Валерий Бондаренко
ОТЕЦ И СЫН
Ваш нос Пьеро…
( М.Кузмин)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
Кремовый сумрак. В спальне зашторено.
Писк домофона все повторяется. Наконец, Н.С. вроде бы с неохотой отбрасывает одеяло.
Голос консьержки, ехидный:
— Николай Сергеич! Тут к вам военный.
— Какой еще военный?
— А солдатик… Говорит, сын ваш!
— Впустите…
В трубке, не сразу повешенной, успевает услышать: «Туда иди, этот лифт не работает». В голосе консьержки перекатывается интрига.
Н.С. стоит у двери, ерничая про себя, что вот и он теперь — «папик». Да и время уже — через год сороковник!
Вдруг понимает, что ждет с нетерпением. И боится, — но это так, краешком.
Скрип лифта, далекий. Неожиданно громко открываются его двери. Буханье гулких шагов, скрежет непременных подковок.
Н.С. открыл дверь, не дождавшись звонка.
— Входи…те!
Неуклюжее и большое. Казенно-пестрое.
И это — СЫН?! Крупный парень, угловатый, на полголовы выше. Голова круглая, бритая. Тоже вроде брюнет, а глаза зеленые.
Похож…
Но губы не его — полные.
Взгляд выжидающий, исподлобья.
Пунцовый весь.
Наверно, взмок…
Н-да, му-жи-к…
— Входи, Игорь, входи… дорогой!
Шагнул через порог, в сапогах огромный. Встал посреди прихожей, руки по швам. Глаза с Н.С. почти тотчас пошли по кругу: тяжелые стеклянно-деревянные двери под старину; кремовые, в атласных цветочках, обои, большое овальное зеркало в дубовой раме. Недешевенький новодел.
— Проходи, разувайся! Вот тапочки. Я сейчас. Ты меня, можно сказать, из постели вытащил…
Н.С. быстро залез под душ, охнул от холодрыги. Потом, растираясь до красноты, снова подумал с замирающей грустной неопределенностью: «Сын!»
2.
Игорь сидел на диване в гостиной, уныло, вопросительно вытянувшись. Кажется, он пошевелился лишь, когда Н.С. выскочил из ванной.
Н.С. возился на кухне и через арку все время чувствовал на себе взгляд. Там, за аркой был ОН.
Странный какой-то.
Заторможенный.
Н.С. принес ему на столик яичницу и салат с шампиньонами, пирожные, заранее купленные, а себе — крутую овсянку.
— Можно, я это?.. — спросил Игорь. И показал глазами на коридор.
— Что ж ты терпишь-то?
Усмехнулся вдруг про себя.
Не ответив, Игорь поднялся, неуклюже вылез из-за стеклянного столика.
Правая портянка ослабла, сползла. Он приволакивал ногу. Но, идя к двери, старался это скрыть и поэтому делался деревянным каким-то.
— «Урфин Джус и его деревянные солдаты» — подумал вдруг с улыбкой Н.С.
Ему стало тепло – печально.
Вернулся.
— У вас там, как в магазине! Лампочки-и!.. — с восхищением.
— Галоген. Что ж ты мне все выкаешь?
Улыбнулся, довольный, и чуть расслабился. Стал осторожно, роняя с вилки, есть.
— Как служба?
— Нормально…
— «М-м-м-м!..» — подумал Н.С. И спросил как можно теплее:
— Чай? Кофе?
…Во сне так часто бывает: ходишь по улицам и по комнатам, вроде бы и знакомо все, вроде бы здесь бывал. И все же смотришь со стороны, словно чужую жизнь, — это кто-то знакомый бывал здесь, жил… Так вот Н.С. иногда снился его Извольск с кургузыми сталинскими домами в центре (вариант для глухой провинции), с заборами сплошняком подальше, с проулками-тропочками, с древним разбитым монастырем, стены которого спускались к Волге, похожие на конскую челюсть, придавившую склон холма. Тот берег едва виднелся щербатой своей полоской.
Ограничители.
— Н-да! — улыбнулся.
— Тебе бы ванну принять. Я и не догадался…
— У нас баня вчера была. Но в общем, можно…
И посмотрел со странною, строгою благодарностью.
Н.С. ушел в ванную, пустил воду. Сел на край и задумался. Вот оно, прошлое, — с которым и не знаешь теперь, что делать…
…У нее была всегда гладкая прохладная кожа там, между ног. Он удивлялся: почему ВСЕГДА такая прохладная?
Люся жила в пятиэтажке, Николай — в частном секторе, он с мамой ходил в баню. Являясь к Люсе, Коля, если была вода, вставал первым делом под душ.
Тащился.
Люся была сирота, на три года старше. Он кончал школу. «Первая любовь — снег на проводах»… Нет, не первая, — третья уже, наверно. Первая — в смысле: серьезно. Сначала ничего не умел, конечно. Она смотрела на него — «с ласковою усмешкой».
Ее длинные высветленные волосы свисали с тахты.
Что-то уже истаявшее в лице, усталое и безвольное.
Но алчная до этого дела.
Сейчас он подумал об этом с грустью.
Вода прибывала, блики запрыгали по бирюзовым стенам, по золотистому потолку. Н.С. потрогал воду, затем налил немного пены. Спохватился: зачем этой? Нужно было зеленой ему, успокаивающей…
Ну да ладно.
Трель сотового. Из куклячьего мира «Турецкий марш».
Бегом в спальню.
На ходу:
— Иди, готово!
— Да, Виктор Геннадиевич! Да… Да… Через три? Ох, я сегодня, — у меня тут один затык… Да, Виктор Геннадиевич! До встречи…
Н.С. швырнул трубку на кровать.
Выругался.
— Игорь, — постучал костяшками в дверь. — Тут мне нужно будет стартануть. Часа на два где-то… У тебя увольнительная до завтра?
— Да нет, к семи нужно быть уже… — мрачно и отчужденно вдруг.
— Но ты подожди, останься!
— Угу! — радостно.
Н.С. вернулся в спальню, заправил постель. Не раздвинул шторы. Несколько раз, чертыхаясь, прокрутил ключ в огромном, под старину, шкафу. Замок опять не сработал.
Блиннн…
Не запирать же спальню…
Уходя, крикнул в прихожей, на всякий случай:
— Ты в гостиной пока посиди. Там видик большой и кассеты классные: боевики разные, мультики…
(Все одно полезет сюда смотреть…)
Любопытно же.
3.
Был прохладный, но яркий июньский день, с голубыми небесами и солнцем везде. Вечный блеск жизни. И раздражение.
— «Если пробка…» — уныло подумал Н.С.
Представил лицо Виктор-Геннадиевича, узкое, кислое, мелкое, желтоватое от искусственного загара.
Черт бы его побрал…
Клуб — без вывески, без названия, для посвященных он просто «клуб» — находился на Поварской в глубине двора за ампирной решеткой.
Н.С. показал у шлагбаума пропуск. Охранник хмуро глянул, не поздоровался. Новый какой-то.
Тенистый двор, зев гаража. Здесь, среди сверкания машин (мерс Виктор-Геннадиевича и джип охраны, еще разнокалиберные авто персонала), Н.С. подумал, что свой оппель пора бы сменить. Но к новому привыкать нужно, а дел итак под завязку, каждый день выдергивают из дому.
Сезон-с…
Квадратные часы над головой выставили зелень неумолимых: «14.58»
Лесенка, коридор, бар, всегда полутемный.
— Привет! Где В.Г.?
— Уже в гобеленной… — несмотря на бицепсы и полубокс, паренек Тошка был свой в доску. Тонко показал, что спешки Н.С. не заметил.
(Заметил, перескажет всем…)
Через два помещения Н.С. постучал в створку с пошлыми золочеными купидонами.
— Виноват, пробки, Виктор Геннадиевич…
— Я обязан про это знать?! — брови В.Г. приподнялись.
Лицо его было похоже на бельевую прищепку. Несколько лет назад его знала и ненавидела вся страна.
Лицо дернулось.
Н.С. промолчал.
— «Высчитает, сквалыга!»
— За дело, мальчики! — скомандовал В.Г.
Двое мальчиков (каждому лет примерно так по 14) встали с дивана напротив. Один был русый, с пухлой, совсем еще детской мордочкой, — он потупился, он все еще отводил глаза. Другой — брюнет с густыми не по-детски бровями и хитрющими узенькими глазами. Оба в белых носочках с сине-красною полосой.
Типа: благодарный патриотизм…
Н.С. стал распаковывать камеру.
В.Г. вытянул из тронообразного кресла, из-под животика, очень длинные ноги в розовых, с золотой искрой, колготках. Бугорок между ног был едва заметен, по нему тоже ходили искорки.
Н.С. зафиксировал ноги и холмик В.Г. Удалось сразу цапнуть выразительный рост бугорка и то, как густо забегали на нем, точно глАзки, — искорки.
Мальчики нерешительно сделали шаг к креслу.
— Нет, сними-ка их сейчас, Николаша! Мальчики, а ну-ка поиграйте друг с другом!
Виктор Геннадиевич уже курлыкал.
Мальчики встали лицом к лицу. Камера замерла на них. Брюнетик сразу потянулся к толстому члену русого. Русый взял брюнета за локти, сильно вдруг покраснев.
Казалось, они сейчас упадут, обнявшись, на пол, и начнется борьба. Но брюнет улыбнулся тоже, протянул руку и помял русого за мошонку. Русый продолжал держать брюнета за локти, с напряжением улыбаясь.
Он полузакрыл глаза.
Странно: толстый короткий член русого все же встал.
Русый тоже начал гладить член брюнета, — нерешительно, как бы с запинкою.
— Теперь поцелуйтесь! — искры в паху Виктор-Геннадиевича замерли.
4.
…Н.С. освободился в половине пятого. До вечерней пробки, обычной в этой части Москвы, оставалось каких-нибудь полчаса. Откуда-то нанесло тучи, — низко и тускло они висели над крышами. Мощная июньская зелень не спасала от чувства, что скоро осень, что вот она.
Лет десять назад Н.С. сделал серию фотографий для себя с такими смещениями во времени, когда сквозь весенние голые ветки проступала осень или когда по февральскому небу плыли совсем июльские румяные облака. Какие-то фото разлетелись потом по журналам, но серией Н.С. остался все-таки недоволен: камера плохо передавала мутную суть неожиданных ощущений.
Запахи, звуки — не передашь…
Жизнь все больше казалась ему ракушкой, и он бежал в русле ее завитка, прошлое и будущее разделяли низкие перепонки. Протяни руку — пальцы махнут в воздухе десятилетнего прошлого или будущего. Но стенку не перескочишь, нужно все время бежать, — бежать, прыгать, нестись вперед…
Но вот уже год, как что-то замкнулось в нем. Бег продолжился машинально. Тусклая, неизвестно, из неоткуда вдруг взявшаяся усталость налегла на него так, что Николай «ушел в скит», как он говорил себе, — он даже проститутов больше не вызывал. Все это казалось ему тоскливо однообразным. Люди из «круга» шушукались, что Николаша явно уже сдает. Он знал это, он гнал это, он все это отлично уже понимал…
Да он с этим почти уже согласился и теперь, заранее, ПРИВЫКАЛ. Сперва одиночество развлекало Николу, — даже нравилось. Все казалось, что он достойнее и мудрее принимает возраст, не падает в это пошлое педофильство и не депрессует, — продолжает себе тихо, независимо жить. Теперь он от этого враз устал. Да, он устал от уютного своего одиночества решительно, вмиг, — вот только когда этот дурацкий, этот пресловутый «миг» наступил, Николай не успел заметить!
Может, Виктор Геннадиевич допек его своим тупым, никчемным развратом, повторявшимся, как ритуал, — только подростки все время менялись?
Может, и просто: «пора пришла — она…», э-э… признаемся, что это самое?..
Нет, не «влюбилась», зачем же уж так?..
Короче, он гнал, насколько то позволяли правила, и на весь салон бессмертная Тоти даль Монте выводили свои победные рулады из «Лючии ди Ламмермур».
5.
…Обвешенный пакетами, словно Дед-Мороз, он ввалился домой ровно в пять.
На пороге остановился. В гостиной рокотал густой совершенно мужицкий храп.
— «Ого!» — подумалось.
Пакеты скользили и шуршали в руках. Никола тихо опустил их на пол и подошел к двери гостиной.
Тускло горел экран видака, пленка кончилась и почему-то не перемоталась. Игорь лежал на диване, уткнувшись лицом в подушку. Ноги, длинные и с большими темными ступнями, торчали из-под халата. Никола видел еще часть щеки и бритой, словно покрытой сероватой патиной головы. «Как камень», — подумалось нежно, зыбко.
По «немому» конверту кассеты понял, ЧТО тот смотрел.
Стало тоскливо.
Николай подхватил пакеты и тихо шмыгнул на кухню. Он разобрал покупки, нарезал салями, сыр, семгу, вывалил оливки в вазочку… Он делал все машинально, руки сами летали, а у столика возле окна — казалось ему — сидит другой Николай. Сидит, уставясь перед собой, на кружевную, бабскую совершенно, салфетку. И мир для этого другого Н.С. тихо тает, растворяясь в уже заметных сумерках летнего ненастного предвечерья.
Чего-то оцепенело ждет.
В конце концов, даже и к лучшему, если увидел НЕЧТО. Уйдет, пошлет. Меньше забот.
Почти стихи получились, – вот…
Николай попытался припомнить Люсю, но ничего, кроме рта, из которого неслась брань, — ничего, кроме этого рта со спиртовым душком, в памяти не возникло.
В конце концов, к ней уже таскался Федоров из 8-й квартиры, и чьего ребенка ждала Люся на самом деле, не знала она сама.
Никола с легким сердцем сбежал в Москву, потому что в Извольске делать ему было ну нечего.
Он сам был еще пацан.
Прошло лет пятнадцать, и вот матушка написала ему длинное
горестное письмо, в котором она с ужасом и всей полагавшейся случаю горькой
печалью рассказывала, что мальчик, которого родила в свое время Люська и
который воспитывался в детдоме, — точно его, Колин, сын. «Я как увидала его,
сразу мне плохо стало. Ты, ну вылитый
ты, Коленька, в пятнадцать лет!» И дальше про долг и бога. И про свою радость,
что внук вот есть… И про отца, который оставил их так рано, ушел, — «что ж
ты, не помнишь разве, как нам трудно было с тобой? Не поступай, как он!»
От этого последнего Никола поморщился больше всего.
Потом матушка стала хлопотать об, — хмыкнув, Никола назвал это «увнуковлением». Но дохлопотать до конца все-таки не успела. И Николай выбросил все это дело из головы. Да вот надо же: позавчера раздался звонок. Стесняясь, волнуясь и потому очень мрачно парень представился Игорем, назвал по имени-отчеству покойную мать Николы. Вроде она ходила к нему в детдом.
Нельзя было не пригласить. В память о маме хотя бы…
Н-да, придумалось…
— О-о-о-хо-хо-хо-о-о! — зычно зевнули за спиной.
Никола повернулся к гостиной. Заметив его, Игорь тотчас сел, запахнув халат.
Начина-ается…
— Здрасьте! – Николай, как ни в чем не бывало, улыбаясь, воздвигся в арке.
Игорь мотнул башкой:
— Сколько времени? — с тревогою и сурово.
— Полшестого. Пора ужинать.
Сын потянулся, халат раскрылся.
Он снова запахнул его и угрюмо уставился на Николу.
Тот, не обращая внимания, понес тарелки на столик.
— Ты где служишь?
— На Огородникова.
— Увольнение-то раз в месяц дают?
— Угу.
— Ладно, может, почаще удастся. Посмотрим…
Потом добавил, почти ерничая про себя:
— На Огородникова — это хорошо, это рядом ведь…
— Пидарасы там, — вдруг сказал Игорь и поглядел на Н.С. в упор.
Николай вскинул бровь иронически:
— Пристают?
— Сами не пристают, в части, — Игорь смутился. — Но, типа, там бизнес. Типа подъезжают, выбирают…
Игорь отвел глаза и зло уставился в угол на большую, в серых драконах, вазу.
— Я слышал… — Николай остался как бы и безмятежен. — А ты к ним не выходи.
— А я и не выхожу! Но там, типа, не откосишь особо-то. Вломят в грудянку — и на передовую, бля!.. — Игорь вдруг посмотрел на него в упор.
— Ну ты без «бля» давай тут!
— А я им и не даю…
Усмехнулся:
— В смысле: пошли все, блин! Три раза «деды» уже по балде накатывали. И там еще есть майор один, такая сука… Короче, бизнес у них у всех там. Ага, ага…
Смотрит опять.
Вроде бы улыбается.
Все ведь знает!
Догадался? Или кассета сказала?
Да, похоже, все знает его боец!
6.
— Вот это попробуй, — сказал Николай спокойно. И подлил вина.
— Ну а ваще по жизни ты чем занимаешься? — допрашивал Игорь отца невнятно. Щеки его топорщились от запихнутого в рот кусища торта. От еды и разнообразного — слишком разнообразного! — спиртного стало тепло и просто.
— Фотограф. Оператор… считай так: фотокорреспондент.
— Класс! И квартирка у тебя — зашибись! Да-а, Москва…
— Обычная, в общем, квартира…
— Вот и я про то же: Москва!
Он проглотил кусок, издав странный и гулкий звук.
— А меня после шестого в детдом забрали. Мать, это, — лишили гражданских прав.
— Родительских.
— Ну да, ага! — Игорь с каждой минутой становился все веселее и оживленней. Он повернулся к Н.С., и тот подумал, что сейчас парень видит в нем, скорее, товарища, чем отца. — Короче, там ни фига такого нету. Даже близко! Даже у директора… Я думал, что ваще такое только в кино бывает…
— Ты был у директора дома?
Игорь вдруг покраснел и на мгновенье отвел глаза. Потом снова уставился на Н.С:
— Типа, мы там часто бывали… Не я один…
И тихо добавил, вздохнув, – и как бы извинившись вот этим вздохом:
— Я тут у тебя кассетку посмотрел одну…
— «Одну ли?..» — подумалось.
Игорь опустил голову и ковырял ложечкой в торте. Внешне спокойно.
— Я очень рад, что ты меня разыскал, — весело сказал Н.С. — Я постараюсь тебе помочь.
Игорь отхлебнул пивка и как бы задумался. Потом вдруг кивнул:
— Ага…
Прозвучало почти нахально. Что-то мелькнуло в его скосившемся вдруг глазу.
— «На шею сядет», — догадался Никола.
Он живо представил, как Игорь станет таскать сюда дружбанов, блядей… «А у меня вроде вина перед ним, и я буду молчать, терпеть. Да хули?»
— Видишь ли, Игорь. Тебе ко многому придется здесь привыкать. Я это говорю, чтобы просто сразу все встало на свои места. Я всегда тебе буду рад. Но только, если захочешь придти, позвони сначала, чтобы я на месте был. У меня РАБОТА. — Н.С. подчеркнул это слово и даже махнул рукой. — Я должен мотаться, чтобы заработать себе кусок!.. Кстати, вкусная рыбка-то?
Игорь кивнул. Было заметно: сейчас он подрастерялся.
— Ты только не обижайся, — сказал Н.С.
— Я и не обижаюсь…
— Нет, ты обиделся, дурачок!..
Пиво, а после вино дали себя знать. Никола приобнял парня за плечи. Игорь не пошевелился высвободиться. Он сидел, потупясь, весь красный.
Он замер.
Николая вдруг рассмешило это. Рассмешило и раздразнило. Вспомнился этот взгляд – «взбляд» — Игорька.
Ну, что же… Ну-чего-же-чего-ж…
— Мы даже не поцеловались… — сказал Николай душевно, почти со слезой.
Он прижал губы к щеке сына, носом залез к нему в ухо. Тот вздрогнул, как от щекотки:
— Не надо… па…
Николай
отступил. Но снова за плечи взял (да, неплохо, неплохо поддал он! И этот
неплохо, кажется, поддается! Какая ж я сволочь, ну да и черт уж с ним…):
— Нет, надо, сына! Мы же родные! САМЫЕ родные на Земле… Ну, в общем, блин…
Игорь сидел все еще неподвижно, но Николаю казалось, что вот сейчас что-то дрогнет в Игоре, — и потянется он к нему, — ну хотя бы щекой, гад ползучий, потрется…
Или он, Никола, всего-то лишь перепил, мудак?..
— Я все ведь понял, — буркнул Игорь, став совершенно багровым. Он продолжал сидеть неподвижно, уставясь перед собой.
— Ну, понял, и черт с тобой! — Никола снял руки с плеч Игоря, налил себе, ему. — Мне, откровенно если, без разницы, что ты там знаешь или воображаешь себе, и все такое… Каждый живет, как может. Все остальное — херня, ты меня извини, конечно!
Никола хлопнул в себя стопарь. Они пили уже «Курвуазье». Никола и сам не заметил, что открыл свой бар.
— Подумаешь, красна девица! «Все он понял»! Что ты понял, а?.. Как ты понял? КУДА ты понял?..
Он снова прикоснулся к Игореву плечу.
— Я ебаться с тобой не буду, — прогудел Игорь невнятно, как шмель. А вроде бы и слезинка в голосе проскочила.
— И не ебись! Я тебя что, заставляю, да? — Никола пожал плечами, а про себя с замираньем добавил: «С СЫНОМ ведь говоришь, мудило!..»
Он также подумал, что если б у него самого был брат или он помнил отца, то ему было б, наверно, страшно, — нет, противно такое вот; это все… Он никого и ничего не имел и не помнил, и не хотел больше об этом думать. Стало легко, он просто теперь посмеивался, с интересом, с азартом плывя между этих рифов.
Никола взял мобилу и вышел в спальню, плотно притворив за собой дверь.
Стало вдруг кисло во рту. Положил трубку, куда пришлось, — на бабский пуфик.
Вернулся в гостиную.
— Останешься на ночь и на день. Я договорился. Мудофиль!
Игорь помотал головой, но что-то подсказало Николе, что это не крах, что вовсе даже.. э-э…
Что-то другое, да…
Никола встал у двери:
— Ну?
—
Я ебаться с тобой НЕ БУДУ! На хуя, блядь, мне? – почти крикнул Игорь.
— Ну и на хуй ты мне въебся, тупой опездл, сволочь, бля!..
— Пидорас!
— Сопляк ебанутый!.. Говноед, солдафон, уебище!.. Еще сын называется… — Никола и сам не заметил, как пошел ва банк. Жизнь приучила его смеяться над пропастью. И чутье подсказало: вот это — выручит.
— Ну, бля-а-адь!.. — задохнулся Игорь.
Они переругивались минуты три, быстро пролетев над опасной бездной и теперь входя в раж. Как ни странно, уже почти веселясь, — да, потешаясь все больше над ситуацией, друг над другом и над собой.
Наконец, Николай, стоявший все это время в дверях, рухнул на диван рядом с Игорем и потерся щекой об его нос (все же не приобняв):
— Мудилушка-а!..
Николу словно что-то вело вперед, и он действовал с осторожной решительностью взрослого, мудрого существа.
Может, ему мешало только то обстоятельство, что на нем были тесноватые джинсы и тенниска, а на Игоре вяло распахнулся его же, Николин, махровый халат цвета-морской-волны?
Краем вспомнил, как это было В ПЕРВЫЙ РАЗ у него самого. Как крупный спортивный мужик, тренер, заваливал его в купе на узкую полку и нежно пророкотал между ног: «Не ебанный!..»
— «Что же я делаю?» — подумал Никола. Ему еще казалось, что он немного видит со стороны, — и то, как сам теснит, наседает, и то, как покорно клонится набок Игорь, — туда, к подушкам и зашторенному окну.
Всерьез Николай испугался, только когда оказался совсем на Игоре, тычась губами в его лицо, — и вот что-то стронулось в парне и понеслось вниз лавиной, — лавиной вниз и навстречу ему.
Точно цветок, трепетнув, раскрылся, развернул испуганно всю силу свою.
Точно дом взорвался и стал рассыпаться, ломая форму свою и смысл.
— «Чудовище!» — подумал вдруг Николай.
И больше к мыслям не обращался.
Вокруг бушевала ночь.
7.
Лето было самым муторным и трудным временем года для Николы. Заказы сыпались почти каждый день. Похоже, тепло и долгий свет что-то такое раскупоривали в людях: мелел даже застойный ассортимент секс-шопов. Не весна, смутная и хмельная, а именно лето, этот брошенный северянам кусок жары, возбуждал их похоть, их фантазии и желанья. Точно в памяти поднимала вой знойная прародина человека: лови, хватай, скорей! Уйдет эта свобода тела, — будто и жизнь окончится через день…
Никола представил, как они с Игорем поутру мылись вместе в большой его ванне, и — странное дело! — при свете дня и потом галогена на обоих напало оцепененье.
Ломая это, Николай взял ноги Игоря, эти большие каменные от старых мозолей ступни, и положил их себе на грудь. Он водил ими себе по соскам, жадно, впрок задыхаясь от нежности, потом поднял выше, а Игорь, весь пунцовый, прикрыл глаза и старательно делал вид, что наслаждается только одной водой, этим ласково покалывающим псевдокипеньем услужливого джакузи.
— «Ты ведь даже на море не был…» — подумал Николай с нежностью. Он не хотел говорить, боялся; им было так хорошо сейчас. Впрочем, в возрасте Игоря он тоже еще ни разу не был на море, и это совпадение восхищало его до щекотки в носу. Он вдруг подумал: «Вот — жизнь!..» В смысле: она возвращается!..
В 22 года Никола отправился к морю с Евгений_Паллычем в первый раз и не сразу примерился к неожиданно мощной, хитрой волне, к внезапно холодной, густой глубине. Несколько первых дней море было для него зверем, нрав которого невозможно предугадать. Вот, почти на самом горизонте, низком и близком, закипел небольшой бурун, вот он несется вскачь к берегу, ширясь и разрастаясь, беспокойно ныряя туда-сюда и воздвигаясь опять, — а добегает до отмели скромной кружевною косынкой. И наоборот, где-то сбоку мелькнет, как рыба, как лодочка, белопенный короткий взмах, забудешь уже о нем, — а он налетит вдруг на берег, обдав брызгами или ухватив за щиколотки, — и потянет с собой.
Поманит.
Николай извел тогда массу пленок, стараясь поймать эти все переходы. Но в объектив постоянно лезли то пляжные зонтики, то ненужные катера.
— О чем ты думаешь? — спросил Игорь.
— О море. И о тебе, — не удержался Коля.
— Море, наверно, — класс? Я ни разу не был…
— Будешь еще. Поедем…
Николай взял ступни Игоря, чуть приспустил их со своей шеи. Опять кривоватые, неумело подстриженные ногти на пальцах щекотали его соски.
Никола стал «ходить» телом, украдкою возбуждаясь.
— Волну гонишь, — как-то сонно бормотнул Игорь, не усмехнувшись.
Он закрыл глаза и тоже начал тихонько двигать торсом в воде, — то ли стараясь попасть в ритм отца, то ли, наоборот, пытаясь от него увернуться.
Никола подумал: как все неопределенно еще сейчас! Он даже не решается положить свои ступни Игорю на плечи или — лучше — на шею, чтоб почувствовать, как там пульсирует это все. Бьется ль «сердце его беспокойное»?
— Подлодка вылезла, — так же сонно и равнодушно заметил Игорь.
Член Николы маячил над бурливой водой фиолетовой небольшой головкой.
Игорь как-то спокойно, властно сжал Николу под водой всей пятерней.
Потом над водой появилась вторая фиолетовая головка. Она свысока глянула на головку Кольки. На углу ванны пищала мобила. Но было не до нее!
— «Талант, — вздохнул Никола. — И впрямь – талант… Да, такого уде-ержишь…»
Он вдруг представил, как годика через три Игорь на пороге с пакетами, а он, Никола, их подхватывает, и будет уже как бы домработница, «предок», «папик», да. А у Игоря начнет все свое вертеться, — независимое…
— «Да что ты мелешь, дурак?!» – остановил он себя. — «Через три года ты — старец? В сорок-то два года? И ЧТО он без тебя здесь в Москве? Ты — его ЕДИНСТВЕННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ!»
8.
…Писк мобилы.
— Да!.. Игорь, ты?
— Я тебе вчера весь вечер звонил. Ты ж знаешь, у нас тут напряг с телефоном…
— Я мобилу вырубил. Работа.
— На всю ночь? — усмешка неясной этиологии.
— А ты что звонил-то?
— Ну это, насчет субботы…
— Да! Да! Я свободен. Конечно же, приходи.
В субботу Игорь явился рано. На пороге смутился, но дверь закрылась — и улыбнулся.
Совсем мальчишка!
Принимая душ, крикнул насчет полотенца. Ё, свежее полотенце-то для него не повесил!..
Холостяк!
СТАРЫЙ холостяк…
— Несу!
Дверь не была закрыта. Игорь стоял в ванне, раскрасневшийся от воды, на лысо бритый, зеленоглазый лукавый мальчишка.
Зачем-то такой высокий, черт подери!..
— Держи!
Игорь схватил махровую простыню, и сразу закутался.
— Ты чего?
— Ничего. Вытираюсь вот…
Простыня поползла наверх.
ЭТО…
ЭТО не подделаешь ни за что.
Туго так колебалось.
— Ты есть хочешь? — со странной тоской спросил Николай.
— Хочу! — Игорь все тер под мышками, со скрипом даже.
Никола вдруг шагнул и звонко щелкнул его по члену.
— Ну-у-ба-атя!..
Как шмель прогудел.
Игорь лопал так, что Николай, от души радуясь, все-таки удивлялся: на Огородникова их ведь отлично кормят!
— Вощем, такой, типа, опездл… — Игорь глотнул пивка. Речь шла о каком-то сержанте.
— Почему опездл?
— Ну, это… Ну, пристает…
— Дай в ухо! Ты же сильный! Господи, что за мир стал!..
Игорь не понял; после расхохотался.
Пища на подбородке:
— Да нет, он пристает, в смысле: куда портянки запасные девал…
Отсмеялись.
Примолкли вдруг.
— А ТЫ как прожил эту неделю? — спросил Игорь тихо.
— Ну, как тебе сказать? — Никола взялся за кофейник. — Лето — заказы, самое жаркое время…
— Ясненько, — Игорь ухмыльнулся. — Баб на дачу, а сами…
— Ну почему только так? Всякие ведь заказы…
— Расскажи! — глаза парня странно блеснули. Его халат распахнулся, он даже вниманья не обратил.
Никола начал что-то вяло гнать, нехотя, Игорь иногда вставлял восхищенно:
— Круто! Круто, бля!
Спросил про заработки, — быстро, жадно и нежно.
Никола ответил, уменьшив втрое.
— Ух ты! — Игорек мотнул головой. — Уважа-аю!..
Поели.
Игорь протянул руку к отцу через стол, сжал запястье:
— Давай, в ту комнату, ага? Там поуютней…
— «Откуда что берется!» — ахнул Никола, но растрогался. — Ступай туда. Я приберу здесь только…
Войдя в спальню, увидел: Игорь под одеялом. Халат аккуратно сложен на стуле, шторы плотно задвинуты.
Игорь спал.
Никола сел на свободный стул и принялся наблюдать за сыном. Игорь лежал дисциплинированно, на спине, вытянув руки поверх одеяла.
— «Наверно, так их заставляли спать в детдоме…» — подумалось. Брови сдвинуты, лицо пухловатое, нежное. Что-то гневное было в нем, — гневное и требовательное. Или обиженное?
— «Сердит-итый!» — подумал Никола с улыбкой.
Он вспомнил, что забыл отключить мобилу. Быстро встал.
Игорь открыл глаза, не сразу сообразил, где он, но тотчас и улыбнулся:
— Полночи не давали заснуть, козлы…
— Кто?!
— Да дембеля… Иди сюда…
Он распахнул одеяло.
Голый.
Никола поднялся:
— Я сейчас, мобилу вырублю.
— А если заказ? — насторожился Игорь.
— Перетопчутся…
Через полчаса Никола упал на подушки. Он закрыл глаза и подумал, что теперь — ТОЛЬКО душ. Но нет, не хочется, не сейчас…
Где ты, где, мой милый…
Совсем с другой стороны ухо защекотал шепот, горячий и полуиспуганный:
— Вощем, батя… А терь я это… тоже так, а?!
— Сумеешь?
— Ну че, понятно ж…
— Давай, сначала под душик…
— Не! ТАК. Давай так, лучше…
— А-а-а, гад! Ну, давай! Я тебя поласкаю только. Чмоки-чмоки, угу? Чтоб гудело от стояка!..
— Ой!.. Уй!.. Ох, поворачивайся! Ща брызну!
НИКОЛАЙ: Ну что ты там возишься?
ИГОРЬ: Резинку ищу…
НИКОЛАЙ: Не валяй дурака! Без резинки давай! Я ж без резинки…
ИГОРЬ: Да я слышал, вроде надо бы…
НИКОЛАЙ: Ни фига ты не слышал! Давай, скорей!
ИГОРЬ: Ух!
НИКОЛАЙ: Уййй!..
— Ух!
— Уххоо!..
— У! У! У!
— Блин! Ну что ты копаешься, как в пизде у тещи?
— Да выскальзывает… И холодно.
— Ну зачем ты смазку, мудила, взял? Это же специальная, холодит. И сколько вылил! У меня в жопе — оледенение. Вазелин возьми!
— Блядь! Да где ж он?
— Во-он, идиот!
— Во!
— У-у-у-у-уй, ля-а!!..
— Вооо! Во! Во!..
— Ой, ля-а-а-а-а!..
— Во! Ух! Во! Ух! Во! Уй! Во!
— О!.. О!.. О!..
— Во-о-о-о-о!!! Ууууй, ля! Уй-ля! Уй-уй-уй-уй-ууууй!!!!
— Ну, все?
— Не, я в рот хочу кончить…
— Ползи сюда! Дай сюда, говорю, долбоебище!..
— Оуоуоуййй!!! Аааа!!! М-ля-а-а-а-а-у-у-у-о-о…
Они еще долго катались по кровати, стукаясь то пяткой, то головой о высокую спинку. Порой им казалось, что комната вертится вокруг них, беспокойно, азартно мечется, сама готовая прыгнуть к ним в койку.
Наконец, упали оба рядышком, ртами ловили воздух.
— Надо б под душик, — вяло повторил Николай.
— Не-а.
— Что «не-а», распиздяй?
— ТАК — классно… — И Игорь вдруг зарылся лицом в мокрую подмышку Николы. — Батя-аня!..
9.
— Бать!
— У?
— А заказчики у тебя разве кассеты не отбирают?
— Отбирают. Но некоторые и на продажу идут, по договоренности. Там, где одни путанцы…
— Там и малЫе ведь есть…
— Ну, я в этом сам не участвую…
— А проституты хорошо зашибают?
Разговор происходил за завтраком. Николай усмехнулся:
— Ты, часом, туда ж не намылился?
— Да не-е! — Игорь смутился. Вилка скользнула под стол. Парень слазил, поднял. Сел снова, весь красный.
— А то давай, устрою! — насмешничал Николай.
Игорь помолчал, потом тихо спросил:
— Батя, ты издеваешься?
Николай решительно отложил вилку:
— Вот что, сынок! Я тебе ОЧЕНЬ НЕ СОВЕТУЮ влезать во все такое. О-ЧЕНЬ!
— Ты же ТАМ крутишься!
— А я сбоку! Сбоку-припека, пойми! Я там НИ В ЧЕМ не участвую, только снимаю, исключительно за бабло…
— Все равно ж статья: распространение порнухи… — Игорь вздохнул как бы с укором, и Никола вдруг понял, что тот уже потешается.
— Гандонище! — расхохотался Никола, бросая вилку. — Ты ж и целоваться, как следует, не умеешь!
— Научи!
Игорь сидел голый и розовый после ванны. Он смотрел на отца в упор бессовестно смеющимися глазами.
— Пока ты за хлебом ходил, я тут одну кассетку глянул. Там двое… — начал Игорь.
— А, эти, — догадался Никола. — Два братика-дегенератика, Вася и Леня. Они откуда-то из Мордовии. Близнецы.
— Я тоже подумал, что хари у них нерусские. А что эти близнецы — вместе живут?
— Они вместе этим делом зарабатывают. Знаешь, клиенту бывает в кайф, когда родные братья, да еще близнятки…
— Не хрена — «близнятки»! Им по тридцатнику на рыло, бля! Если вместе сложить — то уже на пенсии.
— Дело не в возрасте, дело в принципе. Братья, да еще близнецы…
— Ну, а мы с тобой? — вдруг тихо спросил Игорь.
Он уставился на Николу, он смотрел в упор.
— Мы ЭТИМ не зарабатываем, — Никола намазал бутерброд, старательно развозя масло по хлебцу.
Подумалось, что смотреть на Игоря сейчас НЕ НУЖНО.
Намазанный хлебец он протянул ему:
— Кушай, друг!
— А поцеловать? — прищурился Игорь и бутерброда не взял.
— Что поцеловать? — опешил Никола.
— Что хочешь. Куда хочешь. Как хочешь…
— «Ого!» — И Николай положил бутерброд себе на тарелку.
Он молча стал есть, стараясь казаться невозмутимым.
Игорь тоже молчал, иногда шумно прихлебывал кофе. Его тарелка давно уже опустела.
— «Странноватый он…» — подумал опять Никола.
Становилось неловко.
— Ну, мы дальше-то будем? Лизаться? — спросил Игорь грубо, почти сердито.
Волна нежности, грусти и похоти упала на Николая.
Он же, Игорь, психует! И ничего-то не понимает. И любви не знает. Даже — вот именно! — целоваться, как следует, не умеет…
Николай перегнулся через столик и положил руки на плечи сыну:
— Пошли!..
Игорь стеснялся и не умел целоваться. Губы кольцом напрягал, язык делался деревянным. Целуясь, он крепко зажмуривался, точно убегал в темноту.
Никола уложил Игоря на кровать, встал на колени, протянул руку ему под шею. Николай приподнял эту серую, как булыжник, румяную и зеленоглазую башку и терся, терся лицом об нее, обо всю. Потом быстро оставил влажные метки на губах, ноздрях, ушах, на веках, которые дрогнули и плотней — испуганнее? — сомкнулись. Никола вобрал толстые губы этого милого, этого хренушки моржового, проник в них языком, — немым, беззащитным, беспокойно-лукавым… Игорь не удержал слюну, и она растеклась по подбородкам обоих.
У Николы голова закружилась. Начал-то как учитель, а вот теперь и сам не знает, где он, что он, — куда он забрел, где плавает…
— Полежи на мне, — попросил тихо Игорь.
Поцелуи утомили его, он еще не умел оценить такое…
Игорь явно чего-то ждал.
— Сейчас, сейчас…
Никола боком лег на постель, прижался к теплому, тихо дышавшему, — прижался горячим и твердым. И НУЖНО стало опять туда, непременно, чтобы не быть порознь, чтобы одно, всегда. Никола спустился чуть ниже, Игорь медленно раздвинул ноги и подтянул колени почти к груди.
— Не так, не так, маленький… — Никола провел руками по его ногам, расслабляя их.
Он хотел подарить Игорю это новое для него ощущение, которое сам любил и дарить и принимать больше всего, — когда сбоку, когда обхватываешь, точно на волнах, точно они оба пловцы, а солнце греет так ало, и с плеском через обоих перехлестывает волна… Он прижался к Игорю тесно, и стал медленно раскачиваться, входя в него осторожно, суеверно аж.
— М-м-м!.. М-м!
— Тихо, тихо, маленький…
И Игорь замер, затих, хотя ему было, конечно, больно, почти без смазки. Да, вот именно это – нежные объятья и раскрывающая, расширяющая все естество боль внизу, — то, что Николай так любил, — он дарил теперь, дарил, дарил, ах, дари-ил…
(…Когда-то Никола, в очень для себя горестный, мутный день вот так же лежал на поверхности соленого Лемана, — закрыв глаза, отдаваясь медленному движенью волны, которая не тянула его вроде бы никуда, а просто разворачивала, то ударяя солнцем в веки, то погружая в тень.
И тогда он спросил, понимая, что сейчас будет услышан: «За что?»
И то, что серело над ним выцветшим ситцем неба, – ответило. Нет, это не был ответ, это было как бы прикосновение, как бы тихое, непонятно, откуда пришедшее, словно эхо: «Все будет хорошо!» Словно его на ладонях подержали; покачали, — будто младенца. Открыв глаза, он оказался у совершенно незнакомого берега, и жидкие ветлы его и камни почудились Николе евангельскими…)
Сейчас они были на этом плоту вдвоем, и чтобы плот летел, проносился дальше, Никола взялся за Игорев крепкий руль. Руль разбух и был твердым, точно он деревянный. Шершавый и деревянный, он в брызгах весь был, — и вперед, вперед…
И Игорь терпел, словно вслушиваясь во что-то очень глубокое, тайное в себе, еще не понимая, но уже согласившись, что это — «класс»…
Там-на-портретах-строги-лица,
И-тонок-там-туман-седой.
Великолепье-небылицы
Там-нежно-веет-резедой…
…Я покажу тебе это солнце, — эти ветлы и эти камни. Я покажу тебе небо в алмазах, и вечность станет нашей, общей, и будет, конечно, с нами всегда, всегдауауоу… —
Там-нимфа-с-Таицкой-водой, —
Водой-которой-не-разлиться… —
Блядь, блядь, блядь! —
Там-стала-лебедем-Фелица —
И-бронзой — Ппушкин-м-молод-ой! —
Бл, б-л, бббб!.. Л!
(Игорь тяжело дышал. Он бился в его руках, молча, сосредоточенно, — как бы молясь…)
Нни хххуя:
Скажи! Те! — Ццарское! — Ссело! —
И! —
Улыб! – Немся! —
Мы! —
Сскккквооо-озззь!! —
Слеззз!!! ЫЫ!!! —
Тяжелое узорное черное багровое золотое вокруг внутри ну же ну — вот и красная скала впереди нет нет алая алая ах алая от рассве!..
— А-а-а-а-а!!!..
— О-э-э-э!!!..
— Мляуауау-ах…
10.
Там воды зыблются светло,
И гордо царствуют березы.
Там были розы, были розы, —
Пускай в поток их унесло!..
За окном заново услышали, наконец, блокотанье дождика.
11.
— О-о-ох… — отдышавшись, Игорь попытался осторожно вытянуть ноги. Но Никола еще оставался в нем. Он не хотел выходить. Он отдыхал в ускользавшей этой теплыни, в этом жаре, покорнейше округленном.
И вот теперь, только теперь Николай по-настоящему ИСПУГАЛСЯ.
Будто б Игорь спустился сейчас под смутные своды судьбы и увидел перед собою нечто сверкающее и загадочное, — то, чего уже не мог впереди увидеть Никола, и это «нечто» неожиданно — кажется — уже разделило их…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Июль начался тяжелой жарой. Духота с раннего утра раскалялась и после обеда обрушивалась на землю настоящей бурей с молниями и громом, почти оперными, с градом, который разбивал стекла теплиц и ошарашенно прыгал по мутным, кипевшим лужам. Только перед закатом наступали два-три часа с ясным небом, свежим воздухом, с радугой в хвосте уходивших туч, с блеском солнца везде, – веселым, нахальным, резким.
Ночи были особенно хороши! Мерцание звезд, теплое веяние ветра (широколиственное), прогретая щедрость земли, ее влажного лона, — чего бы, казалось, еще?
Ах, да: комары эти проклятые!..
Никола хлопнул себя по шее, выругался, наконец, и ушел с балкона.
Жар дачной мансарды заглотнул его.
Он лег в темноте, включил портативный плеер. Моцарт ласково укутывал, и, казалось, нежно томясь, теребил влажную, как мышонок, сморщенную мошонку.
Никола стал разнеженно и печально (он бы сказал: «с тоской») думать об Игоре, об их поездке сюда на прошлой неделе, в последний раз.
Николай приготовил ему шорты и тенниску, но Игорь стал гудеть, что лучше б спортивный костюмчик, «адидас», что как-то он больше ему подходит. И, само собой, кроссовочки, — ну да; ага, ага…
И улыбнулся уже совсем нахально.
— Пошел ты на хуй! — закричал, все же смеясь, Никола. Но кроссовки на эти огромные слеги пришлось купить.
В вожделенном своем «адидасе» Игорь стал похож на прирученного «братка», на «быка» из начинающих, еще не заматеревших. «Забавно! — подумал Никола. — А ведь это и впрямь могла б быть его судьба…»
В машине Игорь сразу достал темные очки, и Никола увидел, что это бесспорная «фирма».
— Откуда? — Никола прищурился.
— Нашел! — пожал плечищами Игорь и покорно спрятал очки в карман.
Отвернулся; смотрел в окно, подставляясь горячему ветру.
— «И плечищ у тебя никаких нет! — подумал Никола. – Если бы не костюм… Еще детеныш…»
— «Надо сдержаннее!» — вдруг подумалось.
Тогда,
три дня назад, они приехали в самое пекло. Потом началась гроза, однако ж, на
удивление, быстро и кончилась. Решили устроить баню. Про нее еще в городе стал
канючить Игорь. Обычно Никола пользовался здесь лишь душем и ванной. Он вообще
не любил возиться на даче ни с чем, – нанимал по весне рабочих, чтобы
привести все в пристойный вид. И ранней
осенью, когда все уже почти разъезжались с соседних дач (особенно эти
дети!), — в тишине, в задумчивости, проводил две прекрасных, безмятежных
недели. Шутил про себя: «Бабье лето — ПОРА, ПОРА!»
Каламбурил этак…
Игорь сразу разделся до плавок. На удивление, он умело растопил замшелую баньку в дальнем углу сада.
— Классная дачка! – сказал он, выходя из предбанника, весь лоснясь, с грудой бурого мусора в руках. – И банька что надо! Сработано на века. Только… почему ты в ней редко паришься? А, батя? Столько говна внутри!
Он с силой подул на сухой листок, прилипший к плечу.
— В детстве напарился. На всю жизнь… Ну, скоро? — сонно промямлил Никола.
— Пошли!
В предбаннике, заваленном остатками паркетных плах, Николай схватил Игоря за плечи.
— Ну ба-атя! Ва-ах, щеко-отно же-е!.. — Игорь притворно ныл, пока Никола, очумевший от этого запаха, возил языком у него под мышками.
— Развр-вр-вр-вра-атник! – мурлыкал, мычал Никола от жары, от тесноты, от своего еще в авто застоялого вожделенья.
Игорь примолк.
Сцепив на затылке руки.
Подставившись и подрагивая.
Покорно.
Дыша.
Нет, — чуть придерживая дыханье.
— «Осторожничает СЫНОК…» — пометил Никола.
2.
Утром они лежали наверху, в еще прохладной мансарде. Никола снова пытался учить Игоря целоваться, да потом просто замер на нем, вытерев своими волосами подбородок парню. Как щенок, об него потерся.
— Хорошо, — сонно заметил Игорь. – Еще…
Николай повторил, умиляясь и забавляясь сам.
Он чувствовал: Игорь конкретно млеет. Но самому Николе хотелось уже действовать.
Он снова, как бы вызывая его, провел щекой по его лицу и шее.
Кожа у Игоря была еще гладенькой.
— Часто бреешься?
— Ну, так, дня через два примерно… Расскажи что-нибудь!
— Сказку?
— Ну, сказку! – Игорь улыбнулся. — Нет, ну, типа, как ты жил без меня все это время… Про молодость. Я ведь это… — ничего про тебя не знаю…
— Ты знаешь даже больше, чем нужно! – засмеялся Никола.
Игорь опять улыбнулся, вроде смущенно:
— Расскажи, как ты дошел до жизни такой…
— Какой?
— Ну, в смысле… — И добавил. — Я и не знал, что так классно может быть, правда…
Возбуждение Николая почему-то вдруг улетучилось. Остались нежность и теплота, от которой а глазах защипало:
— Знаешь, о чем я сейчас вспомнил? Когда-то, давно, у меня был хороший друг.
— Молодой?
— Да нет, — Никола поморщился. — Он был тогда уж совсем старик, мне б и сейчас в отцы годился… Такой важный, статный, ходил с тростью. Известный музыковед. Нас познакомили… У него, правда, голос был абсолютно ТАКОЙ, — ну, ты понимаешь… Все ясно про него становилось от одного этого голоса. И еще перстень на пальце старинный, екатерининский…
— Богатый был?
— Да не особенно. Богатых тогда, по сути, и не было. Но уж и не нуждался, конечно. Кстати, это ведь его дача. Правда, я здесь все перестроил… А вот, кстати, перстень у него был наследственный. Он-то им и купил меня! Я, когда на него смотрел, думал, что ведь когда-то сама Екатерина наградила этим перстнем его предка! А теперь мы с ним, с потомком, можно сказать, роднее близких… Так странно… Очень благородный был человек…
— А теперь он где?
— Умер. Уже пятнадцать лет, как…
— Нет, а перстень?
— Перстень он племяннице подарил. Чтобы в роду остался. Но дело не в этом! Весь тон у него был какой-то такой… не пошлый, что ли… Мы, кстати, часто с ним по музеям ходили, он меня просвещал. Тебя тоже надо бы поводить… Вас в ГИТИСе совершенно не развивают.
— Угу, — сказал Игорь вяло.
Или грустно? Его ведь не разберешь…
— Однажды мы поехали с ним в Клин, там музей Чайковского. Была осень ранняя, будний день, народу практически никого. Мы с ним вдвоем бродили по комнатам. Он мне рассказывал о каждой вещи. В общем, я словно в том времени побывал. Ты спишь?
— Слушаю.
— Ну, короче, прошли мы по комнатам Петра Ильича, надо сказать, что довольно скромным. А потом зашли еще в одну комнату, это был кабинет его брата Модеста, Модиньки… Он жил в доме после смерти Чайковского, вместе с одним своим другом. Здесь все было гораздо цивильнее: деревянные панели, лампы красивые, под мохнатыми абажурами. И на камине стояла довольно большая статуэтка обнаженного юноши. Зелено-черный камень такой, полированный. Довольно бесстыдная статуэтка. Короче, я подумал тогда: вот сидят у камина два пожилых уже человека, а рядом с ними, над ними, всегда — эта вот статуэтка. Как память и как насмешка, что ли…
— Почему насмешка? А, понял…
— И я вдруг подумал, что бог к ним был очень милостив, ОЧЕНЬ! Потом я сказал об этом Евгений Паллычу, когда мы уже из дома вышли.
— А он?
— Ничего. Просто пожал мне руку.
Игорь приоткрыл глаза. Полежал, о чем-то раздумывая.
— А он знал, что ты это… ну, снимаешь?
— Я же тогда этим не занимался! Было совершенно другое время…
— Лучше?
— Нет. Или, скажем иначе: кому как…
Игорь вздохнул:
— А теперь тут в Москве у вас полный отвя-аз! У нас ребята, со второго курса, ну, уже «черпаки», ходили на дискотеку в один клуб, — такой, типа, голубой… Короче, отвя-аз! Да они еще не везде там были, а только в общем зале, где шоу. Там и бабы тусовались, и все. Короче, там конкурс на лучший отсос прямо на сцене устроили, ага! Ну, между мужиком и бабой, правда…
Никола мигом спустился вниз, и, когда Игорь, выгнувшись, длинно охнул, — спросил:
— Ну, и зачем нам конкурс?
— Да уж, куда уж… — завздыхал парень. Настроение у него поднялось сразу.
— Бать!
— У?
— А я тоже так умею! Конкурс продолжается! Давай сюда…
Следующие десять минут Николай провел, вцепившись в спинку кровати. Он навис над лицом Игоря и наблюдал, наблюдал за ним…
Игорь действовал решительно, но все же еще не тонко. Он с разбегу взял глубоко, отчего его лицо с ввалившимися щеками сразу же постарело, и задвигал башкою тупо. Николай легонько работал торсом, пытаясь делать ощущения разнообразней, острей, — глубже, ближе, под разным углом, — вот так, вот э-этак… Вдруг Игорь открыл глаза и посмотрел на Николу.
Что-то мучительно укоряющее было теперь в Игоревом лице. «Череп с глазами!» — подумал Никола. А вслух попросил:
— Яички теперь полижи. Не устал? Я, знаешь ли, не хочу пока кончать…
Игорь приспустил себя на подушке.
— «Лечь надо! Хочу видеть его лицо…»
Игорь довольно больно всосал мошонку.
— В первый раз – в первый класс! — рассмеялся Никола. — Давай-ка лучше я лягу! А ты язычком пройдись. А то подвесил меня, палач народов!..
Как и предполагал Никола, рожа у Игорька получилась потешная. Он лизал яички, зажмурившись, ухмыляясь, и теперь совсем был похож на мальчишку, на пацана.
— Вот теперь не базарь, что никогда этого, типа, не делал, — рассмеялся Никола.
— Делал! Я ж говорю… Пашке Конькову. Он с нашей области. И мне он делал. У нас вообще-то это не западло, между дружбанами. Типа: помог товарищу.
— Да уж, солдатская смекалка! – расхохотался Никола. — Ну, теперь-то я могу кончить?
— Куда?
— А на ебальничек…
Никола сразу же пожалел, что ради словца сбился с курса. Ему же хотелось кончить Игоряше на гланды, — «закольцеваться», как он определил бы про себя смысл этого своего в целом не пионерского поступка. Это предумышленное разнообразие восхитительно, — если вдуматься…
Да вот – не туда поперло!
И он прокололся.
Залитое спермянкой лицо у Игоря получилось еще смешнее. Он отфыркнулся.
Никола хотел сказать что-то веселое, разрядить обстановку.
Но Игорь сам взял его еще не опавший член и стал водить им по своему лицу, по ноздрям, по зажмуренным плотно векам.
При этом рожица у него была совершенно блаженная, мечтательная.
— «Н-да-а, — подумал Никола. — Демоны здесь еще те гнездятся!..»
И он погладил Игоря по шершавой обритой маковке.
3.
Потом они лежали, полуобнявшись, и Игорь говорил легко, просто и весело, — уже не подыскивая слова, — в нем играл мальчишка.
— Короче, мы, бать, подкачивались с шестого класса, некоторые и с пятого. У меня там друг был – тоже, между прочим, Игоряном звали. Короче, койки рядом, в классе за одним столом… Ну, короче, ночью в сортир выйдешь, ждешь. Потом он — и давай! Но там стремно ваще-т было…
— Почему?
— Ну как? Там, понимаешь, пацаны постарше тоже уже шустрили. Особенно из 7-го «В». Бандитский класс был, чисто-конкретно! Они всех мелких залавливали и в сортире на них спускали.
— И на тебя?
— Угу. Пятеро. В кружок встали…
— Ну и?
— Короче, нам с Игоряном пришлось от них по всяким темным углам скрываться. А тут, понимаешь, такое дело: один пацан из шестого «А», оказалось, уже нормально так за щеку принимал… Приученный…
— Ну, и?..
— Ну, и мы с Игоряном на чердаке попробовали.
— Понравилось?
— Да нет, не особенно. Так себе… Сопливые еще были…
— Что ж ты с таких лет, а опыту не набрался?..
— Плохо делал, да? — Игорь тотчас повернулся на подушке лицом к Николе. То ли озорные глаза, то ли озабоченные, – не разберешь его…
— Все равно я лучше делаю! — жеманно ответил Никола, и оба грохнули.
— С твое поживу — еще научусь! — сказал Игорь.
Неосторожно.
— Говно, — меланхолично ответил Никола. – Хуя лысого я тебе заплачу за сегодня!
— Как это? – Игорь аж на локте приподнялся.
— А выебываешься, — объяснил Никола.
Игорь отвернулся. Никола видел его мрачный курносый ебальник в профиль. Парень покусывал губы.
— Да не психуй! Все, как договорились… — Никола шлепнул его по впалому животу, поднялся. — Ладно, пошел я завтрак готовить, СЫНКУ… А потом разберем наши полеты, АРТИСТ ГАВРИЛОВ.
4.
— Кози фан тутти! — возопил Никола певуче, раскрывая объятья, когда Игорян сполз вниз на кухню.
— Чего?
— Так поступают все женщины! Опера есть такая. Я же говорю: вас совершенно не развивают. Будущие артисты!.. Ты плавки хотя б надел. Вдруг соседка явится. А впрочем, да, — сын, сынуля, кровиночка! Скажу, что тебя порол…
Игорян покорно повернулся к лестнице.
В зеркало видно, что ухмыльнулся.
И спина и задница — РОЗОВЫЕ!
Булочки с каком…
— ОСТАВАЙСЯ ТАК! ТЕБЕ ТАК… ЕСТЕСТВЕННЕЙ!
5.
Сели за стол. Ели с аппетитом, но молчали оба.
— О чем думаешь? — спросил, наконец, Никола.
Игорь пожал плечами:
— Вообще-то я больше ем…
— Ну что же, — Никола налил себе еще кофе. — Хватит уж дурака валять! Последний день посвятим разбору наших полетов. В конце концов, ты без пяти минут актер, тебе это тоже, наверное, интересно.
— Угу, — кивнул Игорь. – Прикольно, да…
— Вообще несколько раз ты хорошо прокололся. Я твоему шефу Родиону Ильичу скажу, чтобы больше заставлял вас над ролью думать.
Никола налил себе кофе.
— Ну, вот что ты все время какого-то законченного кретина играл? Душевное смятение передавал одной краской, набычившись. У него что, запор хронический? А эти дурацкие фантазии про директора детского дома!..
— Почему же дурацкие?
— А потому, Игорь-свет Парамонович…
— Анатольевич…
— Все равно!.. Если бы пацан оказался в лапах старого развратника, он бы ТАК возненавидел все это, что уж точно отцу бы бОшку с разбега раскроил, — за один только намек на такое! Ты вообще представляешь себе ребенка, которого домогаются? Ребенка ладно — он поплачет, и хуй уж с ним! А пацана, который в мужики наметил себя, который БАБУ хочет, ночами не спит, дрочит на мысленную пиздень и думает, что она даже на обед не закрывается?.. И тут со своими слюнями старый пердун к нему присасывается! И вспоминая об этом, ты стыдливо отворачиваешь от отца-любовника свой ебальник, полуневинный-как-бы! Ну, чем ты думаешь?
— Ну, блин! Я ж не психолог… Ну, а как он должен был бы?
— Во-первых, никаких отсосков-директоров! Во-вторых, ты пережал со смущением. Оно должно было быть ПОРОЧНЕЙ! Смутился, но — с ухмылочкой! Потому что у тебя уже был сексуальный опыт на этот счет. И теперь он повторяется.
— Так с отцом же ведь повторяется, ебана!
— Какой я тебе отец?.. Ну, в смысле, по сценарию нашему… Ты меня впервые видишь, видишь гея с денюжкой, ты врубаешься сразу, что здесь бабло и всякая выгода, но НЕ РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ! Ты должен был тотчас отторгнуть саму возможность родственных чувств к тому, кто тебя ебет!
Игорь покраснел и стал чесать яйца.
— Дурацкая какая-то роль! Достоевский какой-то…
Никола вздохнул:
— Просто ты не умеешь всерьез работать! Над материалом совсем не думаешь! И слишком много матюкаешься. Ты все же помни, что я ОТЕЦ! А ты — провинциальный пацан, подпасок с огурцом, ты должен меня стесняться!
Игорь хлюпнул и разлил кофе себе на грудь:
— Вы тоже с огурцом, чего уж?..
— Мы сейчас о роли твоей говорим, а не о ебле, долбоебище!
— Остопиздела она мне! – с чувством сказал Игорь и посмотрел в окно. — Не бывает так в жизни, Николай Сергеич! Ну, не бывает! Не верю я!..
— Еще как бывает! – покачал головой Никола. — Это просто ТЫ работать не хочешь. Что за молодежь за халявная стала! Мы такими не были…
Игорь опять покраснел и опять почесался:
— Жить-то хочется!.. — возразил он грубо.
— Да и жить вам не хочется! А просто вам — НАДО жить! — горько сказал Никола.
— Какая разница! – Игорь поскребся под мышкой.
— И манеры у тебя совершенно не человеческие! — все сердился Никола. – Чешешься, пердишь, храпишь! Механизатор какой-то…
— Я ж солдат!
— Не выебывайся, ты артист! «Черпаки» со второго курса!.. Хватит Ваньку валять… Это и мне уже надоело!..
Никола все более раздражался. Даже руками взмахнул раз-другой.
— Но я только первый курс кончил! — взмолился Игорь. — И вообще вы у меня третий, по жизни-то…
— Ну и?..
— Ну-у… — Игорь пожал плечами и снова отвел глаза. — Типа: класс…
Никола отвернулся к мойке.
— Посуду вымоешь, — и продолжим этот… ох, наш разбор…
6.
Они перешли в гостиную, где все было из Икеи: весомо, грубо, зримо. Все по-крестьянски якобы основательно, как и положено в сельской местности.
Николай лег на тахту, крытую синей дерюгой. Он ждал, когда Игорь явится из кухни. «Надо быстро все кончить! Пора!» — подумал с внезапной странной тревогой Никола.
Недобро было у него на душе.
Игорь задержался; явился в плавках.
— Холодно? — усмехнулся Никола.
Парень пожал плечами.
— В общем, так, дитя подземелья, – Никола говорил как можно спокойней, суше. А ведь когда-то в такие вот минуты даже торжествовал! — Твои ошибки мы, худо-бедно, разобрали. Так?
— Ну, вроде бы…
— Теперь давай, о моих говорить будем…
— Да какие у вас ошибки? — заартачился Игорь. – Это ж Я играл…
— А я, ты думаешь, нет?
— Ну-у-х!.. — Игорь пожал плечами.
— Я тоже играл, Игоречек, милый!.. Иначе какого хрена мне надо было тебе все эти нежности говорить? Пиздеть, блядь…
— Ну, я думал, вы искренно…
— Пиздеть, блядь! — с гримасою повторил Никола. — Солдатом студентика обряжать… Люську какую-то вспоминать… Сраную…
Игорь молчал.
— Убить бы тебя!..
— Ну-у-х!.. — Игорь вздохнул. — Мне, типа, тоже приятно ведь было. Типа, класс. Правда, класс, Николай Сергеич!..
Глаза его больше не бегали. Остановились на Николе. Зеленые, серьезные.
Растерянные.
— Я.. это… — начал, было, парень.
— Ну и ладненько, — прервал Николай. — Бабки я тебе еще вчера вечером выдал, так?
Игорь кивнул.
— Получишь еще кусок. Как премию… Только, знаешь, что? Покажи-ка ты мне напоследок э-э… меня. А? Считай — этюд это…
(— «Так и надо! Чтобы больше не лез. А то вечно заигрывают, зацепиться чтоб…»)
— Ну-у-х!.. – Игорь вздохнул, покраснел. Заметался взглядом. — Шас как-то это… Не в форме я…
— Сними плавки — и будешь в форме, БЛЯДЬ!..
(Как хорошо получилось: заду-умчиво; РАВНОДУШНО…
Царственно!..)
Игорь опустил голову. Потом глянул на Николая. Зрачки среди зелени острые, злые.
Косточки в винограде…
Вздохнул:
— Ну-х?.. ИЗОБРАЗИТЬ?..
— Валяй!
Игорь снова глубоко вздохнул, закатил глаза и вдруг противным, ленивым, медово-уксусным голоском проворковал, — даже тело его плавно, по-змеиному заизгибалось в такт словам:
— И подюмэл е-э! Вэт сидэт у кэминэ двэ пожилых ужэ чэловэкэ! Э рядэм с нимэ, нэд нимэ, всэгдэ — этэ вёт стэтуэткэ. Кэк памэть и кэк насмэшкэ, што лэ… И е-э вдруг подюмэл, что бёг к ним был очэн милостив, ну ОЧЭН!..
Игорь встряхнулся, словно сбрасывая с себя все это.
Теперь он смотрел на Николу с бесшабашным, сжегшим за собою мосты презреньем.
— Я тебе что, хачик? — грустно спросил Никола.
И добавил жестко:
— А пошел-ка ты на хуй! Теперь уже точно, — ВОН!..