Бенедикт Ливщиц

ПАТМОС

 И здесь, на берегах Днепра:
 Во имя мертвой Евы торс твой,
 Адам, лишается ребра.
 
 Не признавая Фундуклея
 И бибиковских тополей,
 Таит софийская лилея
 Небесной мудрости елей.
 
 Растреллием под архитравы
 Взметен, застрял на острие
 Осколок всероссийской славы —
 Елизаветинское Е.
 
 Но там, где никнет ювелира
 И каменщика скудный бред,
 Взгляни — в орлином клюве лира
 Восхищена, как Ганимед.
 
 Скользи за мною—над затором
 Домов, соборов, тополей —
 В зодиакальный круг, в котором
 Неистовствовал Водолей.
 
 Чу! Древне-женственной дигамме,
 Ты слышишь, вторит вздох спмца:
 Чу! Не хрустит ли под ногами
 Скорлупа Ледина яйца?
 
 Ты видишь: мабель и дилговий
 Доступны, как разлив Днепра,
 Пока звенит в орлином клюве
 Лировозникшее вчера.
 
 Оно—твое! И в кубке Гебы,
 На дне ли скифского ковша —
 Одна и та же вечность, где бы
 Ее ни обрела душа,
 
 1920
 
 96
 
 И вот умолк повествователь жалкий.
 Прародины последняя зоря,
 Не догорев, погасла в орихалке...
 Беспамятство. Саргасские моря.
 
 Летейский сон. Летейская свобода.
 Над памятью проносятся суда.
 Да в простодушном счете морехода
 Двух-трех узлов не хватит иногда.
 
 Да вот еще... Когда, смежая очи,
 Я Саломее говорю: пляши!—
 В морях веков, в морях единой ночи
 Ты оживаешь, водоросль души.
 
 О танцовщица! Древняя русалка,
 Опознаю сквозь обморок стиха
 В твоих запястьях отблеск орихалка
 И в имени — все три подводных «а».
 
 А по утрам, когда уже тритона
 Скрываются под влагой плавники.
 Мне в рукописи прерванной Платона
 Недостает всего одной строки.
 
 1924
 
 97
 
 Как душно на рассвете века!
 Как набухает грудь у муз!
 Как страшно в голос человека
 Облечь столетья мертвый груз!
 
 И ты молчишь и медлишь, время,
 Лениво кормишь лебедей
 И падишахствуешь в гареме
 С младой затворницей своей.
 
 Ты все еще в кагульских громах
 И в сумраке масонских лож.
 И ей внушаешь первый промах
 И детских вдохновений дрожь.
 
 Ну, что ж! Быть может, в мире целом
 И впрямь вся жизнь возмущена
 И будет ей водоразделом
 Отечественная война;
 
 Быть может, там, за аркой стройной,
 И в самом деле пышет зной,
 Когда мелькает в чаще хвойной
 Стан лицедейки крепостной.
 
 Но как изжить начало века?
 Как негритянской крови груз
 В поющий голос человека
 Вложить в ответ на оклик муз?
 
 И он в беспамятстве дерзает
 На все, на тяги дикий крик,
 И клювом лебедя терзает
 Гиперборейский Леды лик.
 
 1925
 
 98
 
 Покуда там готовятся для нас
 Одежды тяжкие энциклопедий,
 Бежим, мой Друг, бежим сейчас, сейчас,
 Вслед обезглавленной Победе!
 
 Куда не спрашивай: не все ль равно?
 Все злаки золоты, все овцы тучны.
 На площадях кипящее вино
 И голос лиры — неразлучны.
 
 О милая, как дивно по волнам
 Твоим нестись за облачную овидь
 И эту жизнь, дарованную нам.
 И проклинать, и славословить!
 
 Все истина—о чем ни запоем,
 Когда, гортанное расторгнув пламя,
 Мы захлебнемся в голосе твоем,
 Уже клокочущем громами.
 
 Куда ни глянь—курчавый произвол
 Водоворотов, и в окно ковчега
 Ветхозаветным голубем глагол
 Опять врывается с разбега.
 
 Масличное дыхание чумы
 И паводью воркующая слава,—
 Бежим, мой друг, покуда живы мы,
 Смертельных радуг водостава!
 
 Бежим, бежим! Уже не в первый раз
 Безглавая уводит нас победа
 Назад, в самофракийский хризопраз
 Развоплотившегося бреда.
 
 Все—только звук: пенорожденный брег,
 Жена, любовь, судьба родного края,
 И мы, устами истомленных рек
 Плывущие, перебирая.
 
 1926
 
 99
 
 Когда у вас дыханья не хватает,
 Земных ветров кузнечные меха,
 И даже магистерий в тиглях тает,
 Не превращаясь в золото стиха,
 
 Я не хочу добычи беззаконной:
 Пусть лира задыхается в дыму—
 Над умирающею Персефоной
 Я покрывала не приподыму.
 
 Что плакальщиц заломленные руки
 Пред этой бездною глухонемой:
 Земной ли голос плачет о разлуке,
 Айдесский ли ответствует на мой?
 
 Повремени, повремени, о лира.
 Не торопись судить, не суесловь:
 Мерило слова и мерило мира—
 Играющая временем любовь.
 
 И в тишине, где нас никто не слышит,
 Где пеньем сфер мы сражены в упор,
 Не нашу ль жизнь, как легкий пар, колышет.
 Карбункулом пылая, атанор?
 
 1926
 
 100
 
 Еще не кончен путь печальный,
 А сердце, снова налегке,
 Откалывает пляс охальный
 В обросшем мясом костяке.
 
 Ну что ж. стремись навстречу бури
 Да здравствует распад, разброд!
 Отдай телурию телурий
 И водороду — водород.
 
 А я, от века неделимый
 И ровный самому себе,
 Я изменю лишь облик зримый,
 Не изменив своей судьбе.
 
 И там, за гранью ночи явной —
 Ехсеlsior! Ехсеlsior! —
 Который раз в неравноправный
 Вступлю я с жизнью договор.
 
 1927