе ветреном - не птица. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
Над Сибирской равниной плывут облака.
Роет жёлтую глину стальная река.
Сеют кварц и слюду берега из песка.
Далека ты, Сибирь, далека. 
 
Там мой пращур на чёрном коне не скакал,
и равнинные земли её не пахал,
и луны круглолицей мертвецкий оскал
в чёрном небе с тоской не искал. 
 
Но и я на суглинок её и песок,
на черлакскую пыль нижнеомских дорог, 
на её азиатский, ковыльный восток
угодила, как беглый в острог. 
 
Я ныряла в реки её радужный плен,
и мазутные пятна стирала с колен.
Но оскомина диких ирги и малин
средь иных мне приснится равнин. 
 
Моя родина! Сосен янтарь и смола.
Ты зачем мою душу измором взяла,
ветром выдула всю, лебедой иссекла,
солнцем выбелила добела?! 
 
Я люблю тебя словно добыча стрелу,
как лихой человек ночи тёмную мглу.
Потому и храню в самом дальнем углу
твоих призраков прах и золу. 
 
    ..^..
 
 
 
 
Друзьям 
 
Ах, осторожно! Здесь - ступеньки.
А вам без надобности - смотреть под ноги.
Самоубийцы, мальчики, поэты,
романтики с большой дороги! 
 
Какие ветры вокруг свистали,
срывая флаги, взвивая мусор...
Вы не ходили, вы - летали,
витали где-то в созвездье Музы... 
 
Ах, эта Муза! Ах, эта музыка,
она вас просто с ума сводила.
Она вас за нос порой водила.
Она не ведала, что творила. 
 
А вы бродили дворами тёмными.
Душа вином молодым бродила.
Я наизусть вас тогда запомнила.
На веки вечные полюбила. 
 
Ах, осторожно! Время, время
переворачивает страницу.
Урок терпения, урок прозрения...
Урок романтики не повторится? 
 
Но, если нужно, то - до свидания!
До вдохновенья! До исполнения!
Иссякло время объединения.
Настало время уединения. 
 
Уже ровесники меняют золото
на кольца медные, цветные бусы.
А нам без надобности! Мы будем молоды.
Мы с вами встретимся в созвездье Музы. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
А мне это не кажется ни странным, ни глупым.
И дело, разумеется, совсем не в том, 
что мальчик не умеет закручивать шурупы, 
зато он с марсианином коротко знаком. 
 
А мальчик не умеет, но он ещё научится: 
гвозди заколачивать - сущий пустяк!
Ну, а пока он учится, пока он мучается, 
не спрашивайте под руку: - Ну, что? Ну, как? 
 
- Ну, как? Уроки сделал, окаянный?
В булочную сбегал? Хлеб принёс?
А мальчик запирается в прокуренной ванной 
и сочиняет музыку себе под нос. 
 
Он ничего не знает о пользе пения, 
он ноты не разучивает, не ходит в хор. 
Но вместо батареи центрального отопления 
сияет ему чистая звезда Алькор. 
 
Он что-то всё бубнит. Он смотрит, как икона, 
сквозь пахнущий горелым житейский чад.
И тянут сквозняки в пространстве заоконном.
И ходики вселенские стучат, стучат. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
В стране без имени и смысла,
как кинокадры скачут числа.
Всё ищут рая коммунисты.
Любовь молчит. Болтливый властвует закон.
В две стороны два флага реют.
Палач при виде жертв добреет:
- А помнишь, брат… И снова зреет
кровавый бунт. И жизнь поставлена на кон. 
 
Верхи сменяются, но - то же.
Здесь каждый день, как подвиг, прожит.
Здесь всяк спасается, как может.
Любовь молчит. Надежда выбилась из сил.
В столетьи без ветрил и правил 
блажен, кто этот мир оставил.
И за него мольбу ко Господу пролил. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
Старуха в болоньевой куртке,
грызущая хлебную корку,
мне кажется не человеком,
а чем-то навроде кота,
который, конечно же, мыслит,
но как человек не страдает,
живет наподобье растенья,
не ведая слез и стыда. 
 
Ну, что ей впадать в безысходность,
иль думать о вечном спасенье?
Она уж читать разучилась,
сапог отличать от совка.
Одна у ней мысль и забота -
стащить незаметно бутылку,
оставленную на скамейке, 
подростком, попившим пивка. 
 
А ну-ка давай пошустрее
кидай свои старые кости,
ругайся и плюйся сквозь щели
в зубах, на калошах скользя...
Но только, карга ты такая,
не взглядывай по-человечьи
с тоскою в лицо мне. Иначе
я жить расхочу. А - нельзя. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
А у меня сегодня
московский лев сидит.
Покачивает гривой.
О Фальке говорит. 
 
Поигрывает ручкой -
серебряным пером.
Поглядывает нежно.
Полистывает том. 
 
А там, за тонкой стенкой,
за стоптанным крыльцом,
стоит его Венера
с зарёванным лицом. 
 
О, как она горюет!
О, как она грустит!
Неведомого Фалька
она ему простит. 
 
В аллее кипарисной
она его найдёт.
Победно и счастливо
поднимет влажный рот. 
 
На шёлковом шнурочке
зазвенькают ключи.
Шаги и поцелуи
мне чудятся в ночи. 
 
А у меня весь чёрный
горбатый, как вопрос, 
всё ходит кот учёный
и неучёный пёс. 
 
От черновых фантазий 
мне некуда бежать.
Средь пыли драгоценной
не двигаясь лежать. 
 
Средь брошенных обрывков,
среди бумажных льдин,
где вдумчивые мыши
всю ночь грызут латынь. 
 
    ..^..
 
 
 
 
Из древнегреческого. Ахейцы 
 
Пока плыли по водам, удачу гадали по рунам,
рвали рыбу зубами, от гарпий спасали Финея,
истрепалось руно. У кифары полопались струны.
И вконец изолгалась Медея. 
 
Так бывает, когда устремясь за мечтою мирскою,
ты готов бросить жизнь, словно кость, закружась в канители,
а когда схватишь ту, что желал, огрубевшей рукою,
то глаза б на неё не глядели! 
 
Не за эту же дрянь мы тянули последние жилы, 
рвали мокрые вёсла из моря и лезли из кожи!
Эта шкура овечья мне душу наполнить не в силах.
Эта жертва кровавая сердце очистить не может. 
 
Так фальшивая нота зудит, достигая до слуха.
Так, купив жемчуга, опротивеет наряжаться.
Так Елена румянит лицо, превращаясь в старуху,
когда Троя взята, и уже больше не с кем сражаться. 
 
    ..^..
 
 
 
 
Из древнегреческого. Сирены 
 
Эй, очнись! На угрюмых гребцов посмотри, Одиссей!
Тех, что к мачте тебя приковали, впечатав в нее.
И плескали кипящею солью в лицо из горстей,
чтоб рассудок вернулся в несчастное тело твоё. 
 
- Отпустите меня! - Волком выл, извивался змеёй.
- Вам, рабам, никогда не понять, что такое любовь!
…Только вёсла хлестали. Да пенилось море, как кровь.
Только солнце катилось расплавленной колеёй. 
 
Посмотри, Одиссей, мы проехали эту беду!
Впору пир закатить: бряцать в лиры и в трубы трубить!
Неужели так сладко поют эти твари в аду,
что бессмертную душу ты смог бы за них погубить? 
 
    ..^..
 
 
 
 
Из древнегреческого. Орфей 
 
- Голос той Эвридики звенел, как в ключе вода, 
рокотал слаще мёда, того, что струит Морфей… 
Эта ж только мычит… И глядит, как сама беда… 
- Ей несладко пришлось, ей несладко пришлось, Орфей! 
 
За холодную руку крепко возьми её. 
И веди через мрак, через сорок ночей подряд. 
Потеплеет рука… Не лживо слово моё. 
Верь мне, мальчик мой! Не оглядывайся назад! 
 
А когда ты пройдёшь сквозь мрак сорока ночей, 
изорвёшь сто сандалий и душу изранишь в кровь, 
зазвенит её голос, как сто ручьёв и ключей… 
Это, это она! Ну, вглядись же! Твоя любовь! 
 
- Я, старик, за любимой своей сошёл в аид.
Я люблю её больше жизни, поэтому пал во прах… 
Голос той Эвридики, он там, за спиной звенит… 
Эта ж.. воска белее… она мне внушает страх. 
 
- Больше жизни даже богам любить не дано.
А смертные чаще просто хотят тепла…
Ты запомни, Орфей, жизнь и любовь - одно.
Только - жизнь и любовь. Остальное всё мрак и мгла 
 
- Прочь, досадный старик! Чуют ноздри тот сладкий дым…
Её голос там, сзади… левее…нет - чуть правей….
- Что ж… ты выбрал, безумец. Ступай же. Гонись за ним. 
За придуманным призраком вечно гонись, Орфей. 
 
    ..^..
 
 
 
 
Из древнегреческого. В Атлантиде… 
 
В Атлантиде - погибшей стране - снова лето.
Куст сирени трепещет и нежно дрожит - бересклета.
Барбарисовый рай. Можно бегать босой по июню.
Напевать беззаботно о том, что и я была девушкой юной. 
 
В Атлантиде - давно затонувшей стране - снова солнце.
Снова слышно  жужжание пчёл, хруст стрекоз, соловья перезвонцы.
Снова лето. Симфония, ливень… И флейты дуэт и фагота…
Но какая-то нота запала…какая-то малая нота. 
 
В Атлантиде - стране, погребённой на дне, 
где мальки золотые резвятся в волне.
Там в моих волосах расцветает коралл,
как разбитое сердце он - ал. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
Открывая первую страницу,
знаю я, чем кончится роман.
Героиня будет дуться, злиться,
мужу нехороший сон приснится,
а герой уедет за границу,
там другую встретит, убедится,
что без прежней - жизни нет, примчится…
А она с другим уже... Обман! 
 
Всё опять под солнцем повторится,
как сказал ещё Еклезиаст.
Отчего ж нас тянет вновь напиться, 
этой скуки с привкусом горчицы,
чтоб опять увериться - предаст! 
 
Бездарь сочинил сюжет расхожий.
Отчего же мнится нам всегда,
что мелькнёт, как искра, как звезда,
в ломаном герое бледнокожем
этот жест единственный до дрожи,
без какого счастья быть не может?
Да и не бывает никогда. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
... и добрые эти старушки,
забыв про питьё и еду,
ко лбам приставляя ладошки,
всё смотрят - куда я иду. 
 
И я, как под дулом мортиры,
иду и газеткой трясу,
иду я в чужую квартиру,
чужую авоську несу. 
 
Хозяйский замок проржавелый
чужим открываю ключом.
Мне самое первое дело - 
не думать сейчас ни о чём. 
 
В лицо ударяет мне запах
мышей и чужого жилья.
И чуть приседая на лапах,
глядит таракан из белья. 
 
А в зеркале, в двух половинках,
там некто вертит головой,
в лице у него ни кровинки,
и взгляд у него нежилой. 
 
Он платит с исправной заботой
Огромные деньги вперёд
За этот буфет с позолотой
и счастьице сроком на год. 
 
Он ходит с пустым выраженьем,
ложится в пустую кровать.
Я в этом чужом отраженье
себя не хочу узнавать. 
 
Чаёк испитой пусть он цедит
и дороговизну бранит,
Коль собственной жизни не ценит.
И счастье своё не хранит. 
 
    ..^..
 
 
 
 
* * * 
 
Господи! Взыщи меня из ада!
Пал мой дух, и свет во мне погас.
День прошёл - я ничему не рада. 
Ночь прошла - я не сомкнула глаз. 
 
Шевелю незрячими руками
по стене от двери до стола.
Воздух затвердел и стал, как камень.
А земля, как лодка, поплыла. 
 
Этого ль душа моя хотела,
распуская пёрышки на свет,
наряжаясь в праздничное тело,
заводя будильник зим и лет? 

 
    ..^..