Митрич
Я построю дом, из крепких кирпичей. Пусть ко мне придет белый слон…
Я бежал по длинной пахнущей плесенью дороге. В лужах грязи отражалось серое небо. В ботинках хлюпала погода. Хотелось лечь и уснуть хотя бы на полчаса. И я лег в грязь.
По мне проскакали лягушки, такие холодные, падлы, в молоко бы их, чтоб не портилось. Грязь затекла за шиворот, стало мягко и уютно. От удовольствия я улыбнулся, считая себя счастливым и нужным земле. Значит, — я живу. Чувство живет. Когда тело горячее, земля кажется холоднее. Когда руки в крови, земля кажется полотенцем. Когда все непонятно, то солнце кажется учителем жизни. Жмемся, жмемся к земле, а оно все дальше, дальше от тебя, смеется над тобой, так и хочется схватить, да руки коротки. Всю жизнь судьба только дразнит тебя. Чего только в мире нет! И мир-то для каждого один, он заключен в одной единственной дороге. Ничего нет, одна дорога, да грязь, грязь! Которой так много. И я заснул.
…К
воздуху прижмусь, прищурясь,
В
Небо погляжу незлобно,
Обниму
землицу родную,
Поцелую
ее любовно.
Голые
мы на планете,
Головы
наши земные,
В
золото нас оденьте,
Ноги
у нас босые…
Душу
настежь открою,
Приходи
— выноси, не жалко,
Только
меня оставьте,
Мое
пригодится Раю…
Кто-то брызнул в меня водой. Я очнулся. Да, он стоял на коленях в грязи, где лежал я. Он показался мне смешным: волосы длинные, глаза большие, как у бабы. Ему я дал двадцать пять лет. Одет он был в пиджак на голое тело. Джинсовые брюки. Кроссовки когда-то были белые. Я посмотрел на дорогу, которая уходила в пустоту.
От прикосновения руки я вздрогнул. Незнакомец погладил ладонью мою щеку:
— Ты куда идешь?
— В Солнце!
— Значит, — вместе.
— Нет, я один пойду, я не заблужусь, иди, куда шел.
— Меня звать Жрец. Я хочу вместе.
И прилег рядом со мною. Он придвинулся, я улыбнулся, он приподнял руку и погладил мои волосы.
— Спасибо за ласку, Жрец.
— А тебя как звать?
— Митька.
— Пошли, что ли?
— Пошли.
И мы поднялись.
Шли не торопясь. По телу, стекая, засыхала грязь. Но Жрец останавливал, рукой стирал грязь с моих плеч и ног. За тучами садилось солнце, на дороге становилось темно. Грязь везде была глубокая, и мы легли отдохнуть в яму, наполненную водой и песком. Я быстро уснул.
— И все-таки, не понимаю я, куда ты идешь?..
…Погода хлюпает в ботинках,
Одежда с ветром нараспев,
Богатые живут богато,
А нищие богаче всех…
Я не видел, спал Жрец или нет. Утром, проснувшись, я снова увидел его.
— Рано еще, — сказал он. — Полежим еще. Здесь хорошо. Ты крепко спал. И все-таки — я не понимаю, куда ты идешь?
— Я иду в солнце, а ты?
— А потом снова ночь.
— Что ты несешь!?
— Ты хочешь есть? — вдруг резко сменил тему жрец.
— Нет, не хочу.
— Вот видишь, и я не хочу. А если ты даже и наешься, то тебе будет плохо — ты счастлив только в голоде, холоде, сырости. Это и есть совершенство всего тебя. Если ты не настойчив, в тебе погибнет вера в себя — это единственный порок человека.
— Поговорим о другом.
— О другом тоже можно. Ты и я одним миром мазаны. Ты и я в одной луже лежим. Хочешь в чистую? Вон она, на другой стороне дороги.
— Нет, не хочу, она неприятна мне.
— Вот видишь — ты эгоист. Дай я тебя поглажу.
— Не хочу! Почему не идем, время теряем — идти надо!
— Здесь нет времени. Это тебе не часы.
— Я пойду, пора.
— Давай сегодня никуда не пойдем. Здесь грязь лучше, чем дальше. Живи сегодняшним днем. А что будет завтра, завтра и узнаешь.
— Пойду. Там, далеко, я построю дом.
— Не пойдешь. Там ничего нет. Твоя беда в том, что ты идешь не по той дороге.
— Как — не по той? А по какой же?
— Тебе действительно показать дорогу?
— Да.
— Солнце тебе покажет путь, и ты дойдешь до своей. А эту оставь. Вот, сюда иди, — и Жрец показал на теплую грязь. — Сядь, наберись сил.
Я сел и стал смотреть на солнце. Скоро оно покажет мне дорогу. И я буду любить ее еще больше.
…Я волен думать, что люблю Россию,
Но любит ли она меня?..
Жрец присел рядом.
— Мне жалко тебя, уйдешь, и все. А ведь могли бы быть вместе. Я подарил бы тебе пиджак. — Его глаза в упор смотрели мне в лицо.
— Не надо, — я встал и с жалостью посмотрел на Жреца. Не торопясь, пошел на солнце. Жрец остался сидеть. И с неимоверной силой стал грызть ногти.
— Не надо грызть! — крикнул я ему.
— Я больше не буду. Не уходи!..
Я ушел, и солнце вывело меня на дорогу. Она так же, как и прежняя, вела к небу. Впереди плыли густые облака. Сзади лежали чьи-то кости, черепа людей, и, казалось, земля была перемешана с кровью или губной помадой.
…Во
мне весь мир, и я вошел в себя,
Своими
грязными ногами.
Скажу
— все в мире тлен,
Но
мир души моей
Затем
живет, чтобы
Страданием
своим
Облегчить
жизнь другим...
Недалеко от дороги полз мальчик. Он поднял голову и спросил:
— Ты не видел моей мамы?
— Нет, не видел, — ответил я и пошел по дороге дальше.
— Эта дорога никогда не кончится, — думал я. И шел долго.
Спать приходилось прямо в пути. Мальчик, который не отставал от меня, все время спрашивал:
— Не ты ли моя мама?
— Нет! — нервно отвечал я и уходил дальше.
Он вставал на ноги и шел следом. В конце концов я предложил ему сесть рядом. Разглядел его лицо, тело, руки. Ему было семь лет. Волосы белые прямые, глаза голубые, длинные ресницы, нос небольшой, чуть вздернутый.
— Сиди, отдыхай. Потом дальше пойдем.
— Я не устал. Я могу далеко идти. Я маму ищу, она меня где-то потеряла. — Мальчик запихал в нос палец, Я ударил его по руке.
— Некрасиво так делать! — заругался я.
Он обижено посмотрел на меня и виновато опустил голову.
— Ты кто будешь?
— Наташа.
— А, так значит, ты девочка!
— Нет, я мальчик.
— А зачем так себя называешь?
— Не знаю…
— Ну, как хочешь… Пошли…
Мы шли уже много дней. Солнце не собиралось садится, мальчик держался за мою руку и все время бубнил себе под нос:
— Я маму ищу. Она у меня была, а потом, когда я родился, она умерла, ее никто не похоронил. Она где-то здесь лежит, если я ее найду, я ее похороню, и потом тоже умру.
— Так ты ищешь мертвую мать?
— Да, мертвую, она мне мертвая нужна, живая она сама бы ко мне пришла, а к мертвой я сам должен идти.
У меня неожиданно потекли слезы.
— Ты плачешь? А зачем? Ведь ты большой, у тебя не должно быть слез. Возьми меня на руки.
Я взял его на руки и прижал к себе. Спали мы на дороге, прижавшись друг к другу. Он чавкал губами, будто сосал мамкину титьку.
…Закрой
ключами сердце,
Злость
не впускай в себя,
И
сохрани все то,
Что
есть уже у тебя.
А
есть совсем немного —
Всего
одна душа,
И
той уже неймется —
Все
рвется от тебя…
Ее
настигнет кто-то
За
все грехи,
И
унесет довольный…
Останешься
лишь ты,
А
ты — совсем немного,
Всего
одна душа…
Перед нами вырос силуэт женщины. Она протянула свои руки к Наташе:
— Сынок, иди ко мне. Ты нашел меня! — Мальчик вскочил на колени и протянул свои руки к своей матери. Она плакала: — Ты нашел меня! Ты нашел меня!
Мальчик полз на коленях к матери, а потом прижался к ней:
— Я тебя, мамочка, похороню!
— Сынок, сынок мой!.. — все так же плакала мать.
— Мы вместе — я и Митька — выроем яму.
Я во все глаза наблюдал за происходящей сценой.
— Конечно, конечно, — говорил я, — похороним, Наташа, похороним.
Я стал руками рыть яму. А мальчик с мамой гуляли и гуляли. Мать гладила его по голове.
— Сынок мой, ты помнишь, как я тебя рожала? Маме больно было. Мама кричала. А ты как появился у меня, да так и закричал. Я тогда обрадовалась, вот! Малыш! Мой! А сейчас, Наташ, ты куда?
— В солнце. Там мы с Митькой дом построим.
Мать улыбнулась
— Ладно, мама, пора.
Они встали на колени друг перед другом и обнялись.
— Шибко-то, сынок, не прижимайся, я ведь давно умерла, сынок. Любимый мой.
— Мама, — вдруг вспомнил малыш. — А почему меня звать Наташа?
— Это, сынок, я так до рождения твоего хотела, если вдруг девочка будет. Но, хочешь, будь Колей или Сашей.
Мать повернула голову в мою сторону:
— Мить, оглянись, сколько костей. Не зверь это лежит, человек. Много шло, идут и сейчас, каждый по своей. Не сходи с дороги, не спи на обочине. Спи там, где тебе сладко. Сына не бросай. Посмотри — весь в меня. Рожала для земли Русской. Для дорог дальних. Господи, успокой душу мою, уразуми сына моего. С миром идите по дороге своей.
Яма была готова. Они подошли поближе. Мать опустилась в яму. Еще раз из земли обняла сына.
— До свидания, сыночек.
— До свидания, мама. Пусть земля тебе будет пухом.
— Спасибо тебе, мой хороший. Идите по дороге, идите, пока солнышко светит.
И она легла на дно ямы. Мы стали с Наташей ее зарывать.
…Вонзи стрелу, чтоб вдребезги разбилося начало,
И вышли дети и вырастили плод у врата Рая.
Тогда входите, люди и слоны, в Начало.
Я буду ждать! А там уйдем обратно…
Долго зарывали. А когда холмик сделали поаккуратней, пошли дальше. Я увидел мальчика каким-то другим. То ли он стал старше, то ли лицо задумчивое.
— Ты, Наташа, держись, не печалься, дорога еще длинная. Все успеем сказать друг другу.
— Ты меня не бросишь?
— Нет. Дом построим, жить будем! Мы с тобой собаку заведем, рыбок.
— Кого заведем?
— Собаку. И рыбок.
— А что это?
— Ну, рыбки… Они плавают в воде. А собака лает и бегает на четырех лапах…
Мальчик засмеялся.
— На лапах! — повторил он. — Не заведем. Я скоро умру.
— Не говори плохого, не надо, я могу обидеться!
— В меня смерть вошла. Не обижайся, я знаю, что завтра помру.
Дальше шли молча.
…Кленовыми
листьями небо оклеено,
Земля
заросла корнями,
Носится
в воздухе мысль плесневелая,
Затоптана
радость ногами…
А когда присели на дорогу, что бы лечь спать, мальчик попросил:
— Погладь мне голову.
Я приблизился к нему и стал гладить ему голову. Малыш сидел молча, поджав под себя ноги. Затем задумчиво стал говорить:
— Она длинная, дорога, очень длинная. Можно и не идти, только силу тратить. Зачем идти, когда можно и здесь дом построить…
— Нет, Наташа, я хочу идти далеко, я хочу получить все от жизни.
— Но это же одно и тоже — что там, что тут. Посмотри на меня, Мить, — я тебе смешным кажусь, да? Смешным?
— Нисколечко.
— Сколько я ползал, искал. А искать, наверное, не надо — искание тебя самого найдет. Хорошо, что ты нашел меня. Ты меня не теряй. Говорят, если человека гладят по голове, человек добрее становится. Правда?
— Правда, малыш.
— Ты меня гладь, гладь, у меня будет много добра, а потом я тебе все отдам.
— Пусть оно останется у тебя, его место у нас внутри. Мы его у себя оставим.
Я прижал его голову к своей. Он обхватил мою шею, и, повернувшись к уху, сказал: — Я спать хочу...
— Спи, я сказку тебе расскажу. Жили-были старик со старухой и было у них три сына…
— Не надо, — сказал Наташа, — не надо, я не люблю сказки, от них скучно. — И закрыл глаза.
Я чувствовал, как его голова остывает. Глаза уже не смотрели. Он действительно умер. Руки его посинели, щеки стали белыми. Он открыл свои уже тусклые глаза и сказал:
— Вот видишь, я умер, а ты не верил. Похорони меня так же, как маму.
Всю ночь я не спал. Жалел его. На утро я принялся рыть яму руками, текла кровь. А Наташа переживал, что я так его оплакиваю и стараюсь делать ему яму поудобней.
- Ты, Митька, отдохни, я постараюсь гнить медленней, а ты отдохни. А то потом как будешь строить себе дом, а? Отдохни.
Но я рыл и рыл. Когда яма была готова, мальчик подошел, медленно опустился в нее и лег.
— Вот и все. Дальше иди один.
И я зарыл его, и ушел.
Солнце палило беспощадно. Казалось, я подхожу к самому солнцу. Так и было: оно увеличивалось и увеличивалось. Оно впускает меня, как в свою душу.
Я тороплюсь. Я захожу в солнце. Мне тепло, уютно и так хорошо. Я только сейчас понял, на земле нет нужных чувств. Я счастливым входил в то солнце, о котором мечтал всю жизнь. И меня в солнце встречал Наташа, которого я похоронил.
— Я не тот мальчик, я воображение в тебе. Я пришел поздравить тебя с новосельем. Ты, Митька, уже дома.
Мальчик собрался уходить. Я стал его уговаривать остаться жить в моем доме.
— Каждому свой дом, — ответил он и ушел.
— Я приду в гости! — крикнул я. — Я подарю тебе целую поляну цветов!
И лег в свою мягкую, золотую постель, и закрыл глаза. И солнечный свет целовал меня. И мне было хорошо. И сейчас я дома, — спасибо вам, длинные, неуютные дороги, до глубины своей русские. И я вижу много-много цветов. Цветов-людей, они очень добрые. Среди них и Наташа, только почему-то он не ждет меня. И даже не видит, когда я стою рядом.
— Дай я поглажу тебя по голове, почему не приходишь в гости? Я буду ждать. Я дам тебе другое имя, ты будешь Звезда. Приходи, малыш, у меня здесь вечность. Я много расскажу тебе.
Приходите все — я в солнце.
На земле есть только два страшных слова.
ГОЛОД.
СМЕРТЬ.