ОЛЕГ ШАТЫБЕЛКО
одиссея одиссей — пенелопе 1. видимо камень, точимый с рожденья водою,
тоже приобретает с течением времени плавность
черт. менявший русло гольфстрима — скорее теперь
подошва, булыжник для мостовой, гранит пьедестала,
чем собственно памятник. да и вода лишь
условно податлива под рукой — если крошит породу в морскую соль. 2. там, где под толщей воды, отражаясь от неба,
дрожит звездная карта в прозрачной броне саркофага
— город смолкает, встает за спиною; где
фляга долгой реки опрокинулась в глотки мостов — я не
жил: я сжигал черновик — как сжигают в огне сигареты молчание
улиц, осенявших меня не знаменьем — крестом
перекрестков; напивался до чертиков в хосписах
«мулен-ружей» новоарбатских и спал в старотроянских
инсулах** «крэйзи хорсов». 3. вбога-душу-имать! — я глотал же, я все же
глотал ритуальный настой ойкумены, как смертник
облатку. небо жалось щекою к воде и из прочих
пространств выбирало мое одиночество. ночь по спирали возвращалась ко мне и ложилась у ног точно
волк. время двигалось плавно со скоростью
снегопаденья. и когда завершился петлею последний
виток, тень шарахнулась в сторону, вдруг отделившись
от тени неподвижного камня, державшего кромку
воды. и казалось река прошептала короткое
«амен» и лизнула довольно следы. 4. удалявшийся тихо насвистывал ветру
либретто тех всенощных стояний над быстрой и темной
водой — что как страх единят нас, дробя на молекулы
света, и — как грубую, терпкую соль — растворяют собой
— и тогда я вхожу в твои странные комнаты — тень моя
водит полускрюченным пальцем по стиснутым челюстям
стен. как по азбуке Брайля. пойми — так кончаются войны
— даже самые долгие — миг получая взамен. |
одиссей — телемаху 1 ...в первый страх ты станешь заметней песчинки внутри
янтаря. во второй — станешь рыбой, чтоб позже быть плавной (иль плавным?), как
облака. а в третьем — получишь сердце, еще не знающее, что делать с кровью. здравствуй! сегодня седьмое холодобря. мне зябко. мне зыбко. день замер на самой высокой терции — словно рука у виска, словно в окне отраженный профиль. как тебе там, на материнской трапеции? 2 как здесь? среди дышащих? — одиноко. не до тоски, не до скуки — но для созерцания целой вечности снегопада нужно столько же времени, жизней и окон. и только один взгляд. здесь — хорошо. много света и даже
немного забавно. жить — это значит, вглядеться в
те тени деревьев, дрожащие над дорогой, ведущей солнце с востока на запад. верить в молчанья. отбрасывать тень. а можно иначе? 3 иначе — можно захлопнуть дверь, оставив ключи в
прихожей нарочно. можно выйти на улицу, чтобы уйти в никуда. ни к
кому. никому не звонить три недели (включая жену и мать) — я и сам исчезал так два раза. можно выпросить третий. но начинаешь скучать по детям, кончаются деньги. самое трудное — возвращаться: напрасно пытаясь слова подобрать к молчаниям комнат, к Твоим. как к дверному замку. не замечая, как новый гомункул боли катит по кромке небес облака, словно сизиф камень. |
одиссей — калипсо 1 я пьян. я читаю сосредоточенно «правила
пользования московским метрополитеном имени В. И.
Ленина». я так занят складыванием, склеиванием букв, что не замечаю нелепости своей
позы. калипсо поглядывает на часы — заполночь. метро, как остров. направление моего взгляда встречается с ее и я переставляю фишку на ход вперед по схеме станций. весы молчания колеблются ровно секунду — память обнуляется, как у манкурта, и в любом из направлений натыкаешься на
кольцевую — блефуешь? мы оба блефуем. 2 я диктую тебе из другой галактики — у меня кончается кислород, у тебя —
ластики, бесконечно правящие мои фразы. иногда ты замираешь и паузы зависят от длительности затяжки. переход на другую линию, как смена вероисповедания или измена присяге, ляжет привычно в карман, как сдача с рубля, с прощаний. и знаешь тот, кто сказал, что водка не помогает — просто дешевый фраер. 3 до тридцати — жаворонок, после — сова. ниточка сна ослабляет свое натяжение. наконец, привыкаешь к тому кто в зеркале — просто тебе плевать на все твои отражения — к рождеству, перевернувшись на сто восемьдесят градусов дважды, оказываешься лицом к лицу с собой, читай — там же. в пятницу на эскалаторе по- падаешь меж целующихся парочек. включается боковое зрение и поручень движется, нервно подергиваясь под ладонью, как веко, промаргивающее отражение
— в моем возрасте и при моих семейных глупо бояться слова любовь, интрижка — так смотришь на неиспользованный
проездной за прошлый год, век, тысячелетье, найденный в старой книжке. диктую — ты пишешь? 4. во-первых — плевать на всё. во-вторых и
в-третьих. тридевятое идиотство всех наших истин
прежде, чем превратиться в нательный, маленький
крестик тоже знавало язычество снов и страхов. а
время существовало и до anno domini, до наших орбит, обид. до наших сверхновых звезд
— семь лет я удерживал крик, как вдох. так дети маму зовут во сне. так мать ребенка
зовет. круг замыкается. с кольцевой выхода нет. и
ступень эскалатора становится первой ступенькой к Тебе
— ведь теперь: небо поделено надвое. в каждом из двух — ночь
— рукоположена, как молчаливое вето: тронешь пальцем звезду — звездопад — закон
домино верный в любом измерении — верен и в этом. |