Бенедикт Ливщиц
Флейта Марсия
Да будет так. В залитых солнцем странах Ты победил фригийца. Кифаред. Но злейшая из всех твоих побед — Неверная. О Марсиевых ранах Нельзя забыть. Его кровавый след Прошел века. Встают, встают в туманах его сыны. Ты слышишь в их пэанах Фригийский звон, неумерщвленный бред? Еще далек полет холодных ламий, И высь—твоя. Но меркнет, меркнет пламя, И над землей, закованною в лед, В твой смертный час, осуществляя чей-то Ночной закон, зловеще запоет Отверженная Марсиева флейта. 1911 ЛУНАТИЧЕСКОЕ РОНДО Как мертвая медуза, всплыл со дна Ночного неба месяц,—и инкубы, Которыми всегда окружена Твоя постель, тебе щекочут губы И тихо шепчут на ухо: луна! Облокотясь, ты смотришь из окна: Огромные фаллические трубы Вздымаются к Селене, но она — Как мертвая медуза... И тонкий запах лунного вина Тебя пьянит... ты стонешь: но луну бы! Но я молчу — мои движенья грубы... И ты одна — в оцепененье сна — Плывешь в окно, бледна и холодна,— Как мертвая медуза. 1909 3. ПЕРВОЕ ЗАКАТНОЕ РОНДО Когда бесценная червонная руда Уже разбросана по облачным Икариям, И в них безумствует счастливая орда Златоискателей, и алым бестиарием Становится закат, для нас одних тогда Восходит бледная вечерняя звезда, И в синей комнате, расплывшейся в аквариум, Мы пробуждаемся... «Ты мне расскажешь?»— «Да... Когда... Но ты не слушаешь!» — «Ах, я ушла туда, Где. реет хоровод по дьявольским розариям, В лощины Брокена...» — и к нежным полушариям (Сам Леонард на них оставил два следа) Прижав мою ладонь, лепечешь без стыда: «Когда?» 1909 4. ВТОРОЕ ЗАКАТНОЕ РОНДО О сердце вечера, осеннего, как я, Пришедшая сказать, что умерли гобои За серою рекой,— немого, как ладья, В которой павшие закатные герои Уплыли медленно в подземные края! Ты все изранено: стальные лезвия— Ах, слишком ранние! — возникли над тобой и Моим — Офелии,— и кровь твоя — моя, О сердце вечера!.. Изнеможденное, темнеешь ты, лия Рубиновую смерть на гравий, на левкои, За мною следуешь в безмолвные покои, И вспыхивает в них кровавая семья Забытых призраков, зловеще вопия О сердце вечера! 1909 5. ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ РОНДО Печальный лик былой любви возник В моей душе: вечерняя неистовая Фантазия влечет меня в тайник Минувшего, и, тихо перелистывая Страница за страницею дневник, Я вновь, любовь, твой робкий ученик, Я вновь тебе подвластен, аметистовая Звезда любви, явившая на миг Печальный лик... И вновь легки неверные пути к Былому, в сад, где соловей, насвистывая, Узорит тишь, где занавесь батистовая Дрожит в окне и, при луне, в цветник Склоняется в простом венке гвоздик Печальный лик... 1909 6. НИМФОМАНИЧЕСКОЕ РОНДО Больная девственностью, ты, Как призрак, бродишь в старом доме, Лелея скорбные цветы, Тобой взращенные в содоме Нимфоманической мечты. Когда влюбленные коты Хрипят в мучительной истоме, Ты ждешь вечерней темноты. Больная девственностью... Окно. Далекие кресты Пылают в предзакатном хроме, Ты все одна — и в доме, кроме Твоей, все комнаты пусты... Ты плачешь, заломив персты, Больная девственностью... 1909 7. В КАФЕ Кафе. За полночь. Мы у столика — Еще чужие, но уже Познавшие, что есть символика Шагов по огненной меже. Цветы неведомые, ранние В тревожном бархате волос. Порочных взоров замирание, Полночных образов хаос, Боа, упавшее нечаянно, И за окном извивы тьмы — Все это сладкой тайной спаяно, И эту тайну знаем мы. Ты хочешь счастья? Так расстанемся Сейчас, под этот гул и звон. И мы с тобою не обманемся, Не разлюбив возможный сон* 1908 8. НА БУЛЬВАРЕ Никого, кроме нас... Как пустынна аллея платановая! В эти серые дни на бульвар не приходит никто, Вот—одни, и молчим, безнадежно Друг друга обманывая. Мы чужие совсем — 8 этих темных осенних пальто. Все аллеи как будто устелены шкурою тигровою... Это—желтое кружево листьев на черной земле. Это—траур и скорбь. Я последнюю ставку проигрываю Подневольным молчаньем—осенней серебряной мгле. Что ж, пора уходить?.. Улыбаясь, простимся с безумиями... Только как же сказать? — ведь осеннее слово— как сталь... Мы молчим. Мы сидим неподвижными. скорбными мумиями... Разве жаль?.. 1908 9. БЕГЛЕЦЫ Где-то радостно захлопали Крылья сильных журавлей, Затянулись дымкой тополи В глубине сырых аллей. Полны водами поемными Черноземные поля — Сиротливыми и темными Разбудила нас земля. Расцвела улыбкой случая, Тайной жизни и весны, Но не нам она, певучая: Мы порочны и больны. Нас, накрашенных, напудренных, Безобразит светоч дня — Убежим от целомудренных, От возлюбленных огня! Шумный праздник чадородия, Торопясь, покинем мы: Наши песни — крик бесплодия, Потонувший в дебрях тьмы* Сумрак. Сырость. Кучи завяли. Волхвованье тишины... Мы бежали, мы оставили Вакханалию весны. Злым проклятьем заклейменные, Мы ушли стыдливо в глушь. Всякий скажет: «Вот влюбленные Их блаженства не нарушь!» 1908 10. УТЕШЕНИЕ Каждый полдень, когда в зачарованной тверди Мой мучитель смеется, прекрасный и злой, И почти незаметно качаются жерди Чутких сосен, истекших пахучей смолой, В этот парк одиноких, безжизненных мумий,— Кем влекомый, не знаю,—один прихожу Принимать возникающий траур раздумий, По часам созерцать роковую межу. ...Я люблю этих хилых, измученных пьяниц, Допивающих нектар последних минут, Их надорванный кашель, их блеклый румянец, Круг их мыслей и чувств — круг, в котором замкнут Бедный мозг, изнемогший под тяжестью скорби... Бедный мозг, отраженный в широких зрачках, Ты кричишь — обессиленный — Urbi et Orbi Про победную смерть, про мучительный страх!.. ...Словно призрак, скользить средь печального царства, Подходить к обреченным, притворно скорбя, Видеть близкую смерть—я не знаю лекарства. Я не знаю бальзама нужней для себя. Отделенный от мертвых одной лишь ступенью, Упиваюсь болезненным сном наяву... Убежав от живых, предаюсь утешенью: Пусть где жизнь, я — мертвец, но где смерть—я живу! 1908 11. ФУГА Смолкнет длительная фуга Изнурительного дня. Из мучительного круга Вечер выведет меня, И, врачуя вновь от тягот, Смертных тягот злого дня, Поцелуи ночи лягут, Нежно лягут на меня. Спрятав голову, как страус, Позабыв о стрелах дня, Я уйду в полночный хаос, Вновь расцветший для меня. А под утро за измену Дам ответ владыке дня И с проклятием надену Плащ. измучивший меня. 1908 12. ПРИОБЩЕНИЕ Спеша, срываешь ты запястия с лодыжек И — вся нагая — ждешь, чтоб дикий дух огня Свой тяжкий поцелуй на нас обоих выжег И пламенным кольцом сковал тебя — меня. От бронзы вечера коричневеет кожа, И, нежно слитая зеленоватой тьмой С лесными травами, с землею, ты похожа На бугорок земли, на часть ее самой. Я знаю: ты—ее уста? Я обессмерчу Свою любовь, себя,—прильнув к твоим устам И на твоей груди прислушиваясь к смерчу Страстей самой земли, бушующему Там! 1908 13. ВАЛКИРИЯ Я простерт на земле... я хочу утонуть в тишине... Я молю у зловещей судьбы хоть на час перемирия... Но уже надо мной» на обрызганном кровью коне, Пролетает Валкирия,— И окрепшие пальцы сжимают меча рукоять, И воинственным выкликом вновь размыкаются челюсти, И кровавые реки текут пред глазами опять В неисчерпанной прелести... 1908 14. СТОДВАДЦАТИЛЕТНЯЯ Когда зловонный черный двор Ты проплываешь в полдне жарком, Над чадом плит, над визгом ссор. На смех растрепанным кухаркам, И смотрит пестрая толпа, Как, дань матчишу отработав, Ученый шпиц выводит па Под песнь мятежных санкюлотов,— Меня несет, несет река Жестоких бредов... я провижу: Опять марсельские войска Спешат к восставшему Парижу... Опять холодный дождь кропит, Блуждает ночь в хитоне сером, Как шлюха пьяная, хрипит Весна, растерзанная Тьером. Над тенью тихих Тюильри, Над прахом сумрачных Бастилии Неугасимый свет зари, Неутолимый крик насилий... Преемственности рвется нить У самого подножья храма, Ничем уж не остановить Дорвавшегося к власти хама. Забыть, не знать, что столько пут На теле старческом Европы, Что к дням неистовства ведут Лишь многолетние подкопы, Что на посмешище зевок Тебя приносят, марсельеза. И что летит в окно пятак За песню крови и железа! 1908 15. ИЗ-ПОД СТОЛА Я вас любил, как пес: тебя, концом сандалии Почесывавший мне рубиновую плешь, Тебя. заботливый, в разгаре вакханалии Кидавший мне плоды: «Отшельник пьяный, ешь!» Остроты стертые, звучали необычней вы, Мудрее, чем всегда... Я славил пир ночной, И ноги танцовщиц, и яства, и коричневый Собачий нос, и все, что было надо мной. Но вот — благодаря Я вытащен наверх, И вижу грязный стол, И вижу: ни над кем