ОСЕННИЕ ПИСЬМА 




1.


Когда к бумаге время подойдёт, 
пускай летит в железный синий ящик
с почтмейстерским гербом своим. Так вот,    
тебе –  пишу о  нашем настоящем:  
о том, что время вырвалось из пут 
и мчится прочь – до красного смещенья, 
и если наши дни ещё идут, 
то по причине полного смущенья 
от неосуществимости любви. 
И все слова мешаются в загоне, 
лавируют, как люди на перроне, 
и не даются, как их не лови.

2.

Величина, похожая на дом, 
темна и ждёт разбухшего рассвета. 
Окно почти что сдавлено вьюном 
и диким виноградом. От сюжета 
любовного осталась лишь постель, 
фотоальбомов выжатых обложки. 
Наверно, есть на свете Коктебель, 
есть остров Крым, но нет туда дорожки.  
Прожилками застыли облака, 
похожие на мраморное мясо. 
Сереет ночь и влажная терраса
для одного – безмерно велика.

3.

Иглой пера бумагу исколов,  
нащупываю: где ты,  vita nova? 
И не хватает воздуха и слов. 
Когда же сны приходят, то мне снова 
всё мнишься ты и осторожный лес, 
рассыпанный на жёлтые осколки,
но я во сне не узнаю тех мест, 
где живы мы. На прикроватной полке 
дремотствуют седые словари, 
болванчик так же, головой качая, 
ждёт то ли сигарету, то ли чая, 
но некому промолвить: «завари»...

4.

Холодный день, горячая мигрень. 
Забьюсь под плед, под замершие тени.   
Не будет полдня. Время, как шагрень, 
скукожилось, и нет ему замены. 
Рассыпан мир и некому связать 
в единое запутанные нити.  
Осталось только строки выдыхать
письма, как в утешительной молитве. 
Пишу неутолённые слова,
а жизнь идет, проста и одинока, 
тоска черна и острая осока 
осенних писем теплится едва.

    ..^..






* * * 


Действительно, здесь холодно. Зима. 
Всё не привыкну к этому. Когда-то 
был счастлив тем, как бережно стаккато 
кузнечиков дрожало… Но стена 
теперь над всем, глухая, как пустыня. 
Я позабыл лицо твоё и имя, 
и даже то, что были мы близки. 
Есть, говорят, на свете Мыс Тоски, 
на Мысе том, наверное, маяк… 
Ах, кто бы взял смотрителем убогим! 
Я кораблям бы рисовал дороги,
призывно светом разгоняя мрак... 
_______________________________

Переплетая линии руки, 
снежинки суетятся на ладони. 
Рука застыла в снежной обороне. 
Я вверх смотрю: там всё же, вопреки 
и городу уставшему, и миру 
звезда висит, пусть даже для блезиру, 
но светит же! и я под той звездой 
иду ещё почти что молодой. 
И снег идёт, и тишина кругами 
расходится. Уже горит рука
от снега и мелодия строга, 
которую чуть слышно за словами. 
_______________________________

Метель по Блоку. Чей-то силуэт. 
Шипы оград почти оледенели. 
Зима идёт четвёртую неделю, 
а кажется, что миллионы лет. 
О, сколько нас в девятом этом круге! 
Живём и возвращаемся на круги 
своя и ждём когда блеснёт маяк. 
Но всё не так, и больше нет Итак, 
и нас не ждут, и мы всех позабыли. 
Повсюду снег. На улице зима. 
Ложатся в руки посох и сума. 
Се – человек. Но только он бескрылый…

    ..^..






* * * 


Всё думалось, что осень на дворе, 
и что ещё станцует бабье лето, 
но – ни письма, ни жалкого привета,  
и только снег в звенящем январе. 
  
Я не пишу тебе который год, 
ты адресат, что выбыл, и, наверно, 
уже на жизнь, и жить немного скверно, 
когда зима застыла у ворот.

Мне не собрать слова письма вовек. 
Прозрачны льдинок хрусткие осколки. 
И почтальона, видно, съели волки. 
Так и живу. В Макондо выпал снег.

    ..^..






* * * 


Недостижимый адресат,
из тех, кто выбыл в неизвестность, 
ты жил и был, а ныне – местность, 
кладбищенский, по сути, факт. 
Взъерошишь память и тоску 
свою познаешь в полной мере: 
я тоже жил в эсесесере 
по окрику и по свистку. 
Я так же медленно ходил 
по провисающим канатам, 
пил, как и все, ругался матом, 
и люто родину любил. 
И век двадцатый отзверел, 
страна прошла и солнце ясно,   
глаза слепит короста наста, 
и режет буквы хрупкий мел,
и аспидная врёт доска: 
весны не будет. Честно-честно. 
Есть лёд и снег. Земля и место. 
Вернее, местность, и тоска.

    ..^..






* * * 


в губернском городе тоска, 
крыжовник в одури зелёной, 
полоска яркого песка,  
река, окутанная дрёмой; 
ползёт махровая сирень 
чернильной кляксой вдоль забора 
и, боже мой, какая лень 
колеблет нити разговора…
Ты, как надкусанный пирог, 
лежишь, провинция, в ладони. 
И где тут Бах, и где тут Бог, 
не разберёшь на летнем фоне.  
………………………………
Читай себе роман Прево, 
качайся в кресле на террасе 
и знай, что в мире никого 
блаженней нету в дачном классе. 
Гроза проходит стороной, 
зудит комар над левым ухом 
и бомж, пришибленный страной, 
опохмеляется сивухой
у магазинчика; в забор 
уткнувшись, мочится и млеет. 
В разгаре лето и простор 
над мелкой речкой пламенеет.
…………………………………

Всё это –  Родина моя. 
И я люблю её, кривую, 
до воробья и муравья, 
хотя, бывает, зачастую, 
мы с ней никак не совпадём, 
но нет другой на свете мамки. 
Есть эта речка, этот дом, 
на пляже пацаны-подранки…  
Над речкой тянется дымок 
и грудь уколота иглою, 
и по террасе мотылёк 
искрой кружится золотою…

    ..^..






* * * 


"Вечер и тени сбиваются кучно. 
Скучно раздельно им. Лето в разгаре. 
Лес примеряет закат и сургучно 
в землю впечатаны сосны. На шаре 
дольнем полковников нынче в избытке, 
а почтальонов нехватка: до дрожи 
ждёшь не письма, так хотя бы открытки - 
нет ни того, ни другого. Встревожен 
долгим молчанием. Точка. И дата. 
ЗЫ. Сколько лет мы не виделись, кстати?"

"Пообещай, что приедешь намедни. 
Только не медли. Здесь речка и в заводь 
смотрит валун, отливающий медью, 
и полагает, что может в ней плавать. 
Небо в меня смотрит пристально. Ныне 
поздняя Троица, день духовитый. 
Лето идёт к своей горней вершине. 
Щавель на грядке краснеет завитый, 
зреют клубника, смородина, свёкла. 
Красное солнце глядит в мои окна".

"Странно, что жизнь началась не сегодня - 
так совершенен мой день на закате. 
Вот уж, действительно, лето Господне: 
речка рябит, как измятая скатерть, 
мягко комар тишину полирует, 
пахнет смолою и мята томится…
Думаешь: "смерть никого не минует, 
только со мною её не случится…."
Ветер кивает верхушками сосен: 
"Нет, никого…". И взбирается осень
тёмной водою на берег, качая
чаек над соснами, прячется в складки 
неба и мнёт лепестки иван-чая, 
полнит собою набухшие грядки… 
Всё ли в порядке в твоём королевстве? 
Вести сюда не доходят. Не вместе
прожили жизнь, а она не воскреснет. 
Жаль. Ты пиши мне. А знаешь, на месте
нашем, где мы любовались закатом 
выстроен дом с красной крышей покатой…".

"Шествует вечер в кирпичной рубахе. 
Словно на плахе стою на крылечке. 
Вот и устали упорные пряхи: 
руки и пряжу полощут на речке - 
мягко шерстинки плывут по теченью. 
Тенью проходит в мой дом воскресенье. 
И приближается к летосчисленью 
жизнь, что прошла, как гроза в отдаленье: 
гром, вроде есть, только ливень далече. 
Жаль, что ни письма, ни время не лечат".

"Жизнь паутинкой натянута остро. 
Просто порвать и пораниться просто. 
Каждый из нас это всё-таки остров - 
кто-то поболее, кто-то полоска
рыжих песчинок на отмели топкой. 
Все истончимся со временем славным. 
Жизнь уплывает рассохшейся лодкой 
вдаль по реке и уставшие ставни 
дом закрывает. Пиши мне на лето, 
в наше поместье из старого света".

    ..^..






* * * 


…наместник прав – Империя больна. 
Но проку в этом нам с тобой немного. 
Когда страна у смертного порога, 
меняется не время – времена, 
и остаётся лишь одна дорога: 
готовить удила и стремена.

До Рима ли, когда гусиный пух 
на площадях расхваливают гиды? 
Нам выпадают мартовские иды.   
Но только каждый к предсказаньям глух. 
Едино всё пшенице: что акриды,  
что саранча – не выберешь из двух.

Историкам оставим времена 
и проживём достойно что осталось. 
Спокойно встретим немощную старость 
в кругу семьи. И в ожиданье сна 
поймём, насколько бесконечна малость  
тяжёлого уже веретена.

    ..^..






il mal di patria 


Вот родина, и больше нет иной. 
Она пыльцой осыпалась в ладони. 
И облака горят на небосклоне, 
и ветер поднимается стеной, 
и лунный диск, как круглый глаз вороний 
по-хищному глядит тебе в глаза
примериваясь: клюнуть ли, не клюнуть… 
Ты, не смущаясь, можешь в небо плюнуть:
там бога нет, он, молча, вышел «за» 
страну, и нас оставил накануне.

Вот patria, холодная, как снег, 
лежит и дышит серыми холмами. 
Рассвет распят на переплёте рамы,
и не понять уже который век. 
И холодно за голыми плечами.
И мы глядим сквозь мутное окно, 
забытые, непраздничные дети. 
Отчизна есть, но нет страны на свете, 
и даже здесь, в Италии темно, 
хотя – луна и с моря свежий ветер…


    ..^..






* * * 


ночь плывёт, а, может, просто стынет. 
гамлет спит. офелия – больна. 
в королевстве фортинбраса имя 
повторяет сонная страна.

спят: вода, клинок и чаша с ядом, 
в лондоне –  полоний на столе. 
тень отца народов где-то рядом 
по европам бродит в полумгле.

праведники спят и спят злодеи. 
в эльсиноре,  как всегда, темно. 
пахнут кровью руки брадобрея. 
вот такое, мать твою, кино.

    ..^..






* * * 


Перебродивший век, увы, не стал вином: 
мы уксус пьём и тем довольны. Меж собою 
мы говорим о том, что видим за окном, 
а за окном  пейзаж напоминает Трою. 

Все так же хороши ахейские мужи, 
всё то же шелестят кассандровые тени, 
и молотки стучат, и точатся ножи, 
и вновь три тыщи лет расти до Воскресенья.

Когда же мы уйдём за тот летейский лес, 
где ландышевый рай нам ляжет на колени, 
мы позабудем всё и вспомним всё, как есть, 
но что нам от щёдрот своих преодолений?

Сбивай коня, Улисс. Пусть кованым гвоздём 
подденется пейзаж и в заоконной  ране 
вновь отразится то, чем дышим и живём 
здесь, у троянских стен, у вечности на грани.

    ..^..






* * * 


и когда обрывающий линию, 
загорится оранжевый лес, 
вспомнишь море и тёмную пинию, 
с виноградом тяжёлый навес.

И в душе закачается волнами 
неприкаянный летний мотив, 
и уснёшь, тишиной переполненный,   
на ночь краткую жизнь сократив. 

И щипать будет душу мелодия, 
но, проснувшись, не вспомнишь о чём, 
только лес поутру, словно родина 
отгорит за затёкшим плечом. 

    ..^..






ЗИМНЯЯ ТЕТРАДЬ 




* * * 


Вечер. Сосны. Ржавой скобкой 
прошивает белка лес. 
Куст черемуховый робкой 
пеной выдохнул: "Воскрес…". 
Солнце тянет к горизонту 
рыжий бредень по воде. 
Хорошо бы жить у Понта, 
только Понта нет нигде. 
Есть провинция, да доля 
собирать в ладонь песок, 
представление и воля, 
жизни тонкий волосок. 
И песчинки катят дюны, 
и пока всё во плоти.
Вечер. Солнечные струны. 
И от смерти не уйти.

    ..^..






* * * 


Чернится белая бумага 
и тонет слово в тишине. 
Как Лазарь, в куколке имаго, 
душа покоится во мне. 
Меж прутьев-рёбер выпирая, 
однажды выпорхнет она, 
бессмертная моя, живая 
и невесомее зерна. 
И хищно зрением стрекозьим 
в неё вглядится небосвод, 
и с ветки гулко грянет оземь 
пунцовый яблоневый плод.

    ..^..






* * * 


В этом времени всё перемолото  
и до боли дорога ясна. 
И в молчании скрытое золото 
остаётся на все времена.

Нет расшатанных лестниц Иакова, 
есть подтаявший мартовский лёд. 
От того-то и дышишь инаково, 
и, как рыба, жуёшь кислород.

Ах, поэзия, бренное кружево, 
неразменный щербатый пятак… 
В этом времени что-то нарушено, 
от того и поётся не так.

    ..^..






* * * 


Я всматриваюсь в небо. Облака 
глядят в меня всё пристальней и ближе. 
Мой день осенний, как лисёнок рыжий, 
ты греешься за пазухой, пока
плывёт июль и лодка мнёт тростник. 
Я поднимаюсь выше по теченью, 
в воде прозрачной рыбы тень за тенью 
скользят, передвигая материк.

Вода течёт и времени в обрез: 
что не успел, того уже не сделать. 
Как странно знать, что не минует зрелость
ни плод земной, ни душу и бог весть 
что ждёт меня за ломким тростником. 
Вода и небо слиты воедино, 
и обжигает лета середина, 
и бок шершавит осень языком.

    ..^..






Стансы 


но страшно мне упасть в перечисленье 
и перебрать, как чётки этот мир:  
я пережил уже два поколенья, 
ещё одно почти похоронил.

но озеро с прозрачною водою, 
нагих осин летящий силуэт 
я помню так, как греки помнят Трою 
немыслимую бездну чёрных лет.

но жизнь моя наполнена тобою 
и праздничны над нами небеса,
и связаны порукой круговою 
летящие в беспамятство леса.

но память лжёт и подминает тело  
и осень жжёт охапками мосты. 
вода светла, Покров крошится мелом
и день извит кусочком бересты.

    ..^..






* * * 


тополь желтеющий шепчет: «зима…» 
утром кисельный туман под мостами 
не согревает осеннее пламя 
пёстрых деревьев и только кайма 
клёнов растёт на глазах и высоко 
что-то горит в направленье востока

утро седое и дрыхнет страна
мягко уткнувшись в подушки из листьев 
ветер сентябрьский был ночью неистов 
как и вчера и во все времена 
и балансируешь тонко на грани 
лето-зима в дорогой глухомани

память как маятник прыгает но 
ждёшь летних писем наивный дитятя 
утро туманное дворник лопатит 
и приближается омута дно
звёзды уходят и небо чужим 
кажется через отеческий дым

    ..^..






* * * 


Как широки объятия твои, 
октябрь неугомонный. Всё – пустое.  
Лес тихо оставляет поле боя, 
деревья остывают в забытьи, 
дрожат и ждут проявки белизны: 
преддверие зимы им – круг девятый, 
их переложат скоро плотно ватой  
и уберут на полку до весны.  

Пока же – осень. Небеса чисты. 
Кусты едва отбрасывают тени. 
На дачах тишина и запустенье, 
дороги обжигающе пусты
среди звенящей этой синевы:   
природе вовсе человек не нужен, 
здесь так прозрачны и хрустальны лужи,  
и гулок лес, и нет уже листвы.

    ..^..






* * * 


В лесу молчат: трава, деревья, птицы.   
Осенний день вбирает тишину,  
еловые смыкаются ресницы 
и отступают ели в глубину.  

И замирает перед первым снегом 
дорога между серых валунов.  
Мне этот день и альфа и омега, 
и лес дремучий посреди миров.

Я на весах. Я взвешен и измерен. 
Легла снежинка на зелёный мох. 
Лес невесом и праздничен, как терем. 
И до зимы остался только вдох.

    ..^..






* * * 


Окликнешь лес, а он стоит – не дышит, 
и ты замрёшь на кромке тишины, 
и вдруг увидишь, что деревья выше, 
чем помнилось, хотя занесены 
не снегопадом – чем-то невесомым, 
как будто даже пахнувшим весной,  
и, может быть,  почти забытым домом… 
И – никого на паперти лесной. 
Лишь ты и лес. Как ты и Бог незримый. 
И тишина, как нищенский медяк, 
летит на снег твоей ладони мимо, 
и всё не может в снег упасть никак.  

    ..^..






* * * 


Янтарь повсюду, несмотря на лёд: 
на соснах снег отсвечивает вишней 
и небо словно окунули в мёд,
и с веток искры падают неслышно 
и тают на ладони. Навсегда. 
На тридевять земель в лесу ни звука.   
Бредёт за снег холодная звезда 
и продолжает тихий мир баюкать. 
Протяжно тянет золотую нить 
сестра-судьба и всё на свете ясно, 
и ничего уже не изменить, 
и снег идет, и сосны плачут красным.   

    ..^..






* * * 


плывёт мой день, зима плывёт за ним 
и кто здесь господин и кто ведомый – 
не разобрать уже, и рядом с домом 
остывший лес мне кажется чужим.
макушки сосен раскачал закат 
и небо опрокинуто на землю. 
я шорохам шершавых сосен внемлю 
и слушаю, как наши дни летят.
мне бесконечно одиноко без 
любви в девятом леденящем круге,  
где мачтовые сосны так упруги
и ржавая зима целует лес.

    ..^..






* * * 


Усмиряется снег на поляне. 
Зимний вечер – погонщик теней. 
И притушено чистое пламя
неизбывной отчизны моей. 
Вдаль уходят лесов караваны, 
скоро солнце уйдёт за холмы 
и разверсты сугробы, как раны, 
отходящей до срока зимы. 
Не жалей что её на глоточек 
остаётся во фляжке судьбы. 
Тает родина, словно комочек 
снега и небеса голубы…

    ..^..






* * * 


всё это так – игра теней, 
дрожанье капель на ладони: 
мы понимаем жизнь на сломе, 
порою на закате дней. 
И мы касаемся теней, 
и свой узор к теням вплетаем, 
живём и просто умираем, 
но любим лишь ещё сильней. 
И насекомых строен хор, 
и ночь горит и не сгорает, 
и жизнь ничуть не убывает 
любым смертям наперекор.   

    ..^..