Вечерний Гондольер

 
 
 
 
 
Полина Арнаутова
 
Навык зрения.
 
 
 
 
*** 
 
Ты говоришь: 
 это - не стихи.
 Ты, как всегда, права.
В пальцах сухих - шерстяная нить, 
  ждущая караван.
Каждая 
 равнобезликая боль
 скручена в ней в спираль.
Соль на ладонях.
 Стылой водой 
 умер в руках Февраль.
В детском саду 
 есть такая игра:
  в дочек и матерей.
Мой слабый разум 
 не смог принять
 суп из лесных зверей.
Я была там, 
 где живая ртуть - 
 суть и основа тел.
Имя моё 
 крошится во рту,
 как отсыревший мел.
Ищешь?
 Найдёшь меня меж камней:
 редкий слепящий всплеск.
Сверху - шершавая тень теней, 
 снизу - кипящий лес.
Прорезь для глаз. 
 Трещинка для
 двух запоздалых слов.
Раз: лица - прочь.
 Два: долу взгляд.
 Три: не искать углов.
 
Здравствуй...
 
 
 
 
***
 
Странно быть отражателем. Странно не думать о том,
Что бессмысленно всё за мгновение до или после
В тот единственный миг, когда щелкает память кнутом,
Оставляя на спинах рубцы под названием "поздно".
 
И солёная боль от потерь разъедает рубцы, 
Обучая терпенью надежнее траурных пиршеств.
Моя хлипкая совесть уже расшатала резцы, 
Разгрызая на пальцах мозоли от стоптанных виршей.
 
И я знаю, что время - конечно в песочных часах,
А рассудок - вполне адекватен в пределах приличий.
И, наверное, судьбы рождаются на небесах
И приходят на землю в единственно верном обличии - 
 
В виде книг... И ложится на стол престарелый талмуд,
По которому впредь изучать философию боли.
Странно в собственной памяти видеть и пряник, и кнут. 
Странно быть отражателем чьей-то разомкнутой воли.
 
 
***
 
Что рассказать? Вчерашняя галлюцинация - 
Безжалостный свет сквозь какую-то желтую призму.
И мои ежезаутренние эманации
Сродни теперь фатальному оптимизму.
Мир событийно не равен уже самому себе.
И я не равна себе прежней - на всякий случай.
Люди вгоняют отпрысков в грамоту от "а" до "б"
И пережевывают друг друга от случки - к случке.
Тешу себя банальным. Кормлю собой этажи.
Вставляю обрубки мыслей в протезы иллюзий.
Практически упражняюсь в высоковольтной лжи,
Не избегая крыш открытых шлюзов.
Ты, ортопед моих мыслей, жрец моей памяти, жнец
Сорной травы на пустынных моих задворках,
Плюнь в меня правдой! Если мне впрямь - конец,
Дай мне успеть закрыть все телесные створки-
Сдохнуть с закрытыми плотно глазами и ртом,
Смертью, достойной воина и шамана.
Тихо, чтоб даже не вздрогнул никто при том, 
Выпасть горячей пылью в пески Омана...
 
 
*** 
 
Меня раздражает утреннее лицо
Как пыль на зубах, как раздавленное яйцо,
Как скрип башмаков, как потерянное кольцо
И как диалог о вечности двух глупцов.
 
Вода поутру непростительно холодна.
И пусть даже чисты окна, и даль видна
Сквозь них. И не только она одна,
И, кажется даже, еще далеко до дна - 
 
Но слепок ночных тревог на моей щеке
Нелепее большого ошейника на щенке
И злее возвращения из сна к утренней тщете
Сырого дыхания. И - мысли уже в пике.
 
И мне не свернуть. Я спелёната в свой халат
И вновь истерично бьюсь о квадраты стен.
Здесь цифры на двери - лишь номера палат,
Здесь каждое слово - источник запретных тем.
 
Расколотый надвое диск вдоль облезших рам
Горит по-весеннему неземным огнём...
Есть что-то садистское в холоде по утрам.
Есть что-то нелепое в летней тоске о нём.
 
 
*** 
 
Сила привычки. И гости твои ко мне
Банально-банановы и кофейно-кошерны.
Треснувшей чашкой мир остается вне
кухни и жёлтого вязкого тёплого времени.
Душные радости. Мятные ярлыки 
моей тебе принадлежности. Соответствия.
Вниз провисают смолистые языки
электричества, слизывая мою безответственность.
Светобоязнь. Ощущение тишины.
Семечки прячутся шелухою под скатерть.
Те из них, что отчаянно обнажены,
символизируют голою правдою паперть
на моём блюдце. К ложечке липнет тишь.
Выкрасить, что ли, стены в кривые полосы...
Я расчленяю семечки. Ты молчишь.
Только всё гладишь ладонями мои волосы.
 
 
 
*** 
 
 
Не бойся холстов. Хочешь, буду твоею кистью?
Держи меня крепче, макай без разбору в краски.
Есть некая соль в повторении банальных истин,
В готовности кисти к мгновенной смене окраски,
 
Готовности глаз к моментальной измене цвета,
Готовности рук прятать пальцы под рукавами,
Готовности тени быть явной границей света,
Готовности слов быть чуть большим, чем лишь словами.
 
Надрыв на холсте означает провал картины.
Но можно их сделать два, ставя кич на карту,
Приклеить чуть слева банку из-под сардины
И старый носок. И назвать это всё поп-артом.
 
Примерить лицо, подобающее эстету,
Поверить в глубокий смысл своей идеи
И выпустить в свет безобразие под багетом - 
Вот суть превращенья ошибок в произведенья.
 
Не бойся меня. Я вполне могу быть холстом и 
Красками тоже, раз кисти весной излишни.
Но только прошу: не читай больше вслух Толстого
И не заставляй меня есть в шоколаде вишни.
 
 
 
*** 
 
Но что с того, что кончен бал, 
И что с того, что память злится; 
Мозг сотрясает мыслей шквал,
Листая имена, как лица...
 
И проку, что календари
Линяют листьями по ветру; 
Мне больше нечего дарить
И некому писать приветы.
 
Опровергая свой предел
Предчувствия, на дармовщину,
Я выделяю Вам удел
Быть между мужем и мужчиной - 
 
Сторонним без подстрочных "по",
Нелишним без пустых излишеств,
Быть гулким отзвуком в депо,
Похмельным от вчерашних пиршеств,
 
Цвести, как оголтелый боб
В сухой канаве придорожной...
Окончен бал... И некий сноб
Стрясает пыль пустопорожних
 
Объятий с кружева манжет
И расслабляет новый галстук...
Пресыщенность - простой сюжет,
Блестящий от налета фарса. 
 
 
***
Время, что ли, такое... Не верю в тепло открыток
И совсем не ценю даже то, что сама добыла.
Так легко могу быть и занудливой, и открытой,
только чувствую: всё это, всё это, в сущности, было - 
и со мной в том числе. А порою и неоднократно...
Повторяемость линий и лиц, и сюжетов, и жестов
С неизбежностью сводит с ума и приводит обратно,
Заменив мое сердце на кукиш из сдобного теста.
Всё, казалось бы, просто: лепи себе всякие были,
и потом ими будь - до поры, или - просто покуда
размываются грани меж "будем" "живем" и "не жили"...
Не могу. Не хочу. Или, может быть, проще: не буду.
 
 
 ***
Выжечь калёным рассветом ночь - до рубцов земных.
Выбить из окон со светом тишь и осколки - прочь.
Быть понятыми, мама, - участь немолодых...
Значит у вас, мама, немолодая дочь!
Значит - не до побед, значит - не до атак.
Вечный свидетель бед, - кайся, счастливый люд!
Господи боже мой... Так меня и разтак! 
Я ж для тебя - обед из вчерашних блюд.
Око за око ли или слово за слово, - 
Эка нелепица - всё c моей подписью.
Эй! Погляди: казачок-то засланный
Пачкает невзначай рукава липкой подлостью.
Солоно не хлебать. Велено не иметь
Нам никаких путей, кроме торного.
Только лишь оглянись - за плечами смерть.
А у нее глаза - ох, и чёрные...
 
 
 
*** 
 
Помнишь еще, как это: падать в мои глаза?
Можешь упасть - замертво, если еще жив.
Я все начну заново, и на пути за 
Мой горизонт близится, - тонок, упрям, лжив. 
Дети свистят в окна мне - значит, настал день.
Вещи уже прозваны, вывернув имена.
Блеклый фонарь матово корчится на столбе.
Мне по плечу - помнить, но не с руки - знать…
Тот же пейзаж угольный, тот же пустырь смят.
Все мои расстоянья - сомкнутый стон ресниц.
Ставка на боль сделана. Кто же теперь свят,
Чтоб - на твое черное красным упасть ниц?
 
 
*** 
 
…А знаешь, быть первым - 
ничуть не легче, чем - последним средь равных.
Дрожащие нервы
Уже горят под кожей красным вольфрамом.
Так яростно-горек
Белесый сок недозрелых орехов.
И всё наше горе
Свалилось вниз из небесной прорехи.
 
 Я помню… Но память - 
Плохой наездник на замыленных душах.
Как сладостно падать,
Кружась, снежинкой над остывшею сушей!
Осталось: сжечь письма,
Развеять пепел над лазорево-чистым.
Нет смысла. Нет смысла
В простом спасении утопающих истин.
 
 
*** 
 
Мне тебя не спасти. Прокаженных не лечат словами.
Ты уже чертишь круг, за который мне - точно нельзя.
И осталось: брести с нерасчесанными волосами
Вдоль границы его, как по осыпи мира, скользя.
 
И, должно быть, ты прав: в одиночку сносить пораженье - 
Это выбор того, чьи мгновенья почти сочтены.
И ты прячешь лицо, но я вижу твое отраженье
В сером треснувшем зеркале у изголовья стены.
 
Лишь два слова на "о" - одиночество и отрешенье 
В словаре, на страницах которого ищешь ответ...
К преждевременным вдовам приходит луна, в утешенье 
Разливая по белым коленям серебряный свет.
 
От таких посещений рождаются бледные дети,
И глаза их прозрачны, как соль новоявленных лун,
Обреченные бредить ночами под призрачным светом,
Прятать лица, листать словари и чертить на полу.
 
 
 
 
***
-несколько зелёных глотков -влага-
-на воспалённые губы-
-холодный чай- благо-
- болезнь на убыль-
-может быть -невзначай- ты все же забудешь-
-что-нибудь- чтобы вернуться-
-или -уснёшь где-то-
- чтобы проснуться-
-здесь неподалёку -на расстоянии вытянутой мысли-
-протянутой фразы -натянутого взгляда-
-только не надо- 
-горячих ладоней на лоб -сочувствий кислых-
-я же хриплю-
-в подушку -скриплю- 
-зубами не от боли -нет -просто- темно- 
-и горячо -страшно совсем немного но-
-не зажигай лампу- это прожектор боли- насквозь
 изувеченного мозга гвоздь- 
-ржавый как моя жизнь- наружу 
 не выходи- там стужа- 
-зима- 
-ма-
 
 
 
***
 
Мы учим снег по чётким нотам птиц,
Впечатанным в линейки проводов.
Мелодия его, как взмах ресниц
На тонких, побелевших лицах вдов -
Тиха и коротка. Но, если где-то есть
Пронзительней и резче этих линий
Цвета тоски, то, видимо, не здесь.
А этой тишины нагие клинья
Впиваются в пространство и звенят,
Весь небосвод собою обесточив.
Мы учим снег. Как учит снег - меня
На белом фоне очень чёрной ночи.
 
 
  
 
***
 
 
Холодные бли
Ки и бледные ли
Ки и белые маски.
 
Мой грифельный сло
Ман, я больше, чем сло
Во! я всё ещё... аск ми!
 
Святая рассе
Яность я Моисе
Й только в женском обличье.
 
Разорванный во
Рот со мной мои со
Рок и хриплое птичье.
 
Вихрь крашеных ша
Риков - это душа
В завершающем танце.
 
И я отвора
Чиваюсь сонный вра
Ч нервно комкает пальцы.
 
Под битыми ду
Шами смяты поду
Шки и спутаны перья.
 
Сонм крошечных ан
Гелов шепчет мне стран
Но ты всё еще веришь...
 
 
 
 
***
Корень поэзии - в том, что её корней
Не отыскать в наносных очертаниях смысла.
Что ж. Мы уже поменяли своих коней
У переправы, натянутой, словно выстрел.
 
Слышали странный шум в предрассветный час?
Это хмельной сосед холостил Пегаса...
Что? Говорите, была свеча?
Ах, на столе? Горела? Нет, нет, погасла.
 
Наше пространство - это пластмассовый век
поэзии - синтетический и сверхпрочный.
Старенький Вий из-под виртуальных век
Томно глядит - и уже ничего не прочит.
 
Есть только горсть земли. И она цветёт,
Вбитая в жизнь долгой яростью удобрений.
Это пройдёт. Это тоже, как всё, пройдёт,
Бросив в наследство болезненный навык зрения.