I
Пленное красное дерево частной квартиры в Риме
Только во сне обрадует нас, которых
Ты забываешь, словно родное имя
Стало чужим после тысячи лет повторов.
Ставить босую ногу на камень камер
Наших квартир будет приятно, если
Ты уже сам окаменел и замер,
Но не от счастья, а от испуга в детстве.
Мир состоит из наготы и боли,
Боли, в которой больше любви, чем в ласке.
Если из клетки кенара бросить в поле -
Сердце его взорвётся от этой сказки.
В сумерки глядя, где нету ни дня, ни ночи,
Можно забыть время своё и место,
И воспарить к римским фонтанам… Впрочем,
Хлеб наш насущный везде из того же теста.



II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
Только речь азиата на псковском рынке).
Мысли в уме скрещиваются, подобно
Тем хромосомам, помнишь? - на той картинке?
Месяц Август зарезан. В крови кленовых
Листьев - стоит на коленях и жаждет смерти.
Это Ты, Россия, в лучах багровых
Угасаешь, молча… Ну что ж, добейте.
Хлопочи "Семёрка" над теплым трупом…
Колдовскою силой гигант умален.
Протянулись трубы - сосут, как губы
Упырей Хичкока густое нутро развалин.
Да и они в ломанном Р еврея
Узнают себя тоже: когда-то вместе
Ваня с Мойшей били кувалдой в темя
Золотому куполу - дело чести.




III
Черепица холмов, раскалённая летним полднем
Укрывает мозги, создавая подобье тени.
В пионерском лагере, после сна, все идут на полдник:
Вот ведь жизнь нам устроил какую товарищ ЛЕНИН!
Дребедени певец, ты сбежал от него за море,
Но лучи коммунизма сломали тебе ключицу.
Ты с красивой чувихой уплываешь от нас в гондоле,
Ты уже не взлетишь, седовласый Поэт, жар-птицей.
Ты схватился рукою за грудь поодаль
Разрезаемой с хрустом Страны Советов.
Но стиха твоего изящный и нервный модуль
Быстро в моду вошёл у имеющих быть поэтов.
И как книга раскрытая сразу на всех страницах,
Этот мир шелестит под рукою твоей, художник
Взыскательный… Со слезой в ресницах
Смотрит в небо растоптанный подорожник.



IV
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
Той из них, что прекрасней. Что тут сказать? Красиво.
Впрочем, не огорчайся: бывает хуже;
У большинства нету рублей на ксиву.
Ну, а на пиво, редко, всё же, порой, бывает.
Вспомни о светло-жёлтой и кислой жиже -
Это оно, родное… Соль на губах растает,
Словно тоска о чуде… Станут мне люди ближе.
Глянешь порою - рожа, а приглядишься, это -
Образ Христа, Который был искажён страданьем.
Знаешь, бывает стыдно себя называть поэтом,
Только поэтом, только… (перехожу к рыданьям).
Что-то я, видно, сбился с плана твоих элегий;
О молодых блондинках всё пропустил, до кучи:
Это, как будто едешь в разбитой ездой телеге
По колее забытой вдоль страшной кручи.



V
Звуки рояля в часы обеденного перерыва.
Тишина уснувшего переулка,
Выдохнув воздух, стала прозрачной глыбой
Где, как в музее будет моя прогулка
Нежно храниться до смертного часа мира,
Чтобы, растаяв, выдать мою походку,
Ту, что в поэму преобразила лира -
Вопль о пощаде, который забили в глотку.
Я не воздвиг уходящей к звёздам
Каменной вещи, и не хотел, признаюсь;
Мне о грядущем сказывал вещий воздух
Русских равнин, где и доныне гуляет аист,
Где и доныне, видишь ли, спят в обнимку
Нежность и смерть, отчаянье и надежда.
Если нельзя себя опознать по снимку -
Можно сомкнуть, ну хотя бы, на вечность, вежды.



VI
Обними чистый воздух, а-ля ветви местных пиний:
В пальцах стих расползается - вот ведь ветошь!
Мир, конечно, не клетка из параллельных линий,
Но: ГОВОРЮ ВАМ - ВЫ БОГИ. А ты почему не веришь?
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Верно!
Но согласятся ли с этим прочие лауреаты?
Чистые сердцем входят в такие двери,
От которых шарахаются искариоты.
Прислонись к изувеченной церкви, почувствуй холод
Лбом - небосводом этой страны изгнанья.
Ощути, как лютый духовный голод
Пожирает солнце самосознанья.
И тогда, всех нимф превратив в рябины,
Ты дойдёшь родимой земли до края,
Потому что в сердце твоём - руины.
А вода на Родине, чай, живая.



VII
В этих узких улицах, где громоздка
Только мысль о себе, а о других - изящна,
Я бреду, и сердце моё из воска
Заскучало что-то о настоящей
Вере верующих так просто,
Что не боятся встать на колени в церкви -
Т.е. пожертвовать даже законным ростом,
Только б не оказаться в центре
Чьих-то вниманий, стать бесконечной дробью,
Перемещаясь к периферии мира…
Можно ль приблизиться так к подобью
Целого, встав на костях кумира
Самости? Став до конца невеждой
В сфере рябой, бишь - мировой культуры?
Хватит спрашивать - это и есть надежда
ЗК концлагеря литературы.



VIII
Бейся, свечной язычок, над пустой страницей.
Ах, почему ей не остаться такой навеки!
Чистая, лёгкая - станет птицей
Недосягаемой для пера-калеки,
Выдающего смыслы, как пайки хлеба,
Заключённым пленницам алфавита.
Всё равно ведь сердцу не хватит неба,
Под которым тянется дольче вита.
Лишь Адаму-Целому, до преступленья,
Бог открыл, что такое ИМЯ,
А секреты техники стихоплетенья
Каждый гений знает, живущий в Риме.
Сладострастно, о как! Поэт струится
Чернотою чернильной в нагое лоно
Нежной девственницы-страницы
И кончает, всё же, во время оно.



IX
Скорлупа куполов, позвоночники колоколен.
Расколота, перебиты… Пустыня духа.
Как за бугром? Красиво? Ты всем доволен?
Ну а у нас, конечно, во всём непруха!
"Свет пожинает больше, чем он посеял"…
Как хорошо говоришь ты, порой, дружище!
Ну, а у нас на чужом на пиру - похмелье,
Стоит сегодня большие тыщи.
В наших широтах, зато, все окошки - в небо.
Небо - Отчизна наша, где облаков рванина
Впору народу нищих, которым Хлеба
Жизни подать не может рука раввина.
Мир Тебе! Мир! Ты слышишь? Из-за кордона
Времени, что стоит, жадно раскинув руки,
Я говорю: Люблю "Элегию Джону Дону",
"Сретенье", и ещё… Слышишь? Привет подруге.



X
Частная жизнь. Рваные мысли. Страхи.
Ватное одеяло бесформенней, чем Россия,
Образ которой - эхо плачущей Андромахи…
Милости, а не жертвы просил Мессия.
Чай остывает. В думе лицо оскалив,
Стану похож на Пана Врубеля на картине.
Гляну в окно - увижу сказочный сад едва ли:
Всё тополя, да липы… переходя к рябине,
Взгляд улыбнётся слёзно. Псков, человек, бумага;
И проплывают плавно буквы - сознанья блики.
Так оживают вещи в пальцах поэта-мага,
И замирают снова в пространстве книги.
Впрочем, ещё посмотрим: а может лучше
Выпустить вещь на волю гулять по свету,
Петь и плясать, и таять… На всякий случай,
Книг издавать при жизни, Бог даст - не буду.



XI
Лесбия, Юлия, Цинтия, Ливия, Микелина.
Жёны мужей известных. Латинский Запад.
Ну, а у нас, опять же, - смородина и малина;
В травах луга доходят, и запах, запах…
Дети в луга вплывают, пьянея свято.
Что нам ещё осталось? - лугов безбрежность.
Всё, что бралось на холку, давно уж взято,
Но в дипломат не сложишь любовь и нежность.
Кудри берёзы ветер перебирает… Чудо!
Вот и сбылось безумье оного Казимира:
Всё вещество пространства высосала валюта,
Днесь оставляя Царство, которое не от мира
Сего - удела красных супрематистов.
Пей же нетерпеливым ртом из его ключицы
Чёрный квадрат познанья. Будь до конца артистом,
Клоуном эрудитом, пером Жар-птицы.


XII
Наклонись, я шепну тебе на ухо что-то: я
Уверяю, Бог - полнота без меры.
Только б в это хватило веры
Сердцу - пленнику бытия.
Полнота Его - бесконечный Свет,
Свет Любви к тебе обращённый лично.
Выходи к Нему из себя, Поэт, -
Из кромешной тьмы суеты публичной.
Если сможешь, да? Потому, что Крест
Одному - соблазн, а другому - пытка.
Всё, что сказано - достоянье мест
Общих ставшими от избытка
Смысла, сбытого за пятак
Золотой на сетчатке глаза,
В мир распахнутого. Итак,
Вот последняя фраза.
***