Владимир Нарбут

ВИЙ

 И застыл над люлькой ночи зыбкою,
 Чтоб загрезил тот, кому не грезится.
 
 Бледным пеплом поле заморозило,
 Замело пригорки за провальями,
 В просини позеленело озеро
 Под березами светло-усталыми.
 
 Тени в ужасе успели вырасти
 Длинными, как повилики, стеблями,
 И плеснулся воздух тягой сырости,
 Чьими-то губами чуть колеблемый.
 
 На паучьих лапах на прогалину
 Выполз лесовик, в ручье полощется...
 И в ручье болтается оскаленный,
 Тот, пред кем закоченела рощица...
 
 1911
 
 ПАСХА
 
 1.КРАСНАЯ
 
 Пасха красная. Пасха красная.
 Зелень, бутыли, торты...
 Но улыбаюсь напрасно я:
 Балки во льдах затерты.
 Издали колокол тянется
 Звоном глухим в окошко.
 И качаюсь я — белый пьяница.
 Что — я: улитка, сошка?
 Веет хутором гул. Украина.
 Где же бунчук Мазепы,
 Волосом конским нечаянно
 Перевитый нелепо?..
 Гетману ль никнуть пред радою
 Иль Запорожью плакать?..
 Шум пасхальный, шум, я падаю!.
 За огородом — слякоть.
 Пасха красная. Пасха красная:
 В толстых бутылях — вина.
 Месячным серпиком гасну я —
 Льда на душе не сдвину...
 
 2. ЛЕСНАЯ
 
 Под шепотом, под ветрами сухими
 Лесная Пасха — нерушимей.
 И я причастен кроткой схиме.
 Брожу по узкой радостной поляне
 И — все милей мне, все желанней
 Черники точек на беляне.
 И бусы облачных великолепий —
 Все дальше, глубже — все нелепей.
 И небо тонет в синем склепе.
 В кустах окраинных не испугайся
 Платком мотнувшегося зайца...
 А в хуторе — на блюде — яйца.
 Три желтых кулича: д»а без миндалин,
 А третий ягодой завален...
 Кругом — кружки лесных отталин.
 Кругом — Весна плывет, изюмом вея.
 Попеть бы с зябликом живее
 И стать бы вдруг горбуньей-феей...
 Нос — закорючкой, посох золотистый.
 Постой в углу, молчи и — выстой
 Янтарно-звонкие мониста.
 И, если поцелует, нежно вспыхни:
 Румянец свежий — ворог ихний.
 И с дятлом над дуплом затихни-
 Встречай, встречай на трепетном прогале,
 В березах — вешние печали,
 Что эту Пасху укачали,
 Что душу, как Исуса, искололи
 Томлением извечной боли.
 И — утечи скорее в поле.
 А через межи в хутор белобокий,
 Звенящий — вон на солнцепеке —
 Хрустящим стрекотом сороки.
 И в ясной хате, опустив ресницы,
 Целуйся с девой длиннолицей.-
 Ведь после поцелуй приснится.
 И Пасха, алой в небо улетая,
 Вздохнет, как лес берез,— святая.
 И вновь вздохну, как и тогда, я...
 
 <1911>
 
 В доме — сонники да кресла
 Да заржавленная пыль-
 Сказка ль давняя воскресла?
 Иль завяла нежно быль?..
 
 Ночью каждою я слышу
 Дряжлый кашель старика...
 Месяц капает на крышу,
 Разгребая облака.
 
 Туфли шаркают, и люстра
 Так таинственно звенит,
 Будто стриж какой-то шустрый
 Тонко трогает гранит...
 
 Ночь плетется, как волчица
 Свежей осенью к реке...
 Жалостно комар стучится
 В паутине-гамаке...
 
 Я вздыхаю в кресле сидя.
 Кресло — маленький ковчег,
 Отдающий тете Лиде
 Пламя ласковое нег.
 
 Сядешь — скрипнет и охватит
 Ленью теплою тебя,
 И сидишь на пестрой вате,
 Ночь-притворщицу любя.
 
 Ан, не правда? Кто же трется
 - За стеною?.. Старичок?
 И за домом, у колодца,
 Без ведра висит крючок?..
 
 У колодца колядует
 Да смеется синий свет.
 А в ресницы Дрема дует,
 В уши сон несет привет...
 
 Говорил мне папа строго —
 Помню прыгала я днем:
 — Ты при месяце не трогай
 Кресла в сумраке ночном!
 
 Ну и тлей. Забыла папин
 Я наказ, и — нет тоски-
 Ручки — в зернах желтых крапин,
 А на спинке — коготки.
 
 <1911>
 
 Снова август светлый и грустящий,
 Снова тишь и неба синева;
 Бродят вздохи, шорохи по чаще,
 Звоны ветра слышатся едва...
 Просипит кузнечик на припеке
 И заглохнет. Пахнет листопад.
 Листья льнут к земле, как лежебоки;
 Перегной лесной ореху рад.
 И дубы уже роняют желудь —
 Колобками скатанный янтарь.
 Если хочешь зря посвоеволйть,
 Подойди к дуплу и в сук ударь.
 И в ответ — не гулко и не глухо —
 Звякнет домовитое дупло:
 Дремлют в нем теперь жуки и мухи.
 Все, что смутно к лету отошло-
 Все, что было раньше непонятно,
 Стало ясным, чистым, как хрусталь:
 Эти звуки, эти тени — пятна,
 Эта леденеющая даль!
 Оттого-то небо умиленней,
 Блеск от солнца — суше и косей,—
 И на кровью опаленном клене
 Связки лап зарезанных гусей...
 
 (1911)
 
 ГРОЗА
 
 Клубясь тяжелыми клубами,
 Отодвигая небосклон,
 Взошла и — просинь над дворами
 Затушевала с трех сторон.
 Вдоль по дороге пыль промчалась,
 Как юркое веретено;
 Трава под ветром раскачалась;
 Звеня, захлопнулось окно,
 Упала капля, вслед другая,
 И зашумело по листам
 И, длинный пламень высекая,
 Загрохотало здесь и там...
 Но так приветливо сияла
 Лазури ясной полоса,
 Что все и верило и ждало:
 Сейчас-сейчас уйдет гроза,
 И снова день прозрачно-яркий
 Раздвинет синий свой шатер,—
 И радуги цветною аркой,
 .Сквозя, оцепит кругозор!..
 
 1912
 
 Уходит август. Стало суше
 в родной степи. Поля молчат.
 Снимают яблоки и груши:
 благоухает ими сад...
 Кой-где и лист уже краснеет
 и осыпается, шурша...
 В истоме сладкой цепенеет
 моя усталая душа...
 Окончен труд — и опустели
 луга и желтые поля; '
 и вот на той еще неделе
 я слышал крики журавля.
 Они тянули цепью дружной
 на юг, за синие моря,
 туда, где Нил течет жемчужный,
 струёй серебряной горя,
 Там у высокой пирамиды,
 свалив дороги долгий груз,
 они, быть может, вспомнят Русь —
 родные болота и виды...
 Как будто с каждою минутой —
 прозрачный, реже тихий сад...
 А небеса стеклом сквозят...
 И грустно-грустно почему-то...
 Не то я потерял кого-то,
 кто дорог был душе- моей,
 не то — в глуши родных полей
 меня баюкает дремота...
 Но только жаль, так жаль мне лета,
 что без возврата отошло.
 И — словно ангела крыло
 меня в тиши коснулось этой...
 Природа мирно засыпает
 и грезит в чутком полусне...
 Картофель на полях копают,
 и звонки песни в тишине.
 И — эти звуки, эти песни,
 навек родные, шепчут мне:
 хотя на миг, хотя во сне,
 о лето красное, воскресни!
 
 1912
 
 ТЕЛЕПЕНЬ И ЕГО СЛУГА
 
 Ражий помещик <длиннющие руки
 И широченная лапа-ступня),
 Влезши в короткие (в клеточку) брюки,
 Брюзгнет, как перепел, день изо дня.
 
 Что-то знакомых не видно давненько,
 Законрпатился в отчем и сам...
 Вон на крыльце (на парадном) ступенька
 Плесенью кроется: ей бы — ко мхам.
 
 Скоро, пожалуй, и крыша из теса
 Рухнет, расплющив чердачную ларь...
 Только высокие — в сажень — колеса
 Катят карету, отживший фонарь.
 
 О, как торжественно, в праздник стремится
 В церковь, влекомая парой коней!..
 Спицы мигают. Дорога дымится.
 А на запятках — в ливрее лакей.
 
 Пуху подобно расчесаны баки,
 Выбрил старательно старый усы...
 Будка. Баштаны. Отхлынули злаки,—
 Брешут и к дышлу кидаются псы.
 
 Весело телепню: месят подковы,
 Девки, шарахаясь, липнут к плетню.
 И расправляется глоткой здоровой:
 — Эй, вы, такие-сякие, тю-тю!
 
 А на запятках, прижавшись, как муха,
 И расползаясь улыбкой на крик,—
 Вежливо клонит к окошечку ухо '
 В траченной молью ливрее старик.
 
 1911—1912
 
 Подкатил к селу осенний праздник
 На возку, расписанном в полоску.
 Молвит мужу попадья; «Подрясник
 Хоть чуть-чуть почистил бы от воску.
 
 Как закапал на Илью у кума,
 Как повесил на гвоздь в гардеробе,—
 И забыл про пятна от изюма,
 А в изюме, знаешь, полы обе...»
 
 «Не ворчи»,— устало огрызнулся,
 В портсигаре шаря папиросу.
 Теплым, вязким дымом затянулся,
 Выпустил его в воронки носа.
 
 А потом, потрогав пальцем книжку,
 В кожаном тисненом переплете,
 Постучал в серебряную крышку,
 Что досталась с чайницей от тети,—
 
 Вышел, головою в такт кивая,
 Напевая что-то, из столовой.
 Скрип, и - принесла рука рябая:
 Рукава с раструбами — лиловый.
 
 «Спиртиком, а тут — на самоваре»,—
 Отряхнул, глаза, как кошка, щуря.
 «Марфа, самоварчик!» — «Да угарит.
 Батюшка, никак и вам накурит...»
 
 «Матушка, нельзя ли будет ваты
 Раздобыть у вас: поскресть бы полы...»
 И с улыбкой льстивой виновато
 Наклонился поп к жене тяжелой.
 
 «Вечно, право, Федя, ты беспечен»,—
 Вскинув очи серые, сказала
 Та, живот кого был изувечен,
 И в зрачках страдание сияло.
 
 И, стрелой нездешнею пронзенный,
 Убиенный духом голубиным,
 Ясно понял поп, что непреклонный
 Лютый призрак — здесь, а не за тыном!
 
 Не за садом, тихим и приветным,
 Золотом окрапанным,— а в доме
 Поселилась смерть, дабы с последим!
 Милым вздохом — все отдать истоме...
 
 И во взор попа голубоватый,
 Верно, ужас заглянул уродом,
 Что супруги, наподобье статуй,
 Обмерши, застыли над комодом.
 
 А когда прислуга притащила
 С талиею низкою и узкой
 Грузный звучный самовар,— уныло
 Пили долго-долго чай вприкуску.
 
 <1913>
 
 ГАДАНЬЕ
 
 Нападет вранье на воронье.
 Тянется, ворочается сволочь,
 Свекорья — на якорь, и с родней
 У ворот не достучаться полчищ.
 А сугробы лбами намело,
 Сквозь подсвечник светится сочельник.
 И петух сочится на мелок
 Лютым клювом: выискался мельник!
 Он вошел, и пыльный чернозем
 Ярким мелом начертил двенадцать,
 Сругучом печатку и — при сем