О'Санчес
миниатюры
|
|
На излете эпохи застоя, в начале восьмидесятых, вспыхнула короткая мода среди обывателей: на большелюдных неформальных празднествах демонстрировать молодецкую и богатырскую застольную удаль, даже термин придумав под это дело: "Ростовский характер". Или, там, сибирский характер, московский, уральский... Не суть важно. Вот как это выглядело.
"А сейчас братья Губасовы... Сюда, сюда, на сцену, друзья... Всем видно? Всем хорошо видно? Отлично. А сейчас братья Губасовы покажут нам, что такое "Р-ростовский характер-р!".
Два мужика, постарше и помладше, разгоряченные, без пиджаков, но все еще в галстуках, взбираются на сцену и становятся перед зрителями. Однако, вместо микрофонов, тамада выдает им по бутылке простого советского портвейна. Бутылки уже откупорены, каждая объемом 0,7 литра.
Участники должны опорожнить бутылки, выпив каждый свою.
Пить нужно честно и из горлышка, в остальном участники вольны: можно хлебать, можно лакать, можно разминать языком вкусовые сосочки, растирая по нёбу винный букет... В любом случае, побеждает тот, кто допил быстрее.
"Внимание... всем внимание... Приготовились... Начали!"
Более молодой, не тратя ни секунды драгоценного времени, обхватывает губами верх бутылочного горлышка, поднимает донышко на уровень глаз и начинает пить. Не отрываясь, глоток за глотком. Но что же мешкает старший, почему он не торопится? А старший - да, стоит, с полной бутылкой в руке, покачивает ею, но не пьет. И даже балагурит с тамадой, подмигивает залу. Молодой не отвлекается на посторонние раздражители, он быстро и неуклонно продвигается к финишу. С каждым следующим глотком публика все горячее поддерживает его старания, вот уже и победа близка: граммов сто пятьдесят рубиновой влаги остается в бутылке... Но тут старший брат сбрасывает с себя напускную бездельную шутливость, задирает голову, почти вертикально ставит бутылку вверх дном над раскрытым ртом и в считанные секунды вливает в себя все ее содержимое!
И младший брат тоже делает последний глоток, и он достиг финиша!.. - но поздно: старший уже стоит и держит, смеясь, пустую бутылку в руке, он выиграл.
Неистовые рукоплескания - заслуженная награда мастеру за его филигранное мастерство и невероятный спурт! Сама невеста бежит на сцену - в обе щеки расцеловать победителя! Однако, и младший брат не расстроен: да, разводит руками, да вздыхает... Но и смеется: у него еще все впереди.
На самом-то деле у эффектного финала имеется вполне прозаическая, наукой освященная подоплека.
Фокус в том, что старший брат не просто держит бутылку в руке: круговыми движениями он "тревожит" содержащуюся в ней жидкость, придает ей вращательную энергию. Поэтому вино из перевернутой вверх дном бутылки не тормозится о хаотические броуновские бульки, но упругим и быстрым "винтом" вырывается из сосуда прямо в подставленное горло. И вот уже здесь остается самое простое и смирное - не дергать кадыком, не глотать... Все элементарно, все под силу любой домохозяйке: надо лишь знать физику жидкого тела и упражнять организм, с усердием и без лени
Сквозь Питер и вдоль Финского залива тянется железная дорога состанциями-бусинками: Тарховка, Репино, Комарово, Солнечное... Сойди летом на любой, да ступай поперек рельсам в нужном направлении - вот тебе и залив через пятнадцать минут: серая вода, гниющие водоросли посреди бытового мусора, мелкие дюны и прочие прелести недоухоженной человеком природы.
Недоухоженной - это значит, он еще не уходил ее до смерти.
Впрочем, не моя печаль - бить в зеленый набат, мне вообще по фигу в данный момент, в Тарховке ли происходит бессмысленный спор между мною и собеседником, или в Комарово. Пусть в Комарово, тридцатого, скажем, июня. Не так уж и важно какого года.
Спор идет обо всем, до чего только собеседники могут дотянуться досужими языками, и мой собеседник, своею категоричностью, безапелляционностью, нетерпимостью к чужому мнению, неприятно и сильно напоминает мне меня самого.
Речь коснулась генетики и лысенковщины, о неспособности природы филогенетически "запомнить" благоприобретенные навыки индивида. Ну... сколько пуделя ни стриги, ни триммингуй, а дети его все равно не вырастут по пояс голыми.
- Да неужели??? - вопрошаю я - и сам ощущаю, что созрел кромсать добычу...
Мой собеседник чует, как растут мои когти, как нехорошо блестят мои глаза, но стоит на своем:
- Да, господин лысенковец, ужели!
- Ну, хорошо, - якобы отступаю я, - вот вода. Я черчу полоску на воде, - коготь показался мне коротковат, и я достаю нож, - полоска исчезла.
- И что?
- Пока ничего. Я черчу еще. И еще. Грубо говоря, я намерен по одному и тому же месту воды проводить полоску. Скажем, раз в час. Сколько попыток может понадобиться, исходя из твоей и моей философий, чтобы вода "запомнила" бороздку, устала мгновенно зализывать ее?
- Чушь.
- А все-таки? Пример корректен? Не хуже пуделя?
- Гм... Хоть роди в эту воду, она твоих полосок не запомнит ни за попытку, ни за сто.
- А за тысячу?
- Хоть за десять тысяч.
- Ты неправ, ибо мне с "походом" хватит и пяти тысяч попыток, именно таких, как я говорил: раз в час по одному и тому же месту поверхности заполненного водоема. Пари?
- А как судить, как проверять?
- Ты судья. Формы доказательства любые.
- Договорились.
- По теме наших споров, без всяких дополнительных условий?
- Да.
- Хорошо. Ты проиграл. - Я поочередно выщелкиваю когти - Сейчас конец июня. Полоски чертятся раз в час. Менее чем через пять тысяч часов-попыток здесь будут стоять крещенские морозы. Полагаю, что я, задолго до их наступления, проведу в этом месте, на свежем ледочке полоску, черту, которую он уверенно запомнит.
- Нет! Это не по теме спора!
- По теме. Ни единой буквы чужой.
- Это подлая ловушка!
- Но ты в нее попал. А наука беспощадна к своим жертвам...
Собеседники оба остаются живы и здоровы, но взаимопонимания так и не находят...
У окна под батареей валяется убитый комар-людоед с оторванным хоботом - этой ночью ему повезло меньше других его собратьев.
Рассвет привел утро, и отступили твари. Литра полтора человеческой крови, рассредоточенные по складкам местности, угрюмо взирают из-за укрытий на меня, своего бывшего владельца, в то время как я...
Не странно ли - свирепость захлестывает меня, лютость переполняет - а глаза дремы просят.
- Ну??? - кричу я, выйдя на середину комнаты. - Что же вы? Который тут, а? Чтобы все по-честному, типа?
Бесполезно, комары молчат.
- Вы кем поужинали, сволочи? Вы мною ужинали! Не прощу.
Молчат комары, не суетятся, и напрасно я прядаю ушами на каждый шорох - никто ни гу-гу...
- Струсили, да? Как же так, а? Вы же теперь все русские по крови, вам ли бояться простейшей поножовщины и обычного членовредительства?
Но комары не клююют на подман и подначку, они терпеливо продолжают меня переваривать, надеясь подготовить новое место в животах еще до наступления очередной белой ночи.
Их клонит в сытую дрему, я тоже не выспался, но некогда мне спать и некогда мстить: не за горами день, а в нем заботы... Пора вставать.
КОМУ НА РУСИ - ШИФРОВКА ОТ НЕКРАСОВА
Поэму он писал долго, тринадцать лет, однако ответ на вопрос: "Кому живется весело, вольготно на Руси?" он сам же и дал в прологе к поэме. Осознанно он так сконструировал, или в соловьином бреду натворил - кто теперь ведает?
Фокус в том, что произведение напоминает мужицкий армяк, пошитый в столичном ателье для выхожденцев в народ: инда посмотришь в фас - ядрено, присадисто и щами пахнет, а сбоку-сзади взглянешь - фрачные фалды болтаются, по лакированным лаптям шлепают...
Но - к тексту, господа.
Итак, было их семеро, временно-обязанных, "...уезда Терпигорева... из смежных деревень - Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайка тож..."
Временно-обязанный - это крестьянин, уже не крепостной, но с некоторыми компенсационными обязательствами перед прежним владельцем людо- и земле...
Стали они спорить да и пошли за разговором, куда глаза глядят...
А как они попали на столбовую дороженьку, эти бедолаги уезда Терпигорева? Не иначе - побирались Христа ради?
Нет и нет, и господин Некрасов обронил пару слов на этот счет:
"Тот путь держал до кузницы..." - не слишком информативно, увы...
"Тот шел в село Иваньково Позвать отца Прокофия ребенка окрестить" - Ну канешна! Гораздо дешевле было бы отнести ребенка в церковь и окрестить там, а в противном случае - это широкая гульба с размахом и расходами, с присутствием отца Прокофия. "Знай наших" – называется, а не деревня побираловка...
"Пахом соты медовые нес на базар в Великое (да, кстати, откуда они повылазили - эти "Великое" и "Иваньково", в Пустопорожней-то волости???) - УГУ. С незапамятных времен собирали мед на Руси, да только не бывало, чтобы в бортники всякая шишгаль и голодранцы пробились, производством меда факультативно прирабатывая, в промежутках между христарадничеством. Бортники, медознатцы - всегда люди основательные, зажиточные, уважаемые, при деньгах. Вся жизнь у них возле ульев, трудовая, да без надрыва. А чтобы на пасеке, как на пашне, "до смерти работать и до полусмерти пить" - из нужды не вылезая, нет, пчелы не потерпят, предпочтут массовое сеппуку.
"А два братана Губины Так просто с недоуздочком Ловить коня упрямого В СВОЕ ЖЕ СТАДО ШЛИ" - Без комментариев. Хотя… В русском языке лошадиное стадо именуется табуном и никак иначе.
И вот пошли они, горемыки, пошли, да не успели оглянуться, как отмахали тридцать километров ("без малого верст тридцать отошли").
И так уж совпало, что ни у одного - ни мозоли не выскочило на ногах и языках, ни одышки не случилось, ни суставом не скрипнуло в ревматизмах... Организмы, знать, такие.
Пройдя тридцать километров без передышки, они не упали замертво и не захныкали. Более того, внезапность не застала их врасплох: карманной мелочи хватило им, чтобы скинуться на ужин с водочкой, которой и хватило им "по три косушечки", то есть - ПО ДЕВЯТИСОТ ТРИДЦАТИ ШЕСТИ ГРАММОВ ВОДКИ НА РЫЛО. ("Косушка" = полбутылки. "Бутылка" = двадцатая часть ведра. "Ведро" = 12,5 литра)
Но и после пройденного и выпитого терпигоревцы не ударили лицом в грязь, не пали беспамятные на сыру землю, нет.
Они наладились драться меж собою, то ли в поисках истины, то ли чтобы время скоротать до вечерней молитовки...
Потом проявилась птичка-пеночка волшебница, с которой наши смекалистые вымогатели слупили выкуп за неубой птенчика: помощь в личной гигиене, халявное обновление гардероба, а главное - бесперебойно водки с закуской. Умеренно, по совести, но - ведро в день на семерых (12,48 литра) - вынь и поставь на скатерть-самобранку. Никаких поблажек для остальной Руси.
И вот после всего этого они, пройдя еще с километр, взялись пировать по-настоящему.
И только потом уже - спать.
А почему бы и нет, собственно, при этаком-то здоровьишке?
...И получив просимое - пустились наши мужички в дальнейший путь, по ходу движения докапываясь до всех встречных-поперечных, не заботясь долее о некрещеном ребеночке, о коне невзнузданном, о временных обязанностях перед помещиком, о бюджете семей, оставшихся в деревеньках Неурожайке и Неелово... Ни малейшего страха за непредупрежденные тылы, ни малейшего беспокойства перед будущим, куда они собрались нагрянуть без паспортов и временной регистрации...
Так кому на Руси весело было и вольготно? - риторически вопрошаю я вас, дорогой читатель, вслед за господином Некрасовым... А и мужичков тех, да и потомков "ихних", кого завидки под микитки в революцию привели, дай-кось тоже спрошу ( не в силах, правда, удержаться от мягкого интеллигентского укора) :
Дубье дремучее, отморожи, пьянь, плебсень мохнорылая! Чего вам не хватало, канальи???
Лампочки Ильича в немытом сельсовете и Макара Нагульнова под ней?
Ух-х-х...
«Сокровенный человек» - одна из лучших вещей Андрея Платоновича Платонова, если не самая лучшая. Совсем небольшая повесть, рассказывает о Фоме Пухове, романтике революции, о его участии в гражданской войне. Написана специфическим платоновским языком, до высочайшего предела образным и отвратительным «новоязом». При всем том, Платонову удалось невозможное: романтика и красота этой самой революции не исчезают под бесконечными потоками крови, грязи и корявых слов, но только ярче становятся от страницы к странице. Когда я перечитываю эту вещь, во мне обязательно оживает зрительная ассоциация: «Сокровенный человек» и все «Демоны» Врубеля, прекрасные и печальные.При том, что не люблю я коммунистов, комиссаров и революцию, очень не люблю. И все же, не дает мне покоя одна никудышная деталь в повести... Я понимаю: эффектный зачин, нежелание с ним расставаться, и попытка более позднего времени ослабить, объяснить, но... Вот две цитаты, самое начало повести, самые первые слова ее, и ближе к концу: - «Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки. -- Естество свое берет!-- заключил Пухов по этому вопросу.» « Вспоминая усопшую жену, Пухов горевал о ней. Об этом он никогда никому не сообщал, поэтому все действительно думали, что Пухов корявый человек и вареную колбасу на гробе резал. Так оно и было, но Пухов делал это не из похабства, а от голода.» Гм. «Не из похабства, а от голода...» Андрей Платонович, вот с этого бы места поподробнее, а то я так и не понял этих ваших слов. P.S. Поясняю недоумение: не подвернись ему гроб - он так и умер бы голодным, с куском колбасы в руках?
Ревела тьма, крепчало слово,
Струилось жаркое ненастье,
Крича под плотью птицелова
В аду прерывистого счастья!.. И вновь, не ведая покоя,
Взрывались волглые долины!
А дух усталою мечтою
Цеплял на вилку буженину.
...Февраль отпихивал жадный зёв,
Звенел ледяной кинжал!
Но голод капал с ее клыков,
А город не возражал. А город гладил свою весну,
Пирующую во мгле,
И тихо пел на свою луну,
Один на своей земле.
В час ночного прилива, на пляже песчаном
Две акулы закинулись наркоманом.