Елена Тверская 

*** 

Упражнение для мышки и руки:
левым кликом создаются пузырьки,
собираятся, сливаются и вновь
разбегаются – похоже на любовь. 

Время движется без устали вперед,
набегает по минутам целый год.
Упражнение для праздного ума :
сколько дней за жизнь натикала зима? 

Я теперь, когда из дома выхожу,
вверх на небо обязательно гляжу,
чтоб наметился – хоть точка, хоть пунктир-
но какой-то покрупней ориентир. 

Вот луна, еще молочная слегка,
проползает сквозь густые облака,
звезда глядит какая свысока?
(упражнение для поисковика). 

Вот пройдут дожди, и выкатит весна
в небо Солнце, разомлевшее со сна.
будет день еще один, и будет час,
будет время с нами... или же без нас. 

    ..^..

Давид Паташинский


застольная

ты кому говорила постой, ты пошто от меня убежала, 
ты оставила жизни простой золотую, протяжную нить, 
наверху голоса птичьих стай сквозь заката цветенье пожара, 
наша жизнь закалялась, как сталь, и не пробуй ее изменить.

наша жизнь продолжалась, как сон, только ты ее не захотела, 
и цветов бесконечную смерть не взяла, убежав от меня, 
а дорога сверкает, как соль, и слепит обнаженное тело, 
я хочу тебя помнить и петь, твою музыку сохраня.

ты кому говорила оставь, и глазами внезапно смотрела, 
мир заполнен по самую мглу, по железные струны дождей, 
и плетется усталый состав, отражаясь в глазах самострела, 
я сказал бы тебе, что люблю, только ты обо мне не радей.

не ищи меня в страшной ночи, где гудит ослепительный конус, 
и глаза кособоких машин отвечают ему тишиной, 
где пустые луны калачи поднимают еще высоко нас, 
и летает в огромной глуши обезумевший голубь шальной.

попроси меня о январе, декабря положи мне на душу, 
сердце белое кровью налей, как стакан, что тебе протянул, 
рассчитайся на точку-тире, превратись в остальную марфушу, 
сквозь тоску бесконечных полей увези меня в байконур

просто так

я женщину прислонил к стене 
и стал брать ее своей золотой поддевой, 
она улыбалась мне не вполне, 
говорила, ты что такой непутевый, 
ты как дневник не мой, не путевой, 
не путный, не путанный, но путанный, 
ты меня запей сейчас водой питьевой, 
назови меня дорогой панной, 

обзови меня панночкой, ванночкой для бритья, 
птицей-пеночкой, а молоко сбежало, 
а у пчелки жало, да померли все братья, 
или высадились на стожары.

я женщину к стене прислонил, 
а чернил не хватило, гостиница без гостинца, 
пушка без жерла, без имени канонир, 
а генерал на лавочку опустился, 
война прошла без него, без оного, без затей, 
гостиница без гостей, прометей, не потей, старушка, 
а ты новую жизнь задумайся и затей, 
не почему-то, а просто так, потому что.


***

Утром в дом входит дух, говорит ох,
у него дым из ух, в голове плох,
у него вся семья в должниках,
как в жуках.

Он смотрит росой, плачет рукой босой,
подает пищу птицам и дуракам,
и разбегается злой лисой
таракан.

Тараканище, он духа боится весь,
у него вся семья в западне,
а ты мне ко мне не лезь
ко мне.

Я себе думаю духа и воздухом говорю
вполслуха доверяю главному янтарю,
дым из ух, изо рта боевой
поет гобой.

И начинает утро из всех стволов,
соль звука, и ты опять здоров,
голоса знакомые за стеной,
и нежная за спиной.



не будите его, он спирт

все станет корзиной яблок и облаком золотым, 
и самый смешной озяблик споет тебе свет и дым, 
споет тебя на рассвете, когда паруса в пыли, 
и самые злые дети прикажут тебе: голи.

ты ищешь свою субботу, подруга твоя - коза, 
от бублика дырка сбоку, но прямо глядят глаза, 
и ты вспоминаешь ту, что хотел посвятить сонет, 
записываешь частушку, но жизни, как прежде, нет.

все встанет в стране постылой, деревни пойдут в расход, 
и с новой внезапной силой родится в ней дон кихот, 
наденет на чайник тазик, пращой обвязав живот, 
от черных и страшных пасек, где новая смерть живет.

и друг его, верный тузик, подмышками холостой, 
и музыка новых музык подскажет ему: постой, 
постой, погоди, мгновенье, секунду еще, чуток, 
быть может, тебе поверь я, сама убегу, как ток.

смиренной польюсь дорожкой, где правят седые сны, 
попробую смерть с морошкой и черную власть сумы, 
прозрачные мысли дожей, дожди молодого дня, 
и белую страсть похожей, как зеркало, на меня.



***

я жил когда весна и паруса, когда ленивые тянулись в небо ветви, 
когда кричали радостно привет вы, когда камса 
мелькала в остановленной воде и превращалась в кильку и акулу, 
а мы все приближались к перекуру назло нигде, 

наперекор пустому никому, мне мало слов, поэтому седею 
и голову кудрявую злодею нагну и в воду быстро окуну, 
его качан поймаю в якоря я, его пустым речам не доверяя.

мне мало слов, но много расскажу, и глиняные руки вверх подброшу, 
и черную, привычную порошу доверю крику и его ножу, 
я жил когда на свети никого, поет вода, но дуешь на баланду, 
а ты себя по локоть уколо и говоришь уступчивое ладно, 

я жил кому не снилось мудрецам, и дураков по осени, как щепки, 
игра проиграна, но как не помнишь счет ты, неистовый, но радостный пацан, 
взлетает в небо чудо-мишура, и спать пора.


    ..^..


К.С. Фарай 

от 0 до -1 

необратимое, в принципе, повреждение
оцепенелого мозга способно произвести
внутри головы процесс сращивания
одного полушария с другим, вне логики
и интуиции, такой мозг (если верить Бехтеревой)
у прямоходящих способен обнулить
главные генетические линии, сужая до атома
одну и ту же беспочвенную абстракцию,
приняв форму раздавленного яйца, если же,
находясь за гранью глубочайшего комплекса,
(понимая основные особенности нашей психики),
мы научимся удалять все ненужное до проникновения
в нужное, то серый материал начнет сочиться,
к примеру, из носовых отверстий – и тогда
вторжение инопланетян будет беспокоить нас не больше
чем столбик градусника, видимый сквозь мутное стекло:
мокрый снег, температура воздуха от 0 до -1. н е о братимое,
в принципе, подчинено обратной реакции
слова от которого произошло 

*** 

Ежели при помощи блога ты высшую власть покоробить
Смело решишь, берегись, власть покоробит тебя.
Черные буквы не так на белом разложишь – пристанет 
Черную сотню тогда нам в интернет запустить.
Бойся же тех, кто придет с бейсбольными битами, это
Баннеры наши всплывут, быстро завесив твой блог.
Всех мы узнаем по логам друзей твоих единоверцев –
Незачем их обвинять, выдадут сами себя. 

ПОЮЩИЙ МИНОТАВР 

Я буду только звук в твоих устах…
Лермонтов 

Привычные портреты среди книг
Покоятся в убогом обрамленьи.
Им нет ни божества, ни вдохновенья,
Поэтов сохранит лишь их язык. 

В речной долине ледяной родник
Переплеснет немое изреченье. 
Тая в себе и гибель, и спасенье,
Язык всегда безмерен и безлик. 

Он – лютый зверь, что жаждет насыщенья. 
Суров, как неподатливый гранит,
Язык. Когда же молотом разбит, 

В метафоре сокроет откровенье,
Во чреве бычьем – отзвук песнопенья.
И Феникса из пепла возродит. 

2009 

*** 

Улицы, улицы вьются,
А за ними даль беспробудная.
И никогда не вернуться мне,
Если уйду до полудня я
В ту тишину, где ты шепчешь мне
Что-то, но так неразборчиво... 
Где ты стоишь безутешная,
Молишь мольбою настойчивой.
Только не слышу, не слышу я!
Видишь, шепчу тебе странное...
Будто любовь наивысшая
В этом моем бормотании.
Улицы, улицы вьются
Среди туманов и сырости.
Но никогда не вернуться мне
Прежней тропою извилистой. 

октябрь 1993 

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ 

(Фуга. Элегия) 

Невыразимой красотой 
Всё только дивно озарилось… 
Н. Гумилев 

Нет, ничего не изменилось 
И та же ночь сменяет день! 
Идти попрежнему не лень. 
Да гоже ли, скажи на милость, 

Нам торопиться?.. Ветер злой 
Рядами складывает листья, 
Чтобы, как такса в норы лисьи, 
В них зарываться с головой. 

Над эйфорической Москвой 
Ночь так же гонит день ненастный, 
Нам освещая безучастно 
Метафизический покой. 

Но, на задворках ноября 
Во сне минутном не приснится, 
Что год забудет распуститься 
Пружинкою календаря. 

ноябрь 2010 

НЕОТВЯЗНАЯ ФУГА ЛЮБВИ 

Ты – слабый слог псалма, который,
попав к басам могучим в хоры,
тысячекратно повторен.
Р.М. Рильке, «Часослов» 

О чем молиться мне, детка? 
Нет времени! Деть 
некуда время. Молиться и петь 
ни о чем? 
Промолчу.
Так к стене повернется больной перед сном, 
а на следующий день свои тайны доверит врачу.
Он расскажет врачу обо всем как Создателю, Богу, Христу!
Что возиться мне, детка, с твоим бессознательным,
что познавать, что поведать пустому листу?
Чем пожертвовать ради тебя, где воздвигнуть алтарь
из случайных признаний, исканий, ласканий,
явить – что,
или что исказить
и извлечь из чего:
из каких созиданий, изгнаний из Даний?
В сотый раз промотать эту речь? Пропустить?
Ведь язык – 
помело!
Только транспорт 
тревожно гудит 
вопреки и назло…
Неотвязную фугу любви 
повторяет по нотам 
взбудораженный мозг,
добираясь 
до самого донышка 
мелким зигзагом…
Только – улица, 
ночь, фонари
да аптечный киоск 
тускло светится 
рядом. 

ПРЕДДВЕРИЕ ПУСТЫНИ 

Сонет 

Пески. Извивы желтых линий. 
Миражи бледные встают... 
М. Волошин 

Переступи свою пустыню. Эта 
В песке соленом путает шаги. 
Там за другой – друзья или враги?.. 
Средь дыма тени – дети тьмы иль света? 

Оборотись, там тень твоей руки 
Скользит среди камней на солнцепеке. 
Твои неповторимые истоки, 
Как пройденная жизнь, – неглубоки. 

Ты тенью стал невидимой реки, 
Растаявшей, на век лишенной влаги… 
Чреды озер, туманные овраги 

И очертанья девственной тайги, 
На рубеже вождем забытый лагерь 
Не отдадут застывшие пески. 

август 2009 

ОСЕНЬ 2011-го 

Апокалипсическая фуга 

Невыразимой красотой
Всё только дивно озарилось… 
Н. Гумилев 

Нет, ничего не изменилось.        
И ночь как – ночь, и день как – день!
Идти попрежнему не лень,
Но, сердце медленней забилось
 
У остановки. Ветер злой         
Рядами складывает листья
Чтобы, как такса в норы лисьи,
В них зарываться с головой. 
 
Над эйфорической Москвой         
Ночь так же гонит день ненастный, 
Нам освещая безучастно         
Метафизический покой.
 
Отрепетирует поминки.
И, суевериям назло,
На небе высветит число
Которого пугались инки.
 
Но на задворках ноября    
Другим мечтателям приснится, 
Что миру суждено родиться    
В начале их календаря. 
 
ноябрь 2010 

    ..^..




Олег Горшков 

*** 

Вот и тебя, хотя ты и ничем 
не патриарх – таких царьки и судьи 
в пехоте числят, мажут словом чернь, 
твоя, не патриаршья осень студит – 
всерьёз, до индевенья речи, до 
в лопатках поселившейся ломоты. 
Истерто в хлам небесное рядно – 
такая осень выдышалась что-то. 
Ты в сумерками схваченных глазах 
несешь её, как с писаною торбой 
с ней носишься, запутавшись в азах 
её науки благостной и скорбной. 
Она тебе как будто впору, но 
почти истлело влажное веретье. 
Теплей, теплей – безбожно врёт вино. 
Нет, холод сучий – рубит правду ветер. 
Что ж, снашивай свой ветхий гардероб 
да собирай нехитрые пожитки – 
тщету и сор нелепых слов и проб, 
в не ближний путь. Но всё же, от прожилки, 
светящейся, как лучик, на виске 
заснувшей рядом женщины, до самой 
укромной тьмы – весь мир на волоске 
висит твоей иллюзией упрямой. 
Нет, не висит, он в небо забытья 
несом, как лист, всемилостивым буддой. 
Ты сам себе в нём цезарь и судья, 
такой, как есть – счастливый, безрассудный. 

Д. Паташинскому 

Сойти с ума, и прямо на неделе 
напиться в хлам, все путы разорвать – 
забот, неистощимой канители 
долгов насущных, коих тьма и рать. 
Как в день кромешный обморока мира, 
когда поют семь труб – на всё забить, 
и превратить в черт знает что квартиру – 
безбожно пить, без роздыха любить, 
весь рай вместив в послушный страсти фаллос, 
весь ад до дня похмелья отложив, 
паяцем голосить Леонкавалло, 
не сознавать, а чувствовать, что жив… 
Что там, окрест чумной моей природы – 
Зима? Россия? Двадцать первый век?… 
В поход с ведром до мусоропровода 
мне надобен сегодня человек, 
подобный Моисею, чтобы вывел, 
путь указал в пустыне этажа... 
А там, окрест, луна лежит на иве, 
на ветке, как на лезвии ножа, 
там нервно искривляются пространства 
под грузом снегопадов и теней… 
Подруга спит, а я титаном пьянства
низвергнут в тартар, я забыл о ней, 
о веке, о зиме, о жизни, смерти, 
о выпрыгнувшем в форточку коте. 
И лишь снуют зелененькие черти, 
и кажется – по краю, по черте… 

*** 

Твой родной язык – немота, молчанье,
то, чем дышишь и бредишь до слов, до речи,
ускользая в укромный его, начальный,
несказуемый свет, далеко-далече.
Палестины твои – вековые зимы,
сколько в них ни блуждай, а в глазах – всё то же,
всё – пустыня. Лишь снег сыплет в помощь, с ним и
убывать, таять в сумерках белых, божьих 
много легче тебе, шаг за шагом легче.
Большей частью твой возраст теперь – усталость,
но мерещится свет далеко-далече,
до него дотянуться рукой осталось. 
Твои мысли – заброшенный лес, чащоба.
Что за звери в холодных дремучих норах
ворошат тишину, и зачем, с чего бы
вдруг такая тоска в их звериных взорах?
Весь твой скарб: одиночество, флейта Пана
и дурацкий колпак – шутовские латы.
Вот и потчуешь чудище балагана,
смех швыряя в утробу его, в разъятый
зёв галдящей толпы, а в глазах – всё то же,
всё – пустыня, и свет – далеко-далече. 
Человечек в сумерках тает божьих,
тают белые сумерки в человечке. 

*** 

Алхимик-Йорк, помешивая тьму
сгустившихся окрест тысячелетий,
в их толщу манит. Что за шут ему
теперь судья, какие нынче сплетни
о нём взахлёб горланит вороньё? –
не разберёшь. Но небо над собором 
как будто пошатнулось. Всё – враньё,
усмешки Дагонета, по которым
воображенье чертит времена,
блуждая в наплывающем далёко. 
Всё глуше, глуше гул веретена,
прядущего тщеты кромешной кокон. 
Щебечет город – птица и манок.
И, кажется, у века на задворках
всё длится красно-белое кино
про чокнутых ланкастеров и йорков,
про их солдат, церковников, ткачей
и прочих малых, что за пинтой эля
бранят и славят каменный ковчег,
несомый в бездну. Без году неделя
от сотворенья мира – тот же свет,
что был в начале, те же в Узе воды
бубнят своё склонившейся листве,
на нитке площадного кукловода
всё тот же красный чертик, лицедей, 
усердствует – где тонко, там и рвётся.
И, строя рожи, лезут из людей
наружу обезьяны сумасбродства.
Мир будто замирает. До краёв
котёл времен мгновеньем полон этим.
И ребятня гоняет воробьев 
по площадям, дворам, тысячелетьям… 

*** 

Ты умер, едва проснувшись, чуть свет, внезапно. 
С улицы пахло яблоком, стружкой, снегом. 
И кто-то, никем оказавшийся, ставший неким 
пробелом, лакуной, вбирая щемящий запах, 
лежал посредине зимы, посреди обломков 
религий, империй, времен, кораблей и прочих 
скрипучих безделиц. И гулкий глагол, обмолвка, 
неведомо чья, претворяли и беглый почерк 
и почву зимы, воцарившейся в мире. «Умер» – 
гремели столетья, а ты всё лежал, покоясь 
на утлой кушетке, чуть свесив коленки в космос 
прокуренной комнаты – гамлет, вернее, гумберт, 
профукавший девочку-жизнь. Глубоко и сладко 
дышалось тебе спелым яблоком, снегом, стружкой. 
Вернее, кому-то, избывшему без остатка 
себя самого. И сестрой, сиротой, простушкой 
стремглав обернувшись, с ним девочка в такт дышала 
и всё ворковала, целуя в глаза и губы: 
мой гамлет беспамятный, мой бестолковый гумберт, 
не хочешь меня? Что ж, попробуем всё сначала – 
от яблока, что едва качнулось назад, на запад, 
от вязкой зимы, от купели студеной, ранней. 
Ты умер сегодня, чуть свет занялся, внезапно. 
Ты только рождаешься, ты ещё там, за гранью... 

*** 

Истлевает зима, и опять бестолково убитым 
притворяется время, но всё же с ним что-то не так. 
Стала жизнь наполняться каким-то несбыточным бытом. 
Ни тебе дионисий, ни яростных битв – нищета 
местечковой тщеты, но и та всё уступчивей, робче, 
словно чует, чертовка, что нынче чужая она. 
В небе ветер шурует – божественный чернорабочий, 
роет ямы воздушные, шепчет врасплох имена 
птицы, камня, пылинки… и что-то невнятное дальше, 
что-то слишком далёкое, слишком лукавое, но 
притерпеться бы к счастью, которым уже обладаешь, 
остальное – тщета, остальное постичь не дано. 
Вот и пробуешь жить чуть подробнее, пристальней, проще, 
пьёшь и с мартом братаешься, слушаешь благостный трёп 
шебутных воробьев, обнимаешься с ветром, на ощупь 
приближаясь к развязке, и замертво рухнув в сугроб, 
поднимаешься снова, не ведая срока и века. 
Город, светом исколотый, сам на себя не похож. 
Знать бы, что впереди? Но по данным сорочьей разведки 
всё решает мгновенье, которым теперь и живешь. 

*** 

Жили-были сомненья, ребята не промах, они 
крепли день ото дня, обращая, шутя, в пепелище 
непреложные правды, корчуя трухлявые пни 
откровений и догм, всё им было поживой и пищей – 
похвала и хула, умолчанье и слово, возня 
крыс в амбарных углах, гвалт истошных грачей в поднебесье. 
Брезжил свет вдалеке, но мерещилось – там западня. 
Сторожило тебя племя пёсье, сословие бесье. 
Капли жизни стекали в забвенья распахнутый клюв, 
но твои сторожа в исступленье зверином, по-волчьи 
рыли гулкие сумерки, морды во мглу окунув, 
и ты чуял опять, как становится шаткою почва, 
как уходит земля из-под ватой набившихся ног, 
будто утлый канат, что держал эту землю, срубили, 
и как ужас нечаянный в каждый ползёт позвонок. 
Жили-были сомненья, а впрочем, чего уж там, были – 
есть и будут, покуда в глазах ещё теплится свет, 
и с корыстью глядят на тебя эскулап и аптекарь. 
Всё безбожней сомненья в упрямом своём естестве. 
Что ж тебя так влечет снова в их неизбывную реку? 

*** 

На Париге юродивый бредит о чём-то, врёт, 
изъязвлён ли язык его речью зело премудрой, 
бубенцов ли бряцающих полон беззубый рот? – 
не уймёшь дурака, нараспев он читает утро, 
будто небу вверяет чудное своё враньё. 
Что он смыслит в небесном? – ни бе, ни ме, ни бельмеса. 
Вся его ойкумена – барачный глухой район 
(погребение в рай состоится за счет собеса). 
Бубенцы всё надсадней, и ветер, упав с высот, 
разоряет окрестность, лишенную всякой веры, 
словно пристав буянит, надравшийся в хлам, и вот, 
обмирая от страха, дрожат оборванцы-скверы. 
То ли будет ещё знаменье – лишь дайте срок, 
небо в сумерки канет, и след его там сотрётся, 
и, как в детстве, в дурной голове засвербит сверчок, 
впавший в ересь чудесную, в сумасбродство. 

Beata stultica 

Всё, что ты видишь: дрогнувший блик в листве, 
молниеносный росчерк вспорхнувшей птицы – 
всё это канувший мир, разорённый свет, 
нейронная живопись мозга. И не схватиться 
за воздух, сквозящий сквозь пальцы, не вжиться в явь, 
в простор, что мерещится там, в голове-обскуре, 
набитой латынью и прочей учёной дурью. 
Наощупь живёшь, будто что-то в себе разъяв – 
какую-то гамму, чуть брезжущий в ней намёк, 
какое-то слово, сверкнувшую в нём загадку. 
Ты весь воплощён во внутренний монолог, 
в пустынную речь, уместившую мир без остатка – 
с его шутовством и блаженством, тоской, тщетой, 
ничтожностью царств, безрассудством мессий и судей, 
заиливших Лету. Но ты ведь и сам, по сути, 
лишь росчерк по воздуху, дрогнувший блик, лишь то, 
что явью причудилось. Это пройдёт, пройдёт. 
Ты знаешь всю правду, ты помнишь, но всё же, всё же 
как стыд нестерпим, как бугорчат в лопатках лёд, 
как дышится жадно сквозь каждую пору кожи. 

    ..^..




Изяслав Винтерман 

*** 

Или свистать всех наверх,
или послать к общей матери.
Всех расстрелять, но не всех.
Ну, рассчитались, предатели!
Первых - долой с корабля,
винт не спешит с оборотами,
"небо" рифмуя с "земля",
"воду" с "больными болотами"
и "пузырями души",
вижу ли светлые головы?
Вот, и вторые ушли
в муть, серебристое олово.
Мы остаемся одни:
я, Якобсон. Дата, подписи,
неба чужие огни –
берега редкие поросли.
Теплые дни в темноте.
Кажется, это Прибалтика. 
Окна зажгутся - "ты где?"
Берег в огнях и поймал тебя. 

    ..^..




ЗАБАВА 


***


«человек человеку - так, приключенье»
Елена Шварц 

человек человеку бог 
преподобие Образа 
с парой ног,
человек человеку нечет 
или чет – может быть ни чета,
по вере дается
не поймешь ни черта,
отнимается просто так,
человек человеку - дурак,
тварь дрожащая 
и порог - вышел вон
и исчез в паутине дорог 

*** 

смотрю на лист и жду прихода букв - 
маленьких, колченогих язычников, 
заведут они веселые хороводы, 
заманят в дебри, разведут огонь жертвенный, 
закрутят, заговорят, защекочут до смерти 
и давай в костер прыгать 
им ничего, а мне больно… 

пиковая драма 

это было на съемной квартире 
оливье и паштет на столе, 
и непиковых дамы четыре 
развалились на старой тахте 

с растопыренных ляжек куриных 
по-корейски свисала морковь, 
первой рюмкой луна обернулась, 
со второй появилась любовь 

полночь близилась, Германа ждали, 
прости, Пушкин, нам этот конфуз, 
вдруг из старой колоды сбежали 
и семерка, и тройка и туз, 

масть ломились в открытые двери, 
осыпался с портьеры гламур, 
и стрелял по троящимся целям 
купидоно-лукавый амур, 

а в соседней, напротив квартире, 
где ни света,ни радио нет, 
обернулась старушка графиней 
и навеки ушла в Интернет 

  

    ..^..




Артем Тасалов 

*** 

Бог принимает форму всего, что есть.
Прежде всего, Он – ищущий Сам Себя.
Вникни же в это и окажи Мне честь
Расположиться тайно внутри тебя. 

Буду тобою мыслить, тобою жить.
Буду страдать тобою и умирать.
Буду тобою царствовать и любить.
Буду тобою Сам от Себя бежать. 

Ты же прими как исповедь эту весть, -
И обрети в смирении Мой покой.
Я принимаю форму всего, что есть, -
Кто же сказать посмеет, что ты другой? 

28.10.10 

*** 

По чорным улицам иду, где фонари мерцают грязно.
Но я хлебнул глоток зари и всё не так уж безобразно.
Одна лишь на сердце печаль и лишь одно изнеможенье,
Что я не ведаю, куда, откуда началось движенье.
Или движенья вовсе нет и это морок сновиденья,
Который принял я за явь – безмолвный хохот отраженья?
Кого и в чём? Ответа нет и быть его уже не может…
Пусть эту муку без меня мой светлый ангел превозможет.
Я только абрис, только тень, как бы фигура умолчанья,
Блаженным замыслом небес разыгранный болван отчаянья. 

ПОЭТ 

я по городу мёртвых хожу 
с мертвецами беседы вожу 
те беседы уводят меня 
далеко за межу 

у межи - часовой 
он так пристально смотрит в лицо 
словно сам - неживой 

между тем отдаёт свою честь 
и задумчиво смотрит вослед 
понимает: i'm dead 

ты читаешь того кого нет 

даже если он есть 

    ..^..




Александр Шапиро 

*** 

Опять невзначай Рождество подошло,
и стало понятно, что горе - не зло.
В стране, заблудившейся где-то
на севере, где-то на том берегу,
скупаем все сласти: орехи, нугу,
и фиги познания в Нетто. 

И нам открывается вид на пролив,
который, как юный писака, болтлив,
пока бесконечна бумага;
две точки на краешке черновика
стоят через черточку – руку рука
находит. Хоть счастье - не благо. 

По Брусникину 

Бунтовали стрельцы неумело,
наобум.
Дело надобно ставить как дело.
Даже бунт. 

Неча видеть в соборище диком
парадиз.
Ну а эти... Построились, с гиком
понеслись. 

Мы кричим им вдогонку: Куда вы,
погоди.
Людоедов на вас, волкодавы,
пруд пруди. 

Лучше б бомбу в кромешном буране
на Приказ
уронили инопланетяне
вместо вас. 

Лучше б вылезли жирные черти
из земли
и легко самодержца до смерти
довели. 

Вяжет время девчоночьи банты,
вязнет в них,
и пытают стрельцов дилетанты
в данный миг, 

и тоскует премудрость во прахе,
и беда
однозначна, как шея на плахе -
как всегда. 

*** 

Уходит время навсегда,
как позабывшееся имя.
Воздушная его среда
уже не воспроизводима. 

Пальнули в воздух из ружья,
и мы летим, летим – а сами
на берегу небытия
печально хлопаем глазами. 

А рядышком на грани сна
трава колышется ночная,
не вспоминая имена
и вообще не вспоминая. 

*** 

Человек, на котором стоит земля,
удаляется в глубину,
и, уставший от самого себя,
отдает слова болтуну. 

Говорит болтун: в голове лузга,
слезы катятся по щекам,
Вот приходишь домой, а кругом снега,
засыпаешь и видишь спам. 

Знатоки прокопали подземный ход,
Ищут истину в темноте,
только тьма не та, только свет не тот,
только те знатоки - не те, 

только тот, один, черепаха, кит,
изнутри того, что извне.
Вот проснешься утром - земля молчит
и колышется в глубине. 

Подстрочник 

Между застегиваньем чемодана
и окончательным выходом из дому
проходит несколько минут,
когда решительно нечего делать. 

Здесь ты уже никому не нужен.
Там никто не ожидает.
Такси не подано.
Свет всюду потушен. 

Тогда вспоминается нечто
ненужное, прочно забытое:
дама, которая
вовсе не умела смеяться, 

оброненная рукавица,
мокнущая в сугробе...
Хотелось бы рассказать,
да, в общем, уже и некому. 

Лучше выволочь чемодан,
вдохнуть мятный воздух.
Вот и такси к подъезду
причаливает 

Вопросы 

Два чуда равно близки нам:
возвышенное и земное.
Как, сообразно временам,
оставить первое в покое? 

Когда неведомый судья
решает: быть или не быть мне,
то должен я или не я
договориться о защите? 

И станет ли мне смерть сладка -
Как жизнь сладка мне каждым вздохом –
Одним усильем языка,
Его восторженным Востоком? 

Или пустить на автомат -
Да остается высь пустынна?
Тогда, выходит, виноват
Отец, не научивший сына. 

В какой теплице я возрос,
Зачем на ветке зреет слово,
Когда на пристальный вопрос
Ответа не найти прямого? 

В луче любви, в волне вины,
В их волевом пересеченье
Слова становятся равны
первоначальному значенью. 

Примеры 

У лыжника, летящего с горы, 
от ветра подступает нечто вроде 
рыданья горлового, и мокры 
глаза его, как будто по дороге 
он пролетает лучшие миры. 

Вот секретарша, жидкая внутри 
и хрупкая снаружи, как сырое 
яйцо, отринув Сент-Экзюпери, 
теряет взгляд в вошедшем литгерое, 
и взглядом говорит ему: умри. 

Крадется кошка, и ее спина, 
как Вольтова дуга, напряжена, 
глаза раскалены, как электроды, 
и жертва заживо обожжена 
лученьем гипнотической природы. 

Полжизни над отчетами корпеть, 
чужие упражнения лопатить, 
все лучше понимать, что значит смерть: 
не прыгнуть из начальников на паперть, 
а с поезда в автобус не успеть. 

Рука запутывается в пальто - 
нога запутывается в постели - 
и ощущаешь кожей: все не то, 
не то по сути, что на самом деле. 

Текущая без отдыха, без цели 
вода сквозь решето. 

*** 

В каждом городе есть средние века.
Есть соборы — купола до потолка.
Человеческая слабость велика
и весома:
Дом стоит — но ни купца, ни мужика
нету дома. 

То есть, водится народец, но другой.
Парень с обручем, дружок его с серьгой.
Магазин на магазине — дорогой, 
да излишний.
Люди, строившие город над рекой,
были — вышли. 

Покосились на подъезде номера.
Пахнет хлебом из отверстого двора.
Выйдет булочница, той же, что вчера,
хлопнет дверью.
Крепко строили былые мастера-
подмастерья. 

Как всегда, к вечерне колокол звонит,
как всегда, стреляет звуками в зенит.
Знаменита колокольня - каждый гид
носом тычет.
Откликается авто, трамвай гремит,
голубь хнычет. 

Вечерняя школа 

Два иностранца, точнее, иностранец и иностранка,
болтают на третьем, изучаемом обоими языке.
Он итальянец, она, наверное, китаянка,
в занятиях переменка, учитель в курилке, класс на замке. 

Живое и неживое, девочка и набор деревяшек,
металлических струн, молоточков, войлочных башмачков,
терзают друг друга, чтоб разве два-три настоящих
звука пробились сквозь ученическую любовь-морковь. 

И представьте, у них получается. Китайский английский
идеален для флирта, этюдные диалоги нежны
и в меру игривы, и в лестничном горле колотится низкий
космический отзвук, рожденный расстроенным нервом струны. 

Звук выскальзывает из окошка и достигает березы,
где творятся весенние игрища птичьих пар,
и две разнополых вороны, на праязыке любви и угрозы,
договариваются о главном – курлы-курлы да кар-кар. 

И у них получается, и у нас все уладится, если ты не будешь -
если мы не будем соблазняться искусами тонкой игры
самолюбий, обид, притязаний – ведь люди ж, люди ж,
разумные твари, не какие-нибудь пернатые хухры-мухры. 

Как же нам полегчает, если язык упростится до междометий,
до птичьего щебета, да или нет, общих мест,
до непослушных пальчиков, путающихся в аккомпанементе
снова и снова, покуда мамочке не надоест. 

И лишь бедолага-учитель, старающийся задержаться попозже,
спрятаться, растянуть переменку до конца перемен,
сидит на окошке, глядит на березу и думает: Боже, 
Этих учить бесполезно.
Только тот и научится, 
кто страдает или вдохновен. 

Задача 

А. Ковальджи 

Человек поднимается по бесконечному эскалатору. 
Человек поднимается по бесконечному эскалатору. 
Поднимается и считает ступеньки. Человек 
хочет насчитать побольше ступенек. 
Для этого надо подниматься быстрее. 
Человек поднимается по бесконечному эскалатору 
все быстрее. Он начинает задыхаться. 
Человек задыхается. Останавливается. Чувствует, 
как его несет медленная и грозная 
подъемная сила. Даже когда он 
никуда не стремится, даже если он 
считает одну-единственную ступеньку, 
на которой стоит, опираясь на резиновый 
поручень, слушая ватное резиновое 
сердце свое, сердце эскалатора, 
ход шестеренок, урчание мотора, 
гул подземелья, шум кровотока - 
- все равно он движется, все равно приближается 
к сияющему выходу, в котором исчезают, 
одна за другой, ступеньки эскалатора. 

*** 

Когда-нибудь ты от него сбежишь.
Он будет смотреть в окно
на ветку каштана, на толстый шиш –
туда, в голубое дно. 

В стекле отразится корявый ствол,
и скажет потом любой:
оставленный сам от тебя ушел,
не бросился за тобой. 

А дело в постройке: в окне, в стене,
в полу, потолке, двери.
Свободное сердце всегда извне.
Уверенный ум внутри. 

Разрезанный воздух, остывший чай,
воронье веретено.
Расстаться-то просто. Сказать: прощай –
как третьего – не дано. 

    ..^..




Владимир Луцкер 

*** 

...иногда так ведут себя корни деревьев,
где, казалось бы, может быть только пустыня;
где случайным тщедушным росткам
ни малейшей возможности выжить. 

Но роса по утрам
иногда есть и там;
корни скудную влагу находят, -
есть надежда, что Богу угодно
подарить эту зелень пескам. 

    ..^..




JESS 

Заключение 

Вот двое суток со дня ареста.
Для скудной веры нашлось бы место,
Но место есть и для разговора –
Отдышка вора. 

Сморю, тихонько крадутся мыши,
И бог, конечно же, их не слышит.
Я подкормил бы их желтой манкой,
Но здесь – как в танке. 

И образ девушки посторонний,
Почти загробный, потусторонний,
Во тьме надуется и обмякнет...
И ключик звякнет. 

*** 

ты будешь жить нечисто чисто 
не надрывая живота 
под дребезжанье гармониста 
восьмая нота - это та 
аx этот лик под лампой божьей 
аx эти сладкие уста 
ты знаешь может быть не можно 
спокойно высчитать до ста 
и с радостью cглотнуть отраву 
плясать и петь и дуть в дуду 
и римское чужое право 
предать суду 

*** 

Четыре города ты увидал во сне, 
четыре города в предутренней возне, 
четыре птицы в поле, где червей 
таит земля, что ужаса черней. 
Четыре неба, черствая земля. 
Вода, на ней четыре корабля, 
четыре рыбы с жабрами в крови, 
они молчат, и ты не говори. 
Вот четырех тропинок чернозем, 
в нем чавкать твой каблук приговорен. 
Грустить не нужно, свет - итог разрух. 
Четвертый посох падает из рук. 
Спеша в бега, ты попадешь домой. 
Из четырех кривых нет той прямой, 
что привела бы в неизбежный ад. 
Из четырех кривых идут назад 
все те, что есть сомнения, душа, 
окно и свет, который ты, туша, - 
как отпечаток, сродственный мазку, - 
несешь в своем темнеющем мозгу. 

    ..^..




Татьяна Путинцева 

*** 

Я приручила бродячие руки - 
Присмирели 
И свирели 
Ночные звуки - 
То ли капели, 
То ли протекшего крана - 
Будят рано 
Но будет поздно 
Противопоставить недоверью 
Чувство меры: 
Спят на половичкЕ перед дверью 
Два лакированных добермана 
Сорок шестого размера... 

Заграничное 

Дарлинг зашёл в тёплое море по грудь, 
Довольно далеко от берега. 
Я развлекалась на пляже с крабиком, посадив его в ямку 
И дружески щёлкая ракушкой по спинке. 
Он задирал ассимметричные клешнишки и лез воевать. 
Дарлинг что-то кричал из воды, привлекая внимание. 
Вдруг чесанул неуклюже, но быстро, 
Развив чемпионскую скорость. 
А от того места, где только что был он, 
Чернильная струйка не менее быстро 
Побежала в обратную сторону. 
Оба ополоумели: он нёсся в открытое море, 
А бедная каракатица, перепугавшись, 
Едва не вскочила на пляж... 

...Вечером мы с ним смотрели, как работает русская профессионалка, 
Убеждая в любви недотёпу в татуировках, 
Обалдевшего от заграничного зноя 
(Нету такого в его Тараканске 
И девочек нету таких) 
И убедила. 
А когда он наутро хватал её смачно, 
Она объясняла бармену: 
"My old friend loves me long-long time" 
("Many-many times" - ядовито поправила я.) 
А бармену было до фени, 
Ему нужно было 
Выставить пьяных японцев. 
На прошлой неделе бар его разносили туристы из Раши - 
Героические милиционеры, 
Награждённые тур. вояжем за пойманного людоеда... 

*** 

Нежность - это щемящая жалость.
Беспредельна. До самосожжения.
Это ласковая усталость
От любовного напряжения. 

Нежность - бархат прикосновения,
Нераскрытой любви мятежность,
Полусказка самозабвения,
Колыбельная страсти - нежность. 

Заблужденье воображения,
И молитва, и обещание,
Награждение поражения,
И прощение, и прощание. 

*** 

Залихватски хохотали вакханалии,
Стих мой скоморошничал крылато.
Но прости-прощай весёлой Талии,
Здравствуй, грустно-нежная Эрато. 

Балалайку взяв из рук, что лихо звякала,
Скрипку ты вложила в них, Эрато.
На моём плече она заплакала
Оскорблённо или виновато. 

И шуршал-шептал напев осенним дождичком
В роще голой, что цвела когда-то.
И саднила сердце ржавым гвоздиком
Терпкая печаль твоя, Эрато. 

    ..^..




Тибул Камчатский 

*** 

день за днем - душа легка,
целыми веками
плыли в небе - облака, 
плыли вдаль - издалека.
и неслась моя тоска
вместе с облаками. 

Вдоль дороги темный лес, 
топи, да болота,
то ли ангел, то ли бес,- 
да подстроил кто-то: 

Разбрелись мои пути 
во все страны света,
как мне быть, куда идти - 
не найти ответа. 

Выбирай, не выбирай,
мучаясь от страха,
впереди лишь маета, 
впереди - душа пуста,
впереди - горит звезда,
да чернеет 
плаха. 

*** 

Оцепенение ветвей. 
Старинный тракт, кружа
уводит в пустоту полей, 
где царствует межа. 

А там – река, за нею – плес,
над плесом бродит конь.
И вдалеке, сквозь темный лес
горит живой огонь. 

Доносит ветер дым костра,
у речки бьют ключи.
И я блуждаю до утра
отшельником в ночи. 

*** 

Банальное стихотворение 

Я не искал любви. Она пришла сама, 
и рассмеялась, стоя у порога: 
мне говорили, я увижу бога, 
а это - ты!.. Свела меня с ума 
Своим веселым лепетом, надеждой, 
духами, светом, белою одеждой, 
своею свежестью. Я целые тома 
ей посвящал - бездарные потуги 
сказать о том, о чем не суждено. 

Мне нравилось в ней все. Ее подруги, 
ее стихи, - как терпкое вино 
меня, слепого, опьяняли ядом, - 
наградой за мою сухую грусть. 

Я думал: пусть, мне ничего не надо, 
была бы рядом. О, я знаю наизусть 
свои мечты, сомнения, удачи, - 
банального романа полный ряд, 
где каждый взгляд – хоть что-нибудь, да значит, 
где все слова - о чем-то говорят. 

Безумец! Ни огнем, ни провиденьем 
сердечный холод не испепелить. 
Скажи мне, где теперь твои виденья? 
Твоих надежд целительная нить? 

Но знаю я: печаль глухого света 
Глубокой верой озаряет быт, 
Пока любовь последнего поэта 
Ей как звезда - над пропастью - горит! 

*** 

Время упасть, обернуться, вернуться назад.
Хочется ветра, но боже, прекрасен твой взгляд.
Сколько мы вместе? Наверное, вечность подряд...
Эти глаза... В них живет перламутровый яд. 

Я загадал: это время не может уйти.
Лето прошло, но у нас еще все впереди.
Реки застыли, но их еще не перейти.
Дай мне хоть капельку света на долгом пути! 

*** 

Я задыхаюсь от ветра, ревущего в спину, 
я засыпаю от стужи в долине теней...
Белый огонь волшебства - я тебя не покину, 
вместе - теплей... 

Слышишь, метет по дороге глухая пороша?
Видишь, как демоны-ветви ложатся на снег? 
Это метель звездопада, что медленно крошит 
опустошенье, когда завершается век. 

Этой зимою я вырасту пепельным фавном... 
Двери свои в полнолунье тихонько открой, 
И не узнаешь меня... А тебя я - подавно, 
в снежную замять снующий по городу рой. 

Слышишь, снежинок моих разноцветная стая?
Будем кружить и струится, ласкаясь на свет.
Или умрем навсегда, или просто растаем 
просто растаем в безоблачном мареве лет. 

*** 

Хранит меня потусторонняя зима. 
Она несет меня над дальним лесом,
где облаков пернатая завеса
кого угодно спутает с ума. 

Хранит меня зеленая метель,
карельских дней сухие перелески,
и медуницы гаснущий апрель,
и осени засвеченные фрески,
и фавна перелетного свирель.
Меня хранит неведомый апрель. 

Широк мой сон, когда течет река.
Шершав язык, клокочущий в бутонах.
Любимый век! Легка моя рука. 
Запретный мир! Зима твоя бездонна! 

Уж как бы сон запутает в силки,
уж как бы мир – внутри, а не снаружи…
И все равно – над гомоном реки
растут снега. И черный ворон тужит. 

О стуже тужит… О войне поет. 
Уже близки полки небесных воинств…
И все равно – превыше всех достоинств, -
его в ночи рождественский полет. 

*** 

Вдоль по улице Ништадтской, 
к сонным дебрям Петроградской, 
к темным низеньким окошкам 
коммунальных площадей, 
переулками влекомый, 
я иду, давно знакомый
даже самым старым кошкам,
как сомнамбула, скрываясь 
между сумрачных людей. 

*** 

Капли падают с яблонь, но завтрашний день 
вдруг покажется странным. И я не увижу 
этих звезд, облепивших горбатую крышу, 
этих белых деревьев. Прозрачная лень 
заползет в подземелье... И выйдет негромко 
чей-то голос из ужаса древнего сна.
... В подземелье всю ночь завывает поземка... 
В подземелье прозрачная бродит луна... 

Кто-то крикнет... Но я, как и прежде, не слышу 
ни шагов, ни скрипучих сухих половиц... 
Только белая ночь заметает мне крышу...
Только звезды, как коршуны, падают ниц. 

Кто-то бродит и бродит в пустом подземелье...
Кто-то ищет меня, кто-то - сумрачный - ждет... 
А наутро я встану в глубоком похмелье, 
выйду в снежную мглу - и никто не найдет. 

*** 

Ты только не спеши, заведомою ложью
не разбавляй глухой огонь своей души.
Иди себе во тьму, сквозь лес, по бездорожью, 
но только не спеши, но только не спеши. 

Ты знаешь весь набор своих волшебных красок, 
ты слышишь перебор серебряной воды, 
а лишь настанет ночь - и мир померкнет сразу, 
и темная вода сотрет твои следы. 

Останется лишь миг, тобою сотворенный, 
Всего лишь только миг - в бескрайности времен, 
всего лишь только миг - тобой запечатленный, 
всего лишь только миг, всего лишь только сон. 

И канет в пустоту очередная веха, 
и всю свою любовь и веру затая,
исчезнешь навсегда - останется лишь эхо 
за гранью пустоты, за гранью бытия. 

Но станет новый день задумчивей и строже, 
когда услышит зов в неведомой глуши, 
и будет старый век счастливей и моложе, 
ты только не спеши, ты только не спеши... 

*** 

Уплывай, улетай, уносись запоздалою тенью.
Вдохновенье мое, я блуждаю тропою оленьей.
Мне не трудно исчезнуть, - мне трудно дойти до порога.
Я блуждаю по следу последнего единорога.
Нет, я вышел не поздно, хотя и пришел слишком рано.
День за днем прохожу, ухожу в заповедные страны,
И у самого моря, и в древности черных отрогов, -
вижу тени умерших, и призраки единорогов.
Только руку протянешь - и призрак опять растворится...
Что мне делать? Я ночью по свету летаю, как птица.
Слышу голос из моря, и в сон роковые ступени –
всюду тени. Янтарные, синие, алые тени, -
лес заполнен, как ад. И, во мгле осторожно мелькнувший,
меж стволов растворяется образ. И голос минувший
заставляет меня пробудится. Встаю - и не вижу
ничего, кроме сов, облепивших горбатую крышу.
Ничего, кроме неба, а в небе - звенящая свита.
Ожерелья созвездий. И космоса черные плиты. 

*** 

Дети яблонь и смородиновых рек!
Я один - ни зверь, ни человек.
Я один - ни зарево, ни тьма.
Я - зима! 

    ..^..




Денис Качигин 

*** 

не странно ли мне выпадать из канвы 
родной как навою основа
твой всадник увы не сберег головы
в витке виража возрастного
но сила инерции гонит вперед
и жить не велит и уснуть не дает 

а так ему было б где хмурить чело
цепляя поводья руками - 
так невод уткА выбирает челнок
на озере будущей ткани
в которой как рыба как лещ или язь
и эта непрочная ловится связь 

а так ему было б чего пожелать
кривыми с мороза устами
не правда ли наша тропа тяжела 
и лошади наши устали
и свет отступая за край синевы 
теряется в пене прибоя
и было бы где приклонить головы
но нет головы у ковбоя 

    ..^..




Виталий Павлюк 

*** 

Кому мы врём? О том, что всё ещё?
Что скоро мы с тобой? Что будет завтра?
Она нас ищет. Крики «горячо» –
отчетливей и громче. Здесь так затхло 

и сумрачно. Семь бед – один вертеп,
прихожая души, ума палата...
Она нас ищет. Ты её вертел
на том, где вертят. И теперь – расплата. 

Ни тела, ни предела, ни айпи,
ни хлеба, ни вина – одно причастье -
и голос, через тьму: «Спокойно, спи.
Спокойно спи. Проспишься – возвращайся.» 

29.10.10 

*** 

Маленькие радости жизни
Преследуют нас каждое утро
Особенно в воскресенье
Они просто с лаем несутся по следу 

Маленькие радости жизни
Летят вслед за нами как птицы
Наполняют своим гомоном
Любую сколько-нибудь приличную рощицу 

Они на расстоянии жеста
Смешные в своей привязанности
Не могут почему-то догнать нас
Не могут почему-то догнать нас 

*** 

зима идет. закончился компот
борей листву вдувает под капот
от октября остались только тыквы
на выцветшей траве. хозяйки в окнах
заклеивают улыбаясь щели
борей настойчив он достигнет цели 

    ..^..




Ника Батхен 

*** 

Когда мы встретимся снова, будет третий день января
Время вянущих елок и конфетти на снегу, 
Время сказок, которые не успели произойти,
Время пустых бутылок и полного живота
Время такси отвратительно пахнущего духами,
В щель сиденья упала перчатка, лежит и плачет,
У водителя царапина на скуле и почти что летний загар,
На окно налипает московская серая грязь.
Я на тебя не смотрю - разучилась.
Мне достаточно помнить, как выгнута ямочка на щеке,
Как вздрагивают ресницы, когда ты спишь,
Как намокает от пота рубашка и как ты расстегиваешь её.
Мне плевать, сколько лет мы не виделись - ты пробит у меня на сетчатке,
Встроен в память, прошит насквозь.
Я иголка, в которой прячется твоя смерть,
Утка Серая Шейка, не успевшая на юга.
Мы сидим в сундуке - с Красной Пресни да на Арбат.
Светофоры косятся на нас - за сто лет
Здесь ещё не встречали таких записных идиотов.
Фонари пролетают мимо и дома пролетают мимо
И звезда пролетает мимо - от Бедлама до Вифлеема
Мы остались одни на трассе, город плюнул и отвернулся.
Так ладони врастают в кожу, так мешаются кровь и слезы,
Так шевелится кто-то третий, не дышавший ещё доселе.
Я иголка. Возьми и вышей имя сына на глади неба.
В январе он придет. Веселый. Снежный мальчик.
Им-ма-ну-ил... 

*** 

Живым зимы не миновать.
Покой покорности порука.
Снегурка - верная подруга.
Снег прав. А кто не виноват? 

Все в белом. Все убелены,
Припорошась, заиндевели.
И надоедливые ели
В домах осели до весны. 

Преображение огня
Сердца навеки остудило,
Восстало пастырем светило,
Стада бесстрастные храня. 

Проходит снег по пустырям,
Лесам домов, вокзальным чащам.
Пора внимать ненастоящим,
Прозрачным птицам и зверям... 

Я - черный оттиск на стекле.
Ты - черный след. 

*** 

Потеря искренности - дар 
По размышлению полезный.
Быть лестной. Влезть без мыла в душ.
Купить духи, квартиру, дачу,
Удачу, нежность, можно двух,
Зашить в пальто лебяжий пух,
Спалить крапивную рубаху.
Послать метель на холокост,
Сыграть с косой в худые кости.
Приходят гости.
В устье - вести. 
Один богат, другие вместе.
Отмстить?
Помстилось - им хватает.
И снег на их следах не тает.
И кошки шурятся окрест.
Настигла ночь. Прошла над всеми.
Крапива уронила семя
В утробу голубя. Крыло
Тугую кожу прорвало.
Я есмь птенец лебяжьей стаи.
Где братья, Эльза?
Польза злая.
Где песни нет - простор для лая.
На чудеса открыв охоту,
Храпит король влюбленный.
Кто-то читает Андерсена.
Сны
Сегодня будут неясны.
Одежды белые надев,
Меняю искренность на дев.
Искрит.
Звезда во лбу горит.
Сменяв Гренаду на Мадрид.
Сижу с гитарой
И крылами
Машу на умершее пламя. 

*** 

Не отлили дуракам пуль,
Не залили молоком боль.
И на небе у меня нуль,
И в июле у меня - Йоль.
По дороге ни версты впрямь.
Входишь в реку всякий раз вплавь.
Щи да водка и летят в ям
Сани белые - а ты давай, правь!
Вдруг исправишь на покой чудь,
Перемелешь на муку снег.
И февраль не враль, а так чуть
Балагурит уходя с ней,
Зимой Мартовной... Мороз рос.
День темнил и тосковал - Йоль.
Не хватило дуракам роз,
Но подснежник поутру - цвёл. 

*** 

Смерть крадется по улицам кошкой простою,
Полосатой из тех, что и чиха не стоят,
Прижимаясь к углам, озираясь несыто -
Кто сегодня не спит, чьи тропинки не свиты.
Нет за кошкой следов, словно снег лапой стер их.
Кошка ловит мышей - и мышат и матёрых,
Что выходят на свет желтых глаз без обмана,
Словно фокусник их достает из кармана,
Из цилиндра, из клетки грудной и горячей.
Мышь уходит на зов, остается незрячий
Плотский, плотный остов. И завоют родные -
Мышь уходит на зов, в палестины иные.
Кошка смотрит во двор, кошка видит больницу
Сторожам снится вор, медсестрице - страница
Из медкарты "Здоров. Будет жить. Я - воскресну?
К черту тучных коров, лишь лепешкою пресной 
Угости и прости мне, сестра. Угасаю..."
Серой шкурке привет. Марш в мышиную стаю.
Кошка тихо мурчит. Ей - бродить где придется,
Ей лежать в головах, пока нитка плетется,
Ей сидеть у свечи, улыбаясь на пламя,
А потом засыпать в чьём-то брошенном хламе...
Утром выйду во двор, сдать в помойку поклажу.
- Полосатая, эй! Подойди - я поглажу. 

*** 

В шумном бедламе домов-москворечников
В хамовом хламе и грошиках грешников
Истины нет. И стенанья фальцетовы,
Словно кларнет у корнета. До этого
Вера жила по углам и подвальчикам
И отдавалась застенчивым мальчикам,
Нынче в парче, госпожа и законница.
Смотрит в оконца - а верба не клонится.
Что ей, пушистой, до правды и почестей -
Было бы бы солнце над веткой не пО часу,
Кистью ручьистой по снегу каракули,
Чтобы синицы кору не царапали...
Верба, ты верь - по простому, как пашется
Царь на заре в храме елей покажется
Птичий стоглас для него аллилуется,
Снимет венец и с тобой поцелуется -
Только тумана над обрывом расстелется,
Пряча бессильное тельце метелицы -
Пусть до зимы отлежится убогая.
Верба, позволишь? Я ветку потрогаю
Скоро пушок, полиняв, переменися,
Выйдет из почки зеленая пленница
Нежно-стыдлива, как Ева в раю
Вру я и верю, молчу и пою....
Верба - навек. 

*** 

Душа улетает. Под слезы и стоны.
Под звоны бокалов - разбитых и полных,
Под копоть иконы, под грохот вагонный,
Под плеск безмятежного Самбатиона.
Разлука, разлука, родная подруга,
Случайных смертей круговая порука,
И круг все теснее и слезы все горче -
Бессмертен ли дух в человеческой порче?
Чья очередь - в снег, босиком, невесомо,
Неслышно, как злые мохнатые совы?
Беспамятно, просто... К чертям некрологи!
Мы были в овраге, где стены пологи,
Мы видели глины раскрытую книгу,
Мы пели "Пора собирать землянику",
Мы ели душистые ягоды. Ныне
Я плачу, как чайка, о дальней чужбине.
Я плачу о том, что однажды крылатой
Очнусь и взлечу в голубые палаты,
В сияющих окон огромные дали
Ворвусь и спрошу... А тебя - не видали. 

*** 

Звонят колокола и звуком алым
Заполнена свирепая Москва.
Нет милости к юродивым и малым,
Бродячим и не знающим родства.
Струится строй за строем. Твари-двери
Глотают всех - попарно и толпой.
Сияет логотип на монгольфьере
"Чувак, весна приходит ЗА ТОБОЙ!"
И вечный бой... Московские солдаты
Уже не надевают ордена.
На рубеже аванса и зарплаты
Пьют портвешок на станции Дина-
Мол выжили на празднестве Расина
Теперь по нам снимает Бондарчук.
Священный долг, чулки и лососина
На фоне отцветающих лачуг.
Свисают в ряд карденовские плашки.
Плюс крупный план с иконой и икрой.
И колокольчик в лапке первоклашки
Звонит о тех, кто вскоре встанет в строй.
За правду малых бьёт бейсболка-бита,
От правды сытых сих сбесился бес.
...А где-то там, где царствует орбита,
Стыкуются "Союз" и МКС. 

    ..^..




Александр Пименов 

СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ СТАРЧЕСКОЕ 

Под утро – та же хренотень: 
Кошмары про дитят. 
С таким началом – точно: день 
Поллитрою чреват. 

Откроешь мокрые на свет – 
И, осенясь крестом, 
Плетёшься грустно в туалет 
И в ванную потом. 

Рычишь, отсмаркивая слизь, 
Разглядывая прыщ. 
Что – дети? Дети разбрелись 
Кэмэ на столько тыщ. 

...А снилось – чёрт-те что: приют, 
Полным-полно детей, 
И крохи бедные дают 
Спектакль для гостей. 

Вахтёр, лейтёха отставной 
Вооружённых сил 
Всё пальцы гнул передо мной 
Да в рыло получил. 

Детишки пляшут, и поют, 
И дядь благодарят, 
А я обшарил весь приют, 
Ища своих дитят. 

Склоняюсь к тёплой мелюзге 
У чайного стола: 
«Такая-то, девчонки, где?» 
«Да только что была!» 

«А братик ейный, а сестра?» 
«Да тоже где-то тут!» 
…И просыпаешься с утра, 
А в мыслях – тот приют. 

Благополучна молодёжь 
Кэмэ за столько тышш… 
Через дорогу перейдёшь: 
«Поллитру мне, Ириш!» 

*** 

Поэт облагораживает мат –
И будет сам облагорожен матом.
Святой хаОс в мозгу его поддатом
(Друг – для битья, а враг – не виноват). 

Вальяжно вслух попёрдывает он,
В том числя элемент мужского шарма,
Хотя вокруг – не то чтобы казарма, 
Скорей уж – артистический салон. 

Избегнув кое-как жеманных поз
И пО столу стуча большим и красным,
Прочтёт он, подвывая, десять раз нам
Свой новый детский к Вечности запрос. 

Поэтов непростительно прощать:
Бо засношают творческим мышленьем.
…В три этажа припомнят эту хрень им 
И музу, суррогатну иху мать. 

ИЗ ПОДЛИННОГО ОПИСАНИЯ ПУТЕШЕСТВИЯ ГОСПОДИНА ПУШКИНА 

Посвящается купно Б.Х. и почтенному Архивисту 

Кавказские уроженцы – черкесы, татары, турки – 
Сходны вельми обличьем и вулканическим пылом. 
Для ермоловских соколов все они просто «чурки», 
Близко знакомые с порохом, но мало знакомые с мылом. 

Едем горной дорогой, давно уже время обеда. 
Навстречу с арбою чеченец, поклажу обсели мухи. 
Ответь, любезный абрек, кого ты везешь? – Грибоеда! 
Саша, ужели?! А я думал – подлые слухи! 

Ружья на караул берут инвалиды, 
Головы обнаживши, крестятся офицеры. 
Стало быть, жертвою пал головорезов Персиды 
Русский пиит во славу Отчизны и Веры… 

На перевале встречаем с арбою армянского деда – 
Под холстиною – очертания мертваго трупа. 
Инч, ара-джан, кого ты везешь? – Грибоеда! 
Еще одного?! Но это, ей-Богу же, глупо! 

Как раздвоиться единой персоне возможно, 
Даже премного русской словесностью чтимой? 
Кто Грибоедовым назван ошибкою ложно, 
Где настоящий поэт, а где только мнимый? 

Ну, наконец-то духан! Останови, возница! 
Выпьем с горя – прости, мон ами Грибоедов! 
…Мимо арба за арбой, долгая вереница. 
Что за беда, кунаки? Кого там везут? – Грибоедов! 

Ноне грибы в лесах зело ядовиты, батоно! 
Местные уроженцы – и те не избегли отравы. 
Голоден русский солдат – мошна интенданта бездонна: 
Вот и бегут по грибы российских героев оравы. 

…Вино, шашлык и лаваш. На стол голова клонится. 
Дева несет пилав – на ней чадра и шальвары. 
Мрачные думы прочь нейдут… Запрягай, возница! 
Гнусный комплот интендантов избегнет ли Божьей кары? 

*** 

...Это если Вы всё же поймёте 
Что надеяться я перестал...
Артем Тасалов 

Вот слабый человек совсем, 
Нырнувший в суетную давку: 
Он явно плакал перед тем, 
Как смел войти в мясную лавку; 

Его мордует сука-власть; 
Он опозорен перед Юлей; 
Он чудом выжил, подавясь 
Необходимою пилюлей; 

Ему толчки, пинки, плевки 
Охотно презентуют массы; 
Его движенья нелегки, 
Его искусственны гримасы; 

Не чает даже перемен 
(Дождался, мол, и повидал-де); 
При нём и денег – с гулькин хрен, 
И нету слов ответить халде; 

Ему и возраст мудреца – 
Не предвкушенье благодати: 
Смирясь с утратою лица, 
Он, вишь, и мудрствует некстати… 

К чему подобный образ я 
Сую чувствительным пред очи, 
Покуда новые князья 
Вершат египетские ночи?! 

…Ложится снег, врачуя грязь, 
И шашлыки дымят по рынкам… 
О чём ты думаешь, склонясь 
Над расшнурованным ботинком? 

*** 

Отстроили магометане 
Приятный глазу новый храм. 
Там очередью пред вратами 
Стоят бомжи в Курбан-Байрам. 

Сколь розны жители планеты, 
Но как становятся близки, 
Когда в помятые пакеты 
Летят баранины куски! 

Гадай – от чистого ли сердца, 
От ритуальных ли щедрот – 
Вдруг мяса клок для иноверца 
Сплотит измученный народ? 

Косит прохожий с недоверьем 
На чуждой веры светлый храм: 
Не мне ли в спину хищным зверем 
Глядит загадочный Ислам? 

Доверья нет – но нет и страха; 
Ударом опытной руки 
Пред взор являются Аллаха 
Пока лишь агнцевы кишки. 

Сияют испитые лица, 
Галдёж за храмовой стеной, 
И меж народов дух ютится: 
Густой, кровавый, нутряной… 

*** 

Закрой шифоньерчик – нарвёшься ещё на скелет.
Веди меня вспять, мимо этих потерянных лет. 

Не стоит напрасно махать нелетучей метлой –
Не выметешь пыли тяжёлой из жизни былой. 

Лишь Бог разберёт, чего стоил растраченный день.
…Пожалуйста, кроме передника, что-то надень… 

Завидую тем, кто былое смакует в оттяг.
Мне – как перед смертью – болезнен прошедший пустяк. 

Но ежели сможешь – то всё же меня уведи
Туда, где прекрасные дуры в своих бигуди… 

    ..^..





Владимир Антропов 

Ночная 

Бесонная на темных мертвых ветках
Рассеянной рукою в недогляд
Заполнив снов печальные повестки,
Уложит отдохнуть измученных солдат... 

Ты слышишь их дыхание. Ты слишком
Беспечно близко лег к полночному окну -
И слушаешь тяжелую одышку
Столетья, отходящего ко сну... - 

Младенец, бормочи за ним его молитвы,
Губами воспаленными горя,
Ты, безымянный, - к именам убитым
Примериваясь, окликая зря... 

Услышит дождь - в последних каплях крови
К виску прижмет комок шершавой тишины, 
И все, о чем не спишь... Тяжелая подходит -
И теплую ладонь кладет на лоб никшни... 

12.11.2010 

Прозрачный 

И теперь уже - если между тобой и окном - 
Головы не опустишь, не отведешь глаз, 
Вот и я стал прозрачным, тающим тонким льдом... 
Подожди немного - я превращаюсь в газ. 

На неслышный ковер в этом комнатном жидком тепле 
Словно пепел из белой руки твоей - тишина. 
Смотришь, как вымерзает дыхание на стекле, 
Как уходит жизнь, осторожно ломает стекла зима. 

След часов на когда-то ослепшей от лета стене - 
Там наверное утро уже, гарью пахнет рассвет, 
И стрелки еще восклицают, волнуясь: "не!.." 
Там где тени их отчетливо отвечают: "нет." 

И теперь напоследок тепла... - ты вдыхаешь белый дымок, 
И наверное - я еще убываю на треть, 
Поднимаясь под снежно светящийся потолок, 
Ты не двинешься, продолжая смотреть... 

26.12.2010 

*** 

Посреди холодного июня
Этот дом почти уже не твой.
Длинный ветер распускает нюни
Над просохшей было мостовой. 

И неловок - на часок вошедший
Переждать холодный неуют -
В тихой неприязни... - Эти вещи
Пыльные - своим не признают... 

Кто ж хозяин? Скрипнет половица,
Двери пролепечут сквозняком,
К горлу зеркала забывшиеся лица
Подступают, словно влажный ком. 

Что же на прощанье, Люций Юний? -
Голосом, придавленным виной...
Посреди холодного июня
Этот дом, почти уже не твой. 

19.06.2011 

    ..^..




Серхио Бойченко 

*** 

часы. кофе на пролитом молоке
на реке лодку мучают. вдалеке
дожди под зонтиком, выжатые из глаз реки
слезы зажатые в кулаке. 

кофе о пролитом о недавнем дожде
любимы, забыты, выжили из ума
мерить кронциркулю по глубокой нужде
я девочка маленькая я сама 

отмерю отвесы вам, ватерпасы
вернусь на палубу верхнюю, мостик
пока мне двенадцать и пони хвостик
торчит как в преферансе пасы. 

но станет тринадцать, четырнадцать, юность
бедра и задница округлятся
в пятнадцать я все еще повесть
в шестнадцать роман,- поздно в меня влюбляться. 

ОАЗИС 

я не ходил на серых уток ни на болота ни в пески
долбил тихонько промежуток от полустанка до тоски
запахивал полы халата жевал невкусную халву
лежал в барханах ждучи брата пережидаючи молву. 

плыл по земле тонул в поющих струну вытягивал из жил
по азимуту в райских кущах ходил а мне сказали жил
вострил подаренную саблю твердил ночами шах-ин-шах
жемчужную седую цаплю рубил под вечер в камышах. 

брал виноград губами с неба пил дождь попавши под вино
желая молока и хлеба и что попроще все равно...
молотит утка по воде летают легкие подковы
я спал я никогда нигде и вряд ли с уткой мы знакомы. 

лене тверской 

нарежь мне танечка колбас, буханочку сырого хлеба
и молока издалека где был и пасся, был и не был
где долго неба не хлебал где длинно женщин не любил
а просто попросту пропал забывши что хлебал и жил. 

по-горькому я погуляю, я погуляю по ямской
переходящей во тверскую прохладной ленною тоской
по лене плачу и тоскую. я для себя ее придумал
да, выдумал, скотина я. но я страдал и долго думал. 

ПУГОВИЦЫ 

расстегивает пуговицы лето
за газировкой падает монета
не спета песенка все тянется мурлычется 

на задних лапах кот в ладони тычется
назойливо как папа тарантино
целует от заката до рассвета
переплетает ноги эшера картина. 

пойдешь наверх приходишь в каземат
и лестниц домино ступени винтовые
сверзешься и почувствуешь на вые
и не подстелят трехэтажный мат. 

сгоняешь за бутылочкой в сельпо
закусишь спирт половой батьки по
а на десерт полову деда босха
есть в сотах мед но много больше воска. 

02.09.00 

*** 

пятерней заеду сибири в холку
покормлю под сосной молодого волка
я ли тебя солнышко не алкал
как амур-реку и озеро как байкал. 


под моей рукой расцветала ты
как лены хребты и магадана хребты
в бухте ногайской медлила ты и кончала
на рудниках волчицей сказку свою сначала. 

медленно тихо на квжд раскатай
всю поднебесную, маленький мой китай.
мой шанхай золото и алмазы
сибирь я хочу обнять, в обе руки и сразу 

как в восемнадцать водки и в самоволку
и задушить бутылкой тихо седого волка. 

3 сен 09 

    ..^..




Алена Лаптинская 

Низами Ганджеви 

1.
Что есть звезды, Низами,-
Пыль с сравнении с тобой. 

Тусклой пыли ты способен
Дать алмазное сиянье. 

Я не жажду разобщенья
И слияния с тобой. 

Для тебя о, Низами,
Стану слухом полным Веры. 

Аромат дождя вдыхая
И весенних трав смущенье, 

Где ты дремлешь, Низами,
В прах ресничный благовоний
Свет улыбки хитро пряча? 

Поселился, Низами,
Ты в саду сердец цветущем,
Вечно юной стал любовью. 

Равно Вечности молитва,
Обнажаясь перед Богом,
Стала миром, полным жизни. 

2.
- Лоскутки моих фантазий -
Вихря шелковые хлопья. 
Кто капкан на тигра ставит, 
Разве жизнью не рискует? 

Кто с высокого утеса 
В бездну волн мечтает прыгнуть
Не заслуживает разве 
Уважения стоящих? 

- Отчего же ты не весел 
И взираешь исподлобья? 

- Ты, любимая, - колодец, 
Что я пил не сознавая,
Содержимое колодца
Пуще жажду разжигает. 

Ты - пещера самоцветов,
Где блуждает безмятежный
Нищий духом соискатель, 
Ароматом опьяненный. 

Меха северного зверя 
Теплота твоя нежнее,
Соль даров, несущих сытость, 
Солонее соли моря. 

Говоришь ли «чечевица» 
Или скажешь «ветер дует», -
Голос твой мне льется в сердце,
Слаще звонких струн ситара. 

Ты зовешь и привечаешь
Или гонишь от порога,
Все мне равно душу тешит,
Только б слышать голос милый. 

Ты приди в мой сад цветущий,
Где под диким абрикосом
Низами усталый дремлет,
Но будить меня не надо.
Поцелуй, и, удаляйся. 

24.11.2010 г. 

Строителям высотки 

С неба сыпется божья мука
Я давно не припомню метелей
Облака, облака, облака,
Так белы, что глаза б не глядели, 

Стылый воздух пронзительно свеж,
Трубный дым пахнет кислым брикетом,
Частный сектор под окнами – брешь 
Между мной и бетонным скелетом. 

Восемнадцать сквозных этажей
Возвышает упорно бригада,
Обжигающий гиперборей, -
Кран железный не чувствует ада. 

Они жгут смоляные костры,
Согреваются черным огнищем,
Покорители серой скалы,
Имена их нигде не отыщем. 

Минус двадцать их режет ножом,
Альпинисты, полярники, слушай,
Вот он север, а мы за стеклом
Согреваем тепличные души. 

10.02.2010 

*** 

Говорите Вы плохо, 
Но какие красивые пальцы, -
Смотришь, кажется, можно заплакать
И пространство прощупать насквозь. 

Остро хлебная кроха, 
Эти звуки и буквы скитальцы,
Так впиваются в локоть,
Как бы мне его руки целовать не пришлось. 

Обещала я сердцу
Отпустить без сомнений,
Пробудись, моё сердце, увидь и услышь
Ниспадающий бархат соприкосновений,
Полукриков дрожащих блаженную тишь. 

09.03.2010 

Ильязу Апанову 

Глаза твои - не солнце, но восход
И голос твой не радость, но отрада
Утихни, время,- рябь на глади вод,
Позволь налюбоваться до упада. 

Движений плавных ивовая стройность
И в остром повороте головы
Такая царственная умиротворенность,
А в шаге треск сминаемой травы, 

Выжженной зноем, аромат знакомый,
Пьянящий радостью и свежестью грозы, -
Так приближался он к родному дому
Сияющий и юный Лао-Цзы. 

09.03.2010 

*** 

Вы мне приснились в греческих сандалиях, 
Шагающим по белому песку,
В тунике стянутой шнурком на талии,
А я вослед бегу, бегу, бегу. 

Громкие чайки, небом ослепленные,
Роняют голову в кипящую волну,
Мы не влюбленные, но сердцем окрыленные
И где-то схожи на одну струну. 

Коснется ль слуха нежное шептание,
Какому пальцу поцелуев не жалеть,
И Ваших рук - красноречивое касание, 
И слов моих - танцующая плеть. 

Уходите в божественном молчании,
Теряет сон связующую нить,
Закат - всю розовость, а бирюза - сияние,
И я не в силах Вас остановить. 

06.07.2010 

    ..^..




Светлана Антипченко 

*** 

Сахарное печенье,
масло, ваниль, мука,
девочка на качелях,
ласточки в облаках.
Мир заоконный светел
или душа чиста?
Ждёт в занавесках ветер,
чтобы вспугнуть кота... 

Пахнет теперь печеньем
фартука тонкий лён -
что может быть прочнее
в бурной реке времён?
Девочка в платье белом -
крепость? Рубеж? Оплот?
Берег! Далёкий берег...
ласточки
ветер
кот 

    ..^..




Юрий Рудис 

Славе Винтерману 

Ах, Винтер, Винтер, всюду мрак,
лежалые пески.
Коровы пляшут краковяк
и воют от тоски.
На их костях единорос
возводит третий Рим.
Срывает крышу и насос
заглох. И хрен бы с ним.
Давно их участь решена,
определён расклад.
За все про все их ждет весна
и мясокомбинат.
Их тяжек крест, их скуден корм,
провалены бока.
Но колокол звонит по ком,
неведомо пока.
И ловкий, словно колобок
по восемь раз на дню
Тиберий катится в шинок,
всю пережив родню. 

*** 

Какие штыки и сабли,
родимая, не пыли.
Раб, выдавленный по капле,
не сразу встает с земли.
Он в вашем раю проездом
от ваших щедрот прилег,
покуда над дульным срезом
качается василек. 

    ..^..




РС 

*** 

Располнев на пончиках и котлетах
Тяжело садится в зрачках она
И всю ночь рассеяно вертит небо
В непослушных пальцах земного сна 

Во плоти и крови мадам не сладко
Отобрали крылья разбили шар
И одна единственная тетрадка
Черти где затерянный мемуар 

С высоты колодца такое чувство
Что Корчагин Павка совсем не фейк
Окровавленность – это вкусно
Расстелиться пеплом – вообще трофей 

Никакой охоты скулить по крыше
Ну дожди и прочий некомфортал
Но зато без шифера лучше слышен
Занебесеных студий ночной сигнал 

Только тпру - не надо скакать на месте
К вашей попе крылья однако жесть
Поскромнее в поисках происшествий
На свои давно тридцать шесть и шесть


    ..^..