Валерий Бондаренко
КЛАВДИЯ ШУЛЬЖЕНКО: «Я НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛА СЛОВА «НЕТ»!»
Собственно, это сказала мне не Клавдия Ивановна, а известный артист нашей старой эстрады Александр Шуров. Однако и к Шульженко — к «Куте», как называли ее в узком кругу — эти слова приложимы ничуть не меньше. Правда, о свое жизненное убеждение Клавдия Ивановна споткнулась, и не раз.
Я работал с выдающейся нашей звездой в годы ее пышного расцвета и в годы не менее пышного полузаката. Так что я отлично помню ее и относительно молодой, светлой шатенкой, почти блондинкой, стройной и сдержанно задушевной на сцене, и шатенкой уже подкрашенной, темноватой, — этакой гранд-дамой, которая не снисходит к тому, чтобы скрывать свои годы. «Пусть любят такой, как я есть!». И ее любили — больше зрители, слушатели, для которых она навсегда осталась певицей любви и верности, и меньше те, кто оказался рядом с ней в жизни. Не раз я ловил себя на том, что нахожу нечто беспощадное в этом скуластом узкоглазом лице, в блеске холодных глаз, в улыбке, — победительной и одновременно замкнутой. Но, еще находясь под впечатлением от ее песен, я не сразу решался тогда на это слово, — «самодовольной»…
Вдумываясь теперь в ее судьбу, я понимаю, что жизнь певицы и даже ее сценический облик были по-своему очень цельными, однако исполненными катастрофических для окружающих противоречий. И вот что еще: от очень разных людей (совсем простых и «эстетов») я слышал одинаково восторженные отзывы о Шульженко. А ведь как типаж она балансировала (и к концу карьеры все откровеннее, все заметней) на грани почти безвкусицы. Ее шарм отдавал немножечко гарнизоном, — этакая властная, не знающая соперниц «мадам полковница». Отдавал он и шиком весьма характерным, «харьковским», а значит все же провинциальным…
Опять в памяти — эти глаза, эти ее узкие, рысьи, холодные глаза… Она пела о любви? Она пела о себе, и лишь о себе! Однако жизнь ее — по-своему очень удачная почти до конца — рифмовалась с этими песнями причудливо, странно, порой трагично.
Да, первые шаги на сцене она сделала в родном Харькове, там же, в семнадцать лет, вышла замуж за Ивана Григорьева. Тогда Шульженко мечтала стать драматической актрисой. Но все решила встреча в поезде, где она, отправившись на гастроли, увидела куплетиста Владимира Коралли. Вернее, это он увидел ее, и вскоре появились афиши. На них аршинными буквами значилось: «Владимир Коралли: куплеты и пародии», а много ниже, почти петитом: «К.Шульженко, жанровые песенки». Творческое содружество закрепилось и браком. Матерый эстрадник Коралли много сделал для Кути, так что вскоре уже ее имя набиралось аршинными буквами на афишах. А он… Он отступил в тень, выходя на другие сценические площадки. Много позже, объясняясь к композитором Ильей Жаком (единственной настоящей любовью Кути), он кричал в общем-то с полным правом: «Это я создал Шульженко как певицу! И не позволю, чтобы кто-то взял и увел ее! Готовенькую…»
Впрочем, об этом — особый рассказ. А тогда она делала первые, но очень уверенные шаги на эстраде. На Всесоюзном конкурсе артистов эстрады перед войной Шульженко (вместе с Г.Виноградовым, К.Джапаридзе и другими будущими нашими звездами первой величины) пожала первые лавры. Впрочем, о нем Кутя никогда вслух не вспоминала, ведь на нем она получила только второе место. Опередила ее знаменитая певица Дебора Пантофель-Нечецкая, обладавшая изумительным — оперного масштаба — голосом. Тогда и сложилась шутка, что ночные туфли обогнали «нашу Кутю» («пантофель нечецка» по-польски — ночные туфли).
Настоящей звездой Клавдия Ивановна стала уже в годы войны: ее знаменитый «Синий платочек», «Давай закурим…». За них она удостоилась стать главным лирическим голосом военного поколения. И преувеличения в этом, конечно, нет. Беда коснулась и ее: в одном из госпиталей Шульженко вдруг услышала «Кутя!» от забинтованного по самые глаза танкиста. Через час он умер. Это был ее первый муж Иван Григорьев…
Есть какое-то роковое несовпадение между «гордой хохлушкой» (слова Л.И.Брежнева) и Советской властью. С одной стороны, Шульженко — безусловно, «советская», «нашенская» певица. Своими песнями военных лет она завоевала право выступать без предварительной апробации реперткомом, худсоветом и т. д., — редкая на Советской эстраде и бесконечно ценная привилегия. С другой стороны, Кутю в отношениях с власть придержащими заносило неимоверно. Час прождав в приемной у Фурцевой, она, наконец, вскипела. «Передайте своей шефине, что она дурно воспитана!» - заявила она секретарше и покинула министерский чертог. По другой версии, Шульженко сделала этот комплимент в лицо самой Фурцевой. Но в любом случае, этим она нажила себе могущественного врага. Довольно скоро настал черед министру культуры отомстить заносчивой просительнице. В то время Кутя разводилась с Коралли, и ей понадобилась «неположенная» большая жилплощадь. «Ничем не могу помочь! — мило улыбаясь, сказала Екатерина Третья. — Закон есть закон. И вообще, скромней надо бы быть вам, Клавдия Ивановна: у нас таких, как вы, много…». Вот и пришлось Клавдии Ивановне доживать век в двухкомнатной квартире, где половину большой комнаты занимал огромный рояль, — ее «орудие производства».
Брак Шульженко с Коралли был долгим и внешне успешным. У них родился сын Игорь. Материальный достаток семьи вполне соответствовал всесоюзной славе Клавдии Ивановны. И вот на 25-ом году совместной жизни супруги расстались. Расстались со скандалами, громко, весьма некрасиво. По Москве ходила эпиграмма: «Шульженнко боги покарали: у всех мужья, у ней — Коралли». В самом деле: скандалы закатывал он, и не очень достойно, мстительно повел себя после развода — тоже он. Но если вдуматься… Вот пишут, что Коралли был бабник. Устав от его измен (и в отместку) Кутя сошлась с композитором Жаком. Однако у меня есть здесь два уточнения. Во-первых, Коралли не был таким уж банальным Дон-Жуаном. Он любил пощупать, чмокнуть в щечку, пофлиртовать, — какая уж тут «вина»? Во-вторых (а может, как раз во-первых) певица и впрямь увлеклась Ильей Жаком всерьез. Он написал для Шульженко одну из лучших песен ее репертуара — «Руки». Незадолго до смерти она утверждала, что единственной ее настоящей любовью был он, Илья Жак. Впрочем, у того была своя семья. А вот семья Шульженко распалась.
Да и творческое сотрудничество с Жаком не принесло, кроме песни «Руки», никаких плодов. А она так на это надеялась…
После развода Кутя оказалась вдруг в коммуналке, так как Коралли в отместку разменял причитающуюся ему по закону комнату в четырехкомнатной квартире на улице Алексея Толстого. «Хоть ложись и помирай!» — сетовала певица.
Она решила купить кооперативную трехкомнатную квартиру (две комнаты – для себя, третья — для верного друга рояля). Но уперся Моссовет: не положено! И Фурцева не дала добро на привилегию. Вернее, дала добро на нечто противоположное…
Тогда Куте исполнилось уже пятьдесят. Правда, несмотря на эти невзгоды, слава осталась при ней. А кроме того, закатные годы осенила большая любовь, — талантливый кинооператор Георгий Епифанов. Он был на 11 лет моложе Кути. Уже давно влюбленный в Кутю, он не смел ей открыть своего чувства, смиренно оказывая ей знаки внимания издали.. Певица же только после развода узнала о своем поклоннике. Они встретились. Встреча завершилась ее фразой: «Теперь вы или уходите, или оставайтесь!»
Епифанов остался. Ради Клавдии Ивановны он развелся с женой. Жорж старался окружить Шульженко всей заботой, которую только могла подсказать ему его любовь. А Шульженко — смеялась ли и тогда над судьбой гордая эта «хохлушка» или просто то была душевная глухота? – относилась к Жоржу несколько свысока. Я был свидетелем, как беспощадно высмеивала она его букеты. И в самом деле: как ни люби, а корзину роз на зарплату кинооператора ведь не подаришь…
О том, как была поставлена точка в их отношениях, рассказывают по-разному. Одни утверждают, будто на вечеринке Шульженко приревновала Жоржа, привела домой и крикнула, едва переступив порог квартиры: «Да что же ты за мужик: глазки строишь, а двухсот рублей заработать не можешь?». И Епифанов ушел навсегда.
Есть и другая версия этого эпизода. После долгого перерыва Шульженко снова решила побаловать москвичей своим сольным концертом. Повсюду были расклеены афиши: «Песни о любви. Поет Клавдия Шульженко». Одна из афиш лежала и на столе певицы. И вот на обороте этой афиши Епифанов выразил всю горечь своего разочарования. «Ты и понятия не имеешь, что такое любовь!» — написал он на обороте афишного листа. И ушел. «Карандашом» для этой горестной для него записи послужил тюбик с помадой его мадонны…
Нужно сказать, обе версии весьма правдоподобны. Кутя мало интересовалась окружающим. Имея около 1000 руб. за концерт, она не учитывала, что ее аккомпаниатор получает всего 8 целковых за тот же вечер! И не то, что б она не знала этого, — певица просто не снисходила придать значение такой мелочи. Довольно с него того, что он работает с ней, жрицей высокого искусства! При этом звезду раздражали любые попытки членов ее творческой бригады подработать на стороне. Они должны были находиться всегда под рукой. Вдруг на нее «стих нападет» порепетировать?.. Не мудрено, что отношения у нее с аккомпаниаторами не складывались. В свое время ревнивый Коралли приискал ей отличного пианиста Бориса Мандруса. Его можно было не опасаться: Мандрус имел модную нынче у нас сексуальную ориентацию. И вынужден был уйти от Шульженко, потому что певица посчитала за труд для себя выхлопотать для него сносную ставку. Но судьба наказала ее за опрометчивость: вместо Мандруса она получила в аккомпаниаторы знаменитого Додика Ашкенази. Однако же музыкант не меньшего, чем она, дарования, он своими джазовыми импровизациями «по ходу дела» срывал аплодисменты, с точки зрения Кути, совершенно лишние. На свой юбилейный вечер в Колонном зале Шульженко пригласила Мандруса и здесь, наконец, перед лицом публики по-человечески отблагодарила его.
Так кто же по-настоящему органично вошел в жизнь Шульженко? Вы не поверите, — это была ее домработница Шурка! И не совсем домработница даже, — точнее назвать ее приживалкой. Она была секретарем, костюмершей, поварихой и собеседницей не простой по характеру нашей звезды. Нужно сказать, обе они друг друга стоили. Невзрачная Шурка отличалась скандальным характером примадонны. Рассорившись с патронессой, она собирала вещи и уезжала к себе на окраину в новостройку. И вот, помаявшись с бытом дня три, «баба Клава» покупала торт, вызывала такси и ехала на окраину. А Шурка, точно унюхав на расстоянии барыню с повинной, уже сидела, внутренне торжествуя, но внешне вполне равнодушная, среди своих товарок на скамеечке во дворе. Приезжало такси, на сцену дворовой жизни сходила Кутя с огромным тортом. И Шурка, уже не скрывая довольной улыбки, уезжала опять в «красивую» жизнь звезды… Запомнилось, как после очередного такого примирения Шурка вышла на балкон и всему дому рассказывала, почти кричала: «А мы уже дыньку кушали!» Дескать, вот она я, без меня-то никак вам не обойтись! Шурка была из тех домработниц, что служат только в домах «звезд». После Шульженко она перешла к замечательной исполнительнице народных песен Ольге Воронец.
Добавим к чести Шурки, она служила не из-за денег, а только «из интересу». Куте она осталась верна, и когда наступили последние, довольно безденежные годы. Как, спросите вы, Шульженко — и без денег? Но ведь «роман с властями» у Кути все-таки не заладился, так что жить приходилось на немаленькую, но все же пенсию. А жить в этом доме привыкли достаточно широко. Запомнилась моя последняя, уже заочная встреча с певицей. К очередному ее юбилею по телевизору транслировали встречу с Шульженко. И даже на экране телевизора было заметно, как пустовата теперь когда-то богатая квартира выдающейся нашей певицы…
В эти горькие последние годы Кутю очень выручала Алла Борисовна Пугачева. Она приносила деньги и украдкой прятала их под салфетку. А потом «баба Клава» искренне сетовала: «Вот ведь память! Забыла уже, куда деньги спрятала…». С памятью у Шульженко и впрямь становилось все хуже. Узнай она, что деньги ей подложили — их бы не приняла. Уж что-что, а выше любых подачек Кутя была всегда!