Первое сентября 1939-го года 

Я сижу в одной из забегаловок,
что на Пятьдесят Второй,
в сомнении и оторопи,
в то время как умирают
проницательные надежды лживого десятилетия.
Волны злобы и страха
кружат над яркими и потемневшими
участками планеты,
овладевают жизнью каждого;
неприличный дух смерти
оскорбляет сентябрьский вечер. 

Точное исследование
может обнаружить
всё наступление
– от Лютера и доныне –
приведшее в бешенство целую культуру,
определить что случилось в Линце,
что за огромное насекомое
воплотилось в бога-психопата:
знают люди, и я с ними, школьный урок:
тот кому причиняют зло,
отвечает злом. 

Знал ссыльный Фукидид
пределы сказанного
о демократии,
знал поведенье диктаторов,
старческое дерьмо которое они изрекают
до безучастной могилы;
все разобрал в своей книге,
вытесненное возрождение;
боль, формирующую привычку;
непоправимые поступки и горе:
мы заново должны все пережить. 

В этот нейтральный эфир,
в котором слепые башни
в полный рост заявляют
о мощи коллективного человека,
всякий язык изливает свое тщетное
конкурентное оправдание,
но кто может долго существовать
в эйфорическом сне;
из зеркала глядят они,
лицо империализма
и международная несправедливость. 

Лица вдоль барной стойки
цепляются за денное обыкновение;
свет всегда должен гореть,
музыка играть,
и все условности будто в заговоре:
этот форт должен исполнять роль
домашней обстановки
чтобы, не дай Бог, мы не поняли где находимся –
потерявшиеся в лесу с привидениями
непослушные дети, боящиеся темноты,
не знавшие счастья. 

Пустейшая воинственная брехня,
которую выкрикивают ВИПы,
не так груба, как наше желанье:
то, что безумный Нижинский
написал о Дягилеве
верно и для здравого ума;
ведь заблуждение распространившееся
до мозга кости всякого,
требует то, чего получить не может –
не всеобщей любви,
а любви лишь для себя. 

Из строгой темноты
в нравственную жизнь
являются плотные ряды пассажиров,
повторяющих утреннюю клятву:
я буду верен жене,
я буду внимательнее к работе.
Просыпаются беспомощные управляющие,
возвращаются к принудительной игре;
кто их теперь отпустит,
кто доберется до мертвых,
кто будет голосом бессловесных? 

Голос – вот все, что есть у меня
чтобы извести свернутую ложь,
романтическое вранье в мозгах
чувственного среднего человека
и ложь власти,
чьи здания щупают небо;
никакого государства не бывает,
и никто не живет в одиночку;
голод не предлагает выбора
гражданину и власть имущему;
мы должны возлюбить друг друга или же умрем. 

Беззащитный под покровом ночи,
наш мир в оцепенении;
но усеянные повсюду
ироничные точки света
возникают там, где справедливые
обмениваются посланиями:
пусть буду и я, состоящий как все
из Эроса и праха,
осажденный теми же
отрицанием и отчаянием,
источать утвердительный свет. 

 
    ..^..