ПУТИ ДУШИ 

Борису Заборову 

Нырнули в бездну голубую
Домов чудовищные тени,
С трудом дыша, на мостовую
Упал и гаснет лунный гений.
Н. Оцуп

I 

Упал и гаснет лунный гений,
и в тишине, глухой и мутной,
из тени прежних воплощений
раздался вопль души беспутной. 

Души беспутной и беспечной,
души, скорбящей неумело,
что бродит по дороге вечной,
себе подыскивая тело. 

И озарен улыбкой странной,
на мир, подернутый туманом,
глядит из бездны первозданной
слепой старик в халате рваном. 

А вопль души в застенках бьется,
выносят камень вместо хлеба,
и кровь струей тяжелой льется
из опрокинутого неба… 

II 

В фате и платье подвенечном
душа, омытая слезами,
стоит в неведеньи беспечном
перед святыми образами. 

Слепой жених в потертом фраке
в углу заламывает руки,
плывут в печальном полумраке
виденья, образы и звуки. 

Добро и зло, сплетясь телами,
танцуют вальс на лобном месте,
скребя по полу кандалами
жених торопится к невесте… 

III 

Невеста плачет и смеется,
жених под флейту пляшет с крысой,
и лунный свет сквозь стекла льется
на горб его и череп лысый. 

В чепце и буклях, приседая,
чертя по полу арабески,
выходит фрейлина седая
из-за истлевшей занавески. 

И растворяясь в свете лунном, 
прижав к груди обрывки тени,
жених, в отчаяньи чугунном,
встает со стоном на колени…    

IV 

… Душа склоняется послушно
к любви без веры и надежды,
и примеряет равнодушно
из плоти скомканной одежды… 

    ..^..




АЛЕНЕ 

Когда же я вернусь с повинной, 
Пройдя сквозь зеркало сухое, 
Дай смерть мне легкою рукою, 
Как в детстве блюдечко с малиной.
Алена Бабанская 

Когда же я вернусь с повинной –
а как найти вины начало?
И то, что болью беспричинной
меня со смертью обвенчало? 

Пройдя сквозь зеркало сухое –
холодной мглы слепую стену,
шагнув в рычание глухое
зверей, заполнивших арену. 

Дай смерть мне легкою рукою –
укрой от сумрака и света,
в усталом поиске покоя,
в бесплодном поиске ответа…
            ___ 

Как в детстве блюдечко с малиной – 
напев мелодии простой.
Под шорох поступи совиной
замри, задумайся, постой… 

    ..^..




*** 

Разорван круг повинности земной,
я спать ложусь в уютный перегной… 

Невыносима легкость бытия, 
мне душу греет мудрости змея. 

Гермафродит, глядящий на порок,
переломил столетий позвонок. 

Скрипач на крыше тянется к Луне,
поэт лепечет: истина в вине. 

Мне не нужны ни посох, ни сума,
жену безрукий тащит в синема. 

Блеснул немой голубизною глаз,
но волчьей мглой накрыт забытый лаз. 

Ее сандалий стертые следы…
Выносят чье-то тело из воды. 

Настанет миг, – я слез не утаю...
Рыдает сфинкс у бездны на краю. 

В окошко лезет пьяная Луна.
кует кузнец клинок из чугуна. 

Летит, скучая, пуля над Двиной,
разорван круг повинности земной… 

    ..^..




*** 

Оле Кольцовой 

Мысль, отпущенная на волю,
облачится в слова-одежды,
выбирая чужую долю
ожидания и надежды…
                   ___ 

Ни застенчивостью унылой,
ни возвышенностью речей,
ни зачатием, ни могилой,
ни усердием палачей, 

ни непрошенностью совета,
ни забвением, ни гульбой,
ни бессмысленностью ответа,
ни смирением, похвальбой, 

целомудренностью блудницы,
недоказанностью вины,
святотатством пустой страницы,
неподвижностью тишины, 

силой темного амулета
не отгонишь грядущих бед…
Задыхаясь, мелеет Лета
в полумраке истлевших лет…
                   ___ 

Мысль, отпущенная на волю,
облачает себя в слова.
По сухому катится полю
поседевшая голова… 

    ..^..




***


...и нагая проводница
наливает нам цикуту,
и билеты проверяет 
несговорчивый Харон.
Даниэль Клугер 

Несговорчивость Харона стала притчей во языцех,
раздражителен и злобен опустившийся старик,
ведь живых и мертвых держит он в ежовых рукавицах
и взимает с них оболы – по иному не привык. 

Что же, чокнемся цикутой, пусть нагая проводница –
то ли Гелла, то ли кто-то из бесчисленных Ксантипп,
но не пава и не лебедь, не журавль и не синица,
а какой-то героини надоевший архетип, 

в общем, пусть она подаст нам подстаканники литые
со стаканами резными (ностальгическая муть),
и вздохнут, на нас не глядя, проходимцы и святые,
и под ржавые колеса рельсов выплеснется ртуть.
 
И запрыгают на стыках  щели грязного вагона,
и за окнами забьются телеграфные столбы,
и помчатся нам  вдогонку Морта, Децима и Нона,
и взметнется пес трехглавый перед нами на дыбы.

    ..^..




*** 

Lieber Eugen-Camill Witkowsky von Vadim 

Потерявшийся на этапах
выжигающих душу снов,  
я  пытаюсь лететь на запах – 
запах мыслей и запах слов…
            __________ 

Изреченная стала ложью.
Без волненья внимает ей
отвергающий помощь божью
неприкаянный чародей... 

Не похожий на богомольца, 
что покинул отцовский кров,  
чертишь ты годовые кольца  
на распиле больных веков 

и ведешь утомленным пальцем                                   
по извилинам бытия,
но не жертвой и не страдальцем     
исполняется роль твоя.  

Речь чужая звучит укором,
но ее ты коснешься чуть –  
обращается разговором,
обретающим смысл и суть. 

Нет вопросов, но есть ответы – 
колокольчики под дугой.
Переводчики и поэты
На планете живут другой*… 

______________________________________ 

*"Мы жили тогда на планете другой" – 
составленная Евгением Владимировичем Витковским 
четырехтомная антология поэзии русского зарубежья 
(Московский рабочий, 1997). 

    ..^..




МУЗЫ 

To Lady Victoria-Jane 

Части речи и слова части – 
мы играем с судьбой в лото,
задыхаясь под игом власти
двух – Эвтерпы и Эрато.    

Выползает из тьмы измена. 
Окрик гневный, тоскливый плач –
Каллиопа и Мельпомена.  
Сапожок испанский. Палач. 

Слово, вздернутое на дыбу,
слово, брошенное в костер,
слово, спрятанное под глыбу,
мысли плакальщик и суфлер. 

Клио, Клио, твоим упорством   
замыкается Мiр в кольцо.
Крючкотворством и стихотворством
переломанная берцо- 

вая кость. Ножевая рана.
Опаленный порохом лоб.
Нет Урании без Урана.
Впрочем, Талия есть, но чтоб 

Полигимния с Терпсихорой
оставались в ряду сестер, 
пусть им будут всегда опорой
плаха, дыба, петля, костер. 

Им не ведать стыда и срама,
не стесняйся и не перечь –
из комедии выйдет драма,
а из драмы – пустая  речь. 

Привлекая твое вниманье,
На костер возведут – и что ж?
Есть Вселенная. Мирозданье.
Есть перо. В просторечье – нож. 

    ..^..




ЛЕДИ ГРЕГОРИ 

To Lady Victoria-Jane 

Воет каменный зверь над разбитой улыбкой,
тает шорох шагов за незримой стеной,
леди Грегори, будет ли это ошибкой,
если вы полчаса посидите со мной? 

Кто же я – ваш слуга или ваш повелитель,
назначающий цену любви королев,
на исходе блужданий забредший в обитель,
что дана только тем, кто сумел умерев 

стать несбывшимся сном, безнадежной попыткой,
затихающим ветром, иссохшей рекой,
палачом, обретающим счастье под пыткой,
Эвридикой, нашедшей приют и покой, 

легкой тенью, скользнувшей по стенам пещеры,
отраженьем, мелькнувшим в разломах судьбы,
исступленностью страсти, неистовством веры,
беззащитностью тела, упорством мольбы? 

__________ 

Леди Грегори, ломтем засохшего хлеба
кем-то пущен по водам кораблик долгов
и сверкающим оком из гневного неба
грозно смотрит на Землю наемник богов… 

    ..^..




ПОСЛАНЕЦ 

Я посланец чужих берегов,
вечный путник иных измерений,
сотрапезник забытых богов,
соучастник их бед и сомнений. 

Кто меня пригласил в этот мир?
Почему я застыл над порогом,
чужестранцем на свадебный пир
проведенный по тайным дорогам? 

Я поднялся к тебе из глубин
древней памяти, рвущей оковы,
в вечном поиске двух половин,
в изначальности вечной основы. 

И  раскрыв пред тобой эту глубь,
я тебя охраняю незримо.
Пожалей, приласкай, приголубь,
помяни проходящего мимо… 

    ..^..




ДОБРО И ЗЛО ОСТАВИВ
ЗА ПОРОГОМ 

Добро и зло оставив за порогом
я молча выбью запертую дверь,
и в добродетель, ставшую пороком,
вонзит клыки лежащий в склепе зверь. 

Под мертвой лапой скрипнет половица,
расколет гром ночную тишину,
и взмоет в небо каменная птица,
неся в когтях безвинную вину. 

Зашелестят страницы древней книги –
оживших букв возвышенная речь –
и захрипит под тяжестью квадриги
нелепый шут, несущий миру меч. 

Мне не дано ломать себя в поклоне,
но наяву, в бреду, в мечте, во сне,
я не Отцу, не Сыну, не Мадонне –
молюсь тебе, как ты молилась мне. 

И с губ моих твое слетает имя,
но перед тем, как вызвать Смерть на бой,
добро и зло, и то, что между ними,
я на алтарь кладу перед тобой… 

    ..^..




ЗАЗЕРКАЛЬЕ 

Я ждал из зазеркалья знака
и вот, увидел в глубине,
как тень, возникшая из мрака,
безмолвно тянется ко мне. 

Я сделал шаг навстречу тени,
и, расступившись предо мной,
стена мерцающих видений
сомкнулась за моей спиной. 

И я спустился в мир фантомов,
где бродят души без одежд,
где воздух плавится от стонов
моих несбывшихся надежд, 

где время движется по кругу,
ухмылки злобной не тая,
где тени смотрят друг на друга
в холодной мгле небытия, 

где память оборотнем рыщет,
где ужас прячется в тиши,
где я стою на пепелище,
среди руин моей души, 

где дух во тьме рыдает глухо,
и где, несбывшимся маня,
судьба, как ласковая шлюха,
глядит с улыбкой на меня. 

    _____ 

Благословенье ли, проклятье,
но в череде ночей и дней
тоски холодные объятья
меня сжимают все сильней. 

И мне не вырваться из круга –
в дневном бреду, в кошмарном сне,
смерть – похотливая подруга,
бесстыдно ластится ко мне. 

    ..^..




ПРОСТИ МЕНЯ 

Прости меня. За все, что не сказал,
за все, что не сумел, не смог, не сделал.
Холодный ветер. Сумерки. Вокзал.
Перрон. Состава вздрогнувшее тело. 

Лизнув колеса, лег на рельсы пар,
поникший дым к трубе прижался робко.
Угрюмый, красноглазый кочегар
куски моей души бросает в топку. 

Туман промозглый, мокрая земля,
усталый Йорик дремлет, яму вырыв,
носильщики, губами шевеля,
разносят по вагонам пассажиров. 

Редеет провожающих поток,
подписаны свидетельства и справки,
зажав в зубах обкусанный свисток,
кондуктор подает сигнал к отправке. 

Ревет огонь, бушуя под котлом,
стучат по рельсам ржавые колеса,
и вечный старец на воде веслом
выписывает вечные вопросы. 

Плывет в потоке темного огня
душа моя – беспечная транжира.
Проводники, стаканами звеня,
разносят чай безмолвным пассажирам… 

          _____
            
Прости меня. За все, что говорил,
за нежных слов лукавую беспечность,
за то, что все на свете раздарил
и сел на поезд, уходящий в вечность… 

    ..^..




ДРОЖИТ ОТРАЖЕНЬЕ 

Дрожит отраженье усталого Бога
и медленно тонет в зеркальных глубинах,
а в воздухе торная тает дорога,
чужая дорога, ведущая мимо. 

Последняя тайна незрячего мира
как лист, опускается плавно на землю,
и тихо уйдя с невеселого пира
пророкам суровым я больше не внемлю. 

Ведь снова ответил я силой на силу,
и вновь на удар я ответил ударом,
покуда по волнам забвенья носило
кораблик утрат, обернувшихся даром, 

безгрешным грехом, добродетелью грешной,
свободой, распятой толпой обстоятельств,
бесплодной смоковницей, тенью кромешной,
веселой игрой шаловливых предательств. 

Меня призывают неясные тени
и ласковый шепот баюкает нежно,
тебе головою уткнувшись в колени,
я прошлого морок отброшу небрежно. 

Ах, как мне найти это самое слово?
Ах, как мне поймать этой мысли значенье?
Ах, как мне бежать от разгневанных взоров
неистовых демонов воображенья? 

А Бог утомленный присел на скамейку,
покашлял, вздохнул и уткнулся в газету.
А там, за стеклом, голосит канарейка
и фикус испуганно тянется к свету. 

Холодный уют нелюбимого дома,
где призраки бродят, друг друга не видя,
где все позабыто и все незнакомо,
дотла растворившись в случайной обиде. 

О, где ты, мираж пасторального рая?
Под поступью тяжкой скрипят половицы,
и молча танцуют в огне, не сгорая,
надменных пророков холодные лица. 

Мы снова отведаем зрелищ и хлеба,
увядших цветов и ненужных объятий,
зарытых талантов и брошенных в небо
бесплодных молитв и бессильных проклятий. 

По улице сонной промчат колесницы,
угаснет закат, а восход не начнется,
и сами собой шевельнутся страницы,
и каменный воздух неслышно качнется. 

А Бог, дочитав, разрывает газету,
и медленно буквы сползают на землю,
и вновь я ищу у пророков ответа,
и вновь я ответу пророков не внемлю. 

Прекрасные дамы князей и маркизов
в несвежем белье по бульвару проходят,
и падают голуби с грязных карнизов,
и нищие нищих на паперть выводят. 

Рыдает над пеной морской Афродита –
откормленной плоти холодная груда,
и молча на старое глядя корыто,
старуха сидит в ожидании чуда. 

Под взглядом моим разлетаются скалы,
и плавится воздух, стекая на землю.
Пророков на свете осталось немало,
но я, как и прежде, пророкам не внемлю. 

Бездонное небо, пучина морская,
шуршат под ногами истлевшие кости,
но вечно бежит по песку Навсикая
и вечно уходят спасенные гости. 

А Бог пересел на другую скамейку,
ногой отодвинул пустую посуду,
движеньем бровей усмирил канарейку
и мирно уснул в ожидании чуда... 

И пляшет иголка в невидимых пальцах,
мелькают обрывки разорванных нитей,
судьба вышивает на сломанных пяльцах
невнятный узор непонятных событий. 

Бессмысленной веры тоскливую скуку
со вздохом придавит безверия камень,
и холодом смертным лизнув мою руку,
бушует в кусте несжигающий пламень. 

А в небе проплыло горящее слово,
трамвай прогремел в никуда ниоткуда,
и смотрит на мир, неподкупно (беспощадно) сурово,
гиены глава с Иоаннова блюда. 

Течет надо мной непонятная сила,
танцуют вампиры под полной луною,
и мордой уткнувшись в ночное светило,
я хвост подожму и негромко завою… 


    ..^..