Владимир Нарбут

СПИРАЛЬ

 
 
 
 Гудок стремительный, и — в море
 Отваливает пароход.
 В каюте, в тесненькой каморе
 Мы прокоптились целый год.
 По кабакам, по дырам порта —
 Шататься надоело нам.
 На суше быть?! Какого черта,
 Коль счет утратили Мы дням.
 Морского не унять повесу:
 Ему ль заказаны пути
 Из Севастополя в Одессу,
 Из Сингапура в Джабути!
 Под ветром парус, словно вымя,
 Все туже, туже,— прет дугой,
 И над просторами живыми
 И горизонт совсем другой!
 Сияйте, чайки! И дельфины,
 Дробите хлябкий антрацит, .
 Гранатов сладость, горечь хины
 Нам край иной предвозвестит...
 
 БАБЬЕ ЛЕТО
 
 Веселое, широкое зерно
 Шумит и льется под лопатой свежей,
 И, вычерпнутое, печально дно
 Полей, где льнут водоразделы-межи.
 А в закромах осела паутина.
 Но, радиусы клеткой перебив,
 Блакитный блеск паучьего притина
 Продернулся сквозь пыль, вольнолюбив.
 Он всюду зазимует, этот блеск!
 Никто уж не поможет, не расскажет,
 ' Как электрический тревожный треск
 Взрывался рикошетом через пажить...
 Никто уж не поверит Веронике,
 Что это волосы ее, что и
 В России голос некий бабий, дикий
 Вопит в пустых просторах:
 — Утаи!..—
 А что и как — вовеки не узнать!
 И от того, печальные морщины
 Вобрав в чело, беременеет мать,
 Вздыхает конь в оглоблях, без причины.
 Так широко, так весело шумит
 Зерно в ладонях, пахнущих половой.
 Раскрыт амбар, и веялка гремит,
 И гаснет день, по-зимнему лиловый.
 Несложное хозяйство — совершенно;
 Топор остыл и прикорнул к пиле.
 И вороха прирезанного сена
 Пред мордою жующего милей,
 И что — печаль, и паутина — что?
 Не Вероникино, не бабье лето,
 А труд и сила, дружною четой,
 Среди крестьянского проходят света!
 
 ГАПОН
 
 Прорвана суровая попона
 звездными ежами.
 И звенит
 холодком щекочущим зенит,
 и победным холодком — колонна.
 Чуток сон твой, питерский гранит.
 Но и ты не слышишь, как влюбленно
 совесть-заговорщица Гапона
 В мутный омут ручкою манит.
 Вот и день купается в тумане.
 И на площади — п^тно пятна румяней:
 лижет кровь гиеною зима.
 А потом над дачей опустелой,
 где удавленник висит, на тело
 пялится луна: акелдама.
 
 1915 (1922)
 Петербург
 
 КАЗАК ИЗ КИРГИЗОВ
 
 Скуластый и рыжий, с притертою пикой,
 Которая пяткой — в носок сапога,—
 Волчище степное,— ему ли без гика,
 Без свиста лететь на драгуна-врага!
 
 Притиснуться к гриве клокочущей, чтобы,
 Как светлый челнок, человеческий глаз
 Вылущивался из совместной утробы,
 Вертел остриём и выдергивал враз.
 
 Густой (керосиновой) копотью-пылью
 Обдаться, копытами низ облупить
 И, выгнув до вывиха шею кобылью,
 Гнедую на круп, на чурбан осадить.
 
 Не выдержат, нет, сыромятные путы
 В полнеба свистящий кентавра нажим!..
 О греческий юноша, дивно обутый
 В сандальи крылатые, лучше бежим!
 
 А, ты обернулся на визги? Смотри же:
 Драгуна, как бабу, облапил киргиз,
 Захлюпанный кровью, скуластый, рыжий -
 И, кажется, горло ему перегрыз!
 
 1914
 
 Короткогубой артиллерией
 Губили город. Падал снег.
 А тучи и шинели серые,
 Обоз к обозу: на ночлег.
 Прищуренное (не со страху ли?)
 Окошко проследило, как,
 Покачиваясь под папахами,
 Взобрались двое на чердак.
 Ползло по желобу, и в желобе
 Захлебывалось по трубе,
 Когда шрапнель взрывалась голубем
 И становилась голубей.
 И наконец ворвались.
 Ясное
 Сиянье скользкого штыка.
 На грудь каленая, напрасная
 Напрашивается рука...
 
 
 АБИССИНИЯ
 
 1.
 
 Мимозы с иглами длиной в мизинец
 и кактусы, распятые спруты,
 и кубы плоскокрышие гостиниц,
 и в дланях нищих конские хвосты,—
 о, Эфиопия!
 Во время оно
 такой, такой ли ты была, когда
 твоя царица в граде Соломона
 сверкала, как вечерняя звезда?
 Погибла в прошлом ты иль неужели
 вернуться к Моисею предпочла,
 влача толстоподошвые доселе
 сандалии из грубых чресл вола?
 Слежу тебя в ветхозаветном мраке,
 за кряжем осыпающихся гор,
 у чьих подножий тучных кожемяки
 распластывают кожи до сих пор.
 И копья воинов твоих — как будто
 несут все те же, те же острия,
 что из груди распятого разутой
 исторгли вздох последний бытия.
 
 1912 
 
 2.
 
 На пыльной площади, где камень
 посекся мелкою остряшкой,
 коричневатыми руками
 суются слизанные чашки,
 мычат гугняво и гортанно,
 выклянчивая милостыню,
 те, кто проказой. Богом данной,
 как Лазарь, загнаны в простыни.
 На маковке и на коленке
 как будто наросла замазка.
 Но сердцевина этой пенки,
 как сук сосны, тверда и вязка.
 Сидят на зное и — невнятно
 нудят лиловыми губами,
 лениво колупая пятна
 чуть закоптелыми ногтями.
 Сидят в пыли, копаясь часто
 в плащах, где в складках вши засели.
 А под мимозой голенастой —
 петух скрипит, но еле-еле.
 И все — и маленькие куры,
 и площадь а скрюченных мимозах,
 и в небе облак белокурый
 в расщепленных застыло грезах...
 И притчится, что здесь когда-то
 Сын Божий проходил, касаясь
 сих прокаженных — и лохматой
 тень ползала за Ним косая...
 И вот теперь, от спертой гари,
 урод болезненный в известке —
 в проказе — треплется в Хараре,
 вонючий, сжабренный и жесткий.
 Сидит на грудах обгорелых,
 просовывая из рубашки
 узлами пальцев омертвелых
 так тонко слизанные чашки...
 
 1913 (1922)
 
 3.
 
 Незабываемое забудется
 прежде, чем высохнут моря,
 и лишь тебя не проглотят чудища,
 желтая Эфиопская заря!
 В шорохе, в накипающем шуме
 раковины, сердцем ловлю
 твои, распеленутая мумия,
 сетованья ручному журавлю...
 В прахе колесница полукруглая
 мчится, и сужен лук стрелка,
 туда, куда маленькая смуглая
 женская указывает рука...
 Что это?
 Сбоку выходит (здание?),
 башней поскрипывая, слон.
 Измена!
 Народное восстание 
 предано, продано, и меч - на слом...
 Не бег ли расчесывает волосы,
 крутит и полыхает плащом?
 На западе песочные полосы
 застятся низким и косым дождем.
 Синими оползнями по склонам
 в заросли тянется река.
 Неистовая рать фараонова
 крокодилов вывела на берега.
 Ближе и ближе витые чудища
 (щучьи, утиные носы)...
 Прощайте, наши надежды, будущее
 наше! Прощай, мой милый сын!..
 Снова осташковских кочки топей,
 пляшет журавлик на заре,-
 тот самый, что с тобой, Эфиопия,
 хаживал важно, с кольцом, во дворе.
 Снова домашняя обстановка,
 вербы - не вербы: молочай...
 Поздравь, смуглянка, меня с обновкою -
 полной свободой, журавля встречай!
 Сына ты ищешь! Ищи меж нами:
 вот-вот вертелся, и притом
 (не помню: возле Днепра ль, за Камою ль)
 оригинальничал большим зонтом...
 
 1918 (1922)
 Петербург