Валерий Бондаренко

ЛАБИРИНТ

1.

Недавно вызвал меня Семен Митрофаныч:

- Вот, - говорит, - специально для тебя, Сидоренко, дело. Об убийстве.

- Как об убийстве? Как об убийстве-то?! Я ж по коррупции! - негодую. - Я и боюсь об убийстве...

- Ты педераст, Сидоренко? Что молчишь-то? Педераст ведь!

- Точно так, - вздыхаю, - есть маленько.

- Не маленько, а вон у меня полюбовников твоих целая картотека! Учти, мы все о наших сотрудниках знаем. И ты давай не виляй мне тут. Дело-то о вашем брате - пидаре. Пришили его, понимаешь, Миша, кастрировали, да еще напоследок и обосрали. А теперь этим делом наверху интересуются. Мне уже два раза звонили. Кто - не тебе знать. А только ты сдохни, но дело реши. А то самого в лагерь кукарекать отправлю!

Пришлось согласиться, конечно. На зоне ведь изнемогу я просто...

Ну, едем мы с опером Душковым на место убийства и, так сказать, поругания. Душков - детина огромный и тупой до изумления, до восторга. Крутит себе баранку и нас, пидаров, поливает. Дескать, и заразные-то мы, и манерные, и в целом довольно противные все.

Ну, достаю я пудреницу. Пудрюсь хладнокровно и ему, шакалу, внимаю. Он говорит:

- Ты, Сидоренко, так же кончишь! Обосрут всего и убьют на хер!

Я (нежно так):

- Душков, лапушка, что ж ты злишься так? Я ведь не настаиваю, чтобы ты, грубиян этакий, со мной спал. Я вообще не жду милостей от природы и не надеюсь, что ты когда-нибудь поумнеешь.

Он чуть на школьницу не наехал. Ужасно обиделся. А потом, когда из машины вылезли, еще и по шее накостылял.

И пошли мы к тому ко трупу свежему по некошенной по траве... Отвратное зрелище, доложу я вам! К тому же и вдова тут, большеносая, некрасивая, надрывается. Я говорю ей:

- Не сходите с ума, мадам! Конечно, его обкакали ненароком. Но член ведь на месте, как видите. И труп, фигурально говоря, вполне, вполне дееспособен. И потом, с чего это Митрофаныч решил, что он пидар? Обычный мужчина, даже и ненакрашенный. Ах, как я не люблю натуралов этих! Одно с их, мужчин, стороны всегда лицемерье!

А она:

- Мне ль не знать, кто был супруг мой любименький, ненаглядный! А член я ему сама приставила, потому что ужасно и непривычно мне как-то без...

- А почему же говно не смыли? - ехидно интересуюсь.

- Ах, оставьте, оставьте меня в покое, противный вы человек!.. - и в истерику, в слезы. Но на вопрос не ответила, вы заметьте.

Ну, Душков (душа, стало быть, человек) бросился ее утешать. И вдруг как завопит страшно! У женщины на него под юбкой, как видно, встало. Потому что вдова как раз мужчиною оказалась.

А через два дня и вдовицу неутешную тоже пришили. И с теми же подробностями не комильфо.

От этих всех впечатлений у меня истерика тоже вдруг приключилась, в кабинете у Митрофаныча. Я катался по ковру, визжал и пытался подобраться к члену его, который - я видел - от гнева в штанах весь разбух. Но Митрофаныч воли себе не дал, меня из кабинета выкинул и велел через неделю максимум результат представить.

2.

Легко сказать: "через две недели"! Да мне ребеночка легче выродить через девять месяцев, чем результаты эти ему в указанный срок представить. Спросите: почему? Да потому, что убийство это, а даже не изнасилование.

То ли дело - с коррупционерами работать, особенно с крупными. Ты с ним и в покер, ты с ним и в сауну. По пьяному делу да под любовь мою - всегда, всегда неземную! - он такое откроет мне! А после и деньги еще сует, чтоб я ненароком не проболтался. Вот где результаты были всегда налицо!

А телохранители эти их в тельняшечках... Эх, да что там говорить: элита - элита и есть. Не то, что дачники эти обкаканные.

- Душков, - говорю, - ты мог бы на человека, на труп покакать?

- На тебя, Сидоренко, всегда бы рад... А вот на человека... Не знаю, не думал.

- Какое же ты хамло! - ропщу. - Не пробовал, а бранишься...

Но тут вдруг и мысль пришла: обкакали не свои, не гомосексуалисты. Враг обосрал, конечно!

Поехал я к известному в наших кругах Диме Ключову, футболисту такому томному. Такому с губами, такому всегда в голубых (назло всем властям!) штанах.

- Есть у тебя знакомые натуралы? А то у меня Душков один да еще Митрофаныч этот. Но очень они такие... Без фантазии, понимаешь? Ведь чтобы труп обкакать - для этого острота нужна, темперамент мысли...

Дима задумался. И пригорюнился вдруг заметно:

- Есть, - говорит, - у меня три знакомых бисексуала. Но они такие стеснительные! Даже писать при мне не могут.

- Однако обосрали ведь трупы! - возражаю. - Может, затем и убили, что на живых стеснялись?

Тут Дима обиделся за своих бисексуалов, и мы поссорились навсегда.

Передо мной встала труднейшая задача. Нужно было найти неподдельного натурала, изучить его повадки и затем реконструировать по ним моральный облик и мотивы убийцы.

Но где теперь найдешь стопроцентного натурала в многомиллионной Москве? Круги творческой интеллигенции отпали сразу, сами собой. Нашему производству я с детства не доверяю. Искать натурала в казарме или тюрьме было бы, наверно, бесчеловечно, а в правительстве - и преступно (я немножечко патриот).

Мне оставалось только одно: пасть в ноги все тому же Душкову. Он выслушал и брезгливо - только ради дела! - согласился.

- Понимаешь, Душенька, - заворковал я тотчас, - как ты ешь, пьешь и спишь, мне вовсе не интересно. Мне важно знать лишь, как ты какаешь, писаешь и ебешься.

- Показать? - поиграв желваками, спросил Душков.

Я обрадовался, наивный, но он предложил только пописать мне же в глотку.

Я заплакал. Потом позвонил Митрофанычу. Митрофаныч вызвал Душкова. Душков вышел от него седой и на все согласный.

3.

На проведение следственного эксперимента нам дали месяц. Выделили дачу, провизию и спиртное. По моей просьбе сменили шторы и подобрали хорошую фонотеку. Душков захватил с собой связку воблы и детектив.

Когда мы остались одни, Душков вдруг молча заплакал.

- Ебать ведь будешь! - сказал он хрипло на мое утешение.

- Что ты, что ты, Душенька, как же можно?! - запричитал, засуетился тут я. - Мы и спать-то будем на разных кроватях.

- Я на сеновале! - встрепенулся, видя мою уступчивость, натурал.

Так и стали мы жить с ним на даче. Утром Душенька показывал мне, как он какает и писает, как делает зарядку, плавает на тот берег, онанирует и мечтает при сем о бабе вслух. Вечерами он напивался и пел военные песни или гонялся за мной с поленом.

Из наблюдений за Душковым я заключил, что натурал - это тот же свой брат-педик, но забитый, закомплексованный и несчастный.

С согласия Митрофаныча я посадил Душкова на цепь. Я кормил его мясом с перцем, поил красным вином и немножко гормонами. Душков бунтовал одно время, потом, угрюмый, часами сидел неподвижно, глядя на свой разбухший, пунцовый, на младенца похожий член. Таким я и показал Душкова нашему Митрофанычу.

- Что ж ты мучаешь его, Сидоренко? - забеспокоился шеф. - Лучше сразу убить человека, чем так издеваться...

- Видите ли, Семен Митрофаныч, мне важно выяснить, до каких пределов распространяется в человеке чисто мужское начало. К тому же рискую и я. Вот до кондиции его доведу и с цепочки-то и спущу. Убьет он меня и обкакает или нет? Вот что меня занимает!

- Ну-ну, - сказал Митрофаныч и пожал мне руку.

На оперативке в тот день он хвалил методы ведения следствия, которые смело вводят теперь молодые кадры. Раньше ведь как? Поймали бы алкаша, избили б и дело ему пришили - и вся недолга. А здесь (в нашем с Душковым случае) - игра фантазии, интеллекта, поиск новых, непроторенных путей.

Так Митрофаныч сказал. Я даже всплакнул немножко в погон соседу.

4.

К счастью, мужского в Душкове оставалось еще очень и очень много, когда случился тот ужасный конфуз. Дело в том, что я пленился как-то на огороде татуировками одного алкаша и ввел его на веранду. И выпил с ним, и хотел было лобзать его (и его лобзаний хотелось очень). Между тем собиралась гроза, и молнии очумело чиркали о подоконник. И тут алкаш заревел вдруг, что я весь мужской род собою позорю, и что двоих пидаров он уже порешил и обкакал, и мне устроит такую же баню.

Холодный пот прошиб тут меня, и я, красиво освещаемый молниями, понесся на сеновал, где гремел цепью во сне Душков.

- Душенька, милый, дружок! - шептал я страстно, схватив, точно палочку-выручалочку, раскаленный его елдак. - Я сделаю тебе все, все! И минет отстрочу, и в задницу, и как хочешь, и бабу даже тебе приведу какую гулящую, но только спаси ты меня, сердешный! Ведь он же пьяный, он мало того, что меня порешит, обкакав, он и сеновал запалит с тобою! Ах, Душенька, милый, милый, я этого не переживу, родной!..

И тут в Душкове сработал мною не вытравленный еще из него рефлекс! Молча он махнул с сеновала и, грохнув цепью, встал впереди меня с хером наперевес (так богатыри заступали когда-то путь супостату).

С ревом и дрыном ринулся алкаш на Душеньку моего. Но удар огромного члена - и нет уже дрына, разрублен. Тут молния ослепила меня, и лишь по тонкому предсмертному воплю пьянчуги я понял, что был и второй удар, сокрушительнее, чем первый.

- Душенька, - шептал я, смеясь и плача. - Душка, Душка моя!..

Я обнимал его и плакал, и сморкался рядом в солому.

- Ну ладно тебе, дурак, - бубнил смущенно Душков. - Штаны пойди смени лучше, ведь обосрался...

Я привел себя тотчас в порядок, вернулся к Душкову, и утро мы, спаянные общей борьбой, встретили в объятиях друг друга.

А цепь и труп выбросили подальше.

ЭПИЛОГ

Эксперимент я упросил Митрофаныча продлить до осени. Теперь я уже и сам порою не рад моему успеху: Душенька ходит весь день с кружевным зонтиком и в митенках и поет романсы тоненьким голоском. И конфузится, встретив пьяного шоферюгу. И я к шоферюге его ревную.

Ах, нам рано, рано еще с дачи съезжать!.. Нередко является к нам отдохнуть наш дорогой Митрофаныч. Сидит, глядит, кряхтит. Но сам пока ни на что не решается.

И эксперимент тянется, тянется, тянется нежно вдаль...

    ..^..