Александр ПИМЕНОВ
ПИЗДЕЦ
ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ.
ИРОИЧЕСКАЯ ПОЭМА
_________________________________________
Данное эпическое произведение
представляет собой социально ангажированную аллегорию, сходную пафосом, а также
сверхзадачей со знаменитым верлибром «Слово о полку Игореве».
___________________________________________
Глава 1.
Когда настал державный час
Идти в богатыри,
Природа содрогнула нас
И землю изнутри.
Гудели ввысь колокола,
Пришлец топтал овес,
Россия-матушка гребла
По окияну слез.
С родимых градов и весей
Под бабий скорбный ор
Мозги текли, как Енисей,
Далёко за бугор.
Чужак шалил по рубежам,
Поганил наш уклад -
И тыловой Биробиджан
Косил под Сталинград.
Успев Москву завербовать,
Распродали Урал,
И враг, завидя нашу рать,
Уже не удирал.
Трудами Штатов и ЕС
Порнуха процвела
Уж не на уровне яец -
На уровне чела.
Кум забирался на куму,
Как на велосипед;
И даже там, где ни к чему,
Довлел менталитет.
Глава 2.
Великой армии развал,
Империи конец
Острее всех переживал
Серега Муромец.
Потомок древнего Ильи
Без примеси монгол
Переживания свои
До крайности довёл.
Рвал на груди подтяжки брюк
И, сев на телефон,
Великий богатырский круг
Сбирать затеял он.
Трубят рога всеобщий сбор:
Пора, друзья, пора!
Лавиной грозной из контор
Катят бухгалтера.
Кто до успеха не добрал
Какие-то очки -
Закрыл решетками забрал
Вспотевшие очки.
У лаборанта - арбалет,
У лабуха - бердыш.
Учитель вышел «в туалет»? -
Не жди его, малыш!
Не чая выгод и наград,
Оружие берет
Барон Сергей фон Шталинградт,
Исконный патриот.
Мы шуйцею подъяли щит,
Десницею - булат,
О ребра хилые бренчит
Родная тяжесть лат;
И сам Сережка Бородин
Из телеателье
Оставил свой гетеродин
И кланялся семье,
Взял у начальника отгул,
Больничный у врача
И кольчужонку натянул
На жирные плеча.
Хиляет, пальцами вперед,
Сереня Куликов,
Экипированный в поход
По моде казаков:
В одной из тех еще папах
(Фасона «верный член»)
И в самодельных орденах
За Шипку и Мукден.
Вооружен до самых до
Златоподобных фикс,
И вслед ему, на верхнем «до» -
Прощальный бабий визг.
Глава 3.
"Роллс-Ройс"
подъюзил дорогой,
И вышел патриот:
Гудбайно дверцу - хлоп ногой!
И плюнул на капот.
Швыряет пиджачок бордо
И новые портки
Куда-то в самое дерьмо -
И мерит лапотки.
Высок его авторитет.
И молвит наш герой:
«Возьмите акций мой пакет,
Контрольный, дорогой.
Я всю
недвижимость продам
И
слягу сам в бою
За
вечно строгую мадам,
За
Родину свою!»
Полтавский Серж его зовут
Все высшие слои,
Он русский гой, хотя «Сохнут»
Клонил его в свои.
Глаголет
он: «Всех басурман
И хошь
кого убью
За
нашу милую маман -
За
Родину мою!»
И, отписавши все добро,
По сути, псу под хвост,
Он топчет пиджачок бордо,
Крестяся на погост,
И
говорит: «Я все отдам
И
морду всем набью,
Своим,
тем более, жидам
За
Родину мою!»
И стал в несокрушимый строй
Под сению знамен
Полтавский-мэн,
Полтавский-бой,
Плейбой и супермен.
Глава 4.
Куда прошли по НСО*,
К какому рубежу -
Из стратегических соо-
-бражений
не скажу.
Вдруг запылил пустынный шлях -
Но это был не враг:
Бежал от мамки весь в соплях
Сереженька Ермак.
Профессьональный сын полков
И Родины сынок
Отстать от войска земляков
По совести не мог.
Еще с младенческих шагов
Подучен дядей, он
Возненавидел всех врагов
За жвачку и сион.
Он рано кончивших отцов
Могилы посетил
И клялся дерзких пришлецов
Мочить по мере сил;
Все страны НАТО поимел,
Шныряя за амбар -
Он был бы юный пионер,
Когда бы не Гайдар!
Мать,
не желая сыну зла,
Таки
драла его:
И за
Останкино секла,
И за
Сараево.
С годами крошка стал бойчей,
Резов и шаловлив:
Из-за него семья врачей
Рванула в Тель-Авив.
И ничего там не нашла...
А мальчик хохотал!!!
Потом узбецкого посла
Он в коврик закатал,
Затем два консульства поджег,
Таможню затопил
И разобрал кафе «Восток»
До самых до стропил...
Мать,
не желая сыну зла,
Таки
драла его:
И за
Останкино секла,
И за
Сараево.
...За сим сей бравый онанист
У войска встрепенул
Улыбки, добродушный свист
И одобренья гул.
Серго Даманский, есаул
С усами в пол-лица,
В кулак покашляв, резонул:
«Ништо... возьмем мальца!»
Парнишка, сопли подтерев,
Легко взлетел в седло,
Под розенбаумов напев
В движенье все пришло,
Забились бурки на ветру,
Скакал отряд, скакал
И в Диком Поле ввечеру
Устроил свой привал.
Войскам положен передых
И богатырский сон:
Все спали, кроме часовых
И основных персон.
Мудрил над планом енерал,
Псалтирь читал дьячок,
Да лишь в обозе громко ржал
Сергуня-дурачок.
Глава 5.
Как тих на Родине рассвет!
Не слышно ни хрена.
Спросонья жахнет пистолет -
И снова тишина.
Не дрогнет лист. Ни квака жаб,
Ни трактора вдали;
И даже войск пердеж и храп -
Как тихий гул земли.
Ни криков «йоп!..», ни рева
«гол!!!»,
Не брякнет меч о щит,
Лишь разве сокол иль орел
Беззвучно пробежит.
Звенит комар на десять верст,
Ползет бесшумно тля,
И, как художественный холст,
Недвижимы поля...
Разбилась утренняя сонь
Со хрупкостью стекла:
То из совхоза «Красный конь»
Звучат колокола.
Приходит в разум патриот
И стряхивает сон:
Совхоза «Анти-Дюринг» от
Летит ответный звон.
(Там сроду не было церквей:
Бухгалтер-счетовод,
Чтоб не сказали: мол, еврей -
Кувалдой в рельсу бьет).
Подобно челну по волнам,
Благая скачет весть:
Епископ Сергий едет к нам
Молебен произвесть!
Глава 6.
Спешили служки полевой
Установить алтарь,
Когда пришел условный строй
Давно знакомых харь.
Он растянулся на версту
Под матерщинный ор...
Мы братию не звали ту
На витязей собор!
Владыке нежно поклонясь,
Как в танце па-де-раз,
Сэр гэй** Сержевский, мнимый
князь,
Расселся среди нас.
И С. С. Серый, особист,
Укрывшись за кустом,
Открыл блокнота чистый лист
И зыркает кругом.
Он политрук, и замполит,
И цензор частевой,
А ныне пристально следит
За веры чистотой.
Запивши колой трихопол,
Руками в чурбачок
Стучит Серена Гуляйпол,
Красавица-качок,
Что темной ночью у ДК,
Почувствовав подвох,
Сломила духом мужика
И обломала трех.
В мечтах о дураке таком,
Кто б снова к ней полез,
Играет черным пояском
Девица-геркулес.
Бок о бок с батькою Серьгой
Присел на барабан
Сережа Зимний, войсковой
Их как бы атаман.
Как хиппи древнее, лохмат,
Грядет из-за холмов
Начальник шанцевых команд
С наборчиком ломов -
С народной песней «Сергий-поп»
Под мышкой сей набор
Несет Сергуха Перекоп,
Заслуженный сапер:
Он надевал противогаз
За честь родной страны,
Он ошибался восемь раз -
И, в общем, хоть бы хны.
(От грубой песенки его
Всем был неудобняк,
Но сам епископ - ничего,
Лишь несколько обмяк).
...Построив четкое каре,
Весь личный наш состав
Стоит, воздев глаза горе
Долой шеломы сняв.
Уже, колени преклонив,
Кто истый патриот -
Партесный слушает мотив,
Крестясь, поклоны бьет.
Рядком, коленями в пыли -
Эстет и хулиган...
Лишь рерихисты отошли,
По просьбе, за курган.
Глава 7.
Владыки Сергия портрет
Зело уместен тут.
Его семидесяти лет
Навряд ему дадут.
Хотя начертаны вчерне,
Как руны на листе,
Следы раздумий на челе,
Побоев - на лице,
Пари держу: никто из вас,
Газетные шиши,
Не отличит протезный глаз
От зеркала души!
Суровым взором он сверлил
Немало грешных душ
То перестроечных светил,
Забредших в нашу глушь,
То местных выборных персон,
Писак или мазил:
Кто был из них жидомасон -
Сейчас разоблачил!
...Звенела проповедь его
Под куполом небес:
«Уж предвкушает торжество
Американский бес!
Из православных христиан
(Не только в дни поста)
Никто не глянет на экран,
Где голые места!
Но, бойкой ереси прияв
Заокеанский яд,
Уж хочет он свобод и прав
На протестантский лад:
Содом и лесбос в храме мнят
Прощения грехов
В бейсболке козырьком назад
И в шортах до пахов.
Не сценарист ли Вельзевул
Их службишек смешных?
Кто бога всуе помянул,
Уж праведник у них!
А наших умников возьми,
Взращенных на квасу?
Все образованы вельми,
С очками на носу!
Что им лукавый ни подкинь -
Все с жадностью прочтут:
Культ вуду, карма, ян да инь,
Коран или Талмуд.
Вещал один искусствовед... -
(Он глянул на курган) -
...Что наш Спаситель есть
пришед
Из инопланетян!
Такое - боле стыд и страх,
Чем блудно тешить плоть.
От мешанины во мозгах
Избави нас Господь...
Взыскуйте, лыцари, врага,
Ступайте за межу.
Кто правит Западом? Ага...
Вы знаете, гляжу!
Сбирайтесь, голуби, в поход:
Признаться, я и сам
Порою взял бы огнемет...
Не позволяет сан».
Так кончил он. Дружина вся
Нижайший бьет поклон -
И, камилавкою тряся,
Безмерно умилен,
Слезу смахнувши стихарем,
Епископ нашу рать,
Зане на смертный бой идем,
Почал соборовать.
Глава 8.
...Пошла толпа совхоза близь
Ловить себе подруг,
А легендарные сошлись
На богатырский круг.
Вдруг на тележечке катит,
Опрятен, сед и строг,
Единоухий инвалид
Без носу и без ног.
«Ты кто, зачем по нашу рать?»
«Я, собственно, Боян,
А вот, изволите ли знать,
Инструмент мой, баян.
И я, подобно соловью,
Без всякого стыда
Сейчас былину запою
Про вас же, господа.»
«Ну что ж, исполни нам,
изволь,
Чего-нибудь про нас -
Мы самогонный алкоголь
Дадим тебе сейчас!»
Приявши чару за края,
Тостировал певец:
«Отчизне кубок сей, друзья!» -
И выкушал, подлец.
Понятно, пойло старику,
Хоть был он не ханжа,
Весьма ударило в башку,
Всю внутренность зажжа.
Доставши свой аккордеон
Из грубого чехла,
Сперва берет аккорды он,
Гундося «ла-ла-ла»,
И, по суседям не забыв
Раз от разу нажать,
Лабает правою мотив -
Там нот примерно пять.
К чему диез или бемоль,
Когда поет душа,
Земли родимой стыд и боль
Всю выразить спеша?
Взвывают пакостно басы,
И, словно под балдой,
Сидят и слушают бойцы
Рассказ про славный бой:
«Да меж покляпыих берез
На Черную на Грязь
Дружина, бросив свой обоз,
Лавиною лилась.
Как в этой самыя Грязи
Да на дубу сыром
Засели д'лютые врази
С двуострым долларом.
И не успели с торжеством
Воскликнуть мы «ага!!!»,
Как обошли со всех сторон
Нас полчища врага.
Но ни один державный стяг
Ни дрогнул - ни один!
Да ой ты старыя казак
Сережка Бородин!
Тут начал заступа герой
Ворочать во всю прыть -
Редуты ладить не впервой,
Не в лом апроши рыть!
Фортификации мастак
Зубами землю греб -
Да ой ты старыя казак
Сергуха Перекоп!
Сейчас со всех сторон земли -
Не Страшный ли то Суд? -
Доллары лавой потекли,
И все на наш редут!
Редели, что ж, ряды рубак...
Хватал иных кондрат...
Но ой ты старыя казак
Сергей свет Шталинградт!
...Гнал дерьмократов пред
собой
Синедрион господ -
И те послушно на убой
Влачились, аки скот.
К бесславной гибели своей
Несчастные спешат,
Следит за ними из щелей
Жидов заградотряд...
Мочил предателей-собак,
Позорныих волков
Да ой ты старыя казак
Сереня Куликов!
Немало баксов полегло
Среди помятых трав,
Поистрепавшися зело
И без вести пропав!
Мы тоже были все в слезах
По поводу утрат -
Да ой ты старыя казак
Сергей фон Шталинградт...»
Былины близился финал:
Певец, едрена мать,
Уж повторяться начинал
И откровенно гнать.
Иным и вовсе ерунда
«Припомнилась» потом:
«Шелом-алейхем, господа,
Я всем вам бью шолом!
Пускай дыряв мой лапсердак,
Зато не брат и черт -
Да ой ты старыя казак
Сергунька-дурачок!»
Умолкли, крякнувши, басы,
И, словно пред грозой,
Сопят суровые носы
Набитые слезой...
Глава 9.
Тогда Серега Муромец
Восстал и произнес -
Чтоб слышал все святой отец -
Возвышенный донос:
«Военных тайн хотели ряд
Мы обсудить сейчас -
Но, к сожалению, сидят
Такие среди нас,
При ком немеет наш язык
Мутится кровью взор
И суровеет скорбно лик
На этакий позор.
Сию бесстыдную братву,
Что лезет к нам в союз,
И персонально назову,
Поскольку я не трус.
Вознесся, срамом стыд поправ,
В элиты будуар
Сержевский - князь, а даве -
граф
Из свеженьких бояр.
Подшил к солдатскому х/б
Брабантское жабо -
И званье ротмистра себе
Присвоить не слабо.
Пусть герб любой себе берет
Почтенный содомит -
Ведь основать дворянский род
Ему не предстоит!
А что за девушка без тить
У нас тут ловит кайф?
Давно ль она распространить
Пыталась гербалайф?
Чуть позже - той жене хохла
Служила на износ,
Что столь кокетливо взяла
Фамилию «Христос».
Потом, поверив как-никак,
Что Машка - не Исус,
На протестантских пикниках
Слюнявый пела блюз.
Меж трясунов, мормонов и др.
Жидовствующих сект
В угаре из бесчинных игр
Скакала выше всех.
А как майор-то к вам проник,
По чьей башке пролез
Фундаментальный большевик
Сергей Сергеич С.?
Конечно, этот эрудит
При деле, как всегда:
За родословными следит -
Уж нет ли где жида?
Как православный русский вой,
Нещадный ко врагу,
Адептов «этики живой»
Я видеть не могу!
Но кем же, дайте мне ответ,
Сюда приглашены
Серегиарх-искусствовед
Со чада и жены?
Спроси народ! Поди в совхоз:
Любому из села
Противен их метемпсихоз
И «огненны тела».
Кто их блудливым словесам
Поверит на момент,
Что Сергий Радонежский сам
Есть Шамбалы агент?!
То свастика средь их эмблем,
То средь друзей - Китай.
Кавказских мало им проблем,
Так Гималаи дай!
Того похлеще ваш минер,
Суровый сын тайги,
В былых боях, parole
d'honneur,
Утративший мозги:
Контузий шесть иль семь подряд
-
И все не наповал!
Он только ядерный заряд
Случайно не взрывал.
А потому не мудрено,
Что спутался с жульем -
Ведь понимает лишь одно:
Про лом и про прием.»
(В Сереге скорые бои
Сию родили прыть:
Последних фраз он мог бы и
В сердцах не говорить.)
«А кто у них руководит
И кто властитель дум?
Латинской веры прозелит,
Известный Зимний-Штурм!
Сей самозваный атаман
Опасней, чем еврей:
«Непогрешимый» Ватикан
Всего ему милей.
За что такие воевать
Союзнички пойдут?
За католическую блядь,
За лютеранский блуд?
Прожженный карловарский змей,
Лжепастырь Гавриил
На разорение земель
Сей сброд благословил.
На чью тут мельницу вода
И пляс под чью дуду?
Не, я с такими никогда
В разведку не пойду!»
Когда он кончил обличать,
Задергались войска,
Сама собой на рукоять
Ложилася рука.
Но так как общего врага
Затеян был разгром,
Пытался доблестный Серьга
Уладить все добром:
«Не время, братие, для при
По сущим пустякам -
Такие ж мы богатыри
И пригодимся вам.
Не все мы русские, увы,
Но России сыны!
Признать по совести, и вы
По-своему грешны...
Не всем нам люб СССР -
Но дорог отчий гроб!»
(Ан расчехлял уж несессер
Взбешенный Перекоп...)
И пафос батьки был таков,
Что понял бы баран -
Да сам Сереня Куликов
Сказал: «Ништяк, братан!»
Сейчас же та и эта рать -
Свой своему не враг -
Пошли друг другу руки жать,
Хлебая из баклаг,
Смягчились лица и сердца,
Накрыть спешили стол,
В объятья Гуляйпол,
И все бы кончилось добром,
В согласии сердец -
Но тут сверкнул на солнце лом
И начался
ПИЗДЕЦ.
* НСО -
собственно, малая Родина автора поэмы (Новосибирская область), вставленная в
текст из странно понятого патриотизма.
** Без этой популярной шутки
не удалось обойтись.
Вагонная песня №14
От Гатчины до Кингисеппа
Весной хулиганил маньяк,
Кого пожирая свирепо,
Кого изнасилуя так.
Кто первый попался под рУку,
Того и схватили менты...
Суют мне бумагу и ручку:
Пиши, мол, что всё это ты.
Под тяжестью страшного факта
Со мной развелася жена,
Скончалася мать от инфаркта,
Отец напилсЯ допьянА.
Менты меня страшно пытали,
Пинали в промежность ногой,
Но хуже ещё поступали
Кто в камере были со мной.
Сто раз надругалися всяко
Друзья по несчастью мои:
Ужасно не любят маньяка
Средь дружной тюремной семьи.
Распухло тяжёлое дело,
Дрянные газетки шумят,
Но вот, накануне расстрела,
Весёлый вбежал адвокат.
Сыскались, представьте, в июне
Две жертвы ещё маньякА –
Эксперт изучил мои слюни:
«Не та, – говорит, – ДНК!»
Забыли менты извиниться,
И ржали, прощаясь, воры –
Я эти бесстыжие лица
Запомнил до смертной поры.
И вот я в родительском доме.
Хотел отдохнуть наконец...
В ужасном квартира разгроме –
С бомжами там квасит отец.
В родимый я офис нагрянул –
Но правды не долго искал:
Начальник сочувственно глянул,
Сочувственно на хуй послал
Видали, наверно, в газетах
Вы мой узколобый портрет:
Я сущий маньяк на портретах –
А в жизни, конечно же, нет.
Не ем человечьего мяса,
Цензурно у женщин прошу,
Не пью ничего крепче кваса
И Путину письма пишу.
Но письма убогих и сирых
Ястржембский терзает в клочки...
Подайте же, кто сколько в силах –
Зазря пострадал, землячки!
(посвящается мэтру жанра
Нику Кейву)
Когда он на нервах вошёл в пищеблок –
Умолк трудовой коллектив.
Кто прятал глаза, кто глядел в потолок,
Предмет разговора забыв.
Рассевшихся в круг и стоявших вокруг
Объяла внезапная дрожь,
И все закричали, когда Ковальчук
Схватил свой разделочный нож.
В приёмной была секретаршей жена...
Директор был страшный нахал:
Весь день ему кофе носила она,
Но кофе всегда остывал.
Схватился за сердце начальник-говнюк
И стал на себя не похож -
И все закричали, когда Ковальчук
Схватил свой разделочный нож.
Его собутыльником был Михаил –
Он в Мишке не видел врага,
Но если за водкою долго ходил –
Слегка подрастали рога.
Заёрзал на месте бессовестный друг,
Сдержавши нервозный пердёж –
И все закричали, когда Ковальчук
Схватил свой разделочный нож.
Шофёр Алексей, ощущая испуг,
Отчётливо понял: беда!
Случалось Алёше мадам Ковальчук
Туда подвозить и сюда.
Шептал он, схватившись за молнию брюк:
«Она же... сама же... так что ж...» –
И все закричали, когда Ковальчук
Схватил свой разделочный нож.
Бывалый угрозыск тянуло блевать...
А что довело до греха?
Все знали: жена у товарища – блядь,
Но все полагали: ха-ха.
Как думали люди? «Да мало ли сук...
Да разве же всех перебьёшь...» –
Но все закричали, когда Ковальчук
Схватил свой разделочный нож!
Седой,
согбенный господин,
Вошедши,
говорит:
«Хочу
с женою вашей жить:
Я
стар, я инвалид!»
Ему
ответствует не граф,
Однако
и не скот:
«Как
так? чего? не понима...» –
И
раскрывает рот.
Пришелец
молвит, побледнев,
Но
сдерживая дрожь:
«Я
знал – почтения к отцам
Не
знает молодежь!
Когда
за реку Трансвааль
Сражался
мой отряд,
Подумать
мог ли кто, что нас
Так
низко оскорбят?!»
«Но,
сэр, помилуйте... жена –
Особенный
вопрос!
Просите
все – но не жену!
Хотите
паровоз?»
«Я
паровоза не хочу! –
Разгневался
старик. –
Но
я за долгие года
К
почтению привык!»
Тогда
хозяин говорит:
«Прошу
прощенья, сэр!»
И
направляет на него
Бельгийский
револьвер.
«Явите
нам свое лицо,
Развратный
старичок:
Снимите
бороду к чертям,
Сорвите
паричок,
Да
распрямитесь, наконец,
О
мнимый старичок –
Ей-Богу,
я сейчас нажму
На
спусковой крючок!»
«Твоя
взяла!» – пробормотал
Почтенный
джентльмен,
Весьма
поспешно выходя
Из
этих чуждых стен.
А
на прощанье процедил:
«Ну
что же, будь здоров! –
У
проницательных мужей
Всех
более рогов!»
Беспечно
молвил граф-не граф:
«Пора
на five o’clock!» –
И
разрядил весь барабан
Куда-то
в потолок.
Другая инглишская бэллэда
Царица
неких палестин,
А
может – королева
Мужчину,
славного в трудах,
Однажды
пожалела.
И,
по свершеньи в раз осьмой
Ночного
ритуала,
Любимца
плоти и души
Царица
вопрошала:
«О
корнуоллский жеребец,
О
хищный ягуар мой –
Ужели
не еси устал
От
жизни регулярной?»
На
что любовник молодой
С
почтеньем говорит ей,
Что
он-де сызмальства мечтал
О
доле фаворитьей
И,
если этим суждено
В
веках себя прославить,
Готов
три тысячи он раз
Того
же ей доставить.
Засим
занятия свои
Они
же продолжали,
А
мы вплотную подошли
К
баллады сей морали:
«Лишь
тот в историю войдёт
И
станет всем известным,
Гордится
кто и дорожит
Своим
Рабочим Местом!»
хитономахия
Да, я покрыл себя позором,
Медам,
месье,
Придя
на этот важный форум
В
дезабилье.
От
ваших взглядов недовольных
Берет
озноб,
Но
изнемог в гражданских войнах
Мой
гардероб!
И
вроде не было причины
Для
озорства!
Свисали
с плечиков брючИны
И
рукава,
Весьма
фривольно обнимая
Комбинезон,
Пальто
вздыхало, вспоминая
Деми-сезон,
Шептались
пестрые ковбойки
С
плащом-реглан —
Но зрел
среди костюма-тройки
Коварный
план!..
В
него крахмальные рубашки
Вовлечены
—
Ну,
их буржуйские замашки
Давно
видны!
Пиджак,
с опорой на сорочки,
Провел
маневр
И к
рукавам прибрал, короче,
Весь
шифоньер.
Костюма
действия так ловки,
Расширен
фронт,
И
вдруг на митинге в кладовке —
Прямой
афронт.
Как
пахнет войлок сладострастный!
То
перед ним
Ядреный,
сочный, непролазный
Ярился
пим:
Мы
тоже, дескать, служим людям,
Мы
не шпана
И
сроду целовать не будем
Вам
лацкана!
Жилет
и брюки же, — за старших
Без
пиджака —
Взывая
к совести восставших,
К
ним шлют войска.
Но
грудью встал перед колонной
В
броне заплат
Силач
по кличке «Клифт Казённый»,
Сиречь
бушлат.
И
телогрейка, его тетя,
Мечта
солдат,
Зашла
на бреющем полете
Бомбить
квадрат.
Ползет,
как танк, тулуп овчинный,
Бушлату
брат,
Он
так достойно пахнет псиной,
Он
демократ!
По
всей тактической науке,
Не
просто так,
Пимы,
рыча, вцепились в брюки,
Бушлат
— в пиджак.
Картуз
отвесил шляпе плюху
По
всей тулье —
Он
ненавидел эту шлюху,
Медам,
месье!
Визжит
пальто в тулупьих ласках —
Тулуп
удал:
Карманы,
пуговицы, хлястик —
Все
ободрал;
Изнанкой
вывернул наружу —
Подкладку
рвать,
Ругаясь
в саржевую душу
И
драпа мать.
Треух
насилует перчатки,
Кашне
жует —
По
всем статьям дела не сладки
У
буржуёв.
...
Но в пятнах, в неприличном лоске
На
зов фанфар
Явились
люмпены — обноски
Пиджачных
пар.
От
бахромы слегка хромые
Они
внизу:
Их
заправлял порой в пимы я...
Да
и в кирзу.
Зато
— застегнутые строго
По
всей длине
И
все, как водится, немного...
Нафталинэ
(Таблетку
ставь — своротят горы:
Силен
порок!).
Все
— дезертиры, мародеры,
Кропоткин
— бог.
Они
с тряпьем запанибрата,
Им
черт не брат,
На
агитацию бушлата
Плевать
хотят!
Все
позади. Терять им неча.
Им
все равно.
И
тут пошла такая сеча —
Бородино!
Картины
боя были жутки,
Вдруг
— тишина.
По
издыхающей тужурке
Прошла
волна.
Во
мраке вечного покоя
Утихла
боль...
Лишь
тучами над полем боя
Кружила
моль...
И
после этой жуткой драки
Я
как Адам.
Почтим
их память, месье фраки
И
вы, медам!
Товарищ
Кропоткин, сиятельный князь,
Любил
чрезвычайно порядок,
И
если анархия где завелась –
Особенно
делался гадок.
Бывало,
подарят тельняшку ему
От
сердца матросики-братцы –
И
тут же полнейший порядок в дому
Повсюду
начнет претворяться.
Гостивший
Бакунин откроет окно,
Посмотрит
– и к поезду в Лондон.
Недаром
гордился сам Нестор Махно
Сэнсеем
своим благородным.
Но
как же случилося, что дворянин,
Противник
насилия в быте...
Порядок,
дебильный анархии сын
Был
дорог ему, извините.
Теория,
братцы, суха, как тарань,
А
практика — пива мокрее.
Порядок,
порядок, докуда ни глянь,
По
всей воцарился Расее.
На
улице имени князя поэт
Лакает
изысканно виски –
И
лишь анархистов давно уже нет
У
нас в избирательном списке.
экзекуция
В
правительственной ложе кое-где
Торчали
заместители министров
(Чинам
повыше было недосуг) —
Но
в ложе Академии Проблем
Стабильно
наблюдался полный кворум.
Там
член-корреспондент и член-полковник
Вели
официальный разговор,
И
член-полковник, в частности, заметил:
«Вы
помните, что некий контингент
Определенных
граждан был привержен
К
трагической летальности исхода
От
старости и смежных с ней причин,
От
всяческих болезней, от эмоций,
(От
насморка, к примеру, от стыда),
Искусно
симулируя при этом
Насильственную
смерть; а потому
Внесли
мы в Конституцию поправку,
Чтоб
тягостных дискуссий избежать:
У
нас не существует смертной казни —
Достаточно
и порки, вот такой!»
Кивнул
коллеге член-корреспондент
И,
повернувшись несколько направо,
Прищурился
от блеска эполет:
Там,
на ступенях лестницы Конгресса,
Наизготовку
взяв свой музыкальный
И
противопожарный инструмент,
Стояли
штабс- и обер-самураи,
А
во главе — наследный шахзаде.
И
загремел национальный гимн
Чредой
пентатонических пассажей!
Но
замер заключительный аккорд —
И
началось волнение в народе:
То
четверо блюстителей порядка
Несчастного
секомого вели,
А
он кричал, стенал, сопротивлялся!
Людское
море двинулось на них,
К
высокому прижало парапету
И,
бедного секомого отбив,
С
рук на руки его передавали
И
все кричали истово «ура!» —
Напрасно!
это мнимый был секомый:
К
присяге приведенный офицер,
Одетый
соответственно задаче.
А с
противоположной стороны
На
эшафот поспешно и бесшумно
Был
подлинный секомый возведен.
За
ним взошел по лестнице секущий:
Рассеяно
попробовал лозу
На
гибкость, и достал из саквояжа
Печатями
скрепленный приговор,
И
дал его секомому на подпись.
Секомый
глянул искоса с презреньем
И
подмахнул небрежно документ,
А
после поудобней лег на козлах.
Секущий
бил не то, чтоб от души,
А в
полном соответствии с зарплатой —
Своей
святой обязанностью он
Манкировал.
Секомый же орал
Так,
будто не манкирует секущий,
А
вдохновенно, искренне сечет.
Сочувственно
ему внимали массы
И
обмороки делались в толпе —
Напрасно!
это мнимый был мятежник:
Так
нижний чин одной из тайных служб
Удачно
начинал свою карьеру...
Вы
спросите: где подлинный герой?
Где
истинная жертва и страдалец?
Увы
ему! он умер от стыда,
Бестактно
симулировав при этом
Насильственную
смерть... О, горе нам!
эксгумация
Кладбищенский
биг-бэнд, перекрестясь,
Доступно
синкопировал Шопена.
Саперы
осторожно рыли вглубь;
Один
воскликнул: «Есть!» — поручик вздрогнул
И
хрипло дал команду стропалить.
Заверещала
шустрая лебедка...
И
тут же Академия наук,
А
также Академия изящных
Искусств
и представители Военной,
Духовной
академий подались
Назад
— лишь Академия Проблем
Держалась
молодцом; и член-полковник
Так
член-корреспонденту говорил:
«Помилуйте!
Обычай сей античен:
Он
даже не египетский — скорей
Восходит
он к атлантам Атлантиды.
В
его основе — скользкий постулат
О
том, что разложение при жизни
И
после смерти как бы суть едины,
И
смерть не прерывает сей процесс,
Но
только многократно ускоряет.
Соблазн
велик! ну как не откопать
Порядочного,
вроде, человека,
Губернского
пророка, например,
И
предъявить всю правду молодежи:
Вот,
дескать, ваш гнилой интеллигент
Во
всем его гнилом либерализме!
(И
в классике есть этому пример:
Припомните,
мой друг, отца Зосиму.)
При
всем при том, конечно, фараон
Имеет
право перестраховаться.
Поэты
же себя проспиртовать
Стараются,
дабы не разложиться
До
времени, когда простятся им
Их
пируэты; но когда отроют,
Случается,
такого молодца —
Для
их пропагандистов это праздник
Не
меньший, чем тлетворный фараон!
...
Прошу простить — уже снимают крышку:
La tradition est noble — mais quelle odeur!»
(Он
кончил по-французски, ибо нос
Успел
зажать особою прищепкой
И
мог произношением блеснуть.)
Несли
отдельно — гроб, отдельно — крышку
Военные.
Оркестрик замолчал.
Ватага
деклассированных девок
И
столь же подозрительных юнцов
С
пригорочка глядели, негодуя.
Внизу
негодовали старики —
Но
по иной причине, безусловно.
А
выше всех, на вековом дубу,
Стервятник,
воробей, ворона, муха
Браталися
на вечные века
Во
имя неких общих интересов.
И
член-корреспондент, который был
Совсем
не стар и метил на высоты,
Нервически
дрожал и нежно думал
Про
крематорий, где вполне бы мог
(При
должной расторопности, конечно)
Закончить
он свой славный путь земной.
И
тут же крематории другие
Негаданно
пришли ему на ум;
А
член-полковник, бестия, сейчас же,
По
долгу службы мысли прочитав,
Негромко
молвил, как бы продолжая:
«А
кстати, за границей, говорят,
Иные
возрождаются из пепла!
Но
эту информацию никак
Не
стоит доводить до наших граждан —
Иначе
это может вызвать ряд
Непроизвольных
автоэксгумаций:
Кто
явится к мучителям своим,
А
кто — без спросу явится народу!
Короче,
Академия Проблем
Придумывай,
как их загнать обратно!..»
Кивнул
коллеге член-корреспондент;
А
ночью, возбужденный ритуалом
Дневным,
увидел очень странный сон:
Как
будто он — директор государства,
А перед
ним собрался весь народ,
Заполнив
землю, небеса и воды,
Поскольку
были тут и мертвецы,
И
все литературные герои,
А
он громоподобно им вещал:
«Мне
очень жаль, но вы не оправдали
Доверия,
оказанного вам,
А
посему я вынужден уволить
Всех
вас! И я решение свое
Согласовал
с Верховным профсоюзом!»
Вся
нация в испуге пала ниц
И
закричала жалобно и дико...
старуха
и прогрессивная наука
(басня)
Раз,
из не ведомого публике резона,
Одна
довольно-таки ж старая матрона
Внезапно
пременить природный пол
Решила,
чтоб ея преобразила медицина
В
изрядно пожилого господина —
И
уж, гляди, укол
Ей
ставят с гормональным препаратом.
(Как
хорошо, наверно, быть богатым,
Подобно
даме сей весьма преклонных лет!)
Но
как найти ответ —
Зачем,
помилуй Бог, приспичило почтенной
Свой
корпус бренной
Перекроить,
Натуре вопреки?
Ужель,
слышь, мужеска-от полу старики
Столь
веселее прозябают
И
самое-де смерть встречают
Среди
пиров,
Латинский
как СенЕка-филосОф?
— — —
мораль: Коль старец ты, болезненный
и слабый,
Харизмою
мужской не блещущий отнюдь,
Хирурга-подлеца,
однако же, не нудь
Тебя
изделать старой бабой.
элегия
Памяти, естественно, Порфирия Иванова
Отказаться
от пива! от морфия! от табачища,
Да
от баб наконец! — и промчаться по вешним лугам...
Как
полезна, я знаю, подобная будет скучища
Клеткам
раковым, вирусам СПИДа и мягким мозгам!
Прослезится
жена, просморкается главный редактор,
И
отец Валентин перекрестит меня от души.
Воспарю
я над мерзостью, как голубой птеродактиль,
Без
разгона с колес и без помощи злой анаши.
И
никто мне, где надо, уже не подстелит соломки,
Не
затырит заначки, не примет изысканных поз —
Ах,
какие меня ожидают суровые ломки,
И
сосновое ложе, и пластик искусственных роз...
О,
с какой мазохистскою сладостью я напоследок
Раза
три обольюся водой ледяной из бадьи
И в
семейных трусах пробегусь меж аллей и беседок
По
хрустящему снегу, торча с аромата хвои!
Не
дарите мне, девочки, мальчики, презервативы,
Жирной
пищи и кофе, жена, второпях не вари...
Тихо
дремлют над омутом черным плакучие ивы,
На
бору в сексуальной истоме кричат глухари.
песни
восточных славян
Раз
под вечер именитый литератор,
Эссеист
Евпатий Постосвятов,
Разбирался
в марокканских апельсинах.
(В
апельсинах он неслабо разбирался...)
Вдруг
из ящика выпала живность,
Головой
ударилася опол,
Поглядела
на писателя нагло,
Помавая
блиновидными ушами —
И
запахло в дому космопаленым.
Преисполняся
брезгливого гнева,
Опознал
Евпатий Чебурашку —
Плод,
вернее выкидыш убогой,
Но
кошмарной фантазии жидовской.
Полчаса
гонял он эту мерзость
По
просторам трехкомнатной квартиры
И,
поймав каминными щипцами,
Примотал
шпагатом к батарее.
Как
шипело исчадье, материлось,
Умышляя
укусить и в очи плюнуть!
Пот
утерши со чела и со членов,
Подошел
Евпатий к телефону,
Набирал
он дрожащими перстами
Милый
сердцу семизначный номер
Кожеменова
Никиты, россолюба,
Но
десница дрожащая случайно
Набрала
неправильную цифру —
Может,
магия черная вмешалась,
Ан
попал он в квартиру фармазона.
Фармазон
прослушал сообщенье,
Хохотнул
издевательски в трубку,
Пожелал
лицемерно доброй ночи
И к
жиду пошел за советом.
Лаской
жид фармазона встречает,
Во
подземный ведет его террарий;
Аллигатора
оттуда извлекоша,
Злого
ящера алкоголем поит,
Нарекает
Геннадием урода
(Грех
велик — христианское имя
Нарещи
такой поганой твари!),
Надевает
на чудовище шляпу
И
святую русскую гармошку
В
лапы гада кощунственно влагает!
...
Горе, горе литератору, горе! —
Увидал
он во глазке крокодила,
Но
почел оптическим эффектом,
Искажающим
простой и открытый
Русский
облик молодого гармониста;
И
под звуки песни «Я — Алеша»
Поглощен
был во мгновение пасти!
Крокодил
воровато огляделся,
Отвязал
от радиатора друга,
И
пошли они, погано ухмыляясь,
По российским городам и весям...