INTRO
Пиит и стол
Вот стол, тетрадь,
Над ней пиит.
Он может встать.
Вот встал. Стоит.
Он пьет и ест,
Он чешет бок.
Он мог бы сесть,
Но – не дай бог.
Тюрьма пуста.
И то сказать:
Он мог бы там
Понаписать,
Что мир сбоит,
Что мир гниет,
А так – стоит
И пиво пьет.
Так – тише нам,
Теплей ему.
И каждый зна-
ет, что к чему.
Он пьет. Он рад,
Что он не вор:
Из сотен правд
Лишь та – его,
Что погнала –
Ах, в кой-то век! –
Из-за стола
Вперед и вверх.
ПРОСТО СТИХИ
*** (вновь я посетил)
...И вовсе это не деревня
Была, а городской поселок.
Назад лет двести - панский грошик,
В семидесятые - райцентр,
Но - ни асфальта, ни поземок,
А солнцепек и подорожник,
Над речкой старые деревья,
И я на вымытом крыльце
Сижу, дожевываю скибку...
За мамин зов из огорода,
За комариный зуд на коже,
За звук, с которым лебеда
Ломается, за спинку кильки -
Чего бы, господи, не отдал...
Чего б ни отдал, мир такой же,
Каким не выболел тогда:
Там шкодой называлась шалость,
Прабабушка хвалилась нэпом,
Цвела картошка у соседей,
Мне было шесть, почти что семь,
А лето шло и не кончалось,
На улице кричали дети,
И солнце улыбалось с неба,
Как настоящее совсем.
Деревенское
...дроби насыпать в мисочку...
Настя Трубачева
Град молотит в окно, теребя дождевые хвостики, -
Как детишки, пришедшие в гости; таким гостям
Мамы вечно твердят: мол, идешь - как вбиваешь гвоздики
В бесконечную землю; а место ли там гвоздям?
И в окно не стучи, и по саду-то прыгать полно, бо
В бесконечной земле - и без наших - хватило свай.
Не ходи по земле, а ходи, моя доча, по небу,
Между тучами светлые гвоздики забивай.
Не могу заслонить, отучить тебя от гармонии,
От капели и дроби градовой в голове...
Так и быть, погуляй, только знай: если видишь молнию -
Это падает с неба сорвавшийся человек.
Не зови этих падших слепыми да бесталанными,
И за раннюю седость прости их, дружок, прости...
***
Пятку пемзой шлифуя, вспомни о Геркулануме:
Седина прирастает не к волосу, а к кости.
На закате
Снимок оконный матовый
С запада чуть засвечен.
Утро одутловатое,
Тужась, рождает вечер.
Сердце продрогшей улицы
Бьется совсем неспешно.
Так хорошо тоскуется,
Так обреченно-нежно...
Так извращенно-бережно
В поры заходит сырость...
Этот закат всамделишный,
Город, тебе на вырост.
На Стрелке
Любимые! Мне радостно и страшно
Осознавать, что каждым новым утром
В Неве подлёдной новая вода.
Такие дни – безветрие, мороз,
Пустое небо – в Петербурге редкость,
И город желто-сизо-голубой
Встает большой трехмерной голограммой
Вокруг меня, и если повести
Глазами вправо – он сместится влево,
Как по дуге, и значит, от меня
Идет отсчет координат пространства.
А время – время свернуто во мне
Пружиной, не стремящейся проснуться,
Раздвинуься... И город светел, нем
И неизменен… Только там, под толщей
Глухого льда бежит живая жизнь,
Как жуткий знак другого измеренья,
И мой покой – мой OXYZ –
Сметён. Смятен. И что же? Улыбаюсь
И делаю неторопливый шаг
Не по оси абсцисс к искомой Стрелке
Васильевского острова – а внутрь
Себя. И распрямляется пружина,
И оба направления – вперед,
К неведомому, и назад, к былому, -
Мне равно предоставлены. ДомА
Меняются: становятся моложе,
А значит, старше. И река уже
Готова вскрыться. Это значит, скоро
Живой поток омоет мне глаза,
И я увижу корабли в заливе,
На Марсовом сирень и вас, мои
Любимые. Мне радостно. И страшно…
*** (дождь)
Хорошо стоять и смотреть на дождь.
В лужах змейки. Куст под окном набух.
Сыроватый холод, к рукам и лбу
Приникая, кутает тело в дрожь
Соразмерно стуку воды внутри
И снаружи кожи... Дрожанье в такт
Называть - слияньем. Втеканье в ритм
Нарекать - дареньем. Но жить не так,
Как хотелось, а только лишь - как смогли,
От воды спасаясь в сухих стенАх...
В слове «Жен-щи-на!» столько дождя и мглы,
Что мужчина вряд ли заметит «-на’!» -
Третий слог змеиным шуршаньем скрыт.
Никому не отдана третья треть...
Воздух светится. Листья куста мокры.
Хорошо стоять и смотреть... смотреть...
маленькому гению
Мой мальчик золотисто-сед
И как-то странно гениален:
Он спящий жрец ночных бесед,
Он мастер спрашивать, не я ли,
Оставив сны на одеяле,
Брожу босая по росе
В ночном саду, - в тот миг, когда
Я утро лью в его ладони –
Но сон глубок, напрасен дар,
И нет тогда меня бездомней,
И небеса на зов мой дольний
Не откликаются… Слюда
В окне темна. Моей заре,
Увы, не падать в щели ставней…
Ведет ночная птица трель,
И мир уже не держит в тайне
Слова: “Тебя вот-вот не станет.
Придет рассвет. Между дерев
Умолкнет вещий козодой
И сад окажется зеленым,
Когда, бессмертно-молодой,
Лучами нимба опаленный,
Проснется самый невлюбленный
Твой мальчик солнечно-седой”.
Кукловоду
мне кукловод ничего не нужно
мне кукловод ничего не надо
пляшут мальчишки в руках замужних
пляшут девчонки в руках женатых
мне и не страшно и не противно
как миллионам других плясуний
ты кукловод незнаком с рутиной
с рабскими мыслями «вставь ей всунь ей»
ты не ломаешь башку не к месту
перед вопросом встающим прямо
«как же я стану его невестой
если останусь женой и мамой»
так мне и пляшется дуре круглой
это не ропот я разве против
два мужика надо мной над куклой
спорим вы все-таки подеретесь
О бывшем
…И нет тебя. И вижу я сквозь сон,
Как тишина тягучими слезами
Течет по стенам, заливая пол.
И кажется, что пяткою босой
В нее ступить – как выдержать экзамен
На выдержку. И мой холодный пот
В миг пробужденья – тоже род воды.
…Будильник, стилизованный под старый,
Орет как новый, воздух теребя.
Девичника вчерашнего следы
Мучительны: в углу пустая тара
И мутно в голове. И нет тебя,
И – нет – тебя! Два стула у окна
Неловко жмутся к белой батарее,
И жаль их, как оставленных детей,
Которых называть по именам
Чужой мужчина вмиг поднатореет…
И нет тебя. И широка постель
И неудобна, как ночлег в гостях.
Но – обещаю, милый, - ненадолго.
Ты знал про всё: про капли на стене,
Про утро в одиночестве, про страх
Вдруг захлебнуться...
…Бритвенная полка
Пуста. Ты был. И нет тебя. И нет…
В брошенной квартире
...Ветер в комнатах, ветер в комнатах,
Доски, мусор, и пустота,
И куски очага разломанного -
В самых странных, не тех местах.
На обоях - теней проплешины.
И - бельмом - на другой стене -
Репродукция надоевшего
За совместную жизнь Моне.
Вот и спальня. Здесь трудно дышится.
Пыль в широких, косых лучах...
Разговор из гостиной слышится...
Затихает... Затих... Зачах...
В кухне плесень расцветшей порослью
Говорит о последнем дне.
Как пронизывающе горестны
Эти ветры, которых нет.
Почему до мгновений скомканных
Мы не думаем о плохом?!
Чей-то голос. И ветер в комнатах.
Пыль. И в горле - от пыли - ком.
***
Лето. Горе белокожим!
Пахнет в воздухе паленым.
По толпе гуляет ветер
Лета, пота, всяких дел.
На кого-то так похожа
Эта девушка в зеленом.
Ты ее недавно встретил,
Но не помнишь, с кем и где.
Этот город забормотан,
Одурачен, пропутанен.
Этот нищий пропил роскошь,
Весь зарос, пропах, опух...
Мне напомнила кого-то
Та, в зеленом и с цветами,
Так безудержно и броско
Раздвигавшая толпу.
Стать бездомным и смиренным,
А потом сойти с катушек!
Все трамваи спят и видят -
Чтоб на полном на ходу!..
Стал навязчивым рефреном,
Стал синонимом удушья
Миллион зеленых нитей...
Не догонишь. Не уйду.
Зелень, буйство - кризис лета.
Сумасшедший дом заполнен.
Это в нем - в твоих объятьях,
Это в нем - в палате люкс
Я - стремительно и слепо
(Ты едва успеешь вспомнить),
Как была - в зеленом платье -
Никогда не появлюсь.
Начало весны
Ветрено, мой мальчик. Ветер клонит
Тонкие стволы озябших вишен
Прямо к почве… Да, мои предплечья
Снова стынут. И с чего бы вроде?..
Нет, причина есть. Ведь на балконе
Снова лужи. Ночью дождь не слышен.
Как обычно, нами он замечен
Лишь к утру – по холоду в природе.
Ветрено, мой мальчик, и дождливо
В узком промежутке между серым-
Серым небом и бессильно-блеклым,
Чуть коричневатым пустопольем.
А река – уже канун разлива –
Замерла. И затхлый запах серы
С берегов летит, и жмется к стеклам,
И сочится в щели поневоле.
Ветрено, любимый, – не затем ли,
Чтобы мы не уставали помнить
Тот, наш первый, день – когда на ветки
Робкий снег спускался аккуратно…
Выйди в сад. Согрей шагами землю,
Воздух и деревья. Переполнись
Новой жизнью – ветром в каждой клетке.
И счастливым приходи обратно.
*** (осеннее настроение)
Не откажи мне в этом пустяке -
Пройтись со мной по призрачному парку,
Сжимая в замерзающей руке
Охапку листьев - золотую пайку,
Сухой остаток счастья - только мой,
Не наш, поскольку - выпита другими...
Как странно сочетаются с весной
Той осени неизжитые гимны -
Той осени, которую за нас
Ни ты, ни я не прожили... И снова
Шаги не попадают в резонанс
С упорной говорливостью кленовой,
Но боль светла и застит мне глаза
На новом круге молчаливой тяжбы...
Ты мне во всем... во многом отказал.
Не уходи из памяти хотя бы.
ПОСВЯЩЕНИЯ
Рождение дочери фараона
«Ты до рожденья еще, Нефертити,
В илистых водах омыта не раз»...
Из старого. Алине
...Раздвинешь тростинки и к мутной реке сойдешь:
Бекасы. Верблюдица пьет. Крокодильи спины.
Ты в красном. Прислужники в белом. А молодежь
В кварталах речных обнажается в честь мужчины,
Взошедшего в самый зенит, - твоего отца.
Как бронзовы волны, тела и лучи в короне!
Ты тянешься к солнцу, царица обоих Царств,
И ниц простираются жрицы, молясь о громе,
Дожде и приливе, рождении и смертях...
................................................................
Так будет. И весел от ветра тростник прибрежный,
А воды, в которых свернулось мое дитя,
Так илисты. И плодородны. И безмятежны.
Ракурс
Асе
...и в смеющийся профиль снимается
Около пагоды радость моя...
Ася Анистратенко
«Город Токио» - лишь анаграмма «Киото дOрог».
Вспышка гаснет, и птичка садится на черный тубус.
Твой огромный зрачок - всё, что будет на кадре Kodak,
И фотограф расстроен: потерян прекрасный ракурс
На курносую пагоду... (Возраст. Всё больше брака
На проявленном и непроявленном...) Ты, потупясь,
Умещаешься в кадр - и мечтаешь, что вскинешь взгляд, и
Небо больше не будет далеким, занебоскребным,
А навалится комьями туч, щегольнет гирляндой
Обязательных чаек у шпилей... И наслоится
Та - древнейшим фрагментом из детства - ТВОЯ столица
На токующий Токио. Вспышка вонзится в ребра:
Ах, как дорог Киото! Дороже, родней, желанней,
Чем всегда, и несбыточней тоже... И бог бы с ним, но
Объектив объективен: зрачок - на переднем плане,
А на фоне, на дне - иероглифом анаграмма:
»Город Питер» как «гордо терпи»...
...............................Вспышки нет. Упрямо
Птичка в тубусе бьется о линзу и портит снимки.
Посткрещенское
Нике
…А я хочу поверить, но
Со мной Господь молчит давно.
Вероника Батхен – С.Б.
Тающий город латентно склочен.
Больше не в моде метели люрекс.
Финский соломенный ангелочек-
Самоубийца - подвешен к люстре,
Как молчаливый сквознячный флюгер...
Стань на колени и успокойся.
Дай тебе Бог после смерти вьюги -
Ткани на саван - и солнца - в косы.
Благодарное
М.К.
Мне как швы поцелуи твои наложи на лицо...
А.Борейко
Зарасти мне пробоины, все заживи червоточины мне
Одного поцелуя печатью. А хоть бы и каиновой:
Я согласна предать те долги, что считаю просроченными
Изначально. Целуй же! Клеймом - не железным, не каменным, а
Бесконечно живым - оголи мне стигматы до сукровицы:
Перестанут гноиться утратой, затянутся сразу, и всё...
Каждый новый мужчина меня очищает, как луковицу,
От былых наслоений. И плачет. Наверное, радуется.
Так избавь же меня от надтреснутости. Сердцевина моя
К сердцевине твоей прирастет. На момент отшелушиванья
Я согласна забыть, что меня, бесконечно невинную,
Каждый новый мужчина дырявит страшней предыдущего.
капельки
Ксене
О Генрих Rex, Вы – Болейн.
Ксения Щербино
капельки катышки скаты кровель
тауэрных камерных немо-фильмных
всё в настоящем вильгельм и кромвель
анна больна недержаньем крови
в синеньких трубочках гемофильных
я заразительна я смешлива
да я заразная я такая
я заражаю гемофилией
в грудь утыкаясь лохматым ливнем
тело ресницами протыкая
красные ниточки вязью вестью
верностью смертному приговору
весь ты пронзен мной пронизан весь ты
проистекаешь из всех отверстий
капельки дождик копыта город
казнь на закате? ты болен Генрих
будет ли бог на рабочем месте
чтобы принять тебя там в гееннах
женщина только носитель гена
капелек камушек холмик крестик
Оттепель в столицах
Юле Идлис
Так медленно, по капле тает свет,
Так тихо время капает из крана,
И тишина – огромна, многогранна –
Стекает вниз, от Питера к Москве,
По колеям, по санному пути,
По рельсам с каплевидным царским следом,
И ночь меняет карту, и с рассветом
Не обойтись без кладок и плотин…
И Питер весь зальет, и к часу дня
Наладят водяное сообщенье,
И невская вода с песком и щебнем –
Строительным и поднятым со дна –
Взломает русло Яузы, и льды
Пойдут по всей Москве, дробясь о стены, -
И вдруг уравновесится система,
И наконец-то уровень воды
По принципу соединенных чаш
Сравняется в затопленных столицах,
И время вовсе перестанет литься,
И будет, словно дождь, из туч сочась,
Так медленно, по капле – таять – свет…
Пасха
Наталье Хилькевич
птица моя небесная
клюй куличи воскресные
время застыло местное
было мол да сплыло
что петухи что горлицы
все кукушат плодят
птица моя позорница
дернется клюнет дернется
разве же ж так едят
солнце к башке привязано
маятник желтый круг
что ж Он молчал про Пасху мне
я же ж родился - пасынок
я же ж мечтал - умру
длится твой крик над рощицей
воздух пластом лежит
плачется мне и ропщется
птица моя пророчица
сколько ж теперь мне жииииить...
***
Евгению Мякишеву
Мальчик - ручонки из гуттаперчи,
Мальчик, подверженный древней порче,
Яблочко-дичка, пророк-копейщик,
Чистящий перышки грачик-спорщик,
Мальчик, в котором не видно ретро
За распахнувшимися крылами,
Мальчик, бросающий сигарету
В осень (и так возникает пламя)...
Миг под пятой - как ни стань - обманчив,
Гибок и падок на все изъяны
(так возникает легенда)... Мальчик,
Не происшедший от обезьяны
(впрочем - учебники, двойки-тройки,
шумные классы-кулисы-кляксы...) -
Не приближайтесь к людским постройкам,
Мальчик, умеющий удивляться:
Вот оно, вот - побережье жизни,
Всё - из песка, глинозёма, камня,
Хлеба, вина...
Кто он был, скажи мне,
Тот, с гуттаперчевыми руками...
*** (читая Мякишева в самолете)
Дорога и река - две ленты...
Евгений Мякишев
От пепелища до пожарища
Пройдет водица-половодица...
...Мой самолет уже снижается,
И под крылом - поет, как водится,
Но не тайга, а лес Карелии -
Пространства снега ноздреватые,
Как мы, совсем незагорелые,
Как мы, отчасти виноватые
В длине дорог, и в рек змеении,
И в нашей пепельной летучести...
Мы рвемся в третье измерение
От безымянной плоской участи,
Но, как и были, имяреками -
Летим белесо-невесомо над
Землей, дорогами и реками
На ромбики располосованной.
Нескромный стих
«питерскому брату»
…потому что быть красивей просто невозможно.
В.Б.
…Ты вдруг говоришь: «Красивая», –
И в э-то-мгно-ве-ни-е-
Я – ангелом – балансирую.
Я – пяткой на острие,
Торчащем из зимней крепости,
И плечи мне замело,
И крыльями чайки крестятся
На крест мой и на крыло.
А город внизу – раскатанный,
Как карта, по островам.
Ты вдруг говоришь: «Ну как ты там?»
Признаться, холодноват
Сусальный мой плащик ангельский.
Но я здесь останусь – для
Мгновенного роста тангенса
Угла «небеса-земля».
…Ты вдруг произносишь: «Вечная», –
И город: «тер-Пи-тер-Пи…» –
Всё небо кладет на плечи мне
И в пятку вонзает шпиль.
*** (Ж. К.)
1
В чужой квартире нужно пропотеть
От чашки чая, чтобы захотеть –
Бесповоротно, мёртво –
Влюбиться в недоваренную снедь,
Попав на кухне в плиточную сеть,
Пропахшую ремонтом
И гарью холостяцких передряг.
Войдя, понять: ты худший из нерях,
Но лучший из… а я тебе чужая.
Поесть. Проститься, что-то говоря, -
И не зацеловать тебя в дверях,
Твое табу на боль не нарушая.
2
Так жадно целовал – как будто пил,
Как будто жажду долгую топил,
Как будто дна не видел,
Как будто боль еще не притупил
Глотками, будто только приступил
К питью мой избавитель
Белье серея ластится к плечу
не сплю ли сплю ли жду что уличу
тебя твой сонный шепот бог мой сын мой
да не покинет да не стану чужд
ты молишься во сне а я кричу
во сне от боли там под пуповиной
3
мой бог мой сын ты молишься во сне
ты шлешь нам горький ветер талый снег
и я полубольная
от счастья – вязну в будничной возне
не сомневаясь бог ли ты вполне
других богов не зная
ты молишься а я беру любой
свой карандаш пишу: табу на боль –
и отправляю почтой голубиной
(три слова – тихо – в сердце перебой)
прошение о вечности с тобой
тому кому ты молишься любимый
ЦИКЛЫ СТИХОВ
Гофманески
М.Шемякину – с благодарностью
1. – КРЫСА!!!
- А-а-а-а!!
- И-и-и-и!!
2. Что вы нашли в продырявленном, словно кусок
Старого сыра, затертом, дряхлеющем Гофмане?
Сказки уходят волной в двухсотлетний песок,
В нас отдаваясь, как эхом, зловещими хохмами.
Что дьяволенка вмещает любая бутыль –
Нынче без книжки любому известно с младенчества.
Дедушка Гофман: колпак, борода и костыль…
Пальцами тыкать, страницы слюнить беззастенчиво,
Шумно листать и ногтями подчеркивать (вот!),
В сноски глядеть, удивляясь причудам издателя, -
Нам или нет? Под зеркальной поверхностью вод
Старонемецкого где-то ошибка. Не в дате ли
Соотнесенности текста и яви людской?/
Бросить, захлопнуть засаленн/
Чтобы спокой/
Спален/
________/
____________/
_____/
______/ 3. … - руда!
- ГЕРТРУДА!!!
- Гертруда, скажи: это правда, что в кухне
Ты снова видала крысиную морду?
- Хозяйка, клянусь Вам, я тут ни при чем!
И что мне за радость, несчастной стряпухе,
Рассказывать байки, вошедшие в моду?!
Ну разве что на ночь разочек прочтем…
- Гертруда, учти: запрещаю тебе я
Мышиной возни в разговорах касаться.
В почтеннейшем доме не будет мышей!
(Ведь дело не в крысах – от них не робею
Нисколько ни я, ни мои домочадцы.)
Еще раз услышу – прогоним взашей!
4. Скрип ступенек. Пятна света
От свечи.
- Мэри, Мэри, ты ли это?
- Тсссс! Молчи!
Перебудишь, в самом деле,
Целый дом.
Вылезай-ка из постели –
И пойдем!
- Мэри, Мэри, что за странность?
- Странность? Пусть!
- Мэри, Мэри, я останусь,
Я боюсь!
Там на чудища похожий
Старый хлам.
Там наш крестный корчит рожи
По углам.
Там скрипучий и бугристый
Пыльный пол.
Мэри, Мэри, там же КРЫСЫ!
Целый полк!
Этот жуткий, трехголовый –
Не простак!
Он нас съест, попомни слово!
- Если так,
Запирай покрепче двери
И сиди
Тут, как крыса!
- Мэри,
Мэри,
Подожди-и-и!!
5. Мэри в чулане
Словно створки переплета,
Тихо скрипнет дверь чулана.
Пробежится робкий ветер
По нехоженым полам,
И тотчас навстречу кто-то –
А, да это наш галантный
Колченогий капельмейстер! –
Перегнется пополам,
Мой Вергилий в темном царстве…
Круг чудес (который номер?),
Где в лохмотья мглы и тлена
Все рядиться норовят.
Кто такой он, этот Цахес,
Тот-кого-зовут-Циннобер?
Сучковатое полено,
Нос и пуговицы в ряд.
Это он – пустая шалость! –
На заброшенной скамейке
В самой темной части сада
Нацарапал: “Фриц - дурак”.
Я пожалуюсь, пожалуй,
Изумрудноглазой змейке:
Пусть он знает, что не надо
Там царапать всяких врак!
Ах, как страшно! Но не скучно.
Прав папуля Дроссельмейер:
Страх проходит в одночасье,
Разгоняя время вспять.
Если только я не струшу,
Если только я посмею,
Я найду кому-то счастье.
Знать бы только, чтo искать…
6. Фриц у двери чулана
На складе заброшенных кукол всегда темно,
И дышится трудно, и нужно еще уметь
Не рухнуть на кучу отломанных рук и ног,
Кому-то на сердце ступив в непроглядной тьме.
На складе забытых игрушек густая пыль
Гуляет клоками по росчеркам сквозняка.
А в складках костюмчиков часто сидят клопы:
Притронешься – цапнет за палец наверняка.
Что ищет на складе бездомных такой, как ты?
Здесь сырость и мрак, здесь упавший в проем двери
Луч света спасает пришельца от слепоты
И вмиг ослепляет смотрящую изнутри
Глазастую куклу. Ну вот она я. Бери.
7. – Мэри! КРЫСА!!
- Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Отдай куклу!
8. Фриц
Я будущий бюргер, а ныне – бурш,
Но есть от чего хандрить:
Я слепну. Торгаш приносил трубу,
Сказал: захочу купить.
Не радуют больше меня любовь
Красоток и смена блюд…
Опять приходил человек с трубой.
Пожалуй, теперь куплю.
9. …Девушка танцует у окна.
Белая широкая спина
В стекла через улицу видна.
Белая широкая спина
Почему-то вся обнажена.
Музыка неслышна и нежна
Полуобнаженная длина
Вытянутых рук отделена
От пространства стеклами окна
Белокурых локонов волна
На затылке в узел сведена
Девушка печальна и стройна
Плавными движеньями она
навевает призраки из сна
Тихо изгибается спина
белая за створками окна
призраки из медленного сна
девушка танцует тишина
10. Щелкунчик
- КРЫСА!
- Ту-
тутуту-ту-тту-
ту-тту-тту!
Каждая сказка имеет счастливый финал,
Если, конечно, страницы не трачены крысами.
Кто-то меня в темноте по косичке узнал,
Поднял, ощупал и вытер подолом замызганным.
Щели ореховой не предусмотрено губ,
И поцелуй твой примерить
Я не смогу,
Мэри…
А крыса – смотри, ее нет, убежала.
Конечно, камзол безнадежно испорчен,
Как, впрочем, и волосы. Ты уж прости.
А кошка вам все-таки не помешала б.
Я знаю, папаша у вас несговорчив
И в доме все больше собаки в чести,
Но если б не ты (ты чудесно сражалась!
Не зря Дроссельмейер улыбочку скорчил!),
Мне б тело свое ни за что не спасти…
- Милый, милый, я не стою
Этих слов!
Я боялась трех хвостов и
Трех голов!
Наше счастье так случайно!
Вот сейчас – пообещай мне,
Что не будет больше тайны
Между нами!
- Я готов,
Но, Мэри, вся тайна в одном: мне уже нельзя
Почувствовать живость согревшихся рук и ног.
Ты рядом, я счастлив, и замок крысиный взят,
Но кукла есть кукла. Твой крестный, увы, не Бог.
- Мэри, Мэри! Где ты? Я боюсь один!
- Я здесь, Фриц! Возвращайся в постель – и не беспокойтесь обо мне!
- Так ты – ты решилась!? Оставишь тут
Братишку, его трубу,
Родителей, крестного, дом и пруд?..
Тогда – в Конфитюренбург!
Посмотри, вдали уже видна
Первая цукатная стена.
Дай мне руку, верная жена…
* * * * * * *
- А-а-а-а!! КРЫСА!!!
Выставка “Абстракция в России”
Александр Юликов. Белая композиция
День выдается растресканным на переулки,
Щерится голыми ветками, тычется в нос
Светом и запахом солнца – согласно науке
Сопровождения путника в городе Кносс.
День разбивается, сыплется искрами смальты
Путнику под ноги. День выдается в кредит
Как обещание Встречи – на плоскости марта,
В чреве толпы, размышлений и грез посреди.
Путай, води меня за нос, Любитель прелюдий,
Каждую жилку тяни из меня. Натяни
Нервы. Я знаю, мы свидимся – там, на углу, где
Белая тень выдается из черной стены.
Вадим Григорьев-Башун. Композиция 7/99
…оконная створка легко отходит,
и солнце выходит. Оно заходит
за занавеску, за моря взвесь,
за плоть, за объемы, за мой рост-вес,
доходит до края пространства, до
обреза земли, золотой водой
залитого, входит до стыков стен –
в окно и до швов черепных костей –
в зрачок. Пробуждается родничок,
и свет превращается в горячо
текущую лаву волос и плеч,
а солнце – проходит, готовясь лечь
в пылающий одр океана, чтоб
когда-нибудь после, потом, потом
взойти – без боязни наткнуться на
застывшую плазму – стекло окна…
Елена Серебрякова. Красное. Из серии “Слово”
И было Слово. Слово было Бог,
И Свет, и Воплощение земное.
И шар вертелся, и носился Дух,
Над бурой почвой вспыхивая ало.
Я помню: пламенеющий клубок
Прожег меня насквозь кометным зноем.
Я вспыхнул, что-то крикнул и потух.
И на Земле еще темнее стало.
Николай Сажин. Тайная вечеря
в лысой серой головке маковой
много-много сперматозоидов –
истин дремлющих ждущих часа
я птенец на печальной трапезе
по столу подбираю зернышки
ливнем падающие сверху
напои напитай мя Господи
солью слов Твоих кровью ран Твоих
семенами Твоих прозрений
прорастающих прорывающих
слишком много сперматозоидов
в голове моей лысой серой
.....................………………
Лев Кропивницкий. Композиция
Я вижу: на глубоком черном фоне
Небесный луч высвечивает лоб,
Усталое плечо и грудь, систему
Сосудов голубых в изгибе локтя…
Я говорю: “Смотри, ей так светло
Сидеть во тьме…” И в это же мгновенье
Ты говоришь: “Смотри, ведь это Демон,
Тот самый Демон – в полночь в небесах,
Тот самый – воплощен и проворонен
Художником… По темно-синей вене
Течет Кедрон. Свершается Песах.
А он внизу, земная плоть от плоти…”
И двое нас. Лишь двое вместе полно-
стью могут осознать, на атомарно-
Молекулярном уровне умолкнув,
Что женщина и Демон изоморфны,
А значит, Люцифер – гермафродит,
И ангелы – двусущностны, двуполы,
И Бог – Оно, не эго-суперэго;
Что в каждом нашем взгляде друг на друга
Таится Божий лик, рисует Врубель
И женщина усталая сидит.
Этюды для ГЕрмана
1. Этюд о траве
ему не можется он в мае очень занят
сухой травой как дождик проливной
Герман Власов
трава под лучами сохнет
под каплями оживает
стежками из туч косыми
я тело земли сшиваю
виновник моих бессонниц
журчащий во мне к утру
мой муж мой любовник сын мой
ты греешь ты жжешься и не
боишься что я умру
трава колосится сорно
бросает на ветер семя
корнями уходит в магму
рождает землетрясенья
и трескается спросонья
сухая земная грудь
пролейся же над домами
женой куртизанкой мамой
меня назови к утру
как режут губу о стебель
как в полдень горячку порют
как степь поджигают с краю -
мы так и живем, не спорю...
над городом домом степью
с десятками полых русл
я тучи распростираю
и в утреннем сне о рае
живая трава мокра и
как здесь на земле играет
алмазами на ветру.
2. Поток света
…будто камень
душит солнечное мне сплетенье.
поутру к такой придешь с повинной...
Герман Власов
луч плывет чудеса гидравлики
не рассказывай мне об Африке
там мол ночи черней черники
и купается там жираф в реке
или в озере в Танганьике
я и так уже знаю с самого
детства Африку - стук тамтамовый
у висков и в запястном пульсе
я ждала тебя - так, что заново
род людской завела в капусте
но - как камень палеолитовый
по артерии кимберлитовой -
не плыви ты ко мне с повинной
пуп земли ты мой
пуп земли ты мой
перерезана пуповина
не родиться не всплыть не встретиться
здесь на севере гололедица
ночь как серая поволока
...............
лишь с утра на подушке светится
лучик Африки рыжий локон
3. Сквозьводное
…река ручьи потоки черноречья...
…милая я просыпаюсь во сне
нахожу лицо в умывальнике…
Герман Власов
Офелия детка не надо песен
про спрячься на дне где ил
он видит насквозь и морскую взвесь и
потоки речных чернил
он снит нас Офелия немы нАги
и в негу погружены
датчане что боги они не знают
как спать и не видеть сны
мы обе утопли в порядке бреда
ты навзничь а я ничком
Офелия в ночь с четверга на среду
твой рот занесет песком
ему же о нимфа ничуть не жаль что
в его непробудном сне
морская звезда как ладонь чужая
ползет по моей спине
4. Поплавок
остался пешкой на паркете вод...
Герман Власов
Песок из одной половинки часов
не поместился в другой.
Изяслав Винтерман
Ты знаешь, рыбак, как тонка эта грань
Меж явью и сном, меж воздушной и водной
Средой. И на грани ведется игра:
Качают теченья меня и ветра,
Как в форме песочных часов поплавок, и
Струятся песчинки - «забудься... засни...» –
И близок покой, и видения сладки...
Но тесно за кромкой сплетенных ресниц,
И лишний песок просыпается вниз,
И я просыпаюсь от чувства нехватки
Себя, рассорённой по донной траве.
Всё меньше минут остается над бездной,
И вряд ли удержит мой тающий вес
Привязанность к леске, идущей наверх,
Но неразличимой на фоне небесном.
Сафistication
1. ***
Ночь наступает. Два тела спасает
Лампочка над софой.
В чтенье постельном – течем параллельно:
- Где там твоя Сафо?
Где?
В воде?
Знаешь, по мне – это вовсе не метод
Влиться в историю литературы
Поэтом.
Вот дура.
…А ночь наступает. И перегорает
лампада, сгущая фон.
- Так что же там дальше?
- Мне кто-то сказал, что
Ты выглядишь как Сафо.
- Да?
Всегда?
Вот видишь, как часто неправо злословье:
Я дольше ищу подходящее море.
Возьми же меня, как пучина, - с любовью.
Я знаю, что дальше. Memoria mori.
А кровь я
Замою.
2. Лесбос
А Сафо была лесбиянка.
В честь нее и назвали остров.
Всё по-гречески: девки, пьянка,
Шелест волн, голоса матросов.
Впрочем, нет, вот матросы – вряд ли…
Ах, гречаночки! Как спалось вам
С поэтессой? Вы были счастливы?
Или плакали по матросам?
Гимназисточки! Вы – как данность,
Вас хватает, вас даже много,
Чтоб Сафо не включала “андрос”
В идеальный любовный логос.
Имя – Женщина! – в воздух. На кон.
Тело – в воду (спор - наизнанку)…
Повезло островку, однако,
Что Сафо была лесбиянка…
3. ***
Языком прикасаться к течению слов,
И лакать, и глотать, и струиться самой –
Это чудо, и в нем отрицанье полов –
Только струйка, и та по велению Мойр.
Дождевыми рыданьями водную гладь
Растревожить, проникнуть – и рядышком лечь.
Сквозь язык – языком до тебя доставать:
До журчания губ, до дрожания плеч.
Я – достала тебя? “Сквозь язык - языком”?!
Лучше просто взасос, чем творить-растворять!
Но крепки между нами плотины веков...
Ты сама говорила: нырять так нырять –
С головой, с потрохами, со всем багажом
Погружаться в речную прозрачную речь,
И дробиться о дельту, и в море чужом
Свой язык обретать…
- Умирать?
- Умереть.
Арабский кошмар
“Арабский кошмар” - роман английского арабиста Роберта Ирвина. Действие происходит в Каире времен раннего христианства. Вэйн и Фатима - второстепенные герои романа. «Разлюби меня, дурака» - фраза из стиха Ксении Щербино, подарившей мне эту книгу.
1
Эманация пара, выходящего из пор змеи, облекается в плоть,
И ее босыми ногами вытоптан путь
от одной ночной невинной жертвы к другой.
Плоть собирает сказки, танцующие, как фонтан,
и лишние, как мертвый утробный плод,
Но если б не он, век бы мне плутать по Каиру
и не споткнуться о спящее между домами тело
слепой в темноте ногой.
Пыльным ступням нельзя говорить,
что где-то под теплой каирской стеной
спит мужчина, способный остановить их ход,
Мужчина, правая рука которого холодна, как живот гадюки,
а левая горяча, как кровь, бьющая через нос;
Придется идти назад по своим следам,
выплевывая истории и оживляя тех,
кто только мертвым вышел из городских ворот,
Но хуже прочего знать, что идешь от левой руки,
а придешь к правой или снова к левой;
и босым ступням становится всё равно.
…Мамлюки – ловцы моей тени – дошли до тебя и видели,
как на укрытом кошмаром твоем челе
Две глубокие борозды наполняются потом и шепотом:
“Мой сон для тебя открыт: погуби! приди!”
……………..
Каждую ночь, с каждым воскресшим мужчиной
мне снится змея, насаженная на твой член,
И значит, или ты меня разорвешь,
или я согреюсь на твоей груди.
2
Эманация пара из сонных змеиных пор
Не похожа на пар – скорей на прохладный парк
За дворцом давадара; на запутанный спор; на порт –
Кораблиные призраки меж кипарисных арок
Как рука в забытьи холодеет ныряя в зыбь
Складок тела фантома Фатимы ведьмы тьмы
так во мне засыпает последним двойной язык,
раздражающий губы, и сны непереводимы:
старичок с обезьянкой не как у тебя внутри
а снаружи на поводке – так и ходит с ней
по чужим сновидениям – мне говорил смотри
то что снилось змеей может вдруг оказаться змеем
всей прохлады в Каире – твой живот и моя рука
сон не выход за стену загадку в нем не найти
и как ложный оргазм – разлюби меня, дурака, -
повисает разгадка кольцами паутины
овивает изгиб позвоночника в пояснице
то что змеем окажется змеем же и приснится
3
эманация яда
из пор змеи
в пирамидах солдаты
а в доме ил
наводи переправу
ныряй в нору
принимая отраву
из сонных рук
оплети меня сетью
дырявых вен
призывая спасенье:
инВэйн, инВэйн!
…ни мессии ни бунта,
Каир мой стар.
Я наутро забуду,
Что ты – кошмар.
москва. три стиха
поезд
Дорога, как известно, - нить,
Прижатая к земле.
Канатоходка: быть/не быть -
Задумываться лень.
Ведь я не то чтобы на ней,
Я как бы рядом с ней:
Какая-никакая снедь,
Треск полок, качка, снег...
Кручусь без сна, меняя бок,
А ночь идет, идет,
Но там, где кончится клубок,
Меня никто не ждет,
И - не на кого всё свалить,
И - нужно ли винить...
Я поднимаю нить с земли.
Я разрываю нить.
ждать (поезд-2)
Мне нравится вокзальный шум,
Морозный сумрак
И толчея из женских шуб,
Спортивных сумок,
Гудящего «такси, такси»,
Густого «Сколько?»...
Я за ночь выбилась из сил.
Мне очень скользко
Идти к Москве на каблуках
По льду перрона,
Но – смех, и пара облака,
И восемь ровно,
И заметенная Москва
Ко мне спиною…
Она, как водится, сперва
Больна не мною,
Но я везу ей в дар «люблю»,
Две тыщи денег
И в Ленинграде на полу
Забытый веник…
…За шторой синий снегопад.
Шаги. Зевота…
Мне нравится лежать, не спать
И ждать чего-то.
подмосковье
маме
Ты говорила: “Ожиданье чуда –
Еще не чудо, и да будет взгляд
Твой пристален и ясен…”
Я молчу,
до еловых лап дотронувшись.
Летят
Немые хлопья… Руки задубели.
Дороги вновь свелись под третий Рим…
Смотри, какой невыносимо белый
Сугроб – такой, что лучше не смотри –
Глаза зайдутся резью, изнывая
От белизны… Мне дышится едва,
И тишь стоит совсем предгрозовая,
Как летом – помнишь?.. даром что январь.
Шаги, шажочки… Здесь между домами
Тропа скользит, исхоженная сплошь.
Не нужно никакого чуда, мама.
Давай-ка локоть, и пойдем в тепло.
Прогулка
1. ***
не взрослею я а старею моя любовь
вроде улицы те же но нет поживей поярче
изменяется фон: то ли сплю я и сон глубок
(всё течет и мелькает а я как в воде стоячей)
то ли резко проснулась город двадцатый год
пацаненок на Лиговке грязь матерщина пепел
топчут паперть гуляют сбегают идут с торгов
я фон-цыпочка свет мой я фьючер макчикен бэйби
в девятнадцатом веке (лет в девятнадцать) мир
гарцевал как лошадка всадник был безголовый
а пустой магазин назывался антре-ами
по-гусарски сверкая свободной пустой айловью
если двадцать один – рубеж (два креста черта)
перехода в режим наблюденья себя с изнанки
то пока мой родной я не видела ни черта
кроме призрака осени в мутных зрачках Фонтанки.
2. ***
я не могу позволять себе расслабляться
нет разгильдяйству предательству флирту бл*дству
даже какое-то простенькое фиглярство
я никогда не позволю себе ну дура
я никогда не позволю себе измену
сплыть откреститься скреститься с приблудным геном
просто пойти выше пляшущих манекенов
хрупко легко по Дворцовому по бордюру
(тут говорят – по поребрику) не могу я
сдаться всмотреться увидеть себя другую
в бурой ребристой воде – прохожу свингуя
мимо немых отражений Нева витрины
стены и лица текучая нестолица
если и есть в этом городе то что длится
но не течет это немочь – не мочь молиться
всё перепутать а если свершится злиться
но никогда не позволить себе излиться
взвыть как другие растечься проговориться
“спаси и сохрани меня Господи
пересохрани меня Господи
сотри ме-
ня…”
3. *** (метро спя)
славный город на неве
на небе в болоте
мамы учат сыновей
вечно быть в пролете
шесть пролетов пропусти
на седьмом проверка
то блин лужи на пути
то блин чайки сверху
а в сосудах вечный спад
в сердце клапан квелый
надо или лечь поспать
или выпить колы
4. ***
наша цивилизация
спяща куряща пьюща
мысляща через задницу
и иногда поюща
так что сверкать глазами и
полуприкрытым задом
нашей цивилизации
много ума не надо
видимо, нету разницы
быть ей или казаться
монстром для переразвитых
прочих цивилизаций
только б они не застили
вид изнутри такой вот
нашенской колокольни –
нашей цивилизации.
АНГЛИЙСКАЯ ТЕТРАДЬ
ПИСЬМА ИЗ АНГЛИИ
1. PRE-face
…Липы желтеют. В беседке журчит фонтанчик.
Старый консьерж открывает скрипучий вход
На территорию жительства – very touching,
Прямо находка для грубых моих стихов.
Каждому дому – фасад: хризантемы в кадках,
Пара ступенек, французские окна и
Тонкие рыжие трубы. Короче, как-то
Сладко. По-детски. Игрушечно и naive.
Нет, мне не хочется всё материть по-русски,
Как это пишут в рассказах про закордон.
Недостает одного – смысловой нагрузки
Там, за фасадами, в отзвуках слова “дом”.
Но – ни завидовать лондонцам, ни жалеть их
Некогда…
…Зеркало к тумбочке притулив,
Я примеряю акцент настоящей леди,
Маску студентки и платьица желтых лип.
2. Д.Б.
…и упадем, когда посмотрим вниз.
Д.Богатырев
жильцам пещер бояться не пристало
ни жизни ни того что жизни мало
и пусть себе тряся песок из мумий
вращается планета рулинета
а мы не сочинители трагедий
не дети подземелья просто дети
с недетскими глазами – потому ли
мы падаем когда мы смотрим в небо
а я от неба взгляд не отрываю
(здесь самолетный гул как гул трамваев)
и значит – бесконечное паденье
и не спасут ни стансы ни чего там
обычно не спасает от кровянок
ушибов ран дай бог чтоб всё же ранок
дай бог дожить не став ни сном ни тенью
дай бог писать назло е-мыльным квотам
привет жене твоей забытой Герде
твоей курносой Мяушке не верьте
я все-таки когда-нибудь приеду
и напрошусь на чай на слезы с чаем
ты снишься мне на всех друзей похожий
мне это может говорить негоже
you’ll be surprised я и сама вообще-то
но я скучаю Дим я так скучаю
3. О.Ш.
ты никогда не знала меня настолько
чтоб прикрепиться сердцем
надо бы как-нибудь пересмотреть настройки
взять ресетапнуть сеттингс
может тогда не будет мне вспоминаться –
тестом на больпригодность –
рыжая девочка маленький математик
носом к стеклу вагона
4. О.Х.
...проснуться и между пятым
Ребрышком и шестым обнаружить жалость.
О.Хохлова
Что тебе снится, Заря (не шепчи: Аврора),
Юность с седыми косичками, - что такое,
Что не дает на рассвете увидеть Город
В радуге сна, а взрывается в ребрах боем,
Маятником часовым, Петро-павло-пушкой -
Звук наплывает (мне шепчется: trams’ы, boats’ы)...
Осень нас будит заплаткой луча на лбу, чтоб
Между спиной и соском нам услышать: бьется.
5. Д.Л.
а у нашего доктора очи как в старой песне
много сложено песен но нету моей вернее
ты летишь однокрылый как пела певица Певзнер
ты сидишь в одиночной квартире с тоски хренея
не пиши мне ни слова не переводи бумагу
невесомое “как ты” не лечит молчи молчишь но
я пошла бы скорее к тебе, чем к любому магу
ты бы принял меня если б было совсем критично
нет пока не критично мне сыто тепло чуть нервно
да и нервы вот-вот за ненадобностью отсохнут
я тебя заносила в потрепанный ежедневник
ежедневник догадливо морщился: “Доктор? Бог мой…”
а теперь заношу в недогадливый список аськи
а тому все равно Петербург Петропавловск Питтсбург
мне не спится. ведь это же подвиг – ночами спать и
не бояться вставать. не начать сочинять. не спиться.
6. В.Г.
ты меня видишь и дальше и ближе многих
ты меня судишь и строже и мягче прочих
нам невезучим всё темы для промокашек
что прошлогодние сны что отъезд – всё в руку
в обе в четыре руки (не считая ноги)
вспомнить – по сто раз на дню (не считая ночи)
ты вот смеешься… и смейся.
я тоже.
как же
мы одинаково больно нежны друг к другу…
7. Заключение
Не вспоминайте обо мне. Не нужно
Тащить меня из теплого угла.
(Улитка носит домик потому, что
Одна и беззащитна…) Как смогла,
Вдавила тонкокожесть в толстостенность…
Мне private house – как бесценный дар.
Я буду жить. Я никуда не денусь.
И год уйдет в песок, как все года.
Не вспоминайте. Я уже не с вами:
Ведь мне сейчас до вас как до Луны –
Не дотянуться, не сказать словами,
Как дом мой пуст, как руки холодны.
Лондон. Стихи по дороге
Осень
***
Осеннее утро – стекло, флакон;
В нем воздух, приправленный молоком.
Совсем не проснуться – совсем легко,
Но – надо, дружочек, надо,
Хотя и настолько мутна тропа,
Что, кажется, выйди – и всё, пропал,
Куда бы ботинок твой ни ступал
В течение променада,
И белое солнце едва видать,
И Темза не знает, что в ней – вода,
И движется bus не поймешь куда –
Вперед, на кулички, к Свану,
И качка баюкает каждый нерв,
И взгляд застывает, остекленев,
И мой Альбион не туманен, нет, -
Он полностью скрыт туманом.
***
Сойдешь ли с крыльца – и за прелью листвы уловишь
Настойчивый запах воды в направленье хода:
Маршрут от рассвета к закату – упругой хордой
Небесной дуги – резонирует в каждом слове
Со временем, ставшим не вектором, а скаляром,
Уставшим дробиться на тезу и антитезу,
И полнятся вены серебряно-ртутной Темзой,
Тревожа Неву, задремавшую в капиллярах,
И стылое это соитье – как долгий стон – как
Далекая боль – как невысказанная радость…
В моем сентябре до сих пор отцветает август,
Но крик перелетной души по-октябрьски тонок,
И близкий ноябрь – обернется последней милей
До жизненной дельты, ветвящейся и глубокой…
…
Роса оседает на листья слезами Бога.
Так плачет ребенок, едва появившись в мире.
***
Если на мост – то по обе руки река,
Если вдоль берега – ветер почти замрет.
В светло-лиловые с прожелтью облака
Медленно, немо спускается самолет…
Если еще хоть секунду продлится тишь,
Что-то внутри оборвется, собьется темп,
Сбудется сон: раздвоишься и – полетишь,
Точкой оставшись у берега речки Thames.
*** (Илье)
радость моя, о бездонная радость моя,
сколько записано слов, перепутано чисел,
сколько секунд, сколько сил отбирает ноябрь,
сколько ветров овевает твой призрачный Чизик,
сколько шагов - ни на йоту не ближе края
тени твоей, затемнившей меня до краев...
краешки губ содрогнутся - к беде ли, к беседе...
только бы скрыть - целованьем, молчаньем, враньем, -
сколько бескрайней разлуки ношу я под сердцем,
горе мое, обретенное горе мое.
***
…Стенает “sos” в радиорубке,
Горят сигнальные огни,
Но возвращаются голубки,
И значит, мы совсем одни,
Ковчежники, ублюдки Ноя…
Ты скуп, небесный казначей!..
…Какое облако смешное:
На нем корона из лучей.
***
A stranger. СтОит ли удивляться:
За годы питерских ингаляций
Легла лишь тень водяного глянца
На краешки альвеол,
А здесь я – остров: вода, вода, и
Никто руки не подаст, когда я
Тону, захлебываясь мастдаем,
Звучащим как “f*ck you all”…
Прилив силен, но, по счастью, краток:
Не мне менять мировой порядок…
В толпе, раскрашенной в сотни радуг –
Зонтов, языков, валют –
Я в черном, белая, как ворона…
О ветвь омелы! о шерсть у трона!
…Два негра топчутся по перрону,
Гогочут и вниз плюют.
На черной тумбе табличка “litter”,
И мне смешна позолота литер –
Как будто вызолочен в транслите
Наш русский привычный “литр”.
И я в ответ улыбаюсь пьяно,
Почти исчезнув на окаянном,
На близком холоду океана,
На самом – краю – Земли.
Весна
***
Безудержным солнцем кончается долгий март.
День светится. Извиваются прихотливо
На пленке воды расплывчатые дома,
И дереву с берега видно в часы прилива,
Как ветки занозят сияющий синий свод
И ветер подолом цепляется за вершину...
Врастать постепенно в небесное вещество -
Чтоб вытянуть корни скорей из земных зажимов
И вниз побежать, как неведомый стив дедал,
Коснуться ладонями влаги и тихо - тише -
Взмолиться: останься - и снова застыть, услышав,
Что Темза смеется. Темза уходит вдаль.
***
...И жить над рекой, и ловить облака,
Висящие стайкой в углу потолка...
Легка твоя ноша, куда как легка:
Автобус, дома, река,
И мечет рассвет золотые мечи
В болтающих женщин, звонящих мужчин...
В автобусе явственный запах мочи.
Терпи и молчи. Молчи,
Жалей себя, где-то внутри жалей,
Водой из реки огоньки залей.
Легка твоя ноша, но всё тяжелей
Ходить по чужой земле.
***
бурдА в животах и бУрдах
поздняк говорю поздняк
мне дышится так как будто
осталось дышать полдня
шумит вода в водостоках
вот-вот разойдется дождь
порвется не там где тонко
а там где никак не ждешь
от края до края близко
вот трещина на’ вглядись
там люди по-австралийски
идут головами вниз.
***
Спроси у себя, спроси
На лондонских перегонах,
Хватает ли бабьих сил
На то, чтоб издалека
Любить - и хотеть вернуть -
Великий и страшный город,
Разграбленную страну
И пьющего мужика...
Покинувшим рубежи -
Легко вопрошать, и грош нам
Цена, да и ей - гроши,
Стране с бытиём-бытьём...
»А что ж мне еще любить?» -
Спроси себя осторожно,
И поле духовных битв,
Даст бог, порастет быльём.
HAMMERSMITH BRIDGE
Каждый день, чтобы попасть в центр Лондона, я пересекаю Темзу по Hammersmith Bridge - пешком или на автобусе. Этот мост в окрУге считается слабым, даже табличка на нем есть: weak bridge. Грузовики по нему не ходят. Но полные автобусы - вполне.
С моста очень красивый вид, но мне по нему немного страшно ездить.
Отсюда и вариации.
* (старик)
на хаммерсмите слабый мост
и может статься
он нас погубит - in the most
simplistic manner
уже исходит от воды
дыханье старца
уже у лодок много дыр
в кругу семейном
уже предутренний прилив
в прощальной ласке
почти не трогая земли
теряет силы
уже свернулась тишина
в пустой коляске
(увы, покойная жена
не доносила...)
и ветер рвет кусочки слов
с рекламных стендов
но старец elegant и slow -
не без претензий
у старика в руке клюка
и Evening Standard
***
уходят к морю облака
мелеет темза
** (vs)
вода кончаться не должна
но лодка дном коснулась дна
вот-вот оставит нам волна
размокший берег
последний плеск удар весла
на хаммерсмите мост ослаб
не держит нас не держит зла
не ждет истерик
уплыли в греки из варяг
дожди и снеги января
и ты сомненьями не зря
вконец истерзан
тут всей любви - на два глотка
давай допей вникай лакай
***
уходят к морю облака
мелеет темза
***(и пусть)
так легок путь так светел день
мир тонок ныне
взойди на мост кивни воде
твои шальные
шаги слышны издалека
и голос дерзок
***
над нами свет и облака
под нами темза
****(вечер)
река под вечер обмелеет
и лягут тени у дорог
и станет четче и круглее
на лбу не смытое тавро
национальной галереи
и лайбрэри на юстон роуд -
носы венецианских гондол
страницы бесконечных книг
какая нежная погода
установилась в эти дни
дойди до берега другого
на берег брошенный взгляни
мир хрупок и как прежде тесен
тоска как плёночка тонка
надейся всё ещё надейся
на лоб и проблеск маяка
***
текут ветра мелеет темза
и к морю рвутся облака
*****(к ночи)
засяду поглубже в кресло
залягу поглубже в ванну
тиха но полна до треска
незначащими словами
на столике одиноком
остывшие чай и чайник
и в стекла французских окон
стучится мое молчанье
и вновь открывает лондон
воздушные коридоры
невидимым самолетам
неслышного закордона
забьюсь под крыло немое
никто моих крыл не отнял
***
так ночь укрывает отмель
так облако рвется к морю
ДВА ЭПИЛОГА
*** (пластинка)
...А я пишу стихи Наташе и не смыкаю сонных глаз.
Даниил Хармс
На грибоедовом канальчике
Смеются девочки и мальчики,
А у меня замерзли пальчики
И в голове играет джаз.
А ты зовешь меня Наташею –
Нездешней, неземной, ненашею,
Всё удивляешься, куда же я,
И не смыкаешь сонных глаз.
Из незаконченного
…город двадцатый год
пацаненок на лиговке грязь матерщина пепел
Из цикла “Прогулка”
Слышишь? Голос с пластинки просится,
Слышишь? Сердце мое занозится,
Патефонной иглой наносятся –
На ладони – чужой рассказ,
В атлас – лобные капитолии,
На пластинку – спираль истории…
На каком никаком повторе я
Застреваю на этот раз?
Век ли, год ли, неделя ль без году…
Раньше Миллера, Джойса, Беккета –
По растресканному эмбэнкменту –
Как по рукописи иду.
А навстречу вдоль Грибоедова
Тетки с сумками прут комбедово
И глазеют на храм базедово:
В храме нынче хранят еду.
Я читаю сухие трещины,
Нитку бус у кричащей женщины,
Шрифт газетный, чужие вещи на
Черных рынках в руках менял;
Надо мною – ничье наследие –
Блещет купол: в слепящем свете я
Пропускаю десятилетия,
Слишком сложные для меня;
Окликаю – пятидесятые,
Все цветастые, полосатые,
Узкобрюкие и усатые –
Тонкобрюхую голытьбу…
То-то мод за полвека минуло,
То-то пращуров нас покинуло,
Что-то выросло, что-то сгинуло,
С гиком вылетело в трубу.
Нам остались – фасад Фонтанного,
Бывший вуз ЛомоносоЖданова,
Царский храм, освященный заново –
Хрупкий смальтовый новодел…
Здравствуй, племя младое, глупое:
Перекрасим халупы в клубы – и
Пусть детишки родятся щуплые,
Непохожие на людей.
Вырождающаяся нация
В ожиданье реинкарнации…
Время сна, полоса стагнации –
Словно взлетная полоса,
В бесконечность концом упертая…
Рим закончился. Жизнь – четвертая.
…На старинных пластинках – стертые
Одинокие голоса.
А-пока… …И каждому было по слову и делу его.
И стон, многократно земную юдоль облетая,
Дробился на струи, чтоб каждый испил своего,
И каждая мутная капля проглоченных вод
Была солонее других и не думала таять.
И кто-то бездумно отсчитывал дни и года,
А кто-то взлетал и срывался, а кто-то, утробу
Насытить не пробуя, плоть умерщвлял иногда…
И хлеб горьковатый, пропитанный потом труда,
Был горек вдвойне пропотевшим, как хлеб, хлеборобам.
И травы всходили и, сорные, были сочны,
И в землю ложились опять, становясь перегноем,
И не было города, где не видали войны,
И каждому снились проклятые вещие сны,
И правила тьма. Но однажды случилось иное.
* * *
Проснувшись с рассветом, они выходили в поля
И видели все, что разбужено мертвое семя,
Что тучные злаки повсюду взрастила земля…
И не было лекаря, жницы, шута, короля –
Остались тела, одинаково сношены всеми.
И было тепло – даже жарко, так было тепло,
И плакать хотелось, и кто-то, наверное, плакал,
И всем воздавалось добром за добро и за зло,
И думали все: “Наконец-то и нам повезло”, –
И мясо бросали не верящим счастью собакам,
И к небу тянулись с молитвой любви на губах,
И в пестрой толпе находили друзей и знакомых,
И эхо приветствий аукало в дальних горах,
И кончился страх, неизбывным казавшийся страх
Безвременной смерти вдали от родимого дома.
И было вино, и веселье, и снова вино,
И дети смеялись в огромных цветных хороводах,
И даже юродивым стало почти все равно,
И люди уже не молитвенно падали с ног,
А тихо ложились в траву, как на праведный отдых.
И вечер спускался и воздух собой заполнял
Над сотнями голых картинок живой Камасутры,
И ночь проходила, и солнце вставало, маня…
* * *
И кто мог подумать, что утро последнего дня
Приходит вот так – как счастливое летнее утро…