…
Уже не видя ничего вокруг,
я все же льну к оконному стеклу
в попытках возвеличить двор, качели
раскачивая мысленно, увы!
мой глаз так робок, что от той двери
не может провести ни многоточье
ни линию. И я его веду
лишь от звонка до номерка квартиры
несуществующего больше дома,
но все же взглядом разрываю в клочья
плетеный коврик, чтоб ничья нога
не смела задержаться здесь мгновенье,
достаточное для того, чтоб мог
прохожий усмотреть мой глаз в ущелье
окна, так позволяя тишине
меня представить брошенной собакой.
…
Поскольку нет во мне иных наград,
я позволяю никому не вторить
себе, безвкусицей украсив над кроватью
пустое место, дырку в целом доме.
Печаль неугасимое вчера
рождает и любовь, и па рождает –
тишайший танец между тесных стен,
кровать изюминку того явленья
погодного, походного, вполне
пригодного для тел соединенья
химической пыли, но мы одни.
Поймать зрачок на выпуклость окна?
Так бабочка обыденно больна
оконной рамой и пылится в раме,
и я гоню свой сумрачный четверг
с календаря в бессмысленной оправе.
…
Элегия течет, так дружно все
в скупом убранстве. В одночасье сделав
себя хозяином достойной смерти,
порезать лук и выплакать остаток.
Зачем вам пальцы, дружные на белом,
не могущие вычертить искуса?
Когда б я был дворецким, непременно
развел бы садик на троих бездомных.
Но белое без очертаний мысли
спешит сомкнуться, и закрыть тетради
широким жестом, лекции, блокноты
и больше не кидаться на ограды.