Забава

ибрагиму 


надо петь слышишь
даже если давно все спето
погребальное небо
слышишь даже если нет слов
опоздавшее солнце
надо петь свою песню слышишь
женщина плачет
там поется о ней и о том
что могло бы случиться
если б песня была не последней 

*** 

областной поэт Иванов 
в Интернет погружает улов, 
три ершистых стиха - окунька, 
рыбья слизь, шелуха 
верховодных страстей, 
пара фраз - карасей 
чешуя...... 
по велению и хотению 
щуку сами добавьте, друзья, 
областной поэт Иванов 
в Интернет погружает улов, 
нагревает воды, 
и ухой из Бурды 
угощает лавровых богов, 
мясо им, остальным - 
чешуя..... 
по велению и хотению 
щуку сами добавьте, друзья 

    ..^..




АЛЕКСАНДР ШАПИРО


*** 

Парнишка впереди меня смущен,
идет неровно, сторонится.
Вот так же я испуган, как и он 
сейчас меня боится. 

Мы думаем вдвоем: Кто там следит,
неведомый, чья тень моей ведома,
какой меня преследует бандит
от остановки и до дома? 

А то лишь я. Встал под фонарный ноль, 
пригнулся к виртуальной сигарете,
и пропускаю, в безопасном свете,
бредущего за мной. 

*** 

Вся страна. Вся страна целиком.
Карусели и сельские клубы.
Пар, витающий над озерком,
уползает в заводские трубы. 

У пределов уже рассвело.
Мастера оружейного дела
починили у птицы крыло,
чтобы птица взлететь захотела. 

Жилмассив навсегда заражен
мелкой выгодой, как заковыкой,
и не скажешь, кому хорошо 
в этой местности косноязыкой, 

и не скажешь, какого рожна
расшуршались шоссейные змеи -
потому что страна есть страна.
Чем обыденнее, тем страннее. 

Вся страна. Сочинить алгоритм,
по которому делают крылья.
В мертвой зоне высокого штиля
одинокая птица парит. 

*** 

я заснула в метро на его плече
восемь станций потом вокзал
изнурительный сон в золотой парче
изнутри меня осязал 

трепыхание ветреного белья
улетевшей в тоннель тесьмы
потому и не важно что значит я
и не важно какие мы 

*** 

Спали в душной комнате вдвоем. 
Путались в прорехах одеяла. 
В косо занавешенный проем 
матовое зарево сияло, 

тяжело вздыхал дождливый сад, 
и сосед, разбуженный под утро, 
вызывал в уборной водопад, 
на судьбину сетуя как будто. 

Собственным бездельем утомясь 
в тщетном ожиданье карнавала, 
время протекало через нас 
и узорной тенью застывало, 

и когда, воспряв на зов трубы, 
мы сбегали в день за будней коркой, 
бедное окно стучало створкой, 
отдаваясь ветру без борьбы. 

Рот 

Карабкаться невпрок, привычнее сползать. 
Усилия не те, и рвение не то уж. 
Когда откроешь рот, попробуешь сказать, 
окажется, что рта не раскрывал лет сто уж. 

Когда откроешь рот, совсем не для стиха, 
а вспрянет требуха и воздуха захочет, - 
немедля изо рта посыпется труха, 
и выскочит блоха, и курица заквохчет. 

Обида солона. Однако из-за ста 
досадных мелочей не ожидаешь слома, 
когда одна слюна стреляет изо рта, 
выходит рев слона, и не выходит слова. 

И этот весь мандраж, натужный весь давеж, 
ненужный антураж, зудеж и заиканье, 
и только входишь в раж, как петуха даешь, 
садишься в восемь луж, и тонешь в океане. 

Вот, захлебнувшись, рот остался одинок. 
Никто уже со ртом не делит кровотока. 
Ни головы уже, ни рук уже, ни ног. 
Само понятье рта осталось одиноко. 

Оно халвы не ест, оно воды не пьет, 
в него свистит сквозняк и языка не кажет. 
И как возникнет звук, когда один лишь рот 
издать способен звук? 
Откашляется - скажет. 

*** 

Не жил, но был. Потом решил,
что бызнь без творчества плюгава.
Надыбал клейкого состава,
в приливе сил 

настряпал дышащих мочал,
рыгающих болотной слизью.
Назвал все это новой жизнью
и заскучал. 

Мне прошлой ночью не спалось.
Все досаждали эти твари.
Прогнать бессонный бестиарий
не удалось. 

Потом я стал одним из них,
из липкой движущейся массы,
уничтожающей припасы
без выходных. 

Так я был пересотворен
и стал окукливаться снова,
чтоб разбудить себя родного
в конце времен. 

Песенка 

Вещи, расставленные по местам, 
прячут, подпольно и запотолочно, 
мир настоящий. Расскажем, что там, 
там, где не важно, и там, где не срочно. 

За декорациями говорит 
море, скрывая в своем габарите 
остров, и в центре его лабиринт. 
Море бессмысленно. Смысл в лабиринте. 

Из подземелья потянется нить, 
Следуй за нею, куда-нибудь выйдешь. 
Все, что увидел, сумей полюбить. 
Что не полюбишь, то возненавидишь. 

Если нахлынет животная жуть, 
хочется выключить, дальше не надо, - 
глубже попробуй еще заглянуть, 
не отводи пораженного взгляда. 

Выйдешь наружу - не стоит темнить, 
прятаться в тень, уходить от ответа: 
Главное в песенке - мир изменить. 
Мир изменился, и песенка спета. 

Книжная полка, родное вдвойне 
кресло, в которое с книжкою канешь. 
Чудище, виденное в глубине, 
стало тобою, но ты им не станешь. 

*** 

Снова сеет изморось нехорошая,
даль заполошила, размыла близь.
Мокрые, тупые, простые лошади
мордами прижались, как обнялись. 

Странно увлекаться, смешно ухаживать,
незачем привязанность волочить.
Серозем, еще не промерзший заживо,
смотрит в удивлении и молчит, 

словно умоляют и просят помощи
не поля, не лошади - сразу весь
плавающий в сере, во млеке тонущий,
падающий сквозь ледяную взвесь, 

округленный в капле и в оке мерина
видимости медленный оборот, -
словно в этом мареве все потеряно,
даже теми, кто своего неймет. 

Лишь усталый ветер плетется по лесу
и рождает в лиственной полосе
робкие ответы густому голосу -
рокоту автобуса на шоссе. 

    ..^..




О’САНЧЕС 

СТАНС 

Для истин вечных и простых
Равны фата и траур вдовий:
Не ловят рыбок золотых
В солёном омуте любовей. 

ПРОСТО ХОККУ 

Хромой теленок
Во дворе у мясника
Щиплет травинки. 

СИБИРСКИЙ НОКТЮРН 

Бьет в спину каменная тушка -
Добыча мерзлого капкана...
Чуть слышно теплится избушка
В горсти уснувшего бурана... 

Он целовал ее с разбегу,
Она дала ему с размахом,
И вопли их неслись по снегу
В тайгу, к луне и росомахам.


ЗАРИСОВКИ 

Поэт бежит по городу,
Улыбка во всю бороду!
Санитары крепко спят...
- Где тут водка и разврат!? 

    ..^..




СЕРХИО БОЙЧЕНКО 

* * * 

мы через зальцбург уходили
восточный райх в конце концов
и зализали затупили
края кинжалов и отцов. 

цветок на егерской фуражке
от ингеборде эдельвейс
от сэма - дядя ром во фляжке
белов я ваня ганс я вейс. 

штыками мы пророем альпы
италия и мы на море
вернись в сорренто ми аморе
снимаем шляпы, снимаем скальпы. 

заблудимся,- мы не вернемся
вернемся - снова будем резать
в воде холодной тень от сонца
как вам еще сказать. 

бэйдзин. импрэсьон дю матэн. 

вы коснетесь кончиком моего меча
кончика моего плеча
вы моя леди, я ваш холоп. 

это не кажется странным вам госпожа
рыцаря превращать в пажа
ладошкой хлоп. 

пойду бодать я единорога
не выебать так хотя б потрогать
залить мечтаний по полубак 

когда отравитесь камасутрой
я вас поздравлю бензинным утром
и увезу вас в дурак-дурак. 

* * * 

Я живу в таком краю,
Где давно, моя забота,
Застываешь на краю,
Забывая цель полета. 

Где всю жизнь зажат в тиски
Добродетельного быта.
Цели есть, они близки,
Но нечаянно забыты. 

Где пустая маета
Броуновской скачки вроде.
Где любовь моя и та
Постоянно с курса сходит. 

13.02.89 

* * * 

щас напишу песенку про ненастье
бурю пришедшую, про мое щастье
щас нацежу себе полстакана
водочки с валерианой. 

имя не важно, пусть будет мэри
и не такие входили звери
в двери мои, скажем дорз двойник
тоже под утро проник. 

энималз... заходи мария
я роллинг - бродяга, перекати поле
мечта по-русски, хохляцки - мрия
не камень катящийся, по своей я воле. 

* * * 

ты дни моих радостей и печалей
любовь колеса нам настучали
телега фроста его мороз
лес индевелый и синий нос. 

ты британская синяя сказка
фея-училка машет указкой
ворон на трафальгаре урчит
учит молчать. кричит. 

каркает птица худое хриплое
грустное невыразимо сиплое
что и стрела и оленя бьют
и за здоровье пьют. 

12 янв 12 

* * * 

это тебе, наиля, это моей татарке
это прощения я попрошу за крым
было холодное лето, мы воевали жарко
бахчисарай... очередной рим. 

долго копался в обрывках широкоскулых снов
вытащил-высмотрел только "кайсак" и "яма"
может быть, примешь немного лукавых слов
от бегемота, древнего гиппопотама. 

ты не поверишь, газель, но твои глаза
смотрят обратно, не в ту старину-сторону
сказку твою мне не тебе казать
с дуба не каркнуть песней седому ворону. 

бабушки принял ордынской глаза и дар
косо и по-степному смотрю на мир
всматриваясь в горизонт, нахожу татар
в собственном горе-халате не вижу дыр. 

утро когда вечереет, я выхожу на пляж
вместо панамы напяливаю казан
русское слышу, вижу, а ем беляш
стольный мой град москва до сих пор казань. 

21 сен 02 

* * * 

вам опять про слова и про цепь про звено за звено
как цепляются дни за тебя как тебе каждый вечер цепляться
а жемчужная цапля кладет на болотах яйцо
говорит про лететь и про цепь и про осень другого богатства. 

перелетные птицы не знают такого - отец
или брат или мало на звук и на шорох стреляли
они просто летят и они долетят наконец
перелетные пташки,- вельвет-медвежонок и прочие шитые ляли. 

я тебя не за то когда ты с наших лужиц взлетала
просто мне все равно и тебе и давно но звено
за звено. может это смешно или мало
но приходит оно и зацепится влет все pавно. 

9.04.00/12 

* * * 

(верочка фича серхио) 

там, где офелия сходит с ума от горя
в книжке про гамлета ваша лежит закладка
с вами весь мир то ли в сговоре, то ли в ссоре. 

вашу ли книжность, леди, считать причиной
может быть, замуж за ветчину украдкой
ветхий тюфяк с одышкой считать мужчиной. 

вредная эта привычка ведет к утратам
страх перед строчкой и вечер перед закатом
делитесь самым последним - ума грехами
леди, вы снова думаете стихами. 

* * * 

(верочка фича серхио) 

все часы отстают, вырывается нитка из рук
до заката еще далеко, но темнеет с полудня
я давно не ходила на берег и между камней
не стояла. 

все часы отстают. здесь никто не натянет твой лук
молчаливые рыбы глотают холодную сталь
я молчу, дорогой мой, я жду и молчу столько дней
я уныло кричу. 

потому что твой путь так обидно бессмыслен и долог
до заката еще я глотаю холодную соль
ветер в море уносит гребцов и сердечную боль
тонкой мышцы свисающий полог. 

не стояла,- уныло кричу. каждый вечер оттуда
все часы отстают, каждый летний февраль
я боюсь не дождаться тебя и мне хочется плакать
возвращайся скорей, поднебесья крупой, я посуда
пододвинутая под печаль
атмосферные морок и слякоть. 

* * * 

(верочка, feat. sergio) 

ветер несет от угла до угла слова
пора ноября, и сорвана дверь с петель
в дырку за мышью заглядывает сова
не вспоминая, в которую из недель
в заброшенном доме шуршит по стеклу листва
которую я записала в разряд потерь. 

пол не метен, и друга хуйня, и не грызен сыр
в той мышеловке, которую обещали
верили вашей сказке, до пустоты, до дыр
страшным мы занимались. верили и прощали. 

последние мыши шуршат по пустым углам.
не соответствующей ни месту, ни мигу
себя ощущаю, остывший хлам
мусор в энцикликах урби эт миру. 

мой ветер несет от угла до угла слова
их переписывают справа налево.
они не знают крыс языка. полова,-
не только вкусное варево 

а способ жить по ту сторону хлеба
у св.антония отбирая пищу
по обе стороны и земли и неба.
худые крысы, толстые совы, как ветер, свищут. 

*** 

эоловой скворешницей эфира
не торопись смотреть в закатный свет
фигуркой на далеком берегу 

и зелень переходит в фиолет
коричневатой бодростью чефира
опушкой обращаемой в мезгу 

как письма к беатриче в жизни новой
бурьяном и крапивной наглецой
как придорожной пылью и пыльцой 

заката разлетевшейся соломой
закрытой дверью хлопнувшим окном
как ледяным согревшися вином 

пусть краски ностальгически печальны
и весь уют кафешкой привокзальной
гранитной и базальтовой основой
такой полузабы-полузнакомой


*** 

не торопись смотреть в закатный свет
там нет фигурок и рассвета нет
чифир там есть и письма к беатриче 

нам не дают подъяться над землей
два раза в сутки ключ наш журавлей
угрюмый ключник на поверку кличет. 

я весь уют кафешки привокзальной
полузнакомой-полу-рио-рита
по предвоенной загодя печальной
гранитной дверью ностальгически забытой 

я помню пусть поблекли эти сказки
и краски - зелень переходит в фиолет
но я тащу салазки. для савраски
не будет ночи - есть закатный свет. 

июн 12 

* * * 

ласточка швальбе моя ирондель голондрина
ты залетела опять от меня за моря
я заморившись отдам всех цепей якоря 

*** 

летят перелетные мухи 
а я остаюся с тобой
у нашей красивой старухи-подруги
баян и дырявый гобой. 

задуем мы в старые дудки
про наши берлин и париж
про все эти наши сквозняк-промежутки
целуешь чинарик шутишь. 

растянем тугие баяны
натянем на узкое наше село
чтоб все были весело медленно пьяны
и каждому в быль помело. 

а я остаюся и плачу
про берег дурацкий с тобой
где все наворую и сразу потрачу
на пальцы твои и на моль. 

мне сразу не там бы родиться
где в сердце подруги куют
летят перелетные мухи и птицы.
и пчелы. но мед не дают. 

29 июн 12 

* * * 

дождик только пошел а с небес попросили
а там белое-белое, а там синее-синее
ключик в сердце вставляется, открываются дверцы
дуют дудки, зовут нас отцы. 

мы б и сами пришли ко отцам, ко материям
может мы и не людия, точно не зверия
двери точно откроем не сам так вдвоем
под луною с волчицей завоем. 

меня папа учил а волчицу учил ее папа
говорил если друг откуси мою лапу
не откусишь - я верить тебе не смогу
от врага не смогу отделять на бегу. 

ключик в сердце вставляется, дверцы, отцы, я хромаю
волцы злые и молодые прокинувшись к маю
и моя несравненная мама жена и волчица
полюбил откусил захромал 

НЕРАЗУМНЫМ (ОТМЩАТЬ) 

а давай я накину накидочку
на покатые плечи твои
зацытирую брамса навскидочку
и под цытрус златое аи. 

загуляем в крыму в симферополях
бесшабашных татарских полях
чтоб стояла береза да во поле
и сдружились татарин и лях. 

чемодан соберу на ай-петри
шо за месяц такой - рамадан
я баварские шорты напялю и гэтри
на бахче караимский майдан. 

по жене перуанской я горец
а у горцев семья то бишь клан
я уже повторяюсь такой уж я перец
разорву на грудище баян. 

а причем тут баварцы рязани татары
как губная гармошка
немецкий баян 

потому что я мудрый зеленый и старый
ворон вещий олег и конечно же пьян. 

28 июл 12 

*** 

конфуций как прообраз лао цзы
где солнышко - там зацвела солома
где хуанхе, там рядышком янцзы
как язычок раздвоенный гюрцзы
как нет приема правил против лома. 

я человек, ходивший в комментарий
я удивительно серьезный чувачок
отличник службы,- лычки и значок
и шанец и другой инструментарий 

я с эшером и по снимаю кабинет
там кабинетные проекции чудные
карлуды там петру и брейгелю родные
и щелкает в движении багнет. 

и нахтигаль ночной мой батальон
брат козодоя, до рассвета - дома
с ленцой не дружит шустрый папильон
покой не снится странникам дурдома. 

*** 

когда смыкаются глаза
угрюмый сумрак елей древних
когда последней за деревней
в ночи отмекает коза. 

тогда и я ваш козодой
ни гор ни прочей перспективы
тогда ваш сыр вино оливы
есть мой удой. 

от штолен и до колоколен
сплошная узость у запястий
у щиколоток это плен
неграмматических причастий 

mambo siciliano (bella ciao) 

я уходил прощай оружие
старик и море уходили
большую рыбу мы удили -
словцо расхожее, досужее. 

когда смыкаются уста
ни гор ни прочей перспективы
не знаю,- страшны и красивы
дрожанья малыя моста. 

какая разница я был для вас никто
отлично длинное по мальчику пальто
есть меры узости и каждый волен
со штолен мерки снять и с колоколен. 

когда смыкаются упертые глаза
ни гор ни прочей перспективы
тогда бубенчики емели
или рекрутова кирза
а может егеря ретивы
пся крев охотничья и дырочки в шинели. 

* * * 

как соберусь в последний путь
не через мутные очки
пересчитаю твою жуть
черешневые косточки. 

как можно быть такой худой
и платиновой, полусивой
заплаканной, полукрасивой
суставчики тудой-сюдой. 

пускай трамвайчики бегут
и по одессе их качает
черешню ривки сберегут
мне ломовые обещают. 

две богом тронутые чайки
случайно рыжие косички
пока не пойманные птички
две косточки в душе случаянно. 

6 сен 12 

* * * 

я не могу тебе сказать
как сдохла королевска рать
сидел шалтай на стенке и упал
наверно в рать спросонку и попал. 

а ты, малина, отвори оконце
а там яйцо сварившееся в сонце
я обниму тебя мой свет и приголублю
затем что полюбил,- моя земля. 

а вся королевская конница, все люди его... я шалтай
ты снишься мне левой ногою,
а правой - уже через край.
бывает дружище такое 

* * * 

по пересылке меня гнали по сибири
за свет очей, за забайкальские хребты
я никогда такой не видел красоты
такой ништяк, такие тыри-пыри. 

когда встает над сопками заря
ты табачок достал, а там уже курится
и кайданы и прошлый ветер зря
нелепая тупая небылица 

не верьте что над батюшкой амуром
все тучи сговорившись ходют хмуро
не верьте что амур всего река
он сука всему верному рука. 

и я там был и по усам текло
медовое сибирское стекло
стекло и капало угла медвежья плакало
раскройте кайданы чтоб меньше звякало. 

я побреду мордвинскою дорогой
через урал и дальше за хребты
до копей дотащуся недотрогой
а дальше ты, мой петушок на вышке, ты. 

заначу хмарочку на небе, над авачей
в морскую бухточку-тельняшечку запрячу алычу
сентиментально к маме в грузию хочу
где хачапури я сейчас заплачу. 

здесь сложно жить, китайская дорога
фронтовики и вышки и кругом цепные псы
но маленький хохол в пшеничные усы
все усмехается. болванчика не трогай. 

23 сен 12 

* * * 

майн шперлинг май спэрроу горрьон и пьерро горобець и пасеро
я дерево ваше густое, почтенно тако лоботрясо
для космополитов одетый в хорошие ловчие рясы
я маленький птичка, наверное, я воробей
я нахрен не нужный я перелетный и серый
поймай джонни деппа, очки растопчи и убей. 

со мной дробовик друг винчестер еще дождевик
я друг мой хожу от тебя по болотам
меня не ищи отпечатки ковбойские боты
к утру засосет и шериффа дурной грузовик. 

я просто малюю, я пробую толстые кисти
а дождь все идет, размывает худую палитру
с небес предлагают сим хам иафету поллитру
а я всех люблю, 7 коленей в костлявой горсти.
и ты полюби на троих и конечно прости. 

*** 

я никогда не влезу в чужую мапу
не позову через море чужого папу
есть пальтецо на просвет из драпу
гуляй пересыпь и молдованка
гундось, тальянка. 

в одессе так повелося с бабеля
за динозавров еще с триаса
в зеленый борщ надо много щавеля
и чуть еврейского прибамбаса. 

23 сен 12 

МАТУШКА 

дождик всем надоел, я возьму на ремембер на память
твой камамбер из рода сыров, на дорожку
заметает листвою опавшей последняя замять
и сторожку мою и ко мне до сторожки дорожку. 

не ходил бы ты муромец прямо искать тридевятое
не гулял бы налево, направо, не шастал лесами
я хотел бы сказать тебе прямо простое и внятное
только губы слабеют, едва шевелю волосами. 

дождик всем надоел, все стишочки промокли насквозь
заебало барбоса в цепях, просквозило хуевое лето
вся байда на верандах, в дешевом,- в кистях, эполетах
не пойти ли мне выпить, или засосать свою гроздь 

винограда чужого зеленого вместо лекарства
бо не губы твердеют одне, но слабеют глаза
клоунады здесь нет, никакого иного штукарства
и коня и престолы смывает простая гроза. 

подои кобылицу, возьми у кудрявой овцы
как написано в книге и как нас учили отцы
дождик всем надоел может за моисеем в пустыню
днем согреемся сонцем, а ночью луною остынем. 

а когда заметет все дорожки что не ожидал
на пороге сторожки увидеть родного жида
я скажу - улыбайся, а он - ни хуя себе,- смейся.
и мы будем крутить,- он мне дули, а я ему пейсы. 

29 сен 12 

    ..^..



ДАВИД ПАТАШИНСКИЙ


***

Читаю чужие стихи, 
и ночь улыбается тихо, 
луна в неподвижном окне, 
деревьев сухие глаза, 
а ты от меня далеко, 
оранжевым солнцем согрета, 
и тянется синяя тень, 
и тянется синяя тень.

Мужчины не плачут, они 
почти ничего не умеют, 
и только луна сквозь окно 
посмотрит и снова уйдет, 
а ты от меня далеко, 
хотя мы такие родные, 
и ночь продолжается днем 
под музыку черных ветвей.



***

Кровавая пора, вампир коротконогий 
целует барыню в промозглое лицо, 
дожди с утра, звон неустанных нокий, 
и жить нехорошо. 

А надо жить, пить кровь, жевать дерюгу, 
ложиться спать, как ветер, на порог, 
как вечный жид, идти себе по кругу, 
когда курок,

серебряную пулю провожая, 
и все тогда, в сверкании судеб 
блестит твоя, но тускло, небольшая, 
а судьи где б, 

твою же мать, пора идти на запах, 
живые где, где теплые в ночи, 
горит восток и замерзает запад, 
а ты кричи



***

уходили на войну, тихо плакали, 
говорил себе, а ну, что ты мечешься, 
не тебе все пятки выбили палками 
в середине не скажу какого месяца.
 
наступает время дна, время погреба, 
ты иди туда и там подожди еще, 
а не то тебя возьмут дядьки подлые, 
да устроят для тебя судилище.

уходили на войну пацаны мои, 
бритые затылки в сыром тамбуре, 
а ты плачь еще, отсрочку вымоли 
да живи по ворованной фабуле.

на войне, как на войне, как-то надо бы, 
занимаешь три рубля, платишь сотенной, 
а дорога все столбы, или надолбы, 
что не знаешь, как назвать, зови родиной

    ..^..


ОЛЕГ ГОРШКОВ 

*** 

1. 

В торгашеском пиаре Рождества 
заходятся витии пышным бредом, 
опарой прут слова, слова, слова… 
И бог, уставший быть лубочным брендом, 
мертвеет в яслях. Душные волхвы – 
волшебники «в законе», лисы, шельмы 
на истуканов молятся замшелых. 
Но с неба на драконах верховых 
уже примчались всадники, они 
безжалостны, безмолвны и безлики. 
Так время пожирает искони 
химеру мира, все его улики, 
во всём их блеске вкупе с нищетой, 
глотая пустословия бубоны. 
Жизнь обладает мощностью убойной, 
но нужно ль убивать себя тщетой? 
Камланье, лицедейство, мишура, 
понты, тотемы, статусы в фейсбуке… 
Но если всё, что чудится, игра – 
вертеп, дель арте, прочие кабуки, 
то что за блудный мастер сочинил 
разверзшейся зимы немое действо? 
И ты молчишь, опять впадая в детство, 
и в чаще ночи, что черней чернил, 
блуждаешь и не ведаешь того, 
что путь нельзя пройти до середины, 
что каждый миг – начало, рождество, 
сверкающее в коконе рутины… 

2. 

Ну, здравствуй, безъязычье, мы теперь – 
одно с тобой. И, кажется, что это 
необратимо. Фатум, точка, но… 
Проснуться утром и оторопеть 
от жизни, и не жечь глаголом тщетно, 
и не толочь созвучий толокно – 
не счастье ли? Иссякший скоморох 
в шкаф со скелетом свой колпак гремучий 
запрятал, там уже пирует моль. 
Во рту его – тенёта, в горле – мох, 
а что до муз, пусть их служеньем мучит 
какой-нибудь тусовочный король. 
Арапистое время, потакай 
гомерам дутым, балуй их слонами 
за цирк словес притворных, за пургу. 
Как ни дурачь, цыпленок табака 
совсем не гамаюн под облаками, 
но суть не в этом. Что за попрыгун 
в груди всё не уймется, всё бузит, 
колотится о рёбра чаще, резче, 
как будто он помешан, всполошён? 
Любой глагол чудовищно избит, 
избыт неподражаемою речью 
взахлеб о чем-то ухающих волн, 
рыб шелестящих в замершей реке, 
ветвей, в ознобе шепчущих загадки, 
которых разгадать нельзя. И вот 
приходит время в этом языке 
тонуть и растворяться без остатка. 
Не так ли немота внутри зовёт 
к началу, возвращая в колыбель? 
Не так ли наступает время верить 
другому богу, жить с иным царем 
в бедовой голове? Окрест – метель, 
опять зима на свете круговертит 
и жжет нечеловечьим словарем. 

*** 

Утро твое не чует, не чает, чем там, 
чудом каким будешь к вечеру жив, потом 
вечер не помнит, каким поутру теченьем, 
ветром ли, верой неведомой сквозь потоп 
утлый ковчег твой несом был? Всё дольше, чаще 
без вести пропадаешь в себе самом, 
вновь занавесив грохочущий и строчащий 
твиты с фронтов век-чечёточник за окном. 
Но и тогда всё равно звукоряд двоится. 
Вот со щитом ты, вот поднят опять на щит. 
В левое ухо о чём-то щебечет птица, 
в правом про что-то чуланная мышь шуршит. 
Прошлое призрачней сумерек, света, дыма. 
Кто там прообразы прячет опять под спуд? 
Жажда ума неуемна, неутолима, 
но как же тесен телесный её сосуд. 
Небыль, как явь, и мелькнувшая явь, как небыль. 
Всё безрассуднее твой катакомбный бог. 
Целая вечность ещё до призыва в небо, 
и до скончанья вечности – жизнь врасплох. 

Мальчик Мотл 

Заблудишься во времени и выйдешь 
в недостоверном прошлом, где на идиш 
картавые вороны жизнь бранят, 
где пляшут от зажженной богом печки, 
и липы обветшавшего местечка 
кадиш, качаясь, шепчут – так обряд 
становится природой, чудом, речью. 
Ночь – черный кочет, утро – белый кречет. 
Какую зябкий март кричит опять 
утрату? Что за горькая наука? 
И мозговою косточкою звука 
дается тишина, чтоб испытать 
подробностями слух, и как безумец 
скитаешься в пустынях утлых улиц, 
язычник безутешный, вечный жид. 
Но детский смех заплещет у ешивы, 
почудится – пока ещё все живы, 
и все, конечно, долго будут жить. 
Заблудишься во времени, и снова: 
век бесноватый, холод баснословный, 
но март уже прозрачен, невесом. 
Зима вот-вот надломится и рухнет, 
задышит ослепительная рухлядь 
домов щербатых в воздухе сквозном. 
Зима… Трамвай кочует, коченея, 
по кольцевой, и ветром-книгочеем 
до дыр зачитан города талмуд. 
Тут истлевают сутки по мгновенью, 
и сыплются времен разъятых звенья, 
и всё блуждает мальчик Мотл тут. 

*** 

Скрипучи, шатки лестничные марши, 
чердачные потемки глубоки. 
Жить, как живёшь, и без вести пропавшим 
однажды стать. Иные колпаки 
с лужеными блажными голосами 
всё неуемней в трафике тщеты, 
но ты свои раздолбанные сани 
уже убрал, уже спокоен ты. 

Да, твой колпак нехитрого покроя 
и допотопен, и небросок, но 
он не прикид гремучего героя 
чумеющего пира за окном. 
Очнувшись от загульного наркоза, 
увидишь – там, где был имперский град - 
облезлый Колизей, где бродят козы, 
и всюду готы рыщут и галдят. 

Их тьмы и тьмы – калигул околотка, 
урядников, державных упырей, 
чьи в пиршествах натруженные глотки 
слышны уже за тридевять морей. 
Но чем велеречивей грохот века, 
объявшего нас всех до одного, 
тем больше пустованье человека, 
вернее, запустение его. 

И пропадаешь без вести в избытой 
провинции, где воздух невесом, 
где вечерами слушаешь The Beatles 
и благовест, пропав в себе самом. 
Всё выше в одиночество, всё ближе 
к безмолвной и беспамятной реке, 
и гул эпохи душной и облыжной – 
ничто для колпака на чердаке. 

*** 

Этот душный сентябрь – разухабистый чучельник речи. 
Но всему вопреки вновь затеплится голос живой, 
и разгневанный кесарь, чей крест неизбывный стеречь и 
быть всегда сторожимым, эдикт оглушительный свой, 
разъярившись, диктует: ату его, к тутанхамону, 
выслать прочь рифмача – в затрапезную тмутаракань, 
пусть там письма строчит, да кузнечикам и махаонам 
их горланит взахлеб, в кровь глаголом стирая гортань. 
Было ль это в грядущем, в обрушенном прошлом ли будет? 
Но опять он гоним из отечества – нет, не пророк, 
но прекрасный дурак, что не может в тоске беспробудной 
жизнь вполголоса жить, пряча слово своё между строк. 
Слышишь – чайки истошные, видишь – соленые глыбы 
шумных вздувшихся вод? Вновь борей оголтел и бодлив. 
Что за хищное море? - не море, а срань и погибель, 
но на шаткой корме всё стоит и глядит на залив, 
на отпрянувший берег, на битые ветром оливы, 
на качнувшийся город, едва различимый вдали, 
шебутной человек, и расшатанный град сиротливо 
смотрит на человека, с которым он неразделим. 
Так уж выпало им – не срастись, а лишь насмерть сродниться, 
вот и смотрят они неотрывно друг другу в лицо. 
Объясняться теперь – всё равно, что стучаться в гробницы, 
всё равно, что пытаться глаголом будить мертвецов. 
Страх выводит мелодии на позвоночнике зябком, 
но со дна немоты, из каких-то архейских темнот 
поднимается слово, и сколько ни лаять собакам, 
но неведомым чудом почует его рифмоплет. 
И ковчег поплывет – в этом мокром, распятом, распетом, 
несказуемом небе, и будет с ним Бог заодно. 
Испокон из отечества кесари гнали поэта, 
но изгнать из поэта отечество им не дано. 

    ..^..




ИЛЬЯ БУДНИЦКИЙ 

Фёдор Сологуб глазами Елены Данько 

Трость скрипит, как завзятый страшила,
Голос едок и ложь высока –
Кто сказал, что дыханье затмила
Зависть? – разве одышка слегка. – 

Властен тон и суждения ломки, -
В похвале обязательно яд… -
Что оставят вне тлена потомки? –
Пальцы ведают, коли творят 

Непотребство – по трости, по стулу,
Пробегаются по рукаву… -
Привыкаешь к визгливому гулу,
Как ложишься в дурную траву. – 

Всё – трава, но – полынь и крапива, -
Злой старик гениален и пуст. –
Доживает свой век сиротливо
Задыхающийся златоуст. 

Вот уйдёт, и останутся… эти… -
Федин, Тихонов, Пастернаки… -
Трость сгорела; как пепел при свете –
Мемуары, чудные стихи. 

*** 

Никто никого не зовёт у порога,
У лодки, на берегу, -
Не машет с обрыва, не плачет полого,
Не светит туманом во мгу,
Не шествует к бывшей любви командором,
Не давит на арфе струну,
В маразме кокетливо выставив сором
Рождённую словом страну,
Ужели и я, проржавев на пологом,
Начну проходить по кругам? –
С болотным, мышкующим, вязнущим слогом,
Тянуться к другим берегам,
Забыв, как в росу одеваются травы,
Как дерево гонит бутон,
И медные трубы поют не для славы,
Вдыхая в зарю флогистон. 

Наталье Кугушевой 

Пусти-ка плечико, княжна, в проём, пониже, -
С рогожи будешь есть, с рожна, где в бурой жиже
Нет мяса, но зато трава, как у коровы, -
Старушка, - ты ещё жива? – глаза лиловы? –
Какой простор – ликует степь, цветы по пояс,
А ты – Харон, и в пальцах – гребь, и чехи, роясь
В твоих вещах, опять бурчат – одни бумаги,
Кизяк протух, в избушке – чад, над почтой – флаги –
Победа! – можно ли назад, в озон, в столицу? –
Побил твои пенаты град, в грязи криница,
И нет пути из темноты, подруги сами…
Стихи – бескрылые мечты, горят углами, 

Не плачь, горбунья, ты – княжна, твой крест – из света,
Скупому речь твоя смешна, бедна, пропета… 

*** 

Эпоху гонишь со двора, -
Она, как Пастернак в оборках,
тряхнёт чернилами с пера,
прольётся сифилисом в Горках,
матрёшкой опростав нутро,
нальёт из мыльницы дворовой,
нырнёт в московское метро,
и в избу, дойною коровой,
горящую, вбежит рысцой,
на пир! - во время! - напоследок... -
и память, как орех с гнильцой,
как лик стареющих соседок,
вернётся. а в горсти - труха,
всё сморщено, как занавески,
как сон от крика петуха, -
крюк на верёвочке, на леске... 

*** 

Цветёт душистый табачок,
Гусиных лапок шелестенье,
И львиный зев сомкнул зрачок, -
Прекраснодушное растенье,
Преображающее сад
В английский парк, античный портик,
Где ожил гипсовый фасад,
И можжевельник, символ готик,
Всё выше с каждой сменой дат,
И ягоды его – темнее,
И лишь табак, что тот солдат,
Стоит у мрамора аллеи, -
Вернее – дух его живёт,
Въедаясь в доски у веранды,
Как в мох и шпалы – креозот,
Как вечная ангина – в гланды… 

А за теплицей – кабачки,
Капуста, куст чертополоха,
И мы играем в дурачки
С тем, что оставила эпоха… 

*** 

Говорят – ты умер, ушёл, перешёл дорогу, исчез,
Как нашедший форму глагол, как сломавший гамму диез,
Растянувший дерево шрам, развернувший чашу вверх дном,
Воссоздавший древний ашрам в разговоре с красным вином, -
Я бы тоже белого взял, холодок внутри, по руке, -
Как на карте узок Дарьял, как песок лежит на песке,
Или воздух выгнут дугой, - проходи, не стой на ветру,
Или это умер – другой, без обола, с язвой во рту,
Нет ни башни, ни языка, Вавилон в блудницах, ослах,
Над ущельем пляшет доска, как на фресках и куполах
Всепрощенье, перец и соль, - что там сыплют вслед угольку? –
Перекатна красная голь, а на белой – след о полку,
Если речь ушла – так тому… - не проси, не бойся, не верь, -
Ни прощению, ни клейму, ни тому, что заперта дверь… 

*** 

Сомкни ладони, лодочку сомни, -
И выплесни из средоточья влагу,
По памяти разбрызгивая дни,
Как птиц и насекомых на бумагу, - 

Ну, - белое на белом – и бамбук
Качается и весь на переломе,
Как выпавший из колокола звук,
Как ветер, копошащийся в соломе, - 

Летит какой-то мелкий бурелом,
Посеянная в прошлом оболочка,
Стихающая буря за стеклом,
Вращающая мирозданье точка, - 

Не падает.. - а сверху – водопад,
И в воздухе сливаются частицы,
Как лики воплощаемых монад,
Вернувшихся из мнимой единицы. 

*** 

На старой транспортёрной ленте
Следы помёта и угля,
Кули с окалиной в брезенте,
Золы удушливая тля, - 

Во всём упадок и разруха,
Темно, и холодно, и сухо –
Глухой наклонный коридор,
Сквозняк, какая-то каморка,
Как пыле - угольная норка,
Разбитый двигатель, мотор 

И основанье от насоса, -
Система охлажденья, сброса
И нагнетания воды,
Окаменевший остов шланга,
Жилище крыс – пустая банка
И к ней по осыпи – следы. 

А свет – из полусбитых створок,
Как плесенью проросший творог
На стенах и на стеллажах,
На неисправных термопарах,
Манометрах, гнилых футлярах,
Станочных прессах и ножах. – 

Должно – кладовка, долгий ящик, -
Былой предметности образчик,
Отжившей надобности схрон, -
Здесь собиралась рембригада, -
Куда подале от пригляда,
И жизнь бежала под уклон… - 

Вощёнку ветром шевельнуло,
На стол упала тень от стула, -
Я засиделся в тишине -
Пора забыть сию обитель,
И крыса – вечный победитель, -
И здесь придёт на смену мне, 

Как там – на улице из детства,
Где у помойки два соседства – 
Она и кошка из больных,
Где грязью поросла канава, -
Как гидра, память многоглава,
Но сохраняет только жмых… 

*** 

Выбирай дорогу, дорогой мой, -
Если очень плохо, говори «ай». –
Мы с тобой сегодня идём домой,
Если не дойдём, то попадём в рай. 

Выбирай дорогу, дорогой мой, -
Мы с тобой сегодня попадём в рай,
Если очень плохо – говори «ой»,
Ну а если поздно – говори «ай». 

Выбирай дорогу, дорогой мой, -
В океане плохо – там иной Ной,
Небеса иззябли и грешат тьмой,
Остаётся тихо говорить – ой. 

Нам с тобой привычно говорить – ай,
В небесах кружится отрывной май,
Как гудит столетье – золотой рой,
Выбирай дорогу, дорогой мой… 

Олегу Меньшикову 

Люблю манеру Хлестакова! – 
Самонадеянность, размах… - 
Когда преображает слово 
Реальность скучную в умах, - 

Тобой восхИщен собеседник, 
Азарт воспламеняет ледник, 
И, как китайский мандарин, 
Кивают слава и удача, - 
Но вот какая незадача – 
Ты – виноград среди маслин, - 

Когда бы зелен – сводит скулы, 
Распятьем бабки Мариулы 
Пути - дороги, быть – не быть? – 
На синеве – пушок и плёнка, 
И проще выплеснуть ребёнка, 
Чем беспорядочно любить. – 

Тогда зачем все эти дружбы? – 
С подмостков нёс по свету чушь бы, 
Актёрок мельком чаровал… 
Сидел на лестнице без грима, 
Смотрел, как день проходит мимо, 
И ждал словес девятый вал… - 

Когда нагрянет вдохновенье, 
И мойры прекращают пенье – 
Ты забываешь, - что сбылось, 
Игра вершит свой суд неправый, 
Закат горит не ради славы, 
И ничего не обошлось… 

*** 

У хромоножки, у хромоножки –
Сбиты подошвы, рваны сапожки,
Пышная свита – драные кошки,
Хвост от селёдки в суме, -
Или там ушки царевны-лягушки,
Эсмарха кружки, перо от подушки,
Пеппи игрушки и Карлсона плюшки, -
Для подготовки к зиме – 

Что же, что лето? – дурная примета, -
Что-то и как-то запуталось где-то, -
Перепугавшись от убыли света,
Жить убегающим днём –
Нужен запас, и отважно хромая,
Выберет северный полюс прямая,
Луч преломляется, линзу ломая, -
Значит, - к зиме и уснём… 

Сладко ли слышать полёт куропатки? –
Воздух рябит, но дыханье в порядке, -
Ранней весной у природы припадки –
То холода, то цветы…
Кружево Кая, волнение Герды,
Мы, хромоножки – презренные смерды,
Но оттого и к земле – милосерды,
В свите чеширят коты… 

*** 

Июнь - бездымный порох тополей,
Раскаты грома где-то у окраин,
Цыганские горошины кремлей,
И заморозок, как хороший Каин,
Свиданье на скамейке, впопыхах - 
(когда тебе семнадцать, а не сорок),
Венера, перепревшая в мехах,
( и сам ты - далеко уже не порох),
Навязчивая очередь к ларьку
( они исчезли разве по столицам),
И девушка в цвету, не то - в соку,
Одетая (почти) под стать певицам,-
Уже прошло, я вкус переменил, -
Июль, кустится рожь, пылится сажа, -
Ни пылкости, ни пролитых чернил,
У местного отродья эрмитажа
Две выставки - и обе из дерьма,
Жара перемогается лениво,
Как руку протянувшая кума,
Иль сказка про волшебное огниво.
Но августу я не прощу одно -
Всё то, что начиналось с обещаний,
Холодным утром кануло на дно,
Без лишних объяснений и прощаний. 

И кто сказал, что песня не допета,
Когда, как жизнь, мы скоротали лето. 

Из цикла Венеция 

Венеция? – цветок любви? –
Боюсь, - ребёнку неудобно,
Как над простором ни язви, -
Ты в нём плывёшь внутриутробно,
Рождённый жить среди зеркал
И вторить ряби отражений,
Как верит куполу вокал,
Как полководец ждёт сражений,
Как соль на каждом лепестке,
На островке неисцелимых,
Как лепра рыбой на песке,
Как чернотал в холодных зимах,
Как влага алчность и волшбу
Преображает в отраженье
Огней, архангела трубу,
Неумолимое движенье… 

Русское такси в Париже в 20 годы 20 века 

Огни сквозь решето ненастья, -
Как смех сквозь сон,
Почти евангельские страсти,
Затем – «Гарсон! –
Ещё вина!» - иноязычье,
Полынь в крови,
Не буревестничье, но птичье –
В Пари – живи! –
Клонись, что крест на Женевьева,
Дыши, старей,
Мерцает боль у рёбер слева,
Свет фонарей,
Дрожат серёжки у подруги,
Опал, агат, -
Такси везёт до Кали-Юги,
До райских врат,
Сквозь влагу часа пилигрима,
К мосту, столбу,
Горит, горит неумолимо
Звезда во лбу, -
А вот и крест на фоне речки,
Ночь. Тишь да гладь. –
И мы, как божии овечки – 
Пойдём гулять. 

*** 

..Срок жизни то растягивался, то
Сжимался видом камеры-обскуры,
Фарфоровой провинцией Ватто,
Шагреневой волной овечьей шкуры,
Фонариком, лучом из темноты,
Кислицей, проливался чистотелом,
Как давний спор о мерности версты,
Сажени, мили, - даже за пределом… -
А что предел? – угасший интерес,
Желанье слиться с вакуумом, с лесом,
Когда земная жизнь теряет вес,
Как некогда латынь за Херсонесом.
Но камера – моя Тьмутаракань,
Музей Тюссо, зияющий остаток,
Границу заменяющая грань,
Пчелиный, в мёд не обращённый взяток… 

*** 

Не торопись смотреть в закатный свет,
Пусть краски ностальгически печальны,
И зелень переходит в фиолет, 
И весь уют – кафешкой привокзальной,
Как придорожной пылью и пыльцой,
Коричневатой бодростью чефира,
Бурьяном и крапивной наглецой,
Эоловой скворешницей эфира,
Фигуркой на далёком берегу –
Такой полузабы… - полузнакомой,
Опушкой, обращаемой в мезгу,
Заката разлетевшейся соломой,
Закрытой дверью, хлопнувшим окном,
Гранитной и базальтовой основой,
Как ледяным, согревшимся вином,
Как письма к Беатриче в жизни новой… 

*** 

Друг сердешный, друг мой верный,
Не беги меня,
Нет в парении над скверной
Вечного огня,
Спят в забвении обманы, 
Сеть любовных мук,
Хмель Аскольдовой поляны
Бубенцами с дуг, -
Всё веселие, докука,
Макова вода,
Не скользит по ней фелука,
Не грозит орда, -
Душный сумрак, лапы елей,
За холмом – сады,
Свет вечерний, свет мой белый, 
Привкус лебеды, -
Далеко ушли с вершины, -
Маки, васильки,
Как сердечные кручины,
Кружево реки… 

*** 

Как может прошлое влиять 
На сны, поступки? – 
Из языка исчезла «ять» 
И мы, как губки, 
Вбираем правила, слова, 
Понятья, знаки, 
Хотя пословица крива, 
Что – свистнут раки, 
И всё получится, мон шер, 
Совьётся в кокон 
Из дольних и из горних сфер, - 
Девичий локон 
Завьётся вкруг твоих перстов – 
Глаголь красиво! – 
Ты точно к прошлому готов? – 
Ретроспектива, 
Как раскалённое стекло, 
Сожжёт сетчатку… 
И там, где снега намело – 
Играют в прятки… 
Да, - ты – не Гамлет, ты – другой, 
Цени лакуны, 
И то, что начато вьюгОй, 
Сгорит, как струны. 

*** 

Я помню жизнь холостяка, 
Стаканы с каменным налётом 
И плесень в фантике сырка, 
Семейный вечер по субботам, 
(об этом лучше промолчу – 
когда-нибудь потом, в маразме), 
И день, как ветхую парчу, 
Как отраженье в протоплазме, - 
Стараешься забыть, стереть, 
Как самого себя с портрета, 
Раздав тускнеющую медь 
Желающим остаться в гетто – 
До донышка, до чистоты, 
До детства, полночи, рассвета, 
Когда забытые черты, 
Как строки Ветхого Завета, 
Проступят в ломких берегах 
Случайных улиц, новых лицах, 
Строкой баллады о снегах – 
« Зиме уже недолго злиться»… 

*** 

Как бы я хотел
вернуть те времена,
ходить за тобой хвостом,
носить тебя на руках.
Сегодня я видел сон,
и ты в нем произнесла:
Ты помнишь,любимый?..
неужели это правда?
Пусть это будет правдой.
Тогда я потерплю.
Вдруг ты приснишься еще раз?
Вдруг ты действительно любишь?
Неужели мы снова будем вместе?
Неужели мы были вместе?
Это было так давно,так давно...
Оказывается,для боли нет времени,
для любви нет времени,
для надежды нет времени.
Только для меня есть время.
Поэтому ты мне приснилась.
Приснилась первый раз в жизни
и сказала:я перезвоню.
Все как в жизни -
в той жизни, напоследок,
когда были только звонки
и редкие, тяжёлые встречи.
А во сне снова было солнечно,
как в тот день,
когда сквозь твой силуэт 
пробивались солнечные лучи.
Я помню. Не жду, но помню.
Спасибо за сон, любимая. 

*** 

Я всё ещё думаю о тебе, 
сравнивая свои воспоминания 
с опавшими лепестками жасмина, 
скрывающимися в траве подле куста, 
теряющими белизну и сияние, 
но хранящими затухающий аромат 
нашей жизни, смешавшегося дыхания, - 
для меня навсегда аромат жасмина 
связан с нашими объятиями, 
мне бы хотелось больше жить 
именно в этом воспоминании, 
но мой жасмин на огороде цветёт в июне, 
и опадает быстро и незаметно, 
так же, как прошла и наша вечность, 
оставив мне не тебя, но жасмин, - 
как ни прекрасен белопенный куст на ветру, 
но обмен – неравноценен, а торг – неуместен, 
поэтому я перед сном вспоминаю сначала 
куст жасмина, потом аромат его цветов, 
потом - тебя, и ухожу туда, где только и есть, 
что музыка, дыхание, объятия… 
А далее – ничего. 

*** 

Светлое время суток, -
Близок полярный круг,
Сузился промежуток 
И отдалился юг,
С чем бы сравнить? – с резьбою, 
Трудится скарабей,
Едем почти тропою
Радостей и скорбей, -
Травы – и мы, как травы, -
Выпрямиться, упасть,
Всхолмия многоглавы,
Вот и качают всласть,
И городок затерян
И не всплывёт со дна,
Здесь вымирала меря,
Лесом брала казна, -
Жизнь остаётся лесом,
Маревом у болот,
Падает мелким бесом,
Россыпью диких нот… 

*** 

Кто не был в юности титаном? -
Воображением грешить, -
Сражаться вместе с Д^Артаньяном,
Слоняться по кафешантанам,
Рассечь пустыню с караваном,
На шею «Анну» заслужить… 

Искать себя во всех героях,
Как Шлиман, затеряться в Троях,
И ждать влюблённости, любви… -
Затем предстать отцом семейства,
Забыть и гений, и злодейство, -
Остаться с прозой визави.. – 

Наедине с привычным роком –
Не заикаться о высоком,
Весьма умеренно пошлить,
Познать и рамки и границы,
Понять, что сверху гадят птицы,
Божбой богов повеселить, - 

Когда воюешь – с кем война-то? –
Жизнь начинается с «когда-то»,
Затем то камень, то вода,
( в раскладе – ножницы, бумага…),
Характер мавра или Яго,
И в завершенье – «никогда…» - 

Что – никогда? – мой свод – расколот,
Как будто жар, сменяя холод,
Сумел оковы отменить,
И всё сбылось из детских сказок,
И след от канувших салазок,
Как в прорубь тянущая нить. 

Я жил – во льдах, внутри кристалла,
Мне отражений было мало,
Хотелось выйти на простор, -
Теперь дышу корой предгорий,
Как змея выбивший Егорий,
И вспоминаю детский вздор… 

Из цикла Верхний Ис 

Если солнце летит кувырком,
Если полюс веками иском,
(прозывается – осью),
А сияние – эхо юлы,
И гудят корабельно стволы,
И уходит за Косью 

Свет в медовых объятьях коры, 
Там, где камень ушёл в топоры,
И торчат плавниками
Перевалы, увалы, валы,
Как застывшие в яслях волы,
Там, где мох под руками, 

Паутина, сучки, сухостой,
Где закаты горят берестой,
Пламенеют осиной,
Колесница бежит по валам,
По расплавленным древним скалам,
Утопает низиной, - 

Так и мы остаёмся внизу,
Точно молнии вбили в грозу
Все вершины в болото,
И снуёт над планетой челнок,
И лучи опадают у ног,
И вставать – неохота… 

просто 

Игра, в которую вдвоём…
Квартира, сданная внаём, -
Случайно совпаденье, -
Не половинки – пыл и страсть,
Влюблённому не надо красть, -
Весь мир – его владенье! 

С протёкшей дранкою углов,
С тактильной выпуклостью слов,
Сплошным девятым валом
Под старым одеялом…
С копейкою в кармане,
Как в святочном романе… 

А то, что после или до – 
Письмом Полины Виардо
К Тургеневу, в Женеву…
Сгоревшим, собственно, письмом,
Припавшим лилией клеймом,
Змеёй, пожравшей деву… - 

Не садом, чтоб – зачаровать,
Не местом, где была кровать,
Подушка, покрывало, -
Подъездом с кошками и без,
С площадкой, точно кариес,
Любви - как не бывало. 

Не дом, где царствовал уют, -
Грошовый нищенский приют,
И сами мы – случайны,
Но… всё же там – жила игра,
Была весенняя пора,
И мир был полон тайны… 

Я проезжаю старый сквер,
Где, нисходя из горних сфер,
Мы обрастали страстью, -
И ни порыва, ни огня,
Что так манил туда меня,
Ни прошлого, ни – счастья. 

Воспоминанье 

Когда черна дорога без просвета, 
И вздох опять срывается на вой, 
И метастазом по небу комета, 
Багрянцем врат в Аид над головой, 
И рвёшься в сон, как в яму без движенья, 
Но, падая, не можешь отпустить 
Отчаянную память пораженья, 
И пустоту надежд себе простить. 

Но год ли, два идёт существованье, 
Без радости, намёка на покой, 
Без детского наивного желанья 
Творить и жить за облачной рекой. 
Потом приходит женщина другая, 
И дружба… вместо преданной… взамен. – 
Как будто мир, растерянно мигая, 
Иных не принимая перемен, 
Нас возвращает к точке невозврата, 
И ты идёшь, не ведая – куда, - 
К могиле неизвестного солдата, 
Иль к той горе, которая – звезда. 

*** 

Беспомощность – вот точный перевод
Эмоции шершавостью плаката,
Когда смотрю борьбу не на живот
Нанайских милых мальчиков за злато,
За власть, успех у женщин и в делах,
За фарт, что мужики зовут удачей,
За пыль и анфиладу в зеркалах,
За жизнь, что не закончить пересдачей,
Я вижу ожидаемый итог,
Как в мальчике проглядывает старец,
Но, как иголкой не укроешь стог,
Так будущего ветхий матерьялец
Всё рвётся под сминающей рукой
Фемиды, парки, мойры – не равно ли? –
И остаётся пробавляться мгой,
Как Лоту барельефами из соли. 

*** 

«Я человек эпохи миннезанга» 
Александр Големба 

Я человек, сходящий в комментарий, 
Как бабочка в набоковский гербарий, 
Капустница, прообраз Чжуань - цзы, 
Ресницы затмевают бег оленей, 
Не различить ладоней и коленей, 
Как фиолета челюстей гюрзы. - 

Пыльца в ночном амбре неразличима, 
Как рук Пьеро дурная пантомима, 
Буколика обсыпана мукой, 
И не прочесть Гюисманса в астрале, 
Когда из нот поэзию украли 
И спрятали за грифельной доской. 

Где солнечно – там выцвела солома, 
У путника – ни омута, ни дома, - 
Поправки, ссылки, стрелки, облака… 
Папирусы, пергаменты, верже ли, - 
Мы вечности давненько надоели, 
Как баба, что сплясала гопака 

В готическом соборе под капеллу, 
Бросаешь кисти, радуешься мелу, 
И чертишь, чертишь лесенку октав, - 
Великий мастер тоже туг на ухо, 
Но мел скрипит, и на картине сухо, 
И щёлкает в движении сустав. 

Повреждено ли время за пыльцою, 
За бабочкой, порхающей с ленцою? - 
Свободный мах крылом – и замерла, 
И время влаге пригибать побеги, 
И, как прилив, оставить нам на бреге 
Ещё один пример добра и зла. – 

Бессмертное творение акына, 
Оно дойдёт, как молодые вина, 
Останется спуститься в погребок, 
Прикинуться там аспидом, Асклепом, 
И комментарий, что казался склепом, 
Окажется пленительно глубок. 

*** 

Пунктиром тонут наши тропы, 
горчит болотная вода, 
и смотрят звёзды, как циклопы 
из ниоткуда – никуда, - 
насквозь, навылет проницая, 
теряясь в музыке чужой, 
звучит мелодия, мерцая, 
преображённая душой, 
она и есть – твоя Психея, 
не потеряй, сойдя с тропы, 
от одиночества немея, 
« средь ликованья и толпы»... 

Летучий газ эфирно светел, 
Чернеет мшистый бурелом, 
Я новой тропки не заметил, 
Былая выгнулась углом, 
Стрелой, летящей под водою, 
И выдохнуть - так тяжело, 
Как жить под каменной плитою 
И изредка смотреть в окно… 

Исчезнет даже тень от тени, 
сомкнётся сумрак над дождём, 
во тьме сокроются ступени, 
с которых мы с тобой сойдём, 
но... на ином вставая крае, 
на тонкой грани бытия, 
я нашу встречу вспоминаю, 
и снова смертны ты и я... 

Средиземноморье 

Ни гор, ни прочей перспективы
Не отражается во мгле,
Одни приливы и отливы
Игрой нагваля на столе, 

Ты пациент? – должно быть, болен, -
От штолен и до колоколен
Сплошная узость у колен,
Гранит, рассыпанный за лазом,
Грозит латынь крылатым фразам,
И камень обнимает тлен. 

Ещё горят огни на входах,
И слёзы радости на кодах, -
Ах, островная колыбель,
Здесь воздух прян и густ приправой,
И каждый куст грозит державой,
И сумрак порождает хмель. 

Похмелье – там, за переправой,
Застывшей патиною лавой,
За троном – родиной ветров,
За сицилийской коммуналкой,
За обрусевшею весталкой,
За яром, выращенным в ров. 

Прекрасна сказка дальних странствий,
Но, признаваясь в постоянстве,
Я пальцы скрещиваю за
Угрюмый сумрак древних елей,
Холодный белый мрак метелей,
Когда смыкаются глаза 

И видишь печку, колыбельку,
И кажется – напился в стельку,
Иль в доску с плотником в хлеву,
И детство с фигами и трусом
Коснётся канувшим искусом,
И только горы наяву. 

*** 

Придуманного меньше, чем сбывающегося в итоге, -
нечаянное стало всем, - помимо пурпура на тоге -
ни императорский размах, ни разбеганье дыр и пятен
не заалело в именах, чей воздух сладок и приятен, -
не дым - и это хорошо, и я отнюдь не бестелесен,
как в послевкусии Ошо, хотя и мой пацифик пресен,
и беспросвет на глубине, где ждёт несбывшееся кракен,
и где я сам живу на дне, а не в беседах об Итаке. 

*** 

Чувствительна кладбищенская речь, - 
Над черепом, над надписью, над датой, 
Но всё-таки не хочется прилечь 
В пространство, что расчищено лопатой, - 
Я не огнепоклонник, но могу 
Скорей поверить в нить, смириться с пряхой, 
Чем в глину, что прилипла к сапогу 
И поросла крапивною рубахой – 
Я всё же больше мыслящий тростник, 
Горючее для вознесенья влаги, 
Мелькающий над бабочкою блик, 
Набросок на веленевой бумаге, 
Не то – развод, автограф на верже, - 
Чем твёрже слог, тем больше в нём металла, 
И надписей сусальное клише 
Твердит, что нет ни эллина, ни галла… 

ИльфПетрову 

Старые боги скорее – игрушки,
Точно пахнёт тёмным элем из кружки,
Пряным и терпко-густым,
Сразу потянет сыграть в подкидного,
Или в очко, и захочется плова,
Спутаться с чем-то простым – 

Эллочкой ли, продавщицей, кухаркой,
Книжку раскрыть – там бумажка с помаркой –
«Я тебя тоже люблю», -
Только не «лю» там должно быть, а «била»,
Связь с опечатками библиофила –
Дурь, как курить коноплю, 

Иль окунуться в бурлящий источник –
Серный такой, проблеваться до почек,
Сплюнуть в лечебную грязь, -
Как по бумажке прошлась дрозофила, -
Точно комки первородного ила
Или арабская вязь. 

Или пророчество, или щелкунчик –
Что-то не в масть ты банкуешь, везунчик,
Проще поставить на нож,
Чем разобраться с кольцом и колодцем, 
Птицей, что в зеркало попусту бьётся, -
Этим и славен правёж – 

Рвутся спирали, на плоском пространстве
Мы повторяемся, и в постоянстве
Вижу кольцо и просвет –
Больше никто ничего не оставил,
Видимо, жить – это противу правил,
Впрочем – и правил-то нет, - 

Есть возвращение – к женщине ль, страсти, -
Это в игре перепутались масти,
Тройка крышует туза,
Ходишь пешком, без коня и полцарства,
Хуже болезни такое лекарство,
К ночи слабеют глаза… 

Пионерский лагерь 

Был лагерь в старой пятой школе – 
Узилище для дураков, 
И день, как варево без соли, 
Скисал и к ночи был таков, 
А старшеклассники всё пели 
Про холод вечной мерзлоты, 
А за окном шумели ели, 
Цвели болотные цветы, 
Бежала речка с окуньками, 
Вода – парное молоко, 
И скрип дверей – как ноты в гамме! – 
Мог ночью испугать легко, - 
К нам возвращался из похода 
Герой из темени двора, 
Куда звала его природа, 
Терпеть не в силах до утра, - 
Всё примитивно, просто, плоско, - 
Обычный лагерь, восемь лет, 
Как счастья светлая полоска 
На фоне горестных замет, - 
Медведи ось во всю крутили, 
На север мчался ЧукиГек, - 
Последний миг поры идиллий, 
А рядом шёл двадцатый век. 

*** 

Ты говоришь, а слышат ли – Бог весть, -
Попыток объяснения не счесть,
Немногое попало на скрижали, -
Теперь трактуем то, что уцеле...,
И скатерть, что лежала на столе,
Скрывает бесполезные детали – 

След от руки, прореху от ножа,
Шипы от розы, что была свежа, -
Но сделалась невидима, истлела,
Рисунок – побежалое клише, -
Кубическая женщина Леже, 
Голубка, приносящая омелу, - 

Весь этот узел путнику не впрок,
Зачем скрывать, читая между строк,
Что не удержишь семени и дыма? –
Что на столе зарубки и еда, -
От скатерти ни пользы, ни следа,
И что не удержал – неповторимо. 

Поэтому придуманы слова, -
Во мраке их диктует нам сова,
И по песчинке ширятся пустыни –
Мне эхо говорит, что воздух – сух,
От монолога остаётся слух,
Иллюзия о тростнике и глине, 

О выборе пространства, падежа,
О ласточке, что падает, кружа,
Слепом стриже, оледенелой выпи,
Крапивнице, малиновке, чирке,
Кукушке, что мелькнула вдалеке,
О ряске, роднике и мёртвой зыби, - 

О том, что нам с тобой не совместить,
О том, что больше нечего простить
Ни мне – тебе, ни нам обоим – Богу, -
На скатерти закончился узор,
Минерва затуманила свой взор,
И так темно, что не узнать дорогу. 

Школьное задание - природа из окна 

Река у дома стала прУдом,
Обзавелась легчайшим чудом, -
Листвой, кружащей на волне,
Багряной, с траурной каймою,
И пруд оделся пред зимою
И сказкой показался мне – 

Тропой с Синюшкиным колодцем,
Холмов таинственным народцем –
И еле слышным звуком труб, -
Перекрывая шум дорожный,
Соприкоснуться с невозможным,
Увидеть лист у самых губ – 

В прожилках, точках, пятнах, пыли,
Его собратья рядом жили,
Но улетели, унеслись,
А он кружит по-над обрывом,
В каком-то сне неторопливом,
Как будто завершает жизнь. 

*** 

Сегодня бег планет нетороплив, - 
Так, иссякая, солнечный прилив 
Оставит нас под млечным покрывалом, 
Прихватит золотую мишуру, 
Заставит ивы плакать на ветру, 
И ели – петь готическим хоралом, - 

Нам сумерки алхимией даны, 
Чтоб жить, не выбирая стороны, 
Равно любить объятья и дыханье, 
Смотреть на звёзды, впадины морей, - 
На стройную систему якорей, 
И боле слов ценить воспоминанье, - 

Что остаётся после перемен? – 
Немеющих в бесчувствии рамен, 
Взрослеющих детей, забытой книги? – 
Присутствие, мерцание огней, 
И, чем ты отстранённей, холодней, 
Тем пристальней разглядываешь блики – 

Поверхности, эмоции, сюжет, - 
Паденье в лунку, промах, рикошет, 
Химер собора, патину событий, 
Как будто там, за млечным полотном, 
Вся наша жизнь окажется пятном, 
Как взлёт цивилизации на Крите – 

Из пепла и расплавленных камней, 
В застывших очертаниях камей 
Проступят переливы и фигуры, - 
Готовые о прошлом рассказать, 
Но некому по золоту вязать, 
И слушать, как собачатся авгуры, - 

Качайся над рекою, краснотал, 
Ты уронил все листья и устал, 
Пора цветенья и пора забвенья, - 
Одна и та же, в сущности, пора, 
И мне пора забыться до утра, 
Как засыпают звери и растенья. 

Из цикла Алхимия 

Восточные мотивы 

"Шах с бараньей мордой – на троне." 
А. Тарковский 

На тулове – баранья голова, 
На шее – ни царапины, ни шва, 
Рискну предположить, - что так и было, 
Повымирали с волчьей и орла, 
От Прометея – пепел и зола, 
А за руном – грядущее и сила. 

Бараны подарили нам мозги! – 
Который год извилины узки, 
Хотя, боюсь, - реальность твердолоба, 
И плющится до плинтуса, казарм, 
Окном в Европу кажется плацдарм, 
И клоп ползёт с настырностью микроба – 

Лесной, вонючий, едкий, что моча, - 
Почти уснувший разум щекоча, 
Он порождает сонмы человечьи, - 
Мыслителей, чья родина грязна, 
Поручиков – любителей овнА, 
И прочие движения овечьи. – 

На этой ли крови гематоген? – 
Скорее гематома и фосген, 
Хотя и бычья точно не в порядке – 
Копытных лабиринтами не счесть, 
И можно только бешенство огресть, 
С алхимией играющее в прятки – 

Мутацию, естественный отбор, 
Когда стоит не выбор, но забор, 
И надпись на заборе – это клетка – 
Решай теперь – снаружи иль внутри? - 
Как следует руно посеребри, - 
Не золото, не всё же – не конфетка, - 

Заглядывая в перечень зеркал, 
Находишь там не то, что ты искал, 
Но только отраженья, отголоски, - 
Набычилась на шее голова, 
На фоне гор чернее синева, 
Руно – как чёрно-белые полоски. - 

Мир выцветает до первопричин, 
Алхимия – что золото личин, - 
Магические трещины над сутью, 
Полоски расширяются в столбы, 
Барану по ночам не до божбы, 
Как зеркалу, подёрнутому мутью. 

Из цикла Верхний Ис 

Смородина, дичая, на просвет
Совсем не изменяет полутени,
И глохнет сад за выслугою лет,
Преображаясь в оргию растений –
От луговых до жителей болот,
Древесных чаг и съёжившейся вишни,
И пёстрых листьев дрейфующий флот
Перемежает трепет и затишье, -
Ни жителей, ни кошек и собак,
Ещё весна, и скроет одичанье
Лабаза развалившийся барак,
Колодца утонувшее молчанье,
Печной трубы кирпичную труху,
Упавшие венцы былого входа,
Ворота, утонувшие во мху,
Смородину, любимицу рапсода… 

*** 

Как в той притче про обезьяну –
Помнить вскользь, не задеть, не тронуть, -
Всё персты, что пронзают рану,
Всё гроза, а за нею – омут,
Всё галера неисцелимых,
Путешествие без возврата,
Словно мы, затерявшись в зимах,
Возвращаемся к зиккурату,
И песок ли над ним, снега ли –
Всё рассыпчато, равномерно,
Словно мы от себя сбегали,
И осталась внутри каверна, -
А над нею – над облаками,
То ли небо, а то ли речка,
С перелётными горбунками,
Апологией человечка… 

Марселю Прусту 

…вот так вот, нескончаемо, - одно 
Другое тянет, пробует, уносит, 
То запах сдобы, то веретено, 
То интонация в пропущенном вопросе, 
Скамейка с иероглифом – «ва-ва», 
Пожухлая осенняя трава, 
И свежий воздух первого мороза, 
Смешная грязь на ветровом стекле, 
Как будто крылья сверху на ноле, 
Простуды незатейливая доза, 
Домашний морс, а хочется глинтвейн, 
В наушниках то «Circus Du Soleil», 
То Бейкер, то Бетховен, то рэгтаймы, 
И каждый звук протяжен и глубок, 
И спутан одиночества клубок, 
И прошлое протягивает тайны, - 
Бери, не жалко, сколько этой хны! – 
Брусники от берёзы до сосны,- 
Полянами, и скоро будет снежно, 
Тяни ещё, за перекрёстком – бор, 
Там жимолостью морщится забор, 
И мох лежит так пышно и небрежно… 

    ..^..




АРТЕМ ТАСАЛОВ 

*** 

Несутся огненные сани
В немыслимую синеву,
А я по-прежнему в тумане
Угрюмой нежности плыву.
Неловкий пасынок прощенья,
В пространство вперившись, молчу,
Лелею рану воплощенья,
И исцеляться не хочу. 

Водка 

Смаковать её не надо, 
Просто выпей, закуси. 
Всё какая-то отрада 
Бедным жителям Руси. 
Чтобы сердце не устало 
Волком рыскать по лесам, 
Что бы сил ещё хватало 
Улыбаться небесам. 

*** 

Прости меня, Отец родной:
Мне взрослым стать не довелось.
Я был беспамятной весной,
Ручьём, бегущим на авось. 

А ныне я себя не зрю:
Пропал куда-то, сгинул, сплыл.
Из ниоткуда я смотрю
Туда, где кажется, что был. 

Но пусто там совсем насквозь,
Как эта сирая капель,
Как этот старый ржавый гвоздь,
Как Дух, в крещенскую купель
Сходящий... 

*** 

Вышел на улицу мартовским утром:
Улица - ангела медленный взмах,
Солнечной слякотью перламутра
Божии храмы плещут в глазах.
Блещут, ярые до исступленья,
Очи Божии, в сердце – тьма.
Так и стою тридцать лет на коленях,
Призрак сломанного ума. 

*** 

С утра в глазах стояли слёзы,
На сердце – занавесью – мгла.
И нежность маленькой берёзы
Меня утешить не могла. 

Переливалась и дрожала
В слезах рождённая весна,
И смерти медленное жало
Входило в туловище сна. 

*** 

Хоть 100 лет проживи, а весна всё равно
Удивит, искромсает, оживотворит.
Вот за это и любим мы это кино,
Что оно эту блажь в сотый раз повторит.
Синева – словно вынули душу из глаз,
Воздух свеж и чудесен, а небо – оно
Бесконечно, беспечно, бесстыдно 100 раз
В одного и того же тебя влюблено. 

30.03.12 

*** 

Чибисы, вальдшнепы, вороны, 
Зелень сквозь вязкую грязь. 
Жизнь искушает повторами, 
От преизбытка ярясь. 
Оком, подернутым плесенью, 
Тщусь разглядеть благодать, 
Чтобы обрадовать песнею 
Призраков редкую рать. 
Сирые, алчные призраки 
Выпили алую кровь мою… 
Медленно медленно из реки 
Кажется стадо коровье. 

*** 

Братец мой, хорош хандрить, -
Это так уже не ново…
Ты попробуй подарить
Пустоте живое слово.
Станет семенем оно,
Пульс вселенную наполнит…
Смотрит женщина в окно,
Боль от радости не помнит. 

*** 

Я от этого города страшно устал.
А других городов не завёл…
Слишком долго его целовал я в уста,
На измену всю душу извёл.
Очарованный смертью измученных душ,
Он застыл изваянием сна,
И пленил своим сном беснованье кликуш:
«Не нужна здесь любовь, не нужна!» 

*** 

Сирень блаженно расцветает…
Так редко на прогулку выхожу.
В моей груди дух смерти обитает,
Но улыбаюсь я для куражу.
И водку пью, и анашу курю,
За волосы себя приподнимаю.
И каждый день я сам себе дарю,
И в жизни ничего не понимаю. 

*** 

От старости так странно умирать,
Но если суждено, то почему бы?
Как липа лист – терять себя, терять…
К молитве приучив скупые губы. 

Александру Пименову 

«выкатите такое, чтоб у нас и вправду челюсти отвисли...» 
Упадочный Дед 

Некий дед с отвисшей челюстью 
Тряс пиита за грудя 
И кричал: "отдайся целостью 
Мукам творчества, дитя!" 
Трепетал пиит отравленный 
Алкоголем и травой, 
И претензии предъявленной 
Отвечал он, чуть живой: 
"Зуб даю и муку смертную 
Я плесну себе в стакан, 
Коль мольбу твою усердную, 
Не исполню, старикан!" 
Дрожь унявши в членах слабеньких, 
Диду челюсть подтянул, 
И, махнув прощально сабелькой, 
На Пегаса запрыгнУл, 
И понёсся в синь заоблачну, 
Гуся встречного пуша, 
Ангел жизни замороченной, 
Просветленная душа. 

*** 

Всю жизнь прощаюсь с книгами -
Проститься не могу,
С картонными веригами
Совсем, дурак, ку-ку.
А осень сыпет листьями
На пьяные мозги
Внезапная как истина,
И как обрыв строки. 

ЭКЗИСТЕНЦИЯ 

Проиграл я свою экзистенцию,
Без неё в этом мире никак…
Как-то в Риме купил индульгенцию
За увесистый царский пятак.
За иконой заныкал голубу,
И живу себе кум королю.
И целую судьбу свою в губы,
И постылое время терплю.
Так продам я её ненаглядную,
Что бы выкупить муку мою –
Экзистенцию – суку нарядную,
Что прохожим даёт по рублю. 

*** 

Полетела листва золотая
На мою непутёвую жизнь,
Журавлей треугольная стая
Проницает холодную высь. 

Словно тронули струны нечаянно
Чьи-то пальцы в груди у меня,
И дрожит треугольник печальный
В остывающем мареве дня. 

И дрожит он как сон на ресницах,
От которого я не проснусь.
Длиннокрылые гордые птицы
Покидают страдалицу Русь. 

И лежит она в саван одета,
Ожидая воскреснуть с азов…
Длиннокрылые отроки света
Устремились на ангельский зов. 

И когда они снова вернутся
Через бездну приснившихся бед,
Может быть, я сумею проснуться
И увидеть спасительный свет. 

ОСЕНЬ В РАЗГАРЕ 

В разгаре медленном и тусклом дождливом сумрачном больном
В разгаре ужаса во взгляде не опьяненного вином
В разгаре старости мгновенной в сыром посёлке захолустном
В разгаре мудрости проникшей в пустое сердце дурака
В разгаре тайны сокровенной в пространстве речи безыскусной
В разгаре молнии и громы внутри питейного ларька 

    ..^..




ИЗЯСЛАВ ВИНТЕРМАН 

*** 

Мокрый снег всё ближе к морю -
дальше надо отступать.
Но в кольцо зажали горы 
и зима бомбит опять. 

Белой пеной стелет берег
три дорожки беговых 
для любви, надежды, веры -
плохо смешивая их. 

И быстрей скользит над всеми
вечность из кусочков льда.
Мокрый снег летит, как семя
в никуда и в никогда. 

    ..^..




ЕЛЕНА ТВЕРСКАЯ 

Австралия 

Там, где лето зимой, и на севере юг, 
Перевернутый мир, антиподы вокруг, 
И не так собираются тучи, 
... В перевернутом мире цвет неба другой, 
В перевернутом мире все - вниз головой: 
Волки сумчаты, лисы летучи. 

Австралийская речь бубенцом дребезжит 
И царапает ухо, а время бежит 
Впереди на два дня, что обидно. 
И куда ни взгляни – океана разлив, 
И на пол-океана - коралловый риф, 
Так, что даже из космоса видно. 

И созвездья не те открываются мне, 
И мы едем опять не по той стороне 
По дороге, витой от изгиба; 
Но все та же Луна освещает прибой: 
Ей ходить над Землей все равно по какой 
Стороне, и за это - спасибо! 

Весеннее 

Был пасмурный весенний день. 
На всем слегка лежала тень 
От темно-сизой тучи, 
Раздувшейся, как Дуче. 

Потом подуло, размело, 
И к ночи месяц наголо 
Был занесен брутально, 
Как ножик, вертикально. 

А ночью – пели соловьи, 
Изнемогая от любви, 
Ну, что же, дело птичье – 
Не соблюдать приличья. 

И пара уток поутру 
Прошлась по заднему двору: 
Он показал подруге, 
Что есть вода в округе. 

В окне опять – голубизна 
И зелень. Знаете, весна 
Умеет много гитик, 
Хотя она и нытик! 

1. Червяк и Гусеница 

У знакомой Гусеницы спрашивал Червяк:
«Говорят, что бабочкой станешь ты, а как?» 

Отвечала Гусеница: «Раз уж ты спросил...
Если бы все лето ты, не жалея сил, 

Ползал под налетами соек, воробьев.
От кротов увертывался, прятался от сов, 

А потом, обернутый коконом-бинтом,
Преврашался, свернутый, в неподвижный ком, 

А потом открылся бы кокон – и на свет
Ты б явился бабочкой, как отец и дед, 

Но лишь при условии, а не просто так:
Что от роду – Гусеница ты, а не Червяк!» 

2. Про Енотовидную Собаку 

Енотовидная собака 
С енотом сходна по обличью.
Она собака, но однако,
Ее енотовидной кличут. 

Она с рождения - собака,
И ей, наверно, неохота,
Чтоб каждый встречный забияка
Ее дразнил родством с енотом. 

А, может быть, она с енотом
Гордится сходством, и обидно
Ей, что придется отчего-то 
Собакой слыть енотовидной?! 

3. Белка земляная, североамериканская 

Зачем ты, земляной бельчонок,
Стоишь столбом на борозде?
Тебя заметит и ребенок,
Ведь ты практически везде. 

Вот, вырыв новенькую лунку
И лапки на груди сложив, 
Застыл ты, вытянувшись в струнку:
- Кто там идет? Ползет? Бежит? 

То ястреб сверху остроглазый,
А то койот исподтишка
Грозят бедою, но ни разу
Не попадался ты пока. 

Но озираешься тревожно,
Идет смертельная игра!
И все ж спасение возможно -
Вниманье, скорость и нора. 

На склон холма, на лоно луга
Ты по весне бежишь опять,
С тобой любимая подруга,
А к сентябрю вас будет пять! 

*** 

А мы еще с виду, как будто, герои,
Но планов на вечность, как прежде, не строим. 

Казалось бы, жизнь не скупилась на милость,
Но что-то во времени переменилось. 

И мы еще можем напиться в субботу,
Но помним, что нам через день – на работу. 

И нас до сих пор увлекает искусство,
Но редко – простые и сильные чувства. 

И нас до сих пор занимает игра,
Но только – большие ее мастера. 

А нам еще до смерти хочется жить,
Но легче растрогать нас, чем рассмешить. 

*** 

Половина знакомых китайцев тут имеют фамилию Ли.
Половина Луны улыбается, половину не видно с Земли.
Снова с яблонь плоды - по головушке, и теряет листы виноград,
И на оклики: «Девушка! Девушка!», - больше не обернешься назад.
Год стареет, хотя и не помер он; свет осенний горит во дворе.
Слово «время» давно первым номером как в частотном стоит словаре. 

    ..^..




ВЛАДИМИР АНТРОПОВ 

*** 

Не знай ничего про осень, смотри - этот лист о ней
Даже не слышал вовсе - утром, что все холодней, -
Проснется, зашепчет слабо: это болезнь, озноб, 
Желтым пятном ляжет набок, мокрый покажет лоб,
К ветке руки потянулся - кровь-то течет еще?
Запястье, провалы пульса, слабой ниточки счет. 

Зеленой радости всплески, - неба чаши полны,
Август стоит в перелеске на цыпочках тишины. 

Первым желтеть не страшно: это озноб, недуг,
Ночная тянет рубашка, слуха тяжелый стук.
Света холодные пятна, влажного ветра чулок -
Тем, кто живет без возврата, счастья не знает срок... 

Трава 

...Что вся твоя жалость - жалость травинки к траве,
Стебелька колебанье, едва различимый шорох,
Когда слишком тесно - огромные, голова к голове,
Навзничь ложатся, и воздух - из пыли и пороха. 

Прильни к сутулой спине, шепчи, касайся его сукна, -
Слиться хотело с травой - да кровь тяжелей оказалась, -
Разве зачем-то еще эта тихая речь нужна,
Разве кому-то еще нужна эта жалость? - 

Если ни памяти, ни имен, - плач листа по листу,
Объятье травы с травой на исходе сухого лета,
Утешь его, прошепчи: имена, как трава, растут,
Молча касаясь друг друга, - ты еще слышишь? - где-то... 

27.05.2012 

    ..^..




АЛЕКСАНДР ПИМЕНОВ 

GUESS WHO или РУССКАЯ ЭНИГМА 

Семейство супруги не я выбирал…
Там все – русопяты, а я – либерал.
Жена меня тащит на Пасху к родне –
И снова проблема корячится мне. 

Ну, тятю с маманей не спутаю я,
Но боль головная – супруги дядья:
Брат папы, брат мамы, по мне – один ,
Но там их зовут или «стрый» - или «вуй». 

Я думал, что помню названья дядьёв,
Но понял уже за столом: не готов!
Один – по соседству, другой – визави…
Попробуй, тостуя, не так назови! 

Вдруг вуй исподлобья посмотрит, как Вий,
Горой двухметровой поднимется стрый,
Под ручки сведут на пленэр из избы
Да выпишут щедро, по-свойски … 

Харибда со Сциллой с обеих сторон!
Я молча вливаю в себя самогон.
Дядья одобрительно бьют по плечу –
И вместе выходим извергнуть мочу. 

Луна над отчизною, хохот кобыл…
(Где Даля словарь?! На роялях забыл!!!)
Согбение вый да журчание струй –
А я всё смекаю: где стрый – а где вуй? 

Какая природа! Какие поля!
Какое внутри облегчение, !
Журчание струй, сотрясение вый…
Но снова гадаю: кто вуй – а кто стрый?! 

Решил я отдаться на волю стихий:
Подносит мне вуй, подливает мне стрый…
Ни тяти, ни мамы не помню, друзья, 
И в тыкве хмельной – ни стрыя, ни вуя… 

Мораль: либеральным сознанием пьян,
Не зри свысока на честных християн!
Как станут стеною стрыи да вуи –
Забудешь гнилые замашки свои! 

    ..^..




РЫЖАЯ СТЕРВА 


***


Однажды, в триодинадцатом месте 
Почесывая, и кривя губой 
До мяса ногти грыз невольник чести 
Над слишком продолжительной судьбой 

Иного нет а прочее - далече 
Не свалится на голову софит 
Вполне употребительную печень 
Клевать вражина подлый не летит 

Ему не снится гроб среди квартиры 
Не шаркает горбатая с клюкой 
Гнетущая несправедливость мира 
Не тянется карающей рукой. 

Надеясь обрести антракт и лавры 
В тоске перебирая реквизит 
Он даже уповал на канделябры 
И прочий раритетный дефицит 

В рядах скучали зрители с попкорном 
Не шла развязка, чтоб ее, итить! 
Поэты лишь с холстов не рукотворны 
А в жизни – в жизни всяко может быть. 

*** 

Бывает: сочиняя стиш на взрыде
Заблудишься во времени и выйдешь
Туда где ни макара ни телят
Лишь свиснет рак проваленного века
В котором через реку ехал грека
Ни разу не вернувшийся назад
Там чудеса, там прима-сигареты
В морских глубинах плавают ракеты –
Достойной жизни пламенный привет
Квартира состоит из книжных полок
И даже смерть вождей - отличный повод
Внедрять на телевиденье балет
Совсем невдалеке, за поворотом,
Гулял себе еврейский мальчик Мотл
Геройством никаким не знаменит
Характером церковен и канторен
Он знать не знал что кровь бывает морем
А кожа из полосок состоит
От тех времен во времена искомы
Тянулось носом склизкое в погромы
В расстрелы в мародерство в лагера
Народ был черств, мозолистые души
Раскроенные черепа старушек
Не задевали, честно говоря
Сон Павловны читала вся Европа
А претворить его в такую попу
Одна шестая суши лишь смогла
Взамен ОГенри в те лихие годы, 
В литературе были «идиоты»
Но смена подходящая росла
Мы глупые, но все у нас прекрасно –
Есть пятьдесят сортов колбас и масла
Выходит – глупость вовсе не порок
Айда тусить, глушить редбул и пиво,
Распутным безидейным коллективом
И прихвати кондомы, Мотл, Ок? 

*** 

Расскажу, приложившись к рюмашке
Перетертую жизнь калача:
Как скакал я сосудом в упряжке
Тыкву бодрой рысцой волоча 

Запрягая меня в сбрую эту
Мне кузнец наставленья давал:
Мол, такой нынче формы кареты
Мол, Малевич проект рисовал. 

Ты скачи, гой еси добрый младец
Жизни бойкому ритму втори
Встретишь черную в белом наряде -
То, брат, золушка, знать подбери. 

Были дали, не были – не дали
Я себя отжимал до костей
Чтобы гулкою дробью рыдали
Пылевые орбиты степей 

Чтобы вбить в поле адреса звонко -
Не зову-не жалею дот ком,
Надышавшись по самую кромку
Райских яблонь медовым дымком. 

Все пройдет, но на врезанном дубе,
В древней тоге с пригоршней огня,
Из последних парадных орудий 
Отольет Церетели меня 

    ..^..




Figa 


***


Хочу сидеть с тобой в обнимку 
На черно-белом фотоснимке, 
Из-под вуали аберраций 
Простым припевом повторяться 
Подраненной зимой. 
Не замечая объектива, 
Прицельно быть с тобой счастливым, 
И чтобы скрипки и свирели... 
И чтобы лица не старели... 
И чтобы мятная конфета... 
И чтобы ты не знал про это... 
Фотограф мой. 

*** 

Мы будем лежать в высокой-высокой, высокой траве,
Такой высокой, что неба останется лишь клочок.
Я буду касаться тебя, и гладить по голове,
И шепотом щекотать щеку – какой же ты, мол, дурачок.
Ты будешь таким смешливым и диким, взрослым не по годам.
Я буду кормить тебя земляникой, радуясь мелочам.
Пока ты не скажешь: Я тебя…никому… и пауза… не отдам.
И удивишься своим губам - безжалостным палачам. 
Разобьется градусник поднебесья, схлынет речная ртуть,
Разлетится, роняя всхлипы, предутреннее воронье. 
Я захлопну душу, как форточку, и попытаюсь уснуть,
Нечаянно удалив из памяти 
Тебя и твое вранье. 

    ..^..




тэдэ 

*** 

Войны экономическое чудо, 
храм на костях и прочая приблуда, 
чтоб этой жизнью пропитался Джон, 
поджаренная с четырех сторон, 
встает заря безвестного светила, 
полночный хадж, Аскольдова могила 
и вечный праздник русских похорон. 
Колумбом новым Африка брюхата, 
полным полна соломенная хата, 
иди учи апачей, милый друг, 
у них летают чаще перепелки, 
бодрее свиньи и пушистей волки, 
и каждый олух стоит наших двух. 
Трынди трещотку, воспевай свободу, 
кидаясь за борт, уходя под воду, 
мы тоже будем счастливы с тобой, 
что каждой твари хватит кислороду, 
чтоб отразиться в тверди голубой. 

    ..^..




ЮРИЙ РУДИС 

*** 

Опять в любом полуподвале
играет в шахматы народ,
слон ходит по диагонали,
а пешка задом наперед.
Ее не сразу разменяют,
не сразу ей придет капут,
но вот уж пальцы разминают
и на груди рубаху рвут.
А пешке бедной жить охота,
она как пьяная орет,
когда рукой железной кто-то
ее за голову берет.
Земли не чуя под собою,
черным черна белым бела
душа ее над полем боя 
летит в чем мама родила
Погромче, пташечка, пиликай
тебе других сводить с ума,
прости-прощай, Ростов Великий,
прощайте, церкви и дома.
Прощай, народ мой деревянный,
прощайте, мама и отец.
И пусть гроссмейстер окаянный
за все ответит наконец.
Пусть он ответит Бога ради,
почто завел нас не туды,
откроет страшные тетради, 
где все записаны ходы. 

    ..^..




Vernad 

*** 

Городок у реки, лодки, мост, три авто, рестораны
Воскресенье. Рассвет.
Ни души. Снится странный
Нескончемый сон городку 
О парадах, туристах и странах. 
И веселья расцвет...
Не души, не порань этот ранний
Перед службой воскресной неслышимый звон
Этот поздний последний преджаркий и странный
Предвосхитительный сон 

    ..^..




ТАТЬЯНА ПУТИНЦЕВА


*** 

Коль мир - театр, то тот, в котором 
Творец лукаво начудил: 
В нём зритель кланялся актёрам 
И уходил. 

Средь шума, шиканья и свиста 
Одна ропщу и трепещу. 
И смелому авангардисту 
Рукоплещу. 

В порыве чувств, не из каприза 
На выходе приторможу: 
- Дослушаю ещё репризу - 
И ухожу. 

- Сей водевиль поставил гений! 
Ещё билетик, ангел мой, 
Достанешь мне? Но тем не мене - 
Пора Домой... 

    ..^..




ЮЛИЯ БОНДАЛЕТОВА


*** 

Какая разница, с какой 
ты высоты упал когда-то. 
Какая лопнула ладонь 
не удержав узла каната. 
Ведь за кулисами портьер 
нормандский ветер дует в спину, 
и раскачав свою гордыню 
скрывает саваном партер. 
Ты станешь куклой на ветру 
болтаться - потому, что молод. 

Но только Гамлет был заколот 
ещё на каменном полу. 

*** 
Ничего не стоит свет на побережье. Мать в коровьем стоне мучает младенца. Тишина не молкнет - темнота не гаснет. Птицы переходом следуют по дну. 
Рыбы на пригорке с оловом на пальцах в чешую бормочут песню никому. 
Маленькие сети рвутся на причале, все мы только дети - нас недокачали - 
угол был не слишком у лагуны-месяца. Яблоком с корицей пахло и на лестнице: август был не тот, чтобы в нем повеситься - не было ни рыбы, керосина, нежности... Струсили - остались, а в руках подержань 
в осени - печали... 

*** 


Жизнь, как ни снилась, оказалась явью. 
Июнь был только поводом к черешне. 
И ночь за ночью вышивала гладью 
Рисунок звёзд, но нажелто и вчерне. 

В жестоком мареве терялись окончанья. 
И край земли с берёзовой корой 
то девственностью поражал, а то печалью 
и в слове "было" не было отчаянья, 
а только "бог" проскальзывал порой. 

    ..^..




ВЛАДИМИР ЛУЦКЕР 

*** 

Слагать сонеты, 
японские якобы, - 
пятисложные, 
семисложные строки; 
вместе танка, три хокку... 

Своеобразно- 
красивая речь; 
прячутся в складках шелка 

зонтика гейши, 
читающие стихи 
и хризантемы. 

Эти четырнадцать строк - 
нецке, гравюра, 
узор кимоно.... 


    ..^..