Петька уехал, а вскоре и меня позвала в дорогу телефонная труба: позвонили из посольства, и, от имени трастового бактерицидного общества, пригласили посетить США.
- От частников отбою нету, - доверительно сообщил строительный лазутчик, - прут как деникинцы с под Перекопа! А специлистам не протолкнуться. - По частным приглашениям уже практически не пускают. Практически никого, - ядовито улыбнулась дама, - только зря время потеряете. - Нет, я по противоракетной обороне, хочу боеголовку спихнуть. - Всю страну разворовали, лес повывезли, нефть перекачали, - слезливо запричитал какой-то тощий, косоглазый субъект, - а теперь и до боеголовок добрались, гады. Мало им алмазных приисков...
Дядя Жора был из людей, без которых, как сказал поэт, заглохла б нива жизни - такой советский маугли, светоч природного разума, незамутненного ни воспитанием, ни образованием. А отличался от себе подобных невероятной, фантастической живучестью, той удивительной жизненной силой, которая раздвигает над стеблем асфальт и проламывает камни. Уж чем только ни исхитрялась судьба садануть по облысевшему темени: и ключом, и пыльным мешком, и тяжелым тупым предметом - он все равно вставал, отряхивался, и возвращался в наш обомлевший дворик, с неизменной ухмылкой на обветшалой физиономии. Судьба ужасалась, затихала на время, но потом опять брала его в оборот, словно устыдившись собственного бессилия. И снова отступала! Получив очередную передышку после принятия нового УК, Голливуд устроился швейцаром в наикрутейшее московское казино, и завел знакомства в самых высоких сферах - любой вопрос мог решить. Он и раньше пользовался авторитетом, этот странный, живущий вне времени и вопреки медицине тип, но когда дирекция справила ему бархатную, шитую золотом ливрею, народы пошли на поклон косяками. И немудрено, поскольку на фоне роскошных дядижориных аксельбантов блекли самые размалиновые клубные пиджаки. Когда я появился, он лежал на продавленной раскладушке и что-то писал в шикарном министерском блокноте, сосредоточенно мусоля огрызок карандаша.
- А, Химик! Обожди, ща главку добью... - не поднимая глаз, буркнул он. - Сереженька, - увлекла меня на кухню его наперсница и ангел-хранитель, Татьяна Алексеевна, - пойдемте, милый, я вас чайком угощу. - Да я на минутку, по делу… - Ничего-ничего, Сереженька, успеется, а я вас вареньицем вишневым побалую. Любите вишневое вареньице? - Вишневое кто не любит? Не бывает такого человека! - Вот и славно. А Георгий Петрович мемуары пишет, - полушепотом сообщила она, усаживая меня на колченогий стульчик. - Неужели! - вежливо восхитился я.
Впрочем, никто не верил, что ему было позволено спать где-то, кроме раскладушки.
- Что же удивительного? Танк специально сконструирован для борьбы с безоружными и невиновными, а против вооруженных и виноватых он абсолютно неэффективен. - Лексевна, что за дела?! - появился в дверях дядя Жора. - Что за беспредел творит этот, в натуре, Химик?! - Что вы, что вы, Георгий Петрович! - заволновалась та, - Наоборот, Сереженька меня успокаивает. Я рассказывала ему про бунт, а он меня успокаивал…
Взбодрившись чифиром, дядя Жора раскрыл свой замечательный блокнот, и принялся перечитывать вслух только что написанный текст. Действие разворачивалось в захваченном зэками бараке, причем персонажей в этой части повествования было только двое: взбунтовавшаяся толпа, и некий Юрок, который ею верховодил. Толпа обращалась к Юрку с вопросами, а тот, демонстрируя блестящие способности, находил выходы из самых безнадежных ситуаций. Читал Голливуд звучно, с выражением, сопровождая прямую речь зловещими драматическими паузами:
- Юрок, что делать? - спросила толпа. Юрок задумался. - Так, - наконец сказал он, - запираем окна и двери, разбираем печь. Если кто-то попытается к нам проникнуть, будем бить их этими кирпичами прямо по головам! - Юрок, ты - гений!, - радостно сказала толпа и радостно побежала ломать печку… - Употреблять слово два раза подряд не литературно, - сказал я, когда дядя Жора закончил чтение. - Например, пусть толпа воскликнет радостно, а печку побежит ломать, например, водушевленно. - Водушевленно зеки бегают только на дальняк! - возразил писатель, сделав пометку в блокноте. - Ты чего пришел? С хаты выселяют? - Нет, мне в американское посольство попасть надо, а там очередь в три километра... - Зачем тебе посольство, если ты, Химик, не еврей? - удивился Голливуд - Или в отказ пошел?
- И не боитесь ехать, Сереженька?! - ахнула Татьяна Алексеевна. - А вдруг вас назад не выпустят?! - В командирооооовку, - со значением протянул дядя Жора, - Ну, это другой перец, это мы понимаем. Неси, Лексевна, мобилу.
- Да я же просто так еду, не на задание. - Молодец, вот так всем и говори. - он отодвинулся, и покровительственно похлопал меня по плечу. - Полное отрицалово, и никогда ни в чем не сознаваться, едрена шишка!
- А что случилось? - перепугалась Алексеевна. - Про Сака и Ванцета слыхала? Которые чертежи атомной бомбы сперли? - Это имени которых фабрика? Их же, кажется, расстреляли, или что... - Не расстреляли, а током сожгли, за предательство национальных интересов. Душераздирающая сцена была описана в лицах, причем скончался дядя Жора настолько натурально, что хозяйку пришлось отпаивать волокардином. Когда она пришла в чувство, Голливуд взялся за телефон и принялся готовить меня к заброске - обзвонил с десяток то ли министров, то ли депутатов, пока не напал на след одного милицейского чина, который непосредственно был причастен к наружной охране. Тот, как выяснилось, отмякал в сауне, и удивился звонку настолько, что даже вопросов задавать не стал - велел подойти в десять утра к будке и назваться часовому.
- А то! - поддакнул я и поскорее улизнул, пока он в провожатые не набился. (продолжение следует...) |